Текст книги "Татуировка с тризубом (ЛП)"

Автор книги: Земовит Щерек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

Перед ними тек Днепр, справа находился заходящий в реку ресторан в форме летающей тарелки, а слева – незавершенная гостиница "Парус". Любимое детище Брежнева, который сам был родом из расположенного неподалеку Днепродзержинска; гостиницу начали строить в семидесятых годах с огромным размахом: здесь должны были размещаться бальные залы, кинотеатры, концертные и конференц-залы, рестораны на сотни мест, кафе, вся инфраструктура отдыха и развлечений, десять пассажирских и семь грузовых лифтов. Но сначала скончался Брежнев, потом Советский Союз, и на берегу Днепра остался гигантский, оскалившийся труп без окон, дверей и полов. Словно падаль выброшенного на берег чудища. От десяти пассажирских и семи грузовых лифтов осталось десять и семь зияющих шахт, ведущих в черную пустоту.

В этих руинах, оставшихся после СССР, как и обычно во всех развалинах: пьют и колются. Что-то малюют и выписывают на голых стенках. Иногда кто-нибудь кончает с жизнью прыгая в бездну, а иногда кто-то падает просто по пьянке.

Идея украинского государства, что же делать с объектом, была до-гениальности простой: гостиницу покрасили в желто-голубой цвет. Ну да, это был очередной труп, раскрашенный в национальные цвета. Сейчас он служил гигантским билбордом, самым крупным в городе символом днепропетровского патриотизма[9]9
  Для тех, кто не из Днепра (бывшего Днепропетровска): помимо государственных цветов «Парус» украшен еще и малым государственным гербом Украины – тризубом. Гигантским.


[Закрыть].



Мне хотелось подойти к ребятам и спросить у них: а что означают для них эти символы. Флаг и тризуб. Родились они, правда, уже в независимой Украине, самое большее – в позднем СССР, так что под этим тризубом и под этим флагом прожили всю свою сознательную жизнь. Но – казалось мне – символы эти никогда перед тем не были для них чем-то таким, за что стоило бы убивать или умирать. Так что это не было чем-то до конца серьезным, чем-то абсолютным.

– Я украинец, но это тождественность, которую я для себя выбрал сам, – сказал мне мой приятель с Закарпатья. – Вот только если бы что-то в ней мне стало бы не играть, я бы от этой украинскости отрекся, вот и все.

Ну ладно, Закарпатье – это такой специфический, пограничный регион, но Украина была страной, которая подарила себя сама себе. Которая попросту случилась, потому что пал Советский Союз, и со всем этим нужно было чего-то делать. И перед серией Майданов украинская тождественность нигде, если не считать западной Украины, чем-то очевидным не была.

На западе, ясное дело, все выглядело иначе. Там украинскость обладает собственным видом и формой, у нее имеются свои мифы и свой язык. Но здесь, на востоке, все случилось незаметно. И творилось все незаметно. В старую, советскую форму постепенно начала влезать новая. Несколько, хотя и не сильно, отличная от той, которую принимала реальность по другой стороне границы. По сути дела, поменялись только детали. Таблички на учреждениях и казенных заведениях сделались синими, а буквы на них – желтыми. На старых, добрых гигантских фуражках-аэродромах милиционеров и военных вместо звезд стали теперь тризубы[10]10
  Здесь автор не прав: тризубы пришли вместо государственного герба. Один герб сменился другим. А звездочки – как были, так и остались. Даже звания остались те же, хотя разговоров было, разговоров… «Друже курiнний», «вояк хорунжий» – это, если не поняли, бывший прапорщик…


[Закрыть]. На регистрационных номерах автомобилей появились желто-голубые значки. И фуражки, и автомобили были точно такими же, как в СССР, и такие же, как и в России, вот только штемпели на них были уже другие. Давние почтовые ящики с выдавленной русской надписью «ПОЧТА» были перекрашены в желтый цвет, и на выпуклых буквах синей краской через шаблон написали «ПОШТА». Рубли поменяли сначала на карбованцы (это название, банальный украинский перевод слова «рубль»), а потом на гривни. И хотя все продолжали называть их рублями, но вот банкноты, которые зашелестели в карманах, были уже чем-то другим, чем давние, и чем-то другим, чем российские. Лица на банкнотах рассказывали уже другую историю. Во всяком случае, рассказ вели по-другому. Предыдущие побочные тропы истории теперь выворачивали на самую средину, под свет прожекторов.

Словом, реальность была точно такая же, но вот опечатывать ее пробовала уже иная символика. И как раз эта символика пыталась затащить реальность в иной мир.



Украинские цвета: желтый и голубой, взялись из символики Галицко-Волынского княжества, которое в гербе своем имело золотого льва в голубом щите. Золотое с голубым – это, по мнению некоторых, цвета Анжуйского дома, венгерская линия которого в средневековье управляла Галицкой Русью. Теперь-то все это часто интерпретируется как цвет неба и цвет обработанной, плодородной земли, покрытой хлебами. Наиболее романтические украинцы твердят, что это очень выгодный символ, потому что на Украине куда не глянь – везде флаг. Менее романтически настроенные считают, чтобы флаг по-настоящему хорошо передавала украинский пейзаж, на нижнюю полосу необходимо прибавить много битого бетона и грязи.

Не слишком известно, откуда взялся украинский тризуб. То есть – прекрасно известно, откуда он взялся на гербе: спроектировал его историк Михаил Грушевский, когда в 1917 году проектировали герб образующейся именно тогда Украинской Народной Республики. Проекты были самые разные: желтая кириллическая буква "У" на голубом фоне; желтые звезды на голубом фоне (столько же, сколько букв в слове "Украина", или же столько, сколько имеется традиционных украинских регионов); архангел Михаил, казак с мушкетом. Михаил Грушевский предложил большой герб в щите, разделенном на шесть полей. В центральном, сердечном поле, должен был находиться золотой плуг на голубом фоне – символ мирного, сельского народа. А вокруг: все традиционные украинские символы, то есть: святой Георгий, лев Галицко-Волынского княжества, запорожский казак, символ Киева – самострел в руке и как раз тризуб, знак Рюриковичей, основателей Киева. Из всего перечисленного выше остался один тризуб: на Украине он был наиболее распознаваемым символом, опять же, его легче всего было намалевать где-нибудь на стене.

Но почему Рюриковичи взяли в качестве родового знака именно трезубец? Одни утверждают, будто бы это упрощенный, схематический рисунок пикирующего сокола; другие, будто бы это знак древнеславянского Перуна[11]11
  А вот третьи считают, что Перун был финско-литовско-угорским божеством, Перкунасом. Это было божество княжеской дружины, а не народа… Но мало чего там считают третьи?...


[Закрыть]. Имеются такие, которые отождествляют тризуб с Нептуном и Посейдоном. И даже, а почему бы и нет, с Атлантидой. Скорее же всего, он взялся от тамг (тамга) степных кочевников – символов, которыми номады клеймили своих животных, выжигая их на телах лошадей и крупного рогатого скота, и которые позднее выросли до ранга родовых знаков.



Именно так как раз говорил водитель, который вез нас на Донбасс, пан Владимир. Именно Владимир, и ладно, пускай и говорят, что он является украинцем, но родился он как Владимир, вот и помрет Владимиром. Владимир любил криминалы[12]12
  В польском языке слово «kryminał» – это не только детективный роман о поисках преступника, но и документальная литература, связанная с уголовными расследованиями, историческая литература о преступниках и сыщиках; но никогда это не будут книги из разряда «погоня, пиф-паф, трах-бах-тарарах». Те называются «sensacja», «literatura sensacyjna».


[Закрыть], а более всего, рассказы об одесских легендарных бандитах. Те самые: про Мишку Япончика, песни об изменщице Мурке и так далее. Мы ехали через замерзшую степь, где-то по границе Запорожья и Дикого Поля, все это, думал я, происходило здесь, а пан Владимир рассказывал нам о том, кто правил на одесской Молдаванке. Где-то в окрестностях Першотравенска начало задувать снегом, а потом вдруг и распогодилось. На автобусной остановке посреди степи припарковался бронированный транспортер, а рядом с ним – милицейская патрульная машина. Это было странно, потому что до донецкой области было еще далеко, но, похоже, кто-то посчитал, что береженого… Хотя, говоря по-хорошему, толком не было известно, перед чем беречься, или чего с этим одним-единственным транспортером делать, если чего и будет. Мы остановились напротив остановки, у какой-то запертой на сто замков и заброшенной гостиницы в здании постройки девяностых годов. За остановкой была степь, которая тянулась до самого конца света. Пану Владимиру такая степь не нравилась. Дичь, Азия-с, говорил он. Вот Одесса – дело другое. Цивилизация. Российская, порядочная культура. Днепропетровск, в котором он проживал, тоже, говорил, покатит. В Днепропетровске, говорил он, имеются свои бандитские истории, вполне, говорил, ничего. Не такие, как в Одессе, но тоже ничего. А вот эти степи, говорил, и-эххх…

Украинский тризуб, делал он вывод, как раз из этих вот степей. У печенегов, говорил он, у варваров именно такие символы и были. Ну ладно, говорил он, сейчас это государственный символ, нужно уважать, но нельзя забывать и про происхождение. С флагом получше, говорил он, обводя взором по широкой степи, флаг шведский, приличный. Скандинавский, сине-желтый. Как Икея. Он, рассказывал пан Владимир, когда-то возил мебель Икеи из Польши. Приличная мебель, нечего говорить. Точно так же, как Вольво – приличная марка. Швеция – штука хорошая. Ну и украинский флаг, то же самое, делал он вывод, что и флаг Швеции. Ведь это же шведы основали Украину. Викинги, говорил. По его мнению, говорил он, это приличное происхождение. Потому-то, рассказывал он, докуривая сигарету, он все украинские символы уважает: и тризуб, и флаг. Но флаг все-таки больше.

Он докурил, погасил бычок, растоптав его на дешевой, красной плитке перед гостиницей, и мы поехали дальше.

Нет Бога в Киеве

Божечки ж ты мой, каким же огромным был этот город. Я ходил по Крещатику и представлял себе ту бедную и несчастную польскую армию, которая взяла его в 1920 году. Ведь, размышлял я, все те бедные пареньки из-под Пётркува, Белхатова, из-под Кельц, Радомя и Ченстоховы, когда увидали этот громадный городище, эти высокие дома – пускай даже если тогда они не были такими высокими, как теперь – то, все равно, должны были маршировать через него, широко раскрыв рты. И наверняка в эти широко распахнутые рты залетали мухи. Карабкающиеся на холмы каменные дома, выступающие над крышами – это и вправду должно было производить впечатление. И не только на тех, что были родом из крытых соломой сел Конгресувки[13]13
  Ца́рство По́льское (польск. Królestwo Polskie, также Конгрессовая Польша или Конгрессовка, Конресувка, от польск. Królestwo Kongresowe, Kongresówka) – территория в Центральной Европе, находившаяся в составе Российской империи по решению Венского конгресса с 1815 по 1917 год. Летом 1915 года, во время Первой мировой войны, оккупирована немецкими и австро-венгерскими войсками. В ноябре 1918 года стала независимым государством. – Википедия.


[Закрыть], но и на «галилеян» из болотистой Галиции или даже обитателей кирпичных местечек из Великопольски[14]14
  Велькопольска (Wielkopolska) – центральные и западные регионы Польши, которыми стало прирастать Польское государство в ходе правления Пястов. Административный центр – город Познань.


[Закрыть]. Они прибыли сюда как триумфаторы, но вот по Крещатику, как я это себе представляю, шли робко, и не один, если бы только мог, стащил бы с головы шлем и мял бы его в ладонях, словно шапчонку.

Генерал Кутшеба так писал в своем корявом, военном стиле о взятии Киева: "Ближе всего стоявший 1-й полк шеволежеров[15]15
  Шеволежеры (фр. chevau-légers, от chevaux – лошади и léger – лёгкий) – полки лёгкой кавалерии, вооруженные саблями, пистолетами и карабинами. Первые шеволежеры появились во Франции в 1498 году, а затем подобные воинские части были созданы в Австрии и Баварии. – Википедия


[Закрыть] […] установив, что в Киеве не имеется гарнизона, вторгся патрулем, собранным из добровольцев, которые поехали на трамвае прямо в центр города". А вот это мне даже понравилось: шеволежеры добыли город на трамвае. После этого маршем вступили и другие. Измученные длительной кампанией, с ногами в мозолях от тяжеленных сапог и в язвах от грязных портянок. И, тут я совершенно уверен, по городу они шатались с глазами, словно куриные яйца.

А что они видели раньше? Лодзь? Варшаву? Ясну Гуру[16]16
  Я́сная Гора́, Я́сна Гу́ра (польск. Jasna Góra) – католический монастырь в польском городе Ченстохова. Полное название – Санктуарий Пресвятой Девы Марии Ясногорской (польск. Sanktuarium Najświętszej Maryi Panny Jasnogórskiej). Принадлежит монашескому ордену паулинов. Ясногорский монастырь знаменит хранящейся здесь Ченстоховской иконой Божией Матери, почитаемой величайшей святыней католиками и православными. Ясная Гора – памятник истории, главный в стране объект паломничества, а также символ национального единства польской нации. – Википедия


[Закрыть]? Краков, если то из Галиции был? Львов, потому что по дороге? Ну хорошо, города, как города, приличные, даже красивые – но Киев: громадный, обширный, на холмах, а Днепр внизу – словно озеро широкий.

А после того въезда на трамвае польские офицеры отправились разыскивать остатки Золотых Ворот. Тех самых, на которых Болеслав Храбрый в 1018 году во время победного киевского похода, должен был выщербить Щербец[17]17
  Ще́рбец (польск. Szczerbiec) – меч, реликвия польских королей, употреблявшийся во время их коронации (единственная из сохранившихся древних регалий Пястов). По легенде, это меч, на котором осталась зазубрина, когда Болеслав I Храбрый (или его правнук Болеслав II) в XI веке ударил им по Золотым воротам Киева. Реальная история Щербца прослеживается с XIII века, первая коронация, на которой употреблялся меч – короля Владислава Локетка (XIV век). После разделов Польши хранился в Пруссии, с 1883 в России (Государственный Эрмитаж), в 1928 возвращён СССР Польше по Рижскому договору, в 1939 эвакуирован во Францию, а оттуда в Канаду. В 1959 Щербец вернулся в Польшу, хранится на Вавеле в Кракове и является одной из самых почитаемых национальных реликвий. Легенда о Щербце противоречит как дате заложения Золотых ворот Киева (ок. 1037 года), так и оценке возраста самого меча (конец XII – начало XIII века)^[1]. Хотя не исключается факт того что эта легенда была о другом, ныне утерянном мече. – Википедия


[Закрыть].

Согласно сообщению Галла Анонима[18]18
  Галл Аноним (лат. Gallus Anonymus, польск. Gall Anonim; конец XI – начало XII века) – автор древнейшей польской хроники, написанной на латинском языке, под названием Cronicae et gesta ducum sive principum Polonorum, в русском переводе известной как «Хроника или деяния князей и правителей польских». Происхождение Галла Анонима продолжает быть предметом научных споров (в частности, неясно, указывает ли имя Галл на французское происхождение, работал ли он раньше в Венгрии). Хроника Галла Анонима состоит из 3 книг и охватывает историю Польши до 1113 (период, практически синхронный описываемому в русской Повести временных лет и «Чешской хронике» Козьмы Пражского), даёт в целом достоверное её изложение, является наиболее богатым и ценным источником. – Википедия


[Закрыть] было это так, что люди Болеслава дивились, почему это повелитель, вступив «без сопротивления в огромный и богатый город», бессмысленно зазубривает меч о никем не защищаемые врата, а тот отвечал им «со смехом и довольно остроумно», что «так как в час этот Золотые Ворота города поддались этому мечу, так ночью поддастся сестра трусливейшего из королей, которую он отдать мне желал». Храбрый имел в виду Предславу, сестру Ярослава Мудрого, который последовательно отказывал Болеславу в руке Предславы, что, собственно, и склонило Храброго к этому походу. Тысяча километров на восток, косматые мужики, лошади и телеги, вязнущие в грязи. Храбрый во главе вооруженных, бородатых амбалов, прет через болота, леса и пустоши. «Только не соединится [Предслава] с Болеславом на ложе супружеском – остроумно ведет речь далее Храбрый (Галл всюду ведет о нем рассказ в третьем лице) – но всего лишь раз один, в качестве наложницы, чтобы отомщено было таким образом оскорбление рода нашего, русинам на оскорбление и позорище».

Так оно и случилось: Храбрый Представу, вероятнее всего, изнасиловал, а потом, в качестве наложницы, забрал с собой в Великопольшу. И снова: тысяча километров, теперь уже на запад, те же болота, леса, пустоши; Болеслав то на коне, то на телеге. Вроде как, был он толст. Могу представить, как сопя, подремывает он в седле или на телеге, как, багровый лицом, вдыхает он запахи конского навоза, и как едет через эту землю, в большинстве своем еще неназванную, сквозь эту чистую физическую карту, с только-только формирующейся накладкой политической карты. Иногда, явно от скуки, ведь сколько же можно слушать этот грубый, военно-лагерный пиздеж и нюхать пердеж, запускаемый у костра, заходит он к Предславе Я вот думаю, а разговаривал ли он с ней? О чем? Как? Понимали ли они друг друга – она обращалась к нему по– старорусски, а он к ней – по-старопольски. Насиловал ли он ее по дороге или, а кто его знает, -относился к ней с каким-то даже уважением.

Польские жолнежи, точно так же, как и Храбрый в 1018 году, добыли Киев без боя. В общем, офицеры побежали разыскивать те самые Золотые Ворота, а солдаты с изумлением осматривали громадный город. Некоторые быстро пришли в себя и, как записал в своих мемуарах тогдашний поручник Станислав Майер из Львова, быстро обнаружили милые питейные заведения, в которых весело выпивали. Не один только Майер писал, что их парад на Крещатике с восторгом приветствовался киевлянами, чей город переходил тогда из одних рук в другие словно мячик, а перед поляками в нем сидели большевики.

У Кутшебы довольно забавно вышло описание этого парада, который принимал Рыдз-Шмиглы[19]19
  Э́двард Рыдз-Сми́глы (Рыдз-Смиглый, польск. Edward Rydz-Śmigły; 11 марта 1886, Бережаны, ныне Тернопольская область, в то время Галиция в составе Австро-Венгрии – 2 декабря 1941, Варшава) – польский военачальник и политик, маршал Польши (с 1936), верховный главнокомандующий польской армии в войне 1939 года. – Википедия


[Закрыть]:

"Войска наши не были в 1920 году по своему внешнему виду и в различных организационных моментах полностью единообразными, а совсем даже наоборот, они обладали целым рядом мелких отличий, проявляющихся в некотором локальном окрасе, зависящем от происхождения. Так что, прежде всего, не были нейтрализованы воинские отличия стран-захватчиков[20]20
  Для тех, кто не сильно любил историю в школе, напоминаем: до 1918 года территория Польши была разделена между Пруссией, Австро-Венгрией и Россией. Поляков забирали в армии этих стран, отсюда и «воинские отличия».


[Закрыть] (Для тех, кто не сильно любил историю в школе, напоминаем: до 1918 года территория Польши была разделена между Пруссией, Австро-Венгрией и Россией. Поляков забирали в армии этих стран, отсюда и «воинские отличия»). Проявлялись они в различных способах маршировки, подготовки и муштры оркестров и в множестве мелочей, связанных с порядком. Но различия эти не сильно резали глаз, скорее, они создавали у чужаков впечатление, что Польша должна быть громадной, если у подразделений из различных сторон имеются собственные различия. Все самолично видели, что в Киеве собрались отряды, представляющие все части нашей большой родины, и что они принимают участие в военных операциях на широких полях Украины, чтобы, сражаясь "за нашу и вашу свободу"[21]21
  За нашу и вашу свободу (польск. Za naszą i waszą wolność) – один из неофициальных девизов Польши. Впервые девиз появился на патриотической демонстрации в поддержку декабристов, состоявшейся в Варшаве 25 января 1831 года. Предполагается, что автором девиза был Иоахим Лелевель. Со временем девиз стал более кратким; оригинальный девиз звучал как «Во имя Бога, за нашу и вашу вольность» (W imię Boga za Naszą i Waszą Wolność). – Википедия


[Закрыть], содействовать в создании истинно независимой Украины".

"Иллюстрированный Ежедневный Курьер"[22]22
  Популярная общественно-политическая и информационно-рекламная газета Польши. Первый общепольский печатный орган. Выходила в Кракове в 1910-1939 годах.


[Закрыть] от 11 мая 1920 года, постучав на первой странице в победные тулумбасы, упившись великим триумфом пестренького польского оружия, что является доказательством того, чего Польша может добиться после более, чем вековой неволи и так далее, на другой странице берет новый разбег и помещает статью под названием "Киев".

"Как выглядит и чем является Киев нынешний? – спрашивает в ней автор, таинственно подписавшийся Киевлянином. – Может, и не совсем нынешний, тот самый, по которому прошли большевистские орды, но Киев времен до войны или первых военных лет…

На этот вопрос многие из польских изгнанников, что провели в нем военные годы, ответили, изобретая, без подражания, один и тот же парадокс: "Город красивейший и отвратительное место для проживания"

Отвратительным местом для проживания назовет его прохожий, который безустанно обязан карабкаться под гору и сбегать по наклонным плоскостям, на которых летом теряешь дыхание, а зимой частенько просто пройти невозможно, не хватаясь за случайные придорожные подпоры. Ужасным городом он станет для каждого, кто сбил себе ноги на булыжнике мостовой[23]23
  По-польски звучит очень красиво: «koci łebki» = «кошачьи черепушки».


[Закрыть], которым, в основном, город и замощен, или же кто глядит на пытку лошадей на улицах, вымощенных на сей раз превосходно, слишком исключительно, поскольку черным гранитом, на котором летом лошади скользят, постоянно падают и даже убиваются на глазах прохожих, словно на склонах стеклянной горы. Отвратительным этот город станет для всякого, кому докучают резкие ветры, длящиеся круглый год и затихающие только лишь по вечерам. И под конец: в плане эстетики Киев это ужасное место, поскольку город застроен зданиями без вкуса и изящества, так что единственные два современных дома в Киеве – это караимская Кенасса на Большой Подвальной улице и новый польский костел на Большой Васильковской.

Но когда усталый турист чуточку отдохнет, когда поглядит на город в вершины одного из холмов, тогда длинные, широкие, воздушные и солнечные улицы, тянущиеся дальше, чем видит глаз, наполненные зеленью, покажутся ему красивыми, а город, прелестно разбросанный по возвышенностям и переплетенный зелеными деревьями, дарит чрезвычайно живописный вид. А когда глядишь на город ранним утром погожим днем, с невидимым, ползущим при самой земле туманом, тогда он кажется чем-то вроде сна или сказки, потому что золотые церковные купола кажутся висящими в воздухе над листвой деревьев […].

Уродливы и не имеют собственного характера киевские здания, в особенности – каменные дома, неоднократно достигающие семи этажей, но выстроенные солидно, с большими, чистыми и частенько заросшими зеленью дворами. Но помещают они жилища удобные, даже в пристройках снабженные всеми удобствами, это не только водопровод и электричество, но и ванные помещения, устроенные таким образом, что если топить только в кухне, целый день в них можно иметь горячую воду. Все более новые киевские дома снабжены электрическим лифтом, а в наиболее крупных имеется даже по нескольку лифтов.

Планировка киевского центра похожа на планировку Парижа, а еще более – Варшавы. Как в Варшаве центр города образуют две параллельные улицы: Маршалковская и Краковское Предместье с Новым Швятом в качестве продолжения, точно так же и в Киеве. Образуя центр, бежит по дну одной из балок Крещатик, наиглавнейшая киевская улица с таким уличным движением, о котором Вена никогда и мечтать не могла, а его продолжение – это Большая Васильковская улица. Вторая улица киевского центра, параллельная – Это Большая Владимирская, идущая по вершине холма".

И вот теперь то, что наверняка интересовало польских офицеров: "В средине этой улицы, то есть, в самом центре города, находятся руины, последние остатки старинных укреплений Киева, которые и считаются остатками "Золотых Ворот", через которые в те давние времена в город должен был вступить Болеслав Храбрый. Сегодня Киев разросся в гигантский город, через который можно ехать час и более, так что внешнее окружение древней столицы очутилось в самом его сердце […].

Другой берег Днепра низкий и песчаный, и на этом вот берегу летом киевская публика привыкла принимать днепровские купания с воистину женственной наивностью и простотой Люди из высшего и низшего общества, мужчины, женщины и дети, использовали эти наслаждения природы, не ограничивая их какими-либо, даже самыми легкими костюмами […].

Ну а дальше уже конец света. К нему ведет головная городская артерия. "Другой конец Крещатика и Большой Владимирской теряются в степях […]" – пишет Киевлянин.



Польский триумфальный марш по Крещатику, с которого многие солдаты парадным шагом отправились прямиком в маячащую на другом конце степь, чтобы и дальше биться с большевиками, мог нравиться многим киевлянам, особенно тем, кто большевиков терпеть не мог. Но многие присматривались к польскому войску скептично. Михаил Булгаков, вне всяких сомнений, один из наиболее известных во всем свете киевлян, посвятил вступлению польских войск в Киев рассказ Пан Пилсудский.

Так вот: в киевском салоне сидит общество. На улицах после бегства большевиков ситуация непонятная. Общество, перепуганное и ждущее только несчастий, ожидает поляков. В окно залетают обрывки украинских слов ("з выкна йих, сучих сынив!"), потому что украинцы на этот, исключительный раз в союзе с поляками. Общество украинцев несколько побаивается. Точно так же как и двор, оно боится крестьянства, требующего своего. Украинцы для салона – это исключительно селяне. А селяне могут быть агрессивными, черт его знает, что может прийти им в головы. Русскоязычный Киев существовал в украинском море на тех же принципах, что и польскоязычный Львов. Украинцы всегда жили где-то в округе, в деревянных халупах, под одной крышей со скотиной. Городские дамочка с кавалером могли войти туда только затем, чтобы попробовать экзотики, точно так же, как заходили в хижины африканской деревни, поднося к носу платочки и бурча "mon Dieu!". Украинский язык в Киеве можно было то тут, то там услыхать, но он был слышен, как и в Кракове XIX века был слышен броновицкий говор[24]24
  Броновицы – прежняя деревня, а нынче район Кракова, была излюбленным местом пребывания краковских художников и литераторов периода Млодой Польски. Это предместье с его жителями навсегда вошло в живопись и литературу млодопольского периода. Немного найдется мест в Польше, столь сильно связанных с выдающимся литературным произведением, таких, как усадьба Рыдля («Rydlówka») с драмой Станислава Выспяньского «Свадьба». – http://www.liveinternet.ru/community/2281209/post313456770/


[Закрыть]: в кухнях, на рынке, в пивных худшего разряда.

Так что общество несколько побаивается, но члены его поддерживают дох друг друга. Немного они рассчитывают на поляков, что те не допустят того, чтобы ситуация вышла у них из-под контроля. В воздухе летают подобного рода предложения:

"Поляки – это джентльмены. Стреляют они исключительно из английского оружия, и только в солдат. Никак не в женщин". "Поляки – джентльмены. Убивают только красных". "Ведь мы даже защищаться не можем… – А перед кем нам защищаться? Перед нашими защитниками? […] – пан Пилсудский как раз и идет нас защищать!".

Так что общество сидит и напряженно ожидает. Через силу оно ищет все положительные стереотипы относительно поляков, которые только приходят в головы. Отрицательные, которых наверняка значительно больше, отгоняются. А это дело нелегкое.

"Поляки – народ культурный. Все играют Шопена и все разговаривают по-французски. И каждую неделю выслушивают католическую мессу […]. После каждой стычки возводят полевой алтарь и восхваляют Господа. А перед возведением этим, неделю за неделей, приводят к алтарю связанных проволокой пленных, соколов наших. И приказывают им покориться перед алтарем этим […] Только наши соколы стоят. И на колени падать не желают. Так их за эту проволоку! Одну к шее, другую к ногам… и по землице-матушке. И по землице…"

Ради боевого духа на салонном пианино играют услышанную где-то польскую песню: "едет, едет, на каштановом коне, на каштановом коне…". В конце концов, в дверях салона появляются польские офицеры. Оба, а как же иначе, усатые. Обводят взглядом собравшихся, потом глядят один на другого, и такие вот слова:

"Считаю, что это место превосходное… – высказался офицер. – А ты? Как считаешь? – обратился он к коллеге.

– Считаю, что место превосходное.

Они снова глянули друг на друга и одновременно отдали приказ:

– За… води!

[…]

Стуча копытами в салон восшествовала лошадь каштановой масти".



Рядом с польскими флагами польские военачальники приказывали вешать на домах и украинские флаги. Ведь в Киев они вступили для того, чтобы помочь Симону Петлюре в создании украинского государства. А вот это уже многим киевлянам не нравилось.

Не нравилось это и Михаилу Булгакову, который идею украинской независимости не слишком-то разделял. По крайней мере, именно такой вывод можно сделать, судя по взглядам героев его Белой гвардии, которых он снабдил взглядами собственными и своего окружения, а вот в нем украинцев считали шумными, вульгарными и готовыми к мятежу селянами, которые лезут в культурный, русскоязычный Киев со своими грязными лаптями и со своим селянским, необразованным диалектом. Считается, что альтер эго Булгакова – это один из главных героев Белой гвардии, доктор Алексей Турбин (сам Булгаков был врачом). А Турбин в книге говорит так:

Я позавчера спрашиваю этого каналью, доктора Курицького, он, извольте ли видеть, разучился говорить по-русски с ноября прошлого года. Был Курицкий, а стал Курицький… Так вот спрашиваю: как по-украински «кот»? Он отвечает «кит». Спрашиваю: «А как кит?» А он остановился, вытаращил глаза и молчит. И теперь не кланяется.

Николка с треском захохотал и сказал:

– Слова «кит» у них не может быть, потому что на Украине не водятся киты, а в России всего много. В Белом море киты есть…

Украина не очень-то любит Булгакова. Украинская Википедия определяет его, несмотря на то, что родился он в Киеве, писателем "русским", хотя украинский проявляющий охоту и сверхвозбужденный патриотизм заставляет искать украинскость где только можно. Украинская Википедия даже Леопольда фон Захер-Мазоха называет "украинским писателем" только лишь потому, что тот родился во Львове. А когда в 2011 году на основе Белой гвардии российское телевидение сняло сериал – после победы Майдана на Украине его запретили. Может быть, потому, что подход Булгакова к украинскости и украинскому языку все так же достаточно распространен, как в России, так и во многих кругах на Украине.

Байку о том, что украинскость сильно связана с российскостью, и даже является определенным ее вариантом, давно уже стала принимать большая часть нынешней Украины (за исключением западной части страны) – и она не видела в этом проблемы точно так же, как большая часть силезцев не видит проблемы в том, чтобы признать свою силезскость за вариант польскости, большинство баварцев – свою баварскость за германскость, провансальцев – свою провансальскость как вариант французскости. Но с недавнего времени эта тенденция идет в обратном направлении. Еще десять лет тому назад для многих сегодняшних украинских патриотов определение себя в качестве "украинца" или "украинки" так легко не привилось бы. Мыкола Рябчук, украинский эссеист, вспоминал, что еще в средине восьмидесятых годов его киевская соседка, слыша, как тот обращается к ребенку по-украински, возмутилась: это зачем же надо портить ребенку жизнь и говорить с ним по-сельскому?

Впоследствии та же самая соседка, являясь киевлянкой, сама получила украинский паспорт. Nolens volens. И кто знает, возможно она и сама сейчас, стиснув зубы, учит украинский язык. Или же наоборот, не учит и ругает «хохлов» и все так же считает их психами, желающими поставить ее мир верх ногами, поскольку для нее, даже если она и киевлянка, ведущая род от самого Кия, украинскость – это какие-то странные капризы, изготовление национальности из региональности. Потому что для нее факт, что в ее Киеве на учреждениях висят таблички с тризубами, что повсюду развеваются желто-голубые флаги – странен и неестественен. Точно так же, как обычному обитателю Катовиц неестественным казалось бы, что в его городе ко власти приходят силезцы и заставляют всех учить силезский язык, петь силезский гимн, ну а польскость называют варварством.

Или, кто знает, наоборот: возможно соседка Рябчука сделалась украинской патриоткой, и по-русски специально не разговаривает. И когда видит по телевизору Путина, то плюет в экран, а со своей невесткой и братом, проживающим в Москве, порвала все отношения. Она называет их кацапами и ватниками, а они ее – бандеровкой и фашисткой. Потому что довольно часто случается и такое.

Украина не была государством, за которое сражались. Украина была продуктом геополитических обстоятельств и – вот так, попросту – случилась. Ее создавали и до сих пор создают, работая уже на живом, независимом теле. Это не украинский народ создал Украину. Это, скорее, Украина творит украинский народ.



А Киев?

В 1920 году во время занятия Киева в польской армии служил генерал Юзеф Довбор-Мушницкий. У Довбора имелись две перспективы: польская и российская. Дело в том, что перед независимостью он был генерал-лейтенантом армии Российской Империи и подписывался как Иосиф Романович Довбор-Мусницкий. Тогда он был, можно сказать, зародышем той элиты, которая могла бы в способствующих России условиях создать российский вариант польского народа. Сделать из польскости вариант российскости, как это в более крупном масштабе было сделано из украинскости. Но после большевистской революции Довбор возвратился в родной Сандомир, после чего предложил свои услуги польской армии.

В своих мемуарах о киевском походе он писал так:

"В 1920 году мы отправились помогать строить украинское государство, архитектором которого должен был стать Петлюра; в качестве цели мы поставили для себя взятие Киева. Все закончилось неуспехом, близким катастрофе. Ведь что такого важного представлял собой Киев в ХХ веке? Он не был столицей украинского народа, потому что никаких особых для этого предпосылок город не имел. Киев был всего лишь матерью городов "русских", а не "русинских". Никаких исторических украинских памяток в нем нет, а имеющиеся были позднее возведены как памятники России, но не Руси".

Меня всегда интересовало, а как должен был выглядеть Киев, чтобы иметь "воистину украинский" характер? Чем бы он должен был быть?



Как-то зимней ночью я приехал в Киев. Было по-настоящему холодно, ужас как холодно. Я вышел из здания вокзала и почувствовал себя так, словно бы попал в морозилку. Город как-то очень слабо сопротивлялся темноте ночи. Такси стояли одно за другим, словно прижимаясь друг к другу. Несмотря на мороз и позднее время, перед вокзалом крутились какие-то типчики. Им были нужны сигареты. Я сказал, что у меня нет, поскольку ребята были под мухой, да еще и покрикивали на меня. Те поглядели внимательно, бросили несколько «сук» и «блядей» и отвязались, после чего сомкнулись в свою группку, над которой стали подниматься клубы пара.

Тогда в Киеве я никого не знал. Приехал – ну вот просто так. Хотелось увидеть Киев зимой. Перед этим я видел его только летом. Мне хотелось оглядеться, покрутиться – а потом поехать дальше, на восток.

Хостел, который днем ранее я нашел в Интернете, просто-напросто не существовал. Под указанным адресом попросту ничего не было. Покрытый лишаями дом со слепыми, безразличными окнами. Кирпичи покрашены краской. В свете далеко стоящего фонаря я даже не мог увидеть, какого эта краска цвета. На каком-то то ли газоне, то ли просто утоптанной земле собрались рыжие дворняги. На меня они глядели осоловелым от мороза взглядом. Выглядели они так, словно белки глаз у них свернулись от мороза. Один, исключительно ради порядка, гавкнул.

– Спокуха, – ответил я ему и тоже гавкнул.

Собаки поглядели на меня, как на идиота, сорвались с места и исчезли в какой-то подворотне.

Округа выглядела так, словно вот-вот собиралась обрыдаться. Ее покрывал синий, грязный, стылый снег.

Это был Подол. Давний торговый и ремесленный район, располагающийся значительно ниже городского центра, в днепровской долине. Когда-то Подол регулярно заливался наводнениями. Дома походили на ободранных юродивых. Только и жди, что прямо сейчас заведут слезливые молитвы к Господу.