Текст книги "Татуировка с тризубом (ЛП)"

Автор книги: Земовит Щерек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

Я тоже мерз. Кондиционер не работал, нагреватель, который мне поставили в номер, едва-едва функционировал. Я закутался в одеяло и так долго смотрел по телевизору донесения с фронта, пока не заснул.



А утром, трясясь от холода, я стоял над Азовским морем, темно-синим под ярко-синим небом. В море купался старичок – морж, густо поросший белым волосом. В чем-то он и вправду походил на настоящего моржа – альбиноса. Тем более, что под носом у него имелись длинные седые усы. Старичок фыркал, плескался, хлюпался, бродил в воде, делал какие-то странные взмахи руками, потом трусцой побежал к полотенцу. Лично я сражался с дурацкой мыслью: а вот взять, забрать у него это полотенце и смыться. Спинки лавок обладали обезоруживающе дебильными и уродливыми формами: какие-то крокодильчики, кошечки, все было бесформенным и выглядело, будто тут его поставили ради смеха. Исключительно, чтобы подчеркнуть неумение и немочь.

Стоял мороз и февраль. И было красиво, несмотря на то, что было уродливо. Паршивый булыжник, которым выложили побережье, был покрыт инеем.



Подполковник Мыкола Олэксийовыч[126]126
  Иногда Автор пишет имена и отчества по-русски, иногда по-украински. По-русски это будет Николай Алексеевич.


[Закрыть] Балашов, командир отряда особого назначения «Берда», с расположением в Бердянске, говорил, что боевой дух, возможно, в его подразделении и имеется, ба, он имеется и в жителях Бердянска, но вот танков нет. И вообще, с тяжелым вооружением тяжело. Есть две линии обороны, вроде как готовили третью, но…

Рота подполковника Балашова заняла старые здания, оставшиеся от какого-то учреждения, Мыкола Олэксийовыч даже и не знал – от какого. Он только выставил на полках символы украинскости – толстый том Истории Украины, икону Божьей матери и вырезанную из дерева карту Украины с эмблемами своего отряда, на железных воротах приказал нарисовать казака с винтовкой и надпись: «на родной земле быть панами не позволим никому» – и взялся за работу.

– Ставим своих людей на блокпосты, – рассказывал он. – Вылавливаем диверсантов. Провокаторов. У нас имеется, – говорил он, – список сепаратистов. Как раз на прошлой неделе нескольких выловили. Со средствами массовой информации сотрудничаем, – начал он загибать пальцы, – информируем…

В кабинете он сидел в верхней одежде, потому что с отоплением было паршиво. Я и сам не снимал куртку. Мы пили кофе. Я спросил у Балашова, про стоящий на полке украинский identity kit (идентифицирующий набор – англ.).

– Так я же, – ответил Балашов, – украинец. Считаю себя – украинцем! Этнически же – русский. Чтобы было еще смешнее, родился в Тбилиси. Служил в Советской армии в Грузии, потом перевелся. То тут, то там, а уже после выхода на пенсию осел в Бердянске, у моря, тут спокойно. Ну и вот уже четверть века здесь Украина, так что и я – украинец. Свою землю стану защищать.



Бердянск, и правда, город спокойный. Море бьет в каменистый пляж. В море купается какой-то толстый и усатый морж. После купания он трусцой бежит к полотенцу, куртке и ботинкам, оставленным на ведущей к морю лестнице. Какой-то пенсионер занимается у моря странной гимнастикой: он напрягается, широко разбрасывает руки, делает глубокий вдох и в этой позиции застывает. После чего повторяет движения. По набережной прогуливаются какие-то типы в коже и беседуют о продвижениях в мобильных сетях и о ценах на автомобили. Ходят дамы и говорят о том, мол, что это за страна, где нет власти, но что в ДНР еще хуже, может в Крыму еще сяк-так, но тоже не сильно, потому что, да, зарплаты они подняли, так ведь и цены выросли. А ведь не все же работают в бюджетной сфере, не все на пенсии. Я заговаривал с людьми, беседовал, спрашивал о том, не боятся ли они войны. Боятся, отвечали те, понятное дело, что боятся. Только все надеялись на то, что фронт обойдет Бердянск стороной. Мы тут с боку, на мысочке, чего к нам заходить. Если будет коридор, говорил я им, то зайдут. Как будет, так и будет, отвечали мне жители и шли дальше.



В поезде я ехал с беженцами из Мариуполя. Выглядело все словно выезд на зимние каникулы: чемоданы, теплые носки, свитера, играющие в коридоре дети. Семья, ехавшая в моем купе, выбиралась под Винницу. Маленький Андрюша, его мама и бабушка. Мать ежеминутно выступала на бабку, бабка на мать, потом обе вздыхали и разговаривали одна с другой, как будто ничего не случилось. Отец Андрюши, говорили они, остался в Мариуполе на блокпосту.

– А нам, – рассказывала бабка, – страшно. Каждые пару дней слышны взрывы. А друг фронт пойдет? Это же даже подумать страшно. Один раз я уже уличные бои пережила, спасибо большое.

– В последний раз под Винницей я была еще ребенком, – рассказывает мать Андрюши. – Далекие родственники. Говоря по правде, никто там нас и не ждет.

И бабка прибавляла:

– А может оно все и кончится, может, посидим там неделю-две и вернемся.

– Да где там быстро кончится, ты хоть головой думай, прежде чем чего-то молоть, – ругала бабку мать, и обе вздыхали.



Я лежал на верхней полке и когда выглянул в окно – увидел Днепр. Он был громадный, он был словно море. Он сиял и поблескивал, играл всеми цветами радуги. Если бы он заговорил – я бы совершенно не удивился. Увидав его, я вновь почувствовал, словно бы коснулся чего-то скрытого, будто установил контакт с неким смыслом, с историей. Ч чем-то, чего просто так не видать, но на самом деле не только на виду, но еще и напрягает стальные руки.

Когда я глядел на Днепр, у меня вновь появилась временная иллюзия божественного присутствия, ну а потом пошли застройки из белого силикатного кирпича, покрытые серым этернитом, и Бог – как всегда – пропал.

Киев

В ресторане одной из сетевых гостиниц завтракали британские офицеры в мундирах песочного цвета. Они накладывали себе жареных яиц и колбасок, наливали кофе и апельсинового сока. Сейчас они только-только собирались, обменивались любезностями и замечаниями относительно погоды. Было еще очень рано, я не выспавшийся, а они все такие свеженькие. Что ни говори, армия есть армия, утренняя побудка, эффективность, здоровое тело со здоровым духом, не такая физическая и моральная дегенерация, как моя. Все уселись за одним длинным столом, в торце которого сидел какой-то гражданский тип. Трудно сказать, то ли из посольства, то ли из какой-то неправительственной организации. У гражданского типа в руках были распечатанные листочки в пластиковом файле. Точно такие же листочки в файлах лежали возле каждой тарелки. По телевизору крутили российские хиты. "Санта Лючия, Санта Лючия, Санта Лючия, Санта…, – пела какая-то российская версия Леди Гага. – Сделай, чтоб люди не обижали бедного музыканта"[127]127
  Бессмертный хит «Санта Лючия» в исполнении группы Quest Pistols (Игорь Селивёрстов), женскую партию припева исполняет Мариам Туркменбаева. А вообще-то поиздевались над старинной неаполитанской песней, слова для которой еще в 1849 году придумал Энрико Коссович.


[Закрыть].

Какое-то время гражданский глядел на вокалистку на экране. Губы ее были выкрашены в синий цвет. Наконец он оторвал от нее глаза и улыбнулся офицерам. Офицеры усмехнулись ему в ответ.

В качестве приветствия гражданский забросил им парочку сухих, очень английских шуток. Офицеры сделали вид, что смеются. Деревянные и как бы живущие в иной реальности официантки, крутившиеся вокруг офицеров – тоже. Военные и гражданский отпили соку, запили кофе, чего-то там клюнули с тарелочек – и гражданский тип начал свой доклад. Он рассказывал британцам о ситуации в Украине, на фронте борьбы с сепаратистами, и вообще – в стране. Он рассказывал, как дошло до того, что им приходится торчать здесь, в Киеве, а ведь, захихикал он, у них наверняка имеются более интересные проблемы (тут что-то его дернуло, и он глянул на официанток, не оскорбились ли те – но официантки все так же светили улыбками на деревянных, неподвижных лицах). Ну ладно, продолжил гражданский, вся история началась с того, что поначалу президент янукович не подписал договор об ассоциации с Европейским Союзом (Ya-nu-ko-vych, – зажужжали офицеры, перекладывая покрытые печатным текстом листки), потом народ собрался на главной площади Киева, Майдане Независимости (Mai-dan-Ne-ze-za-le-zhn-oh-my-god-zhn-os-tee). Оппозиция объединилась под руководством трех лидеров: Виталия Кличко (oh, that boxer), Арсения Яценюка (Ahr-say-near-you-must-be-kidding-me-Ya-tsey-nyuk) и Олега Тягнибока (Oh-leg-tya-khhh-nee-bok)…

Гражданский читал, а офицеры повторяли за ним очередные имена. Вообще-то, с таким же успехом они могли повторять имена монгольских ханов Золотой Орды. Им было все равно, то ли они сидят здесь, в этой дикой Восточной Руритании, то ли где-нибудь в Южном Судане. Которому, впрочем, тоже по ошибке казалось, а может и до сих пор кажется, будто бы для всего мира он в чем-то важен.

