Текст книги "Татуировка с тризубом (ЛП)"

Автор книги: Земовит Щерек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)



Водитель стоял возле открытой крышки капота, из двигателя несло жаром, который немного искажал действительность. Шофер говорил, что неизвестно, что из всего этого будет, а сам он никак не сможет исправить. Нужно ожидать помощи, но он не имеет ни малейшего понятия – как долго. Несколько мужиков встало возле него, с умными минами начали всматриваться в перегревшийся двигатель, но только pro forma, чтобы не выглядело, будто они сдались слишком быстро, потому что уже через мгновение они начали делать то же самое, что и остальные пассажиры: организовывать себе дальнейший транспорт.

Мы стояли на обочине и глядели, как быстро все идет. Пассажиры вытащили свое барахло из автобуса и разбежались по обочине группками по несколько человек. Машины останавливались возле тех, кто махал рукой. Пассажиры сдохшего автобуса заглядывали вовнутрь машин, обменивались несколькими словами с водителями, вытаскивали бумажники, сбрасывались по несколько банкнот: в пальцах мелькали украинские национальные герои Ярослав Мудрый, Богдан Зиновий Хмельницкий, садились в эти автомобили и ехали дальше. Через какое-то время на обочине остался один водила автобуса, который уселся на земле, спиной опираясь на колесо, и закурил. Он прикрыл веки и откинул голову назад, опираясь на разболтанный кузов.

А потом открыл глаза и глянул на нас: нерешительно стоящих на этой пыльной обочине, с громадными рюкзака; наверняка мы показались ему разбалованными иностранцами, которые не в состоянии понять простой, постсоветской действительности.

– Ну, и чего вы так стоите? – спросил он, сопровождая все это известным жестом: "да валите отсюда". – Вы чего, не поняли? Мы никуда не едем! Мотор kaputt! – Он замахал руками еще энергичней. – Is dead! Halt автобус! Сами выбирайтесь! Auf Wiedersehen!



Каменец-Подольский изменился.

Когда-то старый каменецкий город был одним из самых непонятных и странных мест на земле.

Он располагался на острове среди суши, на куске тверди, отделенной от подольских холмов практически вертикально срезанными стенками каньона Смотричи. Над каньоном перебросили мост, но сама река не была широкой. Внизу на самом берегу стояли дома. А мост шел над крышами, над поселком. Сам город издали выглядел крепким и компактным: жилые дома, двухскатные крыши, башни – только все это было иллюзией. Каменец был руиной, Форум Романум в эпоху вандалов. Дома распадались выщербленными кусками, в пыль. Ага, и эта пыль как раз вздымалась над всем этим. Желтая пыль.

В этой пыли, на этом острове посреди холмов, все казалось нереальным и таинственным. Возле Петропавловского собора в подворотне стояли пожилые женщины, торгующие луком. Над их головами, у самой церковной стены, высился минарет. Его здесь построили турки, после того, как завоевали город. Это было как раз тогда, когда праобразы Володыевского и Кетлинга взорвали себя, забирая с собой на небо множество не ожидавших ничего подобного защитников замка. Вполне возможно, что взрыв произошел совершенно случайно, что несколько оправдывало бы данных праобразов Володыевского и Кетлинга[138]138
  Касательно же взрывов пороховых складов, то в исторической литературе мы находим много противоречивых утверждений. Киприан Томашевич в примечании к своему плану города Каменца сделал пояснения знаков на плане. На четвертой башне он поставил N 19. Под этим номером Томашевич сделал такое пояснение: «Остатки башни, разрушенной порохом, в ней сберегавшимся возле склада овощей в Старом замке и случайно подожжённый; при этом погибло народу и воинов более 600 человек, что случилось накануне вторжения турок, по заходу солнца». Сравнивая современную Чёрную башню с той же башней, описанной Войцехом Старжеховским в 1544 году, мы видим много изменений. Ясно, что Чёрную башню сильно переделали, или, проще говоря, построили заново. Согласно же другим источникам, майор Геклинг подорвал порох в Папской башне. Историк Подолия Евфимий Сецинский в книге «Город Каменец-Подольский», описывая Папскую башню, отмечает: «Эта башня устроена турками на месте двух бастионов, в 1672 году подорванных Геклингом». То же пишет и Виктор Гульдман. На основании изложенного мы можем предположить, что во время взрыва 120 бочек пороха, подожжённого Геклингом 17 августа 1672 г., взорвана не только башня, где хранился порох, разрушились от взрывной волны (или от детонации пороха, хранившегося в них) и другие башни, в частности Чёрная. Католический епископ Лянцкоронский, во время осады находившийся в замке, так записал о взрыве 17 августа: «Во время переговоров майор артиллерии разгневался на то, что его укоряли за беспорядки и нехватку материалов в цейхгаузе, закрывшись в башне с пороховым складом, поджёг её, подорвал замок, погубил около 500 человек, в частности, погиб и наш Гектор ротмистр Володыевский». Как видим, Лянцкоронский говорит, что Геклинг подорвал не одну башню, а весь замок. Точнее описывает это происшествие львовский комендант полковник Лонцкий в письме к коронному подканцлеру Ольшевскому: «Майор артиллерии Геклинг, видя среди шляхты в Каменце большой раздор, вследствие чего крепость должна пасть, сел на бочку пороха и, запалив её, взлетел на воздух; другие же склады пороха взорваны по неосторожности наших, при этом убито аж 800 человек – половина жолниров и половина разного люда». (http://relicfinder.info/forum/viewtopic.php?f=3&t=96&start=40 ). В своей первой книге об Украине, «Вот придет Мордор…», Земовит Щерек много рассказывает о Каменце-Подольском, там же изложена и история Михала Володыевского.


[Закрыть]. А вот когда турки из Каменца отступали, то в мирном трактате предусмотрели условие, что поляки разрушать минарет не имеют права.

Поляки согласились: минарет не разрушили, зато на самой его маковке поставили Богоматерь, поскольку о Богоматери в трактате не было ни слова. Много чего поляк может, и мог еще при Первой Жечипосполитой[139]139
  Первая Жечпосполита (Реч Посполита = Rzeczpospolita) – это название территорий Польской Короны и Великого Княжества Литовского. Эта огромная республика включала в себя центрально-восточную Польшу, три четверти Украины, всю Беларусь, Литву, Латвию, часть Эстонии, России, Молдовы и Словакии. Исторический период первой Речи Посполитой длился от конца XV вплоть до Первого Раздела в 1795 году.


[Закрыть]. Так что Матерь Божья стоит на вершине до сих пор.



Так что Дева Мария торчала себе на минарете в эту жару, топтала ногами полумесяц, а над головой ее вздымался звездный нимб. В саду при церкви стояли безголовые статуи. Жаркий воздух застывал, словно сворачивающийся на сковородке белок. Немногочисленные люди грязли в нем, словно в воске.

Только неподалеку от старой ратуши что-то происходило: там стояла деревянная пивнушка, забитая совершенно пьяненькими студентами архитектуры из Кракова. Здесь продавали текилу, и попеременно с российской попсой крутили музыку из Десперадо с Антонио Бандерасом. "Me gusto tocar guitarra, me gusta cantar el sol, mariachi me acompana, cuando canto mi canzion" – пел Антонио Бандерас, а вместе с ним – украинцы и польские студенты.

Ночь наступала так, как будто бы кто-то смолу лил. Ночь и тяжелое, восточноевропейское "ничто" до самого конца света, от Румынии, а тогда, возможно, даже и от Венгрии, до Сахалина, от Мурманска до Болгарии. Восточноевропейская ночь, где огней днем с огнем не сыскать, за то упырей и вампиров – сколько влезет, и где люди баррикадируются в домах или собираются в кучки храбрецов и пьют водку, горячечно и еще более возбужденно, чтобы как-то дождаться утра, пения петухов и первых солнечных лучей. Восточноевропейская ночь, когда черная навь и вправду шаркает брюхом по земле, оставляя на ней черные привидения.



Так что ночью в старом городе Каменца-Подольского не было практически ничего видно. На улицах не хватало фонарей. Мост, ведущий в город, был освещен только до половины. Он выглядел, словно исчезая в черной пустоте. Над городом висела луна, а под ней был виден подсвеченный диск часов на ратушной башне, так что выглядело все это так, словно бы у Луны имелся некий брат-робот.



Теперь на въезде в старый город стоит шлагбаум. Водители платят за проезд, и шлагбаум поднимается. Автобус проехал через Рынок Польский, объезжая реставрированные в прошлом жилые дома и страшилки, настроенные среди них местным капитализмом. В старых жилых домах размещались новые пивные. Большая их часть выглядела как вариации на тему старого мещанства и окружающего селянства. На стенах висели картинки старого Каменца и стояли имитации тынов. Глиняные горшки, глиняные солонки. В каждом заведении одно и то же: солянка, борщ, бульон, цыпленок в нескольких исполнениях, несколько видов свинины, вареники с разными начинками.

Я вошел в одно из подобных заведений питания. Официанты были переодеты в льняные, крестьянские рубахи. Зал был пустой, и им не было чего делать, вот почему сидели на широких деревянных лавках и смотрели американскую глупую комедию. Фильм был с украинским дубляжом, и выглядело все это совершенно неубедительно, когда голливудские актеры обращались к украинским селянам на их родном языке, бегая при этом среди нью-йоркских небоскребов.



Старый город стоял пустой, как будто бы через шлагбаум на въезде прошла смерть, заплатила за проход и всех скосила. Дорожное покрытие отремонтировано, фасады домов и дворики выкрашены, новая тротуарная плитка положена. По-советски, или просто по привычке новые бордюры покрасили белой краской. Вот интересно, а понимали ли украинцы, как много вещей, которые они делают интуитивно – взялись из советского прошлого. Точно так же, как поляки совершенно не понимают, как много вещей, которые они делают – взято от русских.

Под одной из пивных сидела какая-то пара. Писали что-то на своих телефонах. Они не обращали внимания ни друг на друга, ни на кого-либо другого. Туристов я не видел, хотя на Каменец уже наступала средина весны. В конце концов, была война, и у людей были в голове и другие вещи, чем просто осматривать Каменец Подольский. Посреди рынка стоял памятник туристу. Этот турист был похож на типичного советского интеллигента, на мой любимейший персонаж советского мира: худой, в майке, в шапочке и ламерских сандалиях. Он был похож на летнюю версию дяди Вовы из Кин-дза-дзы. Памятник глядел в некое странное, неопределенное место. В целом, все выглядело достаточно искусственным. Рядом с мостом стояла тюнингованная под спортивный «кар» «лада-самара». Опираясь на капот ожидал какой-то бычок. Подъехала «ауди». Из этого «ауди» вышел водила и хлопнул дверью, чтобы бычок ничего себе не думал. А бычок ничего такого не подумал, а только подскочил к тому, из «ауди». Они напирали грудными клетками, словно петухи, и начали орать друг на друга. Нет, они не прикасались, но встали грудь в грудь, лоб в лоб, и крутились вокруг себя. Я проходил мимо, и было как-то глупо остановиться на тротуаре и ждать, как все кончится, так что я пошел дальше. И до сих пор я не знаю. И, наверняка, так никогда и не узнаю.



Спал я в гостинице, перед входом в которую поставили рыцарей в жестяных доспехах. Они походили на неудачных роботов. И выглядело все еще настолько по-дурацки, поскольку и сама гостиница была параллелепипедом, воткнутым в этот город с утонченностью удара дубины.

Мою любимую гостиницу, в которой я останавливался раньше, старую, государственную, могучую, окруженную старыми деревьями – закрыли. Ее купил местный бизнесмен и пытался достроить еще несколько этажей, а на макушке возвести нечто вроде купола над Рейхстагом, только ничего из этого не вышло. Не хватило бабла, времени, энергии, энтузиазма – и черт его знает чего еще. В любом случае, гостиница стояла пустая, в полуремонтном состоянии, не действующая до отмены этого положения, словно труп в центре города, на который никто не обращает внимания. А жаль, потому что эта гостиница мне нравилась. На каждом этаже сидела дежурная в синем халате и решала кроссворд. Она же кричала, когда в номерах было слишком шумно. Гоняла студентов-архитекторов из Польши, когда те, ужравшиеся, лазили по лестницам на четвереньках. На полу лежали тяжелые дорожки и собирали пыль. Из окон были видны жестяные крыши и луковицы церкви. Когда солнце било в такую крышу, нужно было прищуривать глаза, словно после ядерного взрыва.

Правда, эта гостиница стояла закрытая, так что я пошел в гостиницу рядом, ту, что с рыцарями. В ее подвалах размещался спа, и по гостинице шастал народ в белых халатах, словно турецкие паши в одеяниях. На лифте они съезжали вниз, в подвалы, а там уже имелось все: бассейн, массаж, процедуры. Там же имелась и качалка. Вроде как гостиничная, но заходил туда любой, кто хотел и кто заплатил, так что народа в халатах там, скорее всего, не было. Внутри торчало несколько местных гопников, и они, ухая, таскали железо. Я крутился среди строго выглядящих машин, а гопники злыми глазами пялились на меня.

Я вроде как осматривал оборудование и прислушивался. Пацаны говорили о призыве в армию. Особо никто туда не стремился. Не за такую страну, не за такое дерьмо – говорили. Майдан ничего не поменял, так что не пойдут они позволить себя убить или замучить насмерть плену, воюя за бабки этих долбаных олигархов, которых, вообще-то, следовало привязать к веревке и затащить на совершенно новый Майдан. Чем эта курва Порошенко отличается от курвы Януковича, спрашивали они, вот чем?! Расхренячить, говорили они, таская свое железо, распиздячить все нахрен, блядь, два блядь, три блядь, четыре блядь, и еще разок, сможешь, пять блядь, шесть блядь, сто кило блядь, а потом, нахуй, как будет, так будет. А пока что надо жить, как-то выживать.

Мне было интересно, где они работают, просто интересно, а не охранники ли они на каких-то дискотеках, которыми владеют местные набобы, олигархи местного масштаба, или они своих хозяев презирают, раздумывают над тем, как добраться им до горла, задушить стальными пальцами, вырвать из возненавиденных тел сухожилия, и на этих вот сухожилиях повесить их всех на деревьях, и на развалинах всего этого, всех тех дискотек, с мигающими цветными лампочками, всех тех магазинов с импортной одеждой, всех тех будок с нездоровой едой, всех тех салонов автомобилей с очень высокой подвеской, ведь другие практически не имеют смысла на этих скелетах шоссе – сотворить новый мир. Мир, которым управлять станут они, поскольку у них самая крупная мышечная масса, и они выжимают больше всех, и который станет постапокалипсисом после постапокалипсиса, потому что, нечего тут и говорить: современная Украина – это постапокалипсис.



По гостинице вообще сновало множество странных людей. Несколько немцев и французов, уже в возрасте, в гостиничном ресторане строили шуры-муры с местными девицами. Они пользовались курсом павшей в результате войны гривни, из-за чего все в Украине было для них, держателей валюты, практически даром.

Девицы разговаривали с ними по-английски, а в сторонке, между собой – по-украински, обмывая кавалерам косточки. Я размышлял, кто из них кого больше использовал. Девицы относились к этим бледным западникам как к последним фрайерам, а те вроде как немного это чувствовали и выглядели чуточку перепуганными. Их автомобили с западными регистрационными номерами стояли точно такие же перепуганные на гостиничной стоянке. Далеко от дома, далеко от шенгенской зоны, от автострад, выстроенных за деньги Союза, от тепла брюссельских стандартов, здесь, в постапокалипсисе, в громадном и вялом изображении Запада, и из притворства проглядывает татарскость, монгольскость, мордорскость, азиатскость – наскрозь!

Впрочем здесь все относились к ним с легкой издевкой. Официантки с издевкой приносили им меню и с той же самой издевкой принимали заказ. Местные мужики глядели на них… ну словно на червяков. Как на ходячие денежные мешки, которых доят обработанные пергидролью девицы, которые делали вид, будто бы смеются над их шутками. Или не смеются.

– Вот что здесь можно делать интересного, кроме этого вашего спа и посещением старого города? – спрашивал какой-то немец у женщины-администратора в гостинице. – И, естественно, выпивки, – подмигнул он ей.

– Пить еще больше, – без тени улыбки ответила та.



Гостиница находилась в более новой части города, недалеко от главной улицы, которая выглядела как и все другие главные улицы во всех остальных городах Украины. Пятиэтажные жилые дома из силикатного кирпича, тротуарная плитка каждые пару метров другая, застроенные балконы и размещающиеся на первых этажах этих жилых домов деловые предприятия типа «iCredit», предлагающая "кредити готiвкою з доставкою додому, швидко, легко, зручно"[140]140
  Кредиты наличностью с доставкой домой – быстро, легко, удобно (укр.)


[Закрыть], или же салон дамской моды «Гламур», предлагающий "одяг вiдомих свiтових брендiв"[141]141
  Одежда известных мировых брендов (укр).


[Закрыть], к которому пристроили терраску из мрачной плитки, выкрашенной, однако, в розовый цвет. Или же салон мужской моды с белыми пластиковыми дверями и приклеенной к стенке фотографией юноши в стиле Интервью с вампиром или же Дориана Грея из Лиги необыкновенных джентльменов, которого со всех сторон осаждают красивые девушки, и который глядит на мир вроде как из-под демонически нахмуренных бровей, но по сути своей – исподлобья. Снизу название магазина – «Воронин» – выписанное таким шрифтом, каким в восьмидесятые годы писали названия металлических команд. Очарование русского, дикого, но обладающего классом; очарование белой царской эмиграции, пьющей самую лучшую водку и стреляющей в хрустальные люстры и зеркала; поручик Голицин, укушенный вампиром Лестатом, и все это под пластиковым жёлобом, на первом этаже советского жилого дома из белого, силикатного кирпича, под балконами, переделанными в летние спальни и склады варенья на зиму. В Украине, которая временно ненавидит Россию.

И это как раз здесь билось сердце города. Потому что в старый город, кроме туристов, никто не ходил.



Так говорила Тамара, с которой я встретился в гостиничном ресторане.

– А нет, – говорила она, – смысла ходить в старый город. Впрочем, – прибавила она, – старый город и так выглядит лучше снаружи, чем изнутри.

Тамара была городской активисткой и философом. На встречу она пришла одетой в потрепанные короткие бермуды, черные чулки и майку на бретелях. У нее были довольно-таки грозные, толсто нарисованные брови, которые ты видел в первую очередь и лишь потом – Тамару. Непонятно было бы, говоря честно, чего можно было бы ожидать от таких бровей, если бы не ласковые глаза, которые разряжали эти брови, точно так же, как разряжают пистолет.

Тамара была родом из Львова, но приехала сюда, на Подолье. Здесь она проживала в селе. И сейчас все у нее спокойно, – говорит она, – садик, беседы с соседями, и плевать на все то, на что повлиять не можешь.

Мы пили кофе и глядели на город. На улицу, по которой печально, словно рабы, тянулись запыленные автомобили, которые перегонялись сюда из Германии. И нашло выглядящие автомобили из бывшего СССР: "лады", иногда даже какие-то "волги", гораздо реже – "москвичи". Эти вот советские и постсоветские дети автопрома выглядели среди своих западных родичей словно урки.

– Мне нравится, – говорила Тамара, – наблюдать за Каменцом. Это Украина в таблетке. Все здесь есть. Все украинское общество. Все процессы видны, словно на школьной модели. Коррумпированные власти, подкупающие их бизнесмены, немногочисленные активисты и пассивная масса… Ну а еще то, – прибавила она, – что здесь, точно так же, как и где-нибудь в другом месте, ничего после Майдана по сути своей не изменилось. Как брали, так и берут; как давали – так и дают. Власти как были некомпетентны – так такими и остались. Власть – это просто перекрасившаяся про-януковическая фракция, люди из бывшей Партии Регионов, которые после революции делают вид современных, прозападных демократов. А притворяются, потому что это проще, чем размонтировать коррупционные схемы. Ведь все это проросло глубоко, очень глубоко вниз. Ведь Майдан мог срубить голову всей этой коррупционной системе, но всего тела изменить не мог. А власть у нас гротескная. Какое-то время назад на улице нарисовали красно-белые полосы на пешем переходе. Понимаешь – не простая белая зебра, а попеременно: белые полосы и красные. "По-европейски". Боже, это же сколько было похвальбы! В Нэт закидывались снимки, в местных средствах массовой информации надувались. Цветные полосы на мостовой! – Тамара рассмеялась, постучала пальцем по лбу и отпила глоток капуччино. – И на фэйс закинули, потому что все они такие европейские, такие современные, что даже в Фэйсбуке пиарятся.

Тамара прочесала смартфон и показала мне. То был профиль Сергея Бабия, заместителя председателя городского совета в Каменце. И правда – на снимке были видны полосы. Белые и красные. По полосам шли два паренька и одна девушка. За их спинами расстилалось громадное торжище.

"ЦВЕТНОЙ ПЕШЕХОДНЫЙ ПЕРЕХОД!" – вопила подпись под снимком. И далее: "Мэр Каменца Подольского, Симашкевич М.Е., дал указание городским властям срочно заняться безопасностью на пешеходных переходах в городе. На совещании были приняты договоренности относительно нового проекта "Пешеходный переход", предусматривающего обновление дорожной разметки на всех перекрестках в городе. При этом, в центральных районах города переходы для пешеходов будут выполнены в двух цветах: белом и красном. Сегодня такие были выполнены в районе главного базара городским субподрядчиком "Миськлифтсвитло" (директор – Владимир Крылов). Выглядят они довольно красиво и хорошо заметны как для пешеходов, так и для водителей".

– Ага, – сказал я.

– Ну, – ответила Тамара. – Короче, ты уже понял.

– Ну, понял, – ответил я. – И много эти субподрядчики из фирмы под руководством директора Владимира Крылова выполнили этих цветных переходов для пешеходов в рамках проекта "Пешеходный переход"?

– Один, – сообщила Тамара, выключая телефон. – И вся разметка уже стерлась. Или вот, – начала она новую тему, – активисты требуют ввода в эксплуатацию дорожек для велосипедистов. Власти, чтобы показать, насколько они европейские, перед этим организовали велосипедные патрули, вот все и думают: наверняка ведь и дорожки для велосипедистов сделают. Сделали: власти нарисовали краской линию – скажем, это и есть дорожка для велосипедистов. О ней пишут в газете, хвастаются. Длина всей этой дорожки – пятьдесят метров, заканчивается она столбом. Скоты в дорогих машинах ставят их на дорожке. Активисты возмущены, об этом пишут в Фэйсбуке и сообщают велосипедному полицейскому патрулю, что на велосипедах негде ведь ездить. Велосипедный патруль подъезжает, обменивается парой слов с водителем, который неправильно припарковался, и едет дальше, потому что они ведь не дорожная полиция, штраф выписать не могут. Зато "дорожка для велосипедистов" имеется, и власти ею хвалятся, и все думают, что в Каменце мэрия просто заебись.

– А разве нельзя позвонить в дорожную полицию? – спросил я.

– Можно, – Тамара сделала глоток капуччино. – Желаю успеха.



Таксист парковался прямо на дорожке для велосипедистов.

– А-а-а, блин, – ответил он, – на чем стою? На дорожке для велосипедистов? Блин, да я в жизни тут человека на велосипеде не видел. Так какие, блин, дорожки для велосипедистов? Ты садишься или не садишься?



Трускавец выглядел словно Дубай. Ну, Дубай-Здруй[142]142
  Снова игра словами. В Польше все курортный городки с составным элементом «Здруй» (Zdrój = источник) носят двойные названия: Поляница-Здруй, Крыница-Здруй, Кудова-Здруй, Сверадув-Здруй… Отсюда и Дубай-Здруй.


[Закрыть]. Этого места я не узнавал. Здесь я был уже давно, а тогда этот городишко был всего лишь укрепленным бетоном трупом своей давней прелести. А теперь – боже ж ты мой. Громадные гостиницы светили огнями словно трансатлантические лайнеры, телепортированные среди этих карпатских холмов. Громадные, с блестящими названиями, высвеченные, освещенные, подсвеченные. Всем, но только не окнами, поскольку гостей, судя по громадным темным пятнам на фасадах, особо много и не было. И вообще, все это сияющее и светское – все это было только наверху. Внизу, на улицах – пустота и сырая темнота. В целом все выглядело даже довольно прилично. Небольшой оазис украинской стабилизации. Иногда пробегало несколько человек. Чаще всего: парочки, чаще всего: молодые, тридцать с чем-то там лет. Я крутился по этой паре перекрещивающихся улиц и не знал, где искать ночлег. Все эти гигантские отелища выглядели чертовски дорогими, даже при курсе гривны, который тогда сильно зарылся носом в землю. В конце концов, удалось найти небольшую гостиничку. Небольшую и даже симпатичную. Выглядела она словно ее снимали в готическом хорроре девяностых, а съемки велись в Восточной Европе, где вся мрачность создается гадкой штукатуркой и ПХВ-плиткой, горгульи выкрашены в розовый цвет, а водостоки с мордами драконов сменились пластиковыми трубами.

Ну а мужик-портье выглядел словно карпатская версия Франкенштейна. Занимался он, в основном, игнорированием русскоязычных пареньков, которые хотели смотреть какой-то матч в фойе, но все время что-то было не так: то слишком тихо, а громче сделать не удавалось, то помехи, то еще чего-то там. Они к портье обращались по-русски, на тяжелом таком, жирном русском языке, а он отвечал им сухим, жилистым украинским. От нечего делать и от времени до времени. Они ему двадцать слов – он в ответ – одно. Они ему десять, он им – половину.

Мужик дал мне тяжелый ключ от номера и застыл в оцепенении, словно вампир в гробу.



Какое-то время назад Андрей перебрался из Дрогобыча в Трускавец. Здесь спокойнее, говорил он, а тут еще и ребенок родился. Где можно найти лучший климат для ребенка, чем курорт, говорил. А если чего, так до Дрогобыча, до знакомых, несколько десятков гривен на такси.

Андрий пригласил меня на пиво. Лично у меня было желание попасть в какую-нибудь раздолбанную пивнуху, где можно было бы нахренячиться водярой под селедочку и прикуривать одну цигарку от другой, только ничего подобного в округе Андрей и не знал. Вместо этого мы отправились в выдержанное в пастельных тонах заведение, где имелось пиво со всего света и блюдечки с орешками вместо пепельниц. Чтобы покурить, нужно было выходить наружу, так что я выходил и курил, глядя на памятник Степану Бандере, которого мне было даже немного жалко. Стоял он, бедняга, посреди рекламного шума, точно так же, как наши Костюшки и Пилсудские, и с печалью глядел на государство, которое ему так хотелось создать, и которое улизнуло у него из-под пальцев. Окружающие здания были ни в пень, ни в колоду. Стили самые разнообразные. Оранжевые стены, зеленые полукруглые крыши, сужающиеся книзу окна. У Бандеры на памятнике были странные, пугающие длинные, словно у вампира, ладони. Бордюры были покрашены в белый цвет. Я забычковал сигарету и вернулся в пастельный интерьер заведения, в котором подавали все сорта пива на свете.

Андрей говорил, что все эти чудеса, все эти постройки – это все за донецкие или российские деньги. Перед Майданом, рассказывал он, денег сюда вкладывалось ого-го. А потом как-то притихло. Опять же, русские перестали сюда приезжать, говорил он, попивая пиво и грызя орешки.

– То есть: еще как-то приезжают, но побаиваются, что мы им станем на любу тризубы вырезать. Это у них такая пропаганда.

Какое-то время мы сидели молча. Тот самый матч, который русскоязычные пареньки хотели посмотреть в моей готической гостиничке, здесь демонстрировали на настенной плазме. Время от времени за соседними столиками поднимался шум: то вопли радости, то разочарованный вой. Мы и сами поглядывал на экран. Зелено-белые трусы, желтые футболки, беготня. Мы ели орешки.

– А может, – сказал я, – их отвращает Степан Бандера на площади перед пивной? И надписи "Правый Сектор" на стенах?

Андрей лишь махнул рукой.

– Оно же всегда так было, – ответил он. – И никого это не волновало.

– Так ведь Правого Сектора не было.

Андрей взял орешек, съел, снова махнул рукой.

– Правый Сектор… – с неприязнью произнес он. – А ты поверишь, что я знаком с Ярошем, еще по учебе? Ведь он, как и я, высшее образование получил в Дрогобыче. И такой файный парень был, хотя и с востока, из Днепродзержинска. А восток – что ни говори – это совершенно не то, что мы. И не нужно ехать аж в Днепродзержинск, чтобы увидеть: уже за Збручем все не так. Ну а Ярош – с ним все было в порядке. Даже и не знаю, как оно с ним потом случилось.



Здесь было совсем не так, как раньше. Как-то раз, помню, мы приехали сюда – и вечером уже не было как выехать, последняя маршрутка на Львов уже отправилась. Мы ходили по домам возле вокзала и спрашивали людей, не отвезет ли кто-нибудь нас, за деньги, но было воскресенье, и все говорили, что они свою рюмку уже приняли. Стояло лето, так что я помню голые торсы и босые ноги в тапках, металлические заборы домов, покрытые лущащейся краской, и фейерверки зелени по дворам. И атмосферу провинциональности. И отсутствие связанной застройки. Нет, конечно, имелась площадка, по которой детвора ездила в машинках, уже не помню: уже электрических или еще педальных. Никто не хотел нас везти, так что на ночь мы устроились в придорожной гостиничке. Я сидел на подоконнике и курил, опустошая один джин-с-тоником за другим. Идти в город не было никакого толку. Он был черным и пустым, как во время затемнения при налете бомбардировщиков. Те мужики с голыми торсами и в тапках, которые выпили свою рюмку, выпили ее днем – а теперь уже спали.



Сейчас тоже было пусто. Нет, конечно, то тут, то там светило и блестело, рекламы и вывески заросли город словно коралловый риф, но на улицах практически никого. Все выглядело словно на том рисунке Млечко, на котором голый мужик, сидящий среди заставленных столов, обеспокоенно говорит в трубку: «Я тут оргию организовал, но никто не пришел». Всем этим неонам не было для кого светить, рекламам было некому впихивать рекламированных товаров.

Я возвращался по улочкам этого пустого Дубай-Здруя довольно-таки прибитый, добрался до своей гостиницы их хоррора девяностых, прошел мимо засушенного за стойкой вампира, тяжелым ключом открыл тяжелую деревянную дверь и свалился в тяжелом сне.



Утром перед горсоветом выстроилась приличных размеров толпа. Создавалось впечатление, что народ будет штурмовать двери, потому что люди шумели, угрожающе размахивали руками, перемещались туда-сюда – но каким-то чудом вся эта волна, как бы отделенная от здания невидимым стеклом, на него не выливалась. Все происходило несколько хаотично. Кто-то завел "Ще не вмэрла Украйины…", но никто не подхватил. Кто-то крикнул: "Слава Украйини!" – вроде как все и ответили: «гэроям слава», но как-то жидко, на инстинкте. Каждый орал свое: «Обманщики!», «Забираете у нас хлеб».

– Вас тоже обманули? – довольно безразличным тоном спросил у меня стоявший рядом тип, высокий, странно припоминающий Джорджа Клуни в такой версии истории, где Клуни появляется на свет во Львовской области в Украине, после чего, не ожидая ответа, прибавил, качая головой: – Этот город – банкрот.



Народ протестовал против увольнений у крупнейшего работодателя в Трускавце – в фирме «Трускавецкурорт», у магната местного рынка. «Трускавецкурортц» принадлежат крупнейшие гостиницы, санатории и медицинские комплексы. Начальство посчитало, что в военное время не следует ожидать слишком много клиентов из стран, посещающих Трускавец традиционно часто, то есть: из России и Белоруссии, вот и ввели снижения бюджета. Без работы должно было остаться около полутора тысяч человек.

– Люди уже давно не получали денег, – рассказывал "Джордж Клуни", закуривая. – А если чего и получали, так это были крохи… а вы же знаете, как сейчас стоит гривня. Но протестовать не было смысла. Народ вечно слышал одно и то же: не нравится? Так на ваше место имеется сотня других. А ведь там, в этом их "Трускавецкурорте" целыми семьями работают

– Национализировать "Трускавецкурорт"! – закричали люди, наконец-то выбрав общий лозунг. К протестующим вышел какой-то очень коротко отстриженный мужик с очень серьезной физиономией и пытался чего-то говорить, но его глушили криками.

А вокруг них скалились все те же неоновые вывески, хорошо еще, что днем выключенные.



Я шел в сторону бульвара. Прошел мимо парочки, которая фотографировалась под маленьким памятничком папы римского Ивана-Павла Другого. Правда, парочка была русскоязычной, зато в тренировочных костюмах украинской национальной сборной. Я подошел спросить, откуда они. Из Одессы. Иоанн-Павел II был для них экзотикой, элементом западной цивилизации на западе Украины. Здесь, в Трускавце, эта пара должна была чувствовать себя как Исаак Бабель, тоже, кстати, одессит, когда он с Красной Армией пересек границу давней австрийской Галичины и повсюду искал следов «Европы».

На главном бульваре все кипело, только не от наплыва туристов. Все кипело в воздухе, поскольку пытались переорать друг друга мелодии, одновременно доносящиеся из нескольких заведений. Killing Me Softly из одной пивной, а из другой – какая-то странная, в чем-то похожая на диско-поло[143]143
  Для тех, кто не читал «Мордор» и «Семерку», кто не слушал польские танцевальные свадебные сборники: Как говорит само название – это диско-музыка, произведенная и исполненная в Польше. Это не диско-фанк в американском стиле, не «евродиско» а-ля «Модерн Токинг» – это разбавленный электроникой «сиротский рок» «Ласкового мая» (вот последний для «диско-поло» – истинный кумир!).


[Закрыть] версия "Налываймо, браття". Местный радиоузел гремел какими-то рекламами: «Тебе тепло? А они воюют голоде и холоде» – пробуждала чувство вины некая волонтерская кампания. Возле садика какого-то из кафе стояли деревянные пушки с вырезанными на стволах тризубами. А в самом садике– сидел громадный мужичище в тренировочной блузе с вышитым на спине драконом. Мужичище было похоже на такого, что способно берцовую кость не только прострелить, но и пальцами сломать, словно спичку, но сейчас оно было каким-то печальным и задумчивым. С меланхолией во взоре оно смотрело на трускавецкий бульвар, в конце концов поднялось, вздохнуло, жестом подозвало официанта, вручило ему сто гривен, сдачи получить не пожелало и ушло.