Текст книги "О красоте"

Автор книги: Зэди Смит

– Знаешь, тебе бы с другим моим братом пообщаться, с Джеромом, – рискнула Зора. – Он сечет и в поэзии, и в музыке. Иногда он, правда, задирает нос, но ты мог бы как-нибудь заскочить – раз ты хочешь поболтать и все такое. Сейчас он в Брауне, но каждые несколько недель приезжает домой. Домашние у меня что надо, с ними есть о чем поговорить, хотя они меня и достают временами. Отец у меня профессор, так что…

Карл изумленно отпрянул.

– Нет, я к тому, что с ним страшно интересно общаться… В самом деле, ты не стесняйся, заходи и…

Карл холодно взглянул на Зору. Какой-то первокурсник задел его мимоходом, Карл вздернул плечи и пихнул его в ответ. Тот, видя, что его пихает высокий черный парень, смолчал и пошел своей дорогой.

– Вообще-то, – сказал Карл, сверля спину первокурсника взглядом, – я заходил, но оказалось, что меня не ждали.

– Ты заходил? – недоуменно спросила Зора.

В ее лице читалось искреннее неведение. Карл замял тему.

– Тут дело вот в чем. Оратор из меня никакой. В разговоре я толком ничего не могу выразить. Пишу я лучше, чем говорю. Когда я сочиняю ритмы, я – хрясь! – бью в дерево и протыкаю его насквозь. А когда говорю, набиваю шишки. Всегда.

Зора рассмеялась.

– Послушал бы ты папиных первокурсников. А я ей и говорю, а она мне такая, а я ей, значит, а она ни черта, —изобразила Зора, повышая голос и доставая им до противоположного берега страны. – И так до бесконечности.

Карл был озадачен.

– Твой папа, профессор… – медленно проговорил он, – белый, да?

– Он англичанин. Говард.

– Англичанин! – воскликнул Карл, сверкая своими белоснежными белками и, переварив эту новость, добавил:

– А я вот в Англии не был. И вообще из Штатов не выезжал. – Его пальцы странно, ритмично пощелкивали в ладонь. – Он что, математику преподает?

– Папа? Нет, историю искусств.

– И ты с ним ладишь?

Взгляд Карла опять стал блуждающим, и Зорой снова овладели бредовые страхи. Ей вдруг показалось, что все его вопросы просто заговаривание зубов, которое приведет – какими путями, она не дала себе времени подумать, – к ее родному порогу, маминой шкатулке и их сейфу в цокольном этаже. Она затараторила, как автомат, – она всегда так делала, когда хотела скрыть, что мысли ее далеко.

– Говард? Он классный. Конечно, он мой отец, так что иногда… ну ты понимаешь. Но он что надо. У него тут был роман на стороне, с его коллегой, и это вышло наружу, поэтому дома теперь все вверх дном, мать с ума сходит. А я ей говорю: брось, все развитые пятидесятилетние мужики изменяют своим женам. Это почти норма. Разумеется, умных мужчин тянет к умным женщинам – то же мне неожиданность. Кроме того, мама за собой не следит, весит чуть ли не сто сорок килограммов.

Карл смотрел под ноги, ему было явно неловко за Зору. Зора покраснела и вдавила свои короткие ногти себе в ладонь.

– Полные женщины тоже хотят любви, – философски заметил Карл и вынул из капюшона сигарету – она была заложена за ухо. – Тебе пора, – сказал он и закурил. Должно быть, Зора ему надоела. Ее охватило горькое чувство потери: из-за ее трескотни все померкло – и Моцарт, и этот Гусьмайер вместе с ним.

– Ждут люди, ждут дела и всякое такое…

– Да нет, не то чтобы… То есть у меня встреча, но…

– Наверное, важная, – задумчиво сказал Карл, пытаясь ее себе представить.

– Не очень. Так, надо обсудить будущее.

Зора шла в кабинет декана, чтобы озадачить его своим туманным будущим. Особенно ее беспокоило то, что в прошлом семестре ее не взяли в семинар Клер Малколм. Новые списки Зора еще не видела, но если опять случится нечто подобное, ее будущее серьезно пострадает, и это надо обсудить, равно как и многие другие моменты, угрожающие будущему во всей его несомненной будущности. Это была первая из семи встреч, запланированных Зорой на начало семестра. Она обожала планировать обсуждение своего будущего с важными людьми, которых ее судьба заботила явно не в первую очередь. Чем больше народу узнавало о ее планах, тем реальнее они становились для нее самой.