Я позавтракал и вышел на улицу. Официантки стояли перед входом в гостиницу и курили, смеясь над офицерами и называя их всех "пидорасами". "Ya-tse-nyuk" – пародировала их одна черненькая девица, похожая на покрытую лаком куклу, а вторую, тоже покрытую лаком, это смешило до слез. Девчонки увидели меня и вновь приняли официальный вид, снова на мгновение сделались деревянными и живущими не в этой реальности, улыбаясь холодно и искусственно, словно стюардессы из «Люфтганзы», а потом вновь начали хихикать.



Во время Майдана в пивной «Барабан» неподалеку от Крещатика сидели англосаксонские корреспонденты. Поначалу они пытались соблазнять официантку, но взгляды той были словно пощечины, так что они быстро успокоились. А потом им захотелось понять, ну почему же Украина так сильно не желает быть Россией. В конце концов, сошлись на казаках, что казаки – это дело отдельное и украинское.

– Так ведь у русских казаки тоже имеются, – сказал кто-то, и вновь они сидели совершенно беспомощные.

Впрочем, казаки, это одна из немногих вещей, которые имели шанс знать люди с Запада. Каким-то образом казаки перешли в западное сознание. Какое-то время жизнь казака вел, например, Конан Киммериец из книг Роберта Эрвина Говарда. Хотя, понятное дело, он никак не мог быть украинским казаком, потому что проживал в придуманную Говардом гайборийскую эру, зато река, на берегах которой в мире Конана жили казаки, называлась Запороска. В 1962 году появился фильм на основе Тараса Бульбы Гоголя. Бульбу там играет Юл Бриннер, который там больше похож на монгольского хана, чем казацкого предводителя, но когда он ведет казацкое войско в бой, храбро орет "Zaporozhtsy!" с очень милым акцентом. Казаки в фильме – это армия великанов, которых невозможно ни остановить, ни победить, а сам Тарас одной левой сшибает поляка с конем. Даже степи в фильме представлены с большей помпезностью, чем настоящие, поскольку в роли украинской степи выступают аргентинские пампасы, а на фоне скалят зубы Анды. Да, казаки Юла Бриннера непобедимы, и единственный способ, которым поляки, их смертельные враги, могут им навредить, это подлое коварство: сначала использовать казаков в качестве союзников, а потом обстрелять их из пушек. Впрочем, весьма любопытно в фильме представлены сами поляки. Наверное, это единственный западный фильм, в котором Польша выступает в качестве рафинированной evil empire, что-то вроде Древнего Рима в фильмах меча и сандалий или же гитлеровского рейха в военных фильмах. Правилом является то, что эти плохиши из такой империи выглядят навязчивыми знатоками искусства и тончайшие интеллектуалы, но готовые в любой момент зарезать тебя ножиком и приготовить твои бебехи с грибочками. Эти гитлеровцы, с холодом в глазах, в чудесно скроенных мундирах от Хуго Босса, снимающие перчатки палец за пальцем; эти римляне с презрением на губах, в пурпурных тогах и с грудными клетками, закованными в бронзовые, мастерски резные панцири. Правда, всех их, чаще всего, играют британцы, мировым мнением признанные наиболее изысканным народом планеты. И как раз такой вот сексуальной evil empire в фильме Тарас Бульба 1962 года является Польша. Польские офицеры и священники демоничны как сам сатана, коварны словно змеи, а польские гусары напоминают штурмовиков из Звездных войн, римских легионеров или германские отряды в стальных касках. Готовый тебе источник для нездоровой подколки любителей вооруженной Польши и всех тех, у которых встает при виде атакующих гусар.

Но вот сама Украина редко когда отражается в глазах западной поп-культуры, и даже если снимается фильм, действие которого происходит в Украине, то в Украину сама съемочная группа не едет. Потому что опасения, что тебя обуют, потому что черт его знает, что может случиться. В Chernobyl Diaries (Чернобыльские дневники), фильме ужасов 2012 года, на польский язык переведенном как Реактор страха, город Белград играет город Киев, и никто особо не беспокоится с необходимостью прикрывать сербские надписи, ведь кириллица – она и в Белграде кириллица. В свою очередь, в фильме Все является иллюминацией 2005 года Одессу играет Прага, Украину – Чешская республика, и в результате все не так: герои ездят на типичном постсоветском автомобиле, то есть на «трабанте», которых в Украине я вообще никогда не видел, но который для серого западного обывателя ассоциируется с пост-коммунистическим пространством. Обычный украинец в этом фильме выглядит и ведет себя как жулик, то есть именно так, как его представляет для себя западный потребитель, но вот дороги там гораздо лучше, чем в Украине, потому что таких дорог, которые в Украине в действительности существуют, на Западе никто просто не в состоянии представить.

Зато русский охотно ездят в Украину снимать фильмы и сериалы. Во всяком случае, так донедавно было. Гораздо дешевле, а реальность, в принципе, идентична.



Я шел под Верховную Раду, потому что там снова начинались беспорядки. На сей раз народ собирался против Порошенко, который настаивал на придании Донбассу особого статуса в рамках Украины. Чем ближе к Раде, тем больше было видно черных, блестящих туш депутатских лимузинов и внедорожников. Парковались они везде, как раньше. Защищающие парламент военные уже не были одеты, как при Януковиче, в топорные постсоветские мундиры Беркута. Сейчас это были светлые американские мундиры, придающие их хозяевам вид шикарный и расслабушный. Даже вояки МВД надели на головы полевые фуражки, так что и выглядели они чуть более западно, чем в тех своих постсоветских фуражках-аэродромах. Новый сезон, новые впечатления. А чтобы все было ясно, некоторые держали в руках украинские флаги, когда же толпа пела гимн – некоторые даже шевелили губами. А некоторые под гимн так вообще шлемы снимали. Правда, щиты у них были точно те же, что и у беркутовцев.

Приехали машины Автомайдана. Правила дорожного движения их волновали даже меньше, чем депутаты. Регистрационные номера у них были заклеены лентами с надписями "ПТН ПНХ". Один из автомайдановцев на громадном внедорожнике заехал на площадь перед Радой. Два установленных на машине динамика ревели так, что даже толпа подскакивала. А рев касался двух тем. Первая: "Порошенко – предатель", потому что пробил в парламенте принципы особенного статуса для Донбасса, опять же: в весьма неясных обстоятельствах, потому что в закрытом зале и при отключенной системе голосования. Вторая тема: "люстрация" людей Януковича. Собравшиеся под парламентом держали транспаранты Свободы и Правого Сектора. З динамиков звучали угрозы, что народ сделает с парламентариями, если те попытаются не выполнить его, народа, требований. Милиционеры, уже переодетые в соответствии с требованиями мод нового сезона, в значительной степени – подростки с лицами перепуганных гимназистов, глядели на все это громадными глазами. Тут же рядом тянулся Мариинский парк; во времена Майдана – рассадник титушек. Теперь по нему крутились "правосеки", некоторые – как и во времена Майдана – в балаклавах, раззадоривающие себя и готовые к драке. Другие в форме и с флагами. Двоих из них, по-казацки усатых и с оселедцями на головах, я спросил, можно ли их сфотографировать. Те согласились, я сделал снимок, поблагодарил.

– Слава Украине! – воскликнул один из них, вызывающе, и ожидал отзыва, глядя мне прямо в глаза.

– Ну, слава, – ответил я.

Тот какое-то время переваривал, достаточным ли для него является такой ответ, в конце концов, махнул рукой; повернулся к товарищу и начал чего-то ему бубнеть на ухо. В парке было полно милицейских автобусов. По его аллейкам, предназначенным, вроде как, для пешеходов, крутился лимузин с тонированными стеклами. В средине сидели менты. Они задерживались у каждой лавки, на которой сидели девушки, и чего-то гототали в их адрес. Девицы смеялись в ответ, только их смех был деланым.



На машину Автомайдана, ту громадную, с мегафоном, влезло двое бородатых попов: один молодой, худощавый, второй тоже не старый, но в чем-то изображающий из себя юродивого. Они орали, что ни пяди земли, что не отступать, что никаких компромиссов, что никакого особого статуса, что народ должен быть сильным и показать в мире, на что он способен. Что Иисус не был трусом, а взял и изгнал торговцев из храма, так и теперь так же надо русских из Украины. Люди слушали их, покачивая головами, но наибольшее внимание попы возбудили тогда, когда не могли с той машины слезть, неуклюже спускаясь вниз, потешно ища опоры туфельками и задирая сутаны. Толпа с любопытством приглядывалась к этому зрелищу. А через минутку зрелище сделалось еще более интересным: толпа выловила депутата Журавского, бывшего регионала, теперь же сторонника партии Экономического Развития – и устроила суд Линча. Депутата забросили в притащенный под парламент мусорный бак. Журавский, автор проекта бесславного зимнего постановления, направленного против протестующих на Майдане, лежал в баке, судорожно сжимая портфель. Кто-то из протестующих придерживал его голову рукой, чтобы депутат не мог подняться. Перепуганный Журавский пытался чего-то говорить, но люди просто стояли над ним и орали: сука, блядь, пидорас. Там же вертелся и юродивый поп. В конце концов, над Журавским сжалились милиционеры в американской форме и депутата вытащили. Бывший сторонник Януковича выглядел так, словно вот-вот разрыдается. В такой атмосфере проходило голосование по вопросу люстрации. Чуточку дальше, в парке стояла часовенка. В ней молились женщины. Ко мне подошла какая-то женщина с листовками.

– Есть в вашем сердце Иисус? – спросила она. – Нужно его иметь. Ведь Иисус вас любит, вам это известно?

– Так этот митинг по делу Иисуса? – спросил я.

– Любое дело – это дело Иисуса, – ответила женщина.



А позднее Правый Сектор попытался поджечь шину. Похоже, они потеряли навыки, потому что продолжалось это минут десять. Над шиной их стояло человек десять с лишним, и выглядели они словно дворовые «умельцы» над открытым капотом авто. Мужики совали вовнутрь бумагу, обливали жидкостью для разжигания дров. И ничерта, как вдруг – раз, и огонь загорелся. Тут же перед шиной началось фотографирование: окутавшись украинским флагом, с флагом Сектора. Автомайдан начал блокировать окружающие улицы. Несколько перепуганных не на шутку депутатов очутилось в ловушке. Они наверняка видели, что случилось с Журавским. Сейчас они сидели в машинах и не могли проехать ни вперед, ни назад. Они лишь заблокировали двери и перепугано глядели по сторонам. Тем временем, под парламентом уже удалось поджечь уже приличное количество шин. Черный дым бухнул в небо как во времена Майдана. Огонь начал плавить пластмассовые корпуса уличных фонарей. Люди выкрикивали: «предатель» и «люстрация». И в этот же самый миг толпа атаковала парламент с тыла. Пал забор между парком и Радой, люди, которые с камнями в руках, пошли на штурм. Их удерживали деятели Правого Сектора. Бойцы, один за другим, возвращались к главному входу.

А там было уже поспокойнее. За люстрацию уже проголосовали, протестующие спели гимн Украины и стали расходиться по домам. Шины догорали. Приехали пожарники и начали поливать их водой. По улицам поплыли струи черной, гадкой взвеси.

Это уже не был демократический, про-европейский Майдан. Это было истерическое, визгливое, глупое и гипернационалистическое сборище.

– Хорошо, что проголосовали за люстрацию, – говорил мне коллега, украинский журналист, который тоже отправился под Раду. – Даже и не знаю, чтобы произошло, если бы этого не сделали.

– В народе проснулись темные силы, – объясняли мне киевские знакомые. – Сначала Янукович, потом вона. Так оно теперь должно выглядеть. Люди гибнут. А ты чего ожидал? Всегда оно так бывает.

– Ну, я знаю, – отвечал я, лишь бы что-то сказать. – Я знаю.



Я знаю, что у Правого Сектора поддержка общества небольшая, я знаю, что большинство украинцев твердит, что «национализм» по-украински означает просто «патриотизм», и портреты Бандеры на флагах и значках – это просто национальный мэйнстрим, но когда я читаю «Декалог украинского националиста»[128]128
  Декалог (десять заповедей) Украинского Националиста: https://uk.wikisource.org/wiki/%D0%94%D0%B5%D0%BA%D0%B0%D0%BB%D0%BE%D0%B3_%D1%83%D0%BA%D1%80%D0%B0%D1%97%D0%BD%D1%81%D1%8C%D0%BA%D0%BE%D0%B3%D0%BE_%D0%BD%D0%B0%D1%86%D1%96%D0%BE%D0%BD%D0%B0%D0%BB%D1%96%D1%81%D1%82%D0%B0
  Я дух одвічної стихії, що зберіг Тебе від татарської потопи й поставив на грані двох світів творити нове життя:
  1. Здобудеш Українську Державу, або загинеш у боротьбі за Неї.
  2. Не дозволиш нікому плямити слави, ні честі Твоєї Нації.
  3. Пам'ятай про великі дні наших Визвольних змагань.
  4. Будь гордий з того, що Ти є спадкоємцем боротьби за славу Володимирового Тризуба.
  5. Пімсти смерть Великих Лицарів.
  6. Про справу не говори з тим, з ким можна, а з ким треба.
  7. Не завагаєшся виконати найнебезпечнішого чину, якщо цього вимагатиме добро справи.
  8. Ненавистю і безоглядною боротьбою прийматимеш ворогів Твоєї Нації.
  9. Ні просьби, ні грозьби, ні тортури, ані смерть не приневолять тебе виявити тайни.
  10. Змагатимеш до посилення сили, слави, багатства і простору Української Держави.
  Декалог был подготовлен летом 1929 года, то есть, ориентировочно, через полгода после Конгресса Украинских Националистов, на котором была учреждена ОУН.


[Закрыть] – у меня всегда мурашки бегают по спине. Точно так же мурашки бегают, когда я слышу, как во Львове, что временами случается, в качестве приветствия говорят друг другу: «смерть москалям». И еще тогда, когда украинские интеллектуалы, в том числе и те, которых я уважаю, твердят, что еще «не время» для борьбы с национализмом, на вытаскивание из шкафа скелета Волыни, отстранение от идеологии ОУН и честной разборки действий УПА. Потому что и идеология УПА, и действия УПА весьма часто бывали весьма паскудными. И всегда «не время», и всегда такие вот расчеты «служат только нашим врагам». То Януковичу, то Путину. А мне кажется, что здесь как раз все наоборот. Но, в конце концов, это ведь их дело.



В очень приятной пивной «Купидон» неподалеку от Крещатика, я встретил ее постоянного посетителя, Артема Скоропадского, пресс-атташе Правого Сектора. Чтобы было совсем весело, Артем – русский. В «Купидоне», заведении, скорее, артистически-интеллектуальных, а не националистических кругов, его считают милым парнем и приятным собеседником. Впрочем, Скоропадский и выглядел милым и спокойным парнем, разве что усталым. Ужасно уставшим. Я затянул его сюда, чтобы перекурить.

– Артем, – сказал я, – а вот ты знаешь, что говорят про вас в Польше?

– Знаю, – ответил он и еще больше опечалился.

– Так как, – спросил я, – по-вашему должны выглядеть польско-украинские отношения?

Измученный Артем почти что простонал и отбарабанил формулу, которую уже ранее цитировал чуть ли не всем польским журналистам:

– Мы должны строить их на основе партнерских отношений между двумя независимыми, крупными странами…

– А имеются ли у вас в отношении Польши какие-то территориальные претензии? – продолжал я мучить его.

Скоропадский поглядел на меня болезненным взглядом типа "я всегда на работе, даже в кабаке, так оцени же это". Я ценил, и мне его даже было немного жалко.

– В XXI веке сложно говорить о каких-либо территориальных претензиях, – продолжал барабанить свое тот. – Мы должны выстраивать партнерские отношения…

Тут пришла перекурить знакомая, она погладила Артема по макушке.

– Привет, Артем.

Тот повернул свои усталые глаза в ее сторону.



Я люблю Киев. Люблю этот город, в котором имеется что-то, чем может похвастаться так мало польских городов: оригинальность. Киев – это отдельное качество. Да, Киев слишком далек от Европы, чтобы нахально протягивать к ней руки, и он слишком далеко отошел от Москвы, чтобы слепо пялиться в нее. Киев создает новое качество жизни в месте, которое для Европы не существует, ба, которое частенько даже не вмещается в европейские карты, и которое не в состоянии понять Москва. Киев – это метрополия между мирами, город на астероиде, который мчится сквозь черную пустоту, под громкую музыку и с шиком. И этот вот шик в Киеве мне тоже нравится. Киев творит новую тождественность, и, кто знает, не станет ли она одной из наиболее оригинальных и любопытных тождественностей во всей Европе. Ведь Киев уверен в себе, и Киев любит себя. А я люблю Киев.

Юг

В Одессе я ехал на такси, а таксист был местным патриотом и болтуном. Болтая, он еще и подпевал себе. А вот уже вскоре станет тепло, тра-ля-ля, и можно будет купаться в море, тра-ля-ля, ох и сколько туристов – целое нашествие, ой, как все станут здорово отдыхать, ой, так что ух!

У него были вьющиеся, уже седеющие волосы, темные очки, был он слегка поморщенным и выглядел похожим на какого-нибудь итальянца или грека в альтернативной версии истории, в которой Италия и Греция являются посткоммунистическими странами. Одесса за окном тоже выглядела так же. Мужик ездил на "волге", которая скрипела словно старый обувной шкафчик. На панели у него была приклеена иконка со святым Николаем, на сидениях одеялоподобные накидки, какие-то бусы – то тут, то там, с зеркальца свисали какие-то перья – постсоветский шаманизм; какое-то запаховое деревцо, от которого несло морским бризом. А что вы хотите – Одесса!

– А вот знаете ли вы, – спрашивал он меня, – историю Одессы? Так я вам расскажу историю Одессы, – решил он, – тра-ля-ля.

– Знаю, – ответил я, – только его это не слишком интересовало.

– Так вот, – рассказывал он, – дело было так, что сразу же после войны с турками испанский кавалер де Рибас помчался к императрице Екатерине с проектом основать крупный порт на Черном море, и она таки согласилась. Одесса расцвела, а потом, когда Екатерина умерла, так ее сыночек Павел, который ненавидел все, что только делала мама, приказал перестать давать Одессе деньги. Так Одесса на это…

– …отослала ему в Москву, посреди зимы, апельсины, и тогда до него дошло, – продолжил я. – Все в Одессе мне это рассказывают.

Водитель немного обиделся. Какое-то время мы ехали молча, доехали на угол Польской и Бунина. Я вышел, а водитель сказал:

– Но вот про это вы наверняка не слышали. Вон там, чуточку дальше, имеется памятник Шевченко. Раньше то был памятник Сталину, но вместо того, чтобы его валить, осторожненько обрезали наполовину. Верхнюю часть Сталина выбросили, а на ее место вставили Шевченко.

И теперь в Одессе поют такую, представьте, песенку:

Диты мойи диты,

Що ж вы наробылы,

На грузынську жопу

Хохла посадылы.

Выходя их такси, я громко смеялся. Хохотал всю дорогу до пивной. И только там мне сообщили, что таксист навешал мне на уши лапши, и что никакого памятника Сталину в Одессе никогда не было.



Юзеф Игнацы Крашевский[129]129
  Ю́зеф Игна́цы Краше́вский (также Ио́сиф Игна́тий Краше́вский, Ю́зеф Игна́ций Краше́вский, польск. Józef Ignacy Kraszewski, лит. Juozapas Ignotas Kraševskis, 28 июля 1812, Варшава – 19 марта 1887, Женева) – польский писатель, публицист, издатель, автор книг по истории и этнографии; псевдонимы Клеофас Факунд Пастернак (Kleofas Fakund Pasternak), Богдан Болеславита (Bogdan Bolesławita), Др. Омега. Член Академии знаний в Кракове (1872). Кстати, одно время проживал в Житомире. Отличался необычайной плодовитостью – литературное наследие составляет около 600 томов романов и повестей, поэтических и драматических произведений, а также работ по истории, этнографии, фольклористике, путевых очерков, публицистических и литературно-критических статей. Наиболее известен цикл романов из истории Польши, в которых он не приукрашает или романтизирует давние деяния («Давнее предание», «Стах из Конар», «Валигора» и др.), и «Саксонский цикл» («Графиня Коссель»). – Википедия


[Закрыть] так вспоминал про Одессу в Воспоминаниях Одессы, Едыссана и Буджака: журнал путешествия в 1843 году, с 22 июня до 11 сентября:

"В море я принимал уже седьмое купание, после них мне всегда делается не слишком хорошо. Море было чистое, спокойное, красивое, но и холодное, как практически все, являющееся очень и даже слишком красивым, например – женщины. На морском дне был виден белый песок, несколько зеленеющий в глазах от цвета воды, и целые кладбища поломанных, меленьких и разноцветных раковинок: того несчастного морского народца, который воды выбрасывают на сушу, ради забавы стариков и детей".

В нынешней Одессе ракушки, конечно же, были: перемолотые, затопленные в бетон и асфальт вместо гравия. Они были повсюду. Но вот белого песка на морском дне видно не было. Там вообще ничего не было видно. В основном, ил, иногда окурки. Над пляжем нарастал город: тяжелые, промышленно-портовые устройства. Если бы пришлось делать комикс в стиле стимпанк, в котором эстетику викторианской Англии нужно было бы заменить эстетикой советской, картинка была бы идеальная. Тем более, что под всей этой тяжелой промышленностью на пляже отдыхала толпа, выглядящая совершенно по-советски. Мне всегда это ужасно нравилось в совках и постсовках: что они были освобождены от оков зрелищности. У них не было навязчиво ухоженных тел. Вот неухоженные тела – были. Красиво это не выглядело, зато они были свободны от истеричной телесности. Что-то там выступало, что-то там даже вываливалось. На некоторых даже не было профессиональных купальников или плавок. Тут семейные трусы, там – самый обычный лифчик. Какой-то сморщенный старик со стопами, по какой-то причине смазанными чем-то зеленым, стоял на одной ноге. Тут я не был уверен: то ли он занимался йогой, то ли поклонялся какому-то божеству, стоя так на одной ноге, с выкрашенными в зеленый цвет стопами. Но между ними, уже пожилыми людьми, бегала молодость. Так эта молодость обладала каменно-спортивными телами.

Будки возле пляжа были захвачены кавказцами. Мы купили у них кофе и люля-кебаб, который и съели на завтрак.



Это было на пригородном пляже, а на городской пляж съезжаешь ночью со склона, на заднице, навьюченный бутылками из магазина «Робин-Бобин». Бутылками и круассанами с сосиской. Тут надо быть осторожным, потому что на пляже полно разбитых бутылок, так что будет лучше ни на что не наколоться. В море выдвинут бетонный мол, на котором поют песни, пьют пиво, вино и водку. Поют, в основном, туристы, местным как-то не хочется. Местные ездят на Каролино-Бугаз. Там чисто и хорошо.

А потом возвращаются и снуют по затененным платанами улицам, тротуарная плитка на которых меняется каждые пару шагов, потому что владелец каждого заведения на первом этаже уложил здесь свою плитку.

Крашевский так описывал население города:

"Здесь можно увидать образчики всех народностей, начиная с грязного турка, вплоть до итальянца с длинными черными волосами, до грека в пунцового цвета шапочке-крымке, до караима в своем татарском костюме, прохаживающегося по улице, и вплоть до европейца, которому платье скроили по образцу Юмана из Парижа – P. Lenclé или Tembuté, наимоднейшие в Одессе портные (…).

Вон там ты видишь русина с длинной темной бородой, в сарафане допетровских времен[130]130
  Вы только подумайте, насколько консервативной была мода на мужскую одежду!... Мужчина в сарафане, который был мужской одеждой на Руси! Скорее всего, это был старовер. Деревни староверов и сейчас существуют под Одессой.


[Закрыть] с подрезанными волосами, а дальше – грека-албанца в белой юбочке, в синей курточке с лацканами, в черных чулках и башмаках, в пунцовой шапочке с громадной, синей, спадающей на плечо шелковой кистью; – то опять же ободранного турка в грязной чалме, что угрюмо поглядывает на женщин, то караимок в турецких шароварах, жилетках, поясах и шапочках, и девушек с волосами, заплетенными в меленькие косички, выглядывающие из-под шапочек (у замужних женщин волосы прикрыты); – то опять же евреек и евреев, лишь наполовину переодетых в европейцев, но в ермолках и халатах, не так пугающих своей эксцентричностью, – то болгарок в черных юбках, темно-синих свитках, то немцев: в куртках, башмаках и в шляпах, с фарфоровыми трубками".

Сейчас – ничего из этого нет. Потомки их всех приняли похожую униформу: костюм постсоветского средиземноморья. В свою очередь, то описываемый Крашевским бородатый "русин в сарафане допетровских времен" был для него в Одессе такой же экзотикой, как и "грязный турок" или же "албанец в белой юбочке". Но, принимая во внимание, что тот же "сарафан" является "допетровским", Крашевский принимал того русина не столько за украинца, сколько за малоросса, разновидность россиянина. Одним словом – местного селянина. Но не следует сомневаться в том, что как себя, поляка, так и горожанина – русского, Крашевский включил в "европейца", для которого "платье кроят"[131]131
  Как-то лень искать оригинал Крашевского, но Щерек пишет эту фразу по-польски как «kroją sukienki», что дословно по-русски следует переводить как «кроют платьица». Сам Крашевский много писал по-немецки, но, возможно, знал и русский язык, и этот казус (sukienki – платье – женские платьица) возник их обратного перевода на польский язык?...


[Закрыть] наилучшие одесские портные. Немца, француза и британца, понятное дело, он тоже бы включил в это сообщество. Но уже тогда Крашевский жаловался на западную униформизацию, нечто в стиле ранней версии глобализации: