Текст книги "Между нами девочками, говоря…"

Автор книги: Зента Эргле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Глава седьмая КАРНАВАЛ С СЮРПРИЗАМИ

Традиционный новогодний вечер отменили из-за гриппа. Вместо него в начале февраля решили устроить карнавал, но с одним условием: маски обязательно должны быть самодельными.

– Даже лучше, – Юрис был доволен. – Будет больше времени, как следует подготовимся.

В школе только и разговоров было, что о костюмах. В восьмом «б» шла переоценка ценностей. Наибольшей популярностью стали пользоваться девочки, которые умели шить. Квартира Даце Эргле по воскресеньям превращалась в настоящую швейную мастерскую. Здесь резали и примеряли, шили и пороли. Мама Даце работала модельером в Рижском Доме моделей, и у нее была целая кипа новейших журналов мод.

– Ну, ты, Даце, и хитрющая, – дулись девочки, перелистывая «Силуэты», «Бурду», «Ладу». – Имеешь такие сокровища и ни гу-гу.

– Никто же не спрашивал, – пожала Даце плечами. – Откуда мне было знать?

Журналы мод в их доме были явлением обычным. Даце и для себя избрала мамину профессию и в будущем году решила поступать в техникум легкой промышленности.

– Для нас, мужчин, в этом женском раю места, кажется, не найдется, – посмеялся старший Эрглис и отправился вместе с братьями Даце в лес на лыжах.

– Ну и большая же у вас семья! – удивилась Зайга. – Как твоя мама справляется?

– Почему мама? Мы все дела поделили между собой. В будни приносим обед из заводской столовой, с папиного завода, у нас там абонемент. Завтраки и ужины – это наша с Илмаром обязанность. Близнецы, они учатся в пятом классе, убирают квартиру. А младшие – Юрис и Марис – моют посуду и накрывают на стол. Когда мама и папа приходят с работы, все уже в порядке. В субботу и в воскресенье мы с мамой сами готовим, балуем наших мужчин.

Анна вспомнила свой дом. Мать, склонившись над чертежной доской, чертит – чтобы заработать побольше, она берет работу домой. Тихо. Скучно. Даже телевизора у них нет. Гости, две старые тетушки, приходят только по праздникам и всякий раз заводят одни и те же разговоры о болезнях, о своей юности, когда люди были лучше, цветы цвели ярче и солнце светило жарче.

– Тебе, Даците, вероятно, никогда не бывает скучно?

– В такой компании? Да ты что? У нас по вечерам знаешь как весело! Но наш самый любимый день – воскресенье, мы тогда все дома, – Даце говорила, а руки ее при этом двигались ловко и быстро. – Летом в походы ходим, фотографируем. Про каждое путешествие у нас есть альбом и цветные диапозитивы. Приходите как-нибудь, покажем!

Когда под вечер, раскрасневшиеся и проголодавшиеся, возвратились из лесу мужчины, их встретили дамы в нарядных длинных ситцевых платьях.

«Вот бы шить научиться, – думала Анна, возвращаясь домой. – Дацина мама права. Не так уж это и трудно. Жалко только, что у нас дома нет швейной машинки. А если заработать денег и купить? Сказала же Дацина мама, что летом у них работают ученицы. Кто половчее да посообразительнее, хорошо зарабатывает. Пожалуй, идея Даце стать модельером не так уж плоха».

* * *

Снег падал мягкими крупными хлопьями. Зима вообще в этом году была необычная. В декабре ударил мороз, а в январе полил дождь и стало так тепло, что даже травка зазеленела. Высунулись из земли похожие на острия копий ростки тюльпанов и нарциссов, распустилась верба. А потом повалил снег и шел, не переставая. Вдоль тротуаров высились громадные сугробы, и люди пробирались словно по туннелям.

«Надену в кухне новое платье и только потом покажусь маме. Интересно, что она скажет? Вероятно, не поверит, что я сама сшила».

Анна прибавила шаг. Света в их квартире не было. Странно. Может быть, мама легла спать?

В пустой квартире на столе Анна нашла записку: «Приду поздно, не жди. Еда в подушках».

«Когда подружки приходят посекретничать, сидит в комнате, как приклеенная, а сегодня, когда мне захотелось ее удивить, ушла из дома», – надулась Анна.

Холодные котлеты показались невкусными, каша жидкой и несоленой.

Анна, в новом платье, долго вертелась перед зеркалом, разглядывая себя. Еще в прошлом году была она плоская, как доска, а сейчас уже заметна маленькая грудь. Талия тонкая, не то, что у толстушки Саниты, которую мама откармливает. Анна, довольная собой, улыбнулась, на щеках появились милые ямочки. Забившись в самый уголок дивана, она зажгла бра и взяла «Матильду» Леонхарда Франка. Это была любимая мамина книга. Некоторые места были подчеркнуты. «Страсть, потрясающая до глубины души и человека, и зверя, чувство, которому нет равного на земле, было незнакомо Матильде. Дрожа всем телом, словно ей только что пришлось испытать жгучую боль, она устремила на Уэстона непонимающий, испуганный взгляд... «Только ты это сделал, любимый. Только ты!.. Я зачала. У меня родится девочка».

Вот от такого счастливого мига появилась и она, Анна. И ей захотелось самой испытать эти счастливые мгновения, о которых писали в книгах, хотелось поскорее стать взрослой.

Проснулась Анна от громкого смеха в прихожей. Кто это так заразительно смеется? Не мама же!

– Не наградишь ли меня за помощь чашечкой кофе? – пророкотал мужской голос.

– Тише, не шуми, разбудишь дочку.

– Не мешало бы и твоей дочке посмотреть, как за долгий и безупречный труд чествовали ее мать.

– У нее другие интересы – школа, подруги.

Анна открыла дверь. В тесной прихожей с охапкой цветов в руках стояла мать, рядом с ней седой стройный мужчина.

На матери вместо вылинявшего старого домашнего платья было новое, нарядное, гладкие волосы красиво зачесаны.

«Мама совсем еще не старая, – впервые подумала Анна. – А что это за провожатый?»

– Боже, до чего вы похожи – слезно две сестры, старшая и младшая! – воскликнул мужчина.

– Проходите, пожалуйста! – встрепенулась Анна. – Я сварю кофе.

– Сегодня я была по-настоящему счастлива, – услышала девочка голос матери. – Жаль, что все хорошее так быстро проходят.

– Это во многом зависит от нас самих, – ответил незнакомец. – Желаю тебе оставаться всегда такой, какая ты сейчас.

Когда Анна вынесла чашки с дымящимся кофе, незнакомца уже не было.

С минуту обе молча пили кофе.

– Мама, – спросила Анна, – кто был мой отец?

Радость, так удивительно изменившая лицо матери, так молодившая ее, внезапно погасла.

– Сегодня ты не должна была об этом спрашивать, сегодня нет.

– Прости, пожалуйста!

– Я не хочу тебе лгать, но не знаю, достаточно ли ты взрослая, чтобы правильно меня понять,– и мать, словно оценивая, взглянула на дочь. – Мне было уже тридцать, и я была одинока, словно дерево в чистом поле. И вот в институте я случайно встретила твоего отца. Он приехал в командировку. Мне поручили позаботиться о нем. Тогда было трудно с гостиницами, и он поселился у меня. Мы сблизились.

– А где он сейчас?

– Вскоре после нашего знакомства его направили в Африку, проектировать крупную электростанцию, и там он погиб.

Мать встала и вынула из ящика какую-то папку.

– Несколько писем и эта фотография – вот все, что у меня осталось от твоего отца. – Она протянула дочери небольшой снимок. Анна вглядывалась в лицо улыбающегося мужчины с прищуренными на солнце глазами и искала сходства с собой, но безуспешно.

– Я была счастлива, когда ты появилась на свет, – тихо сказала мать и задумчиво уставилась в чашку, словно видела в ней минувшие дни. – Ты заполнила всю мою жизнь. Твои маленькие детские радости стали и моими радостями, твое горе – моим горем. Я надеялась, что, когда ты вырастешь, мы с тобой станем подругами, – мать вздохнула.

Анна промолчала.

– Уже поздно, пора спать.

Мать медленно сняла новое, недавно купленное платье и повесила его в шкаф. И Анна стала стягивать свой карнавальный костюм. Молнию на спине заело.

– Помоги, пожалуйста! – она подошла к матери.

– Откуда у тебя этот странный наряд.

– У других девочек тоже такие, мы сами сшили, – резко ответила Анна, юркнула в постель и отвернулась к стене.

От световой рекламы с дома напротив по полу протянулась цветная дорожка. «Останови-и-те музыку!» – доносилось из-за стены. Часы пробили двенадцать.

«Вот и кончился мой праздник. Столько добрых слов, дружеских пожеланий, а дочь даже не спросила, что у меня за юбилей. Неужели между нами возникло отчуждение?» – думала мать, безуспешно пытаясь заснуть.

Анна тоже лежала с открытыми глазами.

«Мне с тобой скучно, мама хотелось ей воскликнуть. – Ты утверждаешь, что я уже большая, а разговариваешь со мной, как с маленькой. Стоит мне прийти домой чуть позже, тотчас начинаются расспросы и слезы. Чего ты боишься? Мне нравится, что мальчики пишут мне записки, приглашают на свидание, в кино. Что в этом странного? Я же не виновата, что нравлюсь мальчикам больше, чем святоша Байба. Даце так вместе с родителями в походы ходит, а мы только летом по воскресеньям в Юрмалу... Уже двенадцать, надо спать, а сна ни в одном глазу. Вероятно, это кофе. Не надо было спрашивать про папу. Лучше было думать, что я его когда-нибудь встречу... А может быть, он жив, мама просто не знает или не хочет говорить мне правду?»

К запаху роз примешивался нежный, тонкий аромат фрезий.

«С чего бы это вдруг маме надарили столько цветов? День рождения у нее летом. И кто этот стройный седой мужчина? Похож на актера Карлиса Себриса. Такая же добрая улыбка. Может быть, мама влюбилась и собирается замуж второй раз? Но ведь она и первый раз не регистрировалась. Выходит, я внебрачный ребенок. Ну и пусть, разве я хуже других? Мать говорит – дитя любви... Ужас, забыла выучить географию! На большой переменке попрошу Даце, чтобы рассказала – это ее любимый предмет».

Мать тихо встала и накрыла дочь соскользнувшим одеялом.

* * *

О карнавальных костюмах думали и две неразлучные подруги – Марга и Рита. Рита своими заботами поделилась с бабушкой.

– На чердаке посмотрите. Может, в старом сундуке, где хранилось приданое, отыщется что-нибудь подходящее, – посоветовала бабушка.

И вот в то самое воскресенье, когда другие девочки в поте лица шили у Даце дома, Рита и Марга сделали ревизию чердака. Им показалось, что они попали в заколдованное царство, где жизнь давным-давно остановилась. Привязанная к стропилам, мерно покачивалась на ветру колыбель, украшенная деревянной резьбой.

– Ты в ней спала, когда была совсем маленькой? – почему-то шепотом спросила Марта.

– Да, – так же шепотом ответила Рита. – И мой папа, и его братья и сестры, и, кажется, даже дедушка.

– Ай-я, жу-жу, медвежата. Косолапые ребята, —

Марга качнула колыбель. – О-ой, ужас! Ребенок! – Она метнулась к лестнице.

– Ну и трусиха! Это же принцесса Гундега – моя самая любимая кукла, – рассмеялась Рита.

Голуби, вспугнутые шумом, сердито гукая, вспорхнули и стали летать над головами девочек.

– Ой, как я испугалась! – Марга прижала обе руки к готовому выскочить сердцу.

– Плюнь три раза через левое плечо!

В старом кресле-качалке лежал игрушечный медвежонок. Одна нога у него была оторвана, из прорехи высыпались опилки. Рита опустилась в кресло. Раздался жалобный скрип.

– Мама по вечерам любила в нем сидеть. Когда я была маленькой, я забиралась к ней на колени, и мы раскачивались вдвоем. Нам было так хорошо. Не может быть, чтобы человек исчезал бесследно. А вдруг дедушка и мамочка тайком от нас приходят сюда, на чердак, и садятся на плюшевый диван, как когда-то, когда были живы?

– Не фантазируй! – прервала ее Марга. – Учительница биологии сказала, кто умер – тот умер.

– А индейцы, например, верят, что человек живет и после своей смерти, только он переселяется в разных животных, – не сдавалась Рита.

Высокие старомодные этажерки с точеными набалдашниками были до отказа забиты старыми книгами и журналами.

– Рита, иди быстрей сюда! Вот это номер! – Марга держала в руках изгрызанную мышами книгу без обложки. – «Наиновейший и наиполнейший язык почтовых марок в стихах и прозе. Составил Веселый Амур». Потрясающе! Слушай!

Письма узорная строка – кратчайшая дорога

К любви – святыне сокровенной,

Которой держатся так много, много

Паломников в надежде затаенной.

Но блудятся в тропе – строке своей недлинной.

Знаешь, что значит, когда почтовая марка наклеена косо? «Вы ведете себя столь вызывающе, что все начинают над вами смеяться. Ваш поступок стал для меня причиной серьезных неприятностей».

– Погляди, что дальше: «Искусство нравиться юношам». Именно это нам сейчас и требуется. «Искусство нравиться девушкам». Это пригодится мальчикам. Возьмем в школу, то-то будет сенсация.

Бабушкин сундук отыскался между двухдверным шкафом с выдавленным зеркалом и круглым, украшенным инкрустацией столиком.

Рита смела с крышки сундука толстый слой пыли. На девочек смотрели два петуха с пышными пестрыми хвостами и красными гребешками. Над петушиными головами, обрамленное венком из роз, красовалось число «1863».

Тяжелая крышка поднялась со скрипом, словно бы нехотя. В воздухе запахло багульником. На самом верху в круглой коробке девочки нашли бабушкин свадебный наряд – венок невесты с засохшей миртовой веточкой, длинное белое платье, шелковые чулки и белые атласные

туфельки. На дне коробки лежала пачка писем, перевязанная красной лентой.

– Риточка, миленькая, надень платье!

– Хорошо, только бабушке не говори!

И через минуту девочка в джинсах превратилась в юную невесту, одетую в длинное белое платье с кружевной фатой на голове.

– Риточка, до чего же ты красива!

– Бабушке было семнадцать, когда они с дедушкой поженились.

– И нам скоро семнадцать, – задумчиво произнесла Марга. – Мы тоже сможем выйти замуж. Меня прямо в жар бросает, как подумаю, что после свадьбы чужой мужчина сможет делать со мной все... Рита! Только не смейся, пожалуйста! Тебя кто-нибудь из мальчиков целовал?

Рита помотала светлыми кудряшками и густо покраснела.

– И меня нет, – вздохнула Марга. – Анна говорила, что ничего особенного в этом нет, скорее неприятно.

– Анна – красавица, старшеклассники за ней толпами ходят, – с еле заметной завистью в голосе произнесла Рита. – Если бы меня

кто-нибудь поцеловал, я бы со стыда сквозь землю провалилась.

– А для меня мальчишки – что есть, что нет, руки распускают, а дашь сдачи, обзывают недотрогой и монашкой. Даумант получил раз в ухо, так сразу завопил, что я, мол, в старых девах останусь. Знаешь, Рита, мама мне рассказала о мальчиках такие вещи... Наши, ну, мальчишки из нашего класса, сейчас в таком возрасте, когда их возбуждает наша близость, им хочется до нас дотронуться, обнять, поцеловать.

– Не всем, – возразила Рита. – Имант, например, видит только свои камни.

– Знаешь, что еще мама сказала? Ласки и поцелуи рано или поздно приводят... – мгновение она, словно горячую картошку, катала во рту какое-то слово, а потом выпалила: – ...к половой близости.

– Взрослых иногда просто не поймешь, – Рита тяжело вздохнула. – А если, ну, просто очень хочется испытать? Помоги мне расстегнуть пуговицы на спине.

Она тщательно сложила бабушкин свадебный наряд И спрятала его обратно в коробку.

– Письма я снесу вниз, может быть, бабушка захочет почитать. Сундук оказался настоящим хранилищем сокровищ. Здесь нашлось длинное полотняное платье с кружевной отделкой и миллионом пуговок на спине, модные когда-то, шнурованные сапожки, юбка с воланами, атласная блузка, даже клетчатые мужские брюки и жилет, соломенная шляпа и элегантная камышовая тросточка.

– Давай переоденемся и удивим твоих, – предложила Марга. – Ты будешь дама, а я твой кавалер,

Весь вечер девочки изображали влюбленных начала века, цитировали благочестивые советы и читали стихи из «Письмовника о любви». Отец Риты и бабушка смеялись от души.

– Молился разным я богам.

Не зная тайны божества.

Но, ах: к Твоим припав ногам,

Других богов забыл я множество,

В тебе узрев богоподобья тождество.

– декламировала Марга, опустившись перед Ритой на одно колено и играя тросточкой. Шляпа скрывала волосы, и издали девочка напоминала знаменитого французского эстрадного певца Мориса Шевалье, которого бабушка когда-то видела в Париже.

Рита, приподняв длинную юбку, так что стали видны шнурованные ботинки, громко нюхала бумажную розу и произносила в ответ;

– Время расстелется, боли уймет,

Ведь время – целитель недуга,

Ненастье страданий собой изживет,

И мы позабудем друг друга

В том дне, что за этими днями придет.

– Неужели когда-то объяснялись в любви такими словами? – удивлялась бабушка, утирая выступившие от смеха слезы.

Вечером, когда Рита зашла к бабушке сказать «спокойной ночи», старушка читала старые письма.

– Это дедушкины?

– Да, детка.

– И он о любви пишет такими же словами, как в этой старой книге?

– Нет, детка. Подлинная любовь находит свои слова – настоящие, единственные.

– Сколько тебе, бабушка, было, когда ты в первый раз влюбилась?

– Шестнадцать. Шла война. Оказались мы среди беженцев, в Москве. Я затерялась в толпе, отстала от родителей и осталась одна, без денег, без еды. Стою на вокзале, плачу. И тут подходит ко мне парень. «Невеста уже, а нюни распустила, – посмеялся он надо мной. – Я тоже один, а разве плачу?» Вместе мы разыскали моих родителей через комитет беженцев, а через год сыграли свадьбу. Твой дед был латышский стрелок. На другой день после свадьбы пошли на штурм Кремля. Было это в дни Октября.

– И ты тоже?

– И я тоже, с винтовкой в руках, рядом с мужем.

– Значит, это была большая любовь. А как узнать, по-настоящему любишь или просто так, понарошку? – Рита забралась к бабушке под теплое одеяло.

– Нелегкий это вопрос, детка. Многие не могут отличить настоящую любовь от минутного увлечения и дорого за это расплачиваются – несчастной жизнью, подорванным здоровьем, страдают дети, которые растут без отца. Настоящая любовь бескорыстна, она думает о том, чтобы другому было хорошо, радостно, чтобы другой был счастлив. Таким был мой муж и твой дедушка.

Рита порывисто вздохнула.

– Что гнетет тебя, почему так тяжко вздыхаешь?

– Знаешь, бабушка, я наверное влюбилась. Только ты никому-никому не говори, даже Марге. Мне нравится один мальчик из нашего класса – Петерис. Он всегда такой вежливый, стеснительный, пишет стихи и самые хорошие сочинения. Но ему нравится Даце. Такие, как я, ни одному мальчику не нравятся.

– Чем же ты не хороша? – удивилась бабушка.

– Почему я не умею петь так, как Байба? Или не так красива, как Анна? Даже на пианино толком не получается, тренканье какое-то выходит. Если бы ты слышала, как Аллегро играет! Я такая несчастная! – Рита уткнулась в подушку и горько зарыдала.

– Твоя любовь еще на вершине березки качается. Придет парень, стройный, как тополь, положит ее тебе на ладонь, и засветишься ты вся, запоешь. Сумей только дождаться настоящей.

* * *

– У моей мамы в театре блат, – похвасталась Санита в понедельник утром. – Ей пообещали любой костюм на выбор. Я еще не решила, что лучше – наряд королевы или маркизы. Мама считает, что в наряде королевы я буду слишком выделяться. А как по-вашему?

– Валяй, напяливай, – бросил Клав, проходивший мимо. – Гордиться-то тебе больше нечем, только тряпками и остается.

– С придурками не разговариваю, – отрезала Санита. Близнецы, как обычно, ходили в обнимку и таинственно молчали.

– Какой интерес, если все маски будут заранее известны, – отбивалась Рита от любопытных. – Аллегро, оставь для нас в программе небольшой номер.

– Я умираю! – Юрис расслабленно опустился на парту. – Это уже третья заявка.

– А что еще?

– Получил записку от какой-то цыганки. Просит подготовить номер из «Кармен» Бизе. Объявился фокусник. Ему подавай легкую приглушенную музыку. Надеюсь, вы-то обойдетесь без сопровождения?

– И не надейся! – осчастливила его Марга иронической улыбкой. – Для нас, пожалуйста, дуэт из оперетты Кальмана «Сильва».

* * *

Со смотрительницей, следившей за порядком в залах средних веков Музея истории, в один из январских дней едва не случился инфаркт. Посетителей, как обычно в будни, было мало. Удобно устроившись в кресле, она вязала внуку свитер и, чтобы не спутать сложный узор, вполголоса считала петли: три направо, две налево, две снять. Внезапно через открытую дверь она заметила, как в соседнем зале средневековый рыцарь, годами недвижно стоявший в углу, начал поднимать руки и крутить головой. Вязанье выпало у нее из рук. Она пронзительно вскрикнула и без чувств обмякла в кресле. Немногочисленные посетители и служители из других залов поспешили к ней. Кто-то принес стакан холодной воды и брызнул в лицо. Она открыла глаза и рассказала о случившемся. Но выяснилось, что, кроме нее, никто ничего не заметил.

– Ты задремала, вот тебе и приснилось, – успокаивали ее товарки.

– Да вы что! Я на работе никогда не сплю. И ты ничего не заметил? – обратилась она к долговязому длинноволосому парню с блокнотом в руке. – Крутишься тут третий день вокруг этого страшилища, рисуешь что-то, измеряешь.

– Я из исторического кружка Дворца пионеров, – пояснил парень. – Готовлю доклад о средневековых модах.

Внешне парень был просто вылитый Даумант из восьмого «б».