– Будущее как чужая земля, – печально сказал Карл, но тут его осенило, и он расплылся в улыбке. – Но пока без паспорта я.

– Это из твоих ритмов?

– Не знаю, может быть. – Он пожал плечами и потер руки, хотя было не холодно – холода еще не наступили.

– Рад был поболтать с тобой, Зора, – сказал он с глубокой неискренностью. – Познавательный был разговор.

Он как будто опять рассердился. Зора отвела взгляд, поигрывая застежкой своей сумки. Она чувствовала странную потребность помочь Карлу.

– Едва ли. Я почти ничего не сказала.

– Ты внимательно слушала, это не хуже слов.

Зора удивленно посмотрела на Карла. Раньше ей никто не говорил, что она умеет слушать.

– Ты, наверное, очень талантлив, – пробормотала Зора, не успев осознать, что за чушь она несет. Ей повезло – эти слова заглушил грузовик.

– Ну, Зора… – Он хлопнул в ладоши – неужели она кажется ему смешной? – Успехов в учебе.

– Приятно было увидеться, Карл.

– Скажи брату, пусть мне позвонит. Яопять буду читать в «Остановке». Ты же знаешь, где это? На Кеннеди, в четверг.

– Ты разве не в Бостоне живешь?

– В Бостоне, и что? Это же рядом. Нас ведь пускают сюда, не спрашивая, кто мы и откуда. В Веллингтоне здорово – там, на площади Кеннеди. Там и студенты собираются, и наши… В общем, скажи брату, что, если он хочет послушать ритмы, пусть приходит. Может быть, это и не поэтическая поэзия, – сказал Карл, уходя и не давая Зоре возможности ответить, – но я пишу так.

2

На седьмом этаже дома имени Стегнера [26]26
  Стегнер, Уоллес Эрл (1909 1993) американский писатель, историк и защитник дикой природы.


[Закрыть], в плохо отапливаемой комнате, Говард распаковывал проектор. Он всунул руки между его боками и коробкой, и, зажав подбородком арматуру, извлек это нелепое устройство на свет. Он всегда просил проектор для первой лекции в году, когда идет отлов студентов; установка его была таким же ритуалом, как развешивание рождественских гирлянд. Та же рутина, те же разочарования. По какой причине он откажется работать в этот раз? Говард осторожно открыл крышку проекционного отсека и поместил туда знакомый титульный лист: СОЗДАНИЕ ОБРАЗА ЧЕЛОВЕКА, 1600–1700 – лицевой стороной к стеклу. Затем он убрал лист, вытер скопившуюся пыль и положил его снова. Проектор был серо-оранжевый – в таких красках виделось будущее тридцать лет назад – и, как всякая допотопная техника, вызывал у Говарда невольное сочувствие. Говард и сам уже был не новейшей модели.

– Power Point [27]27
  Программа корпорации Microsoft для подготовки и проведения презентаций.


[Закрыть], – сказал Смит Дж. Миллер, стоя в дверном проеме, грея руки о кружку кофе и энергично выглядывая студентов. Говард знал, что нынче утром аудитория будет забита до отказа, но, в отличие от Смита, не придавал этому значения. Студенты займут длинный стол для заседаний; устроятся на грязном полу и подоконниках, подложив свои студенческие ноги под свои студенческие зады; выстроятся у стен, как смертники в ожидании расстрела. Они будут строчить, как ополоумевшие стенографы, и следить за губами Говарда с таким рвением, что тот начнет сомневаться, не попал ли он в школу глухих. И все – в едином искреннем порыве – напишут свои фамилии и е-мейлы, сколько бы раз профессор Белси ни сказал: «Пожалуйста, оставьте свои имена только в том случае, если вы действительно хотите ходить на мои лекции». А в следующий вторник их будет двадцать. А через вторник – девять.

– С Power Point будет гораздо проще. Хотите, покажу?

Говард оторвался от своего жалкого прибора. Его смутно радовала аккуратная клетчатая бабочка Смита, его детское, усыпанное светлыми веснушками лицо и скудная волна пепельных волос. Лучшего помощника, чем Смит Дж. Миллер, и представить было нельзя. Но он был неисправимым оптимистом, не понимавшим, как устроен колледж. Он не знал – так, как знал это Говард, – что к следующему вторнику студенты перещупают весь ассортимент интеллектуальных товаров, предлагаемых гуманитарным факультетом, произведут свой сравнительный анализ с учетом многоразличных величин, как то: известность профессора в университетских кругах, наличие у него публикаций и наград, практическая сторона его лекций (их перспективность, польза для личного дела и аспирантуры), вероятность того, что вышеупомянутый профессор имеет вес в реальном мире, то есть года через три способен дать рекомендации, которые помогут устроиться на стажировку в «Нью-Йоркер», Пентагон, офис Клинтона в Харлеме, французский Vogue, – словом, они прозондируют почву, взвесят все личные «за» и «против» и придут к выводу, что изучать «создание образа человека», не входящее в список обязательных дисциплин этого семестра и преподаваемое человеком крайних политических взглядов, с горсткой публикаций за плечами, не первой молодости, в скверном пиджаке, с прической в стиле 1980-х и неудобным расположением вверху здания без нормального отопления и лифта, не входит в их интересы. Поэтому-то первая неделя года и называлась порой отлова.

– С другого конца попробуйте, – настаивал Смит. – Тогда все увидят, в чем дело. Будет отличная, резкая картинка.

Говард благодарно улыбнулся и покачал головой – прошло то время, когда он осваивал новые трюки. Встав на колени, он воткнул проектор в сеть; розетка выплюнула синее пламя. Он нажал на кнопку позади аппарата. Потеребил шнур. Надавил на проекционный отсек, надеясь восстановить контакт.

– Давайте я, – сказал Смит и забрал аппарат у Говарда, передвинув его по столу. Говард с минуту не менял позы, как будто проектор все еще стоял перед ним.

– Может, опустим жалюзи? – мягко предложил Смит. Как большинство людей в тесном веллингтонском кругу, он прекрасно знал о положении дел Говарда и сочувствовал ему. Он так и сказал Говарду два дня назад, когда они встретились, чтобы решить, какие материалы копировать: Сочувствую вам.Словно тот потерял близкого человека.

– Кофе не хотите, Говард? С пончиком?

Машинально взявшись за шнур жалюзи, Говард выглянул во двор колледжа. На противоположных сторонах площади стояли, грозя друг другу, белая церковь и серая библиотека. Землю устилал пестрый слой желтых, рыжих, красных и бордовых листьев. Было еще тепло, но солнце грело чуть ли не последний день и разве что только молодежь праздно сидела на ступеньках Гринмена, развалившись на рюкзаках. Говард обыскал глазами двор – нет ли Клер или Уоррена? Говорят, они все еще вместе. Он узнал это от Эрскайна, а тот – от своей жены, входившей в опекунский совет Веллингтонского института молекулярных исследований, где обретался Уоррен. Уоррену сказала Кики – последовал взрыв, но никого не убило. Просто теперь надо брести с этой раной до скончания дней. Никто не кинулся собирать веши, не ушел, хлопнув дверью, не перевелся в другой колледж за тридевять земель. Нет, они будут жить рядом и страдать, и ждать, пока их не вылечит время. От этой мысли подкашивались ноги. Про них знали все. Должно быть, блуждающая по колледжу куцая – для беседы у стойки с водой – версия событий, приправленная жалостью и легким презрением, звучала так: Уоррен ее простил.Как будто чувства объяснишь тремя словами. Люди говорили она его простилаи о Кики, но круги этого чистилища под названием «прощение» Говард исчислил только сейчас. Люди не знают, о чем говорят. У стойки с водой Говард был просто очередной немолодой профессор, переживающий кризис среднего возраста. Но дома все было иначе, и надо было с этим жить. Вчера, поздно ночью, он встал со слишком короткого, пыточного дивана в кабинете и пошел в спальню. В одежде, поверх одеяла, он лег рядом с Кики, женщиной, которую любил и с которой прожил всю свою взрослую жизнь. В глаза ему бросились антидепрессанты на тумбочке, втиснутые вместе с монетами, наушниками и чайной ложкой в деревянную индийскую шкатулочку с вырезанными по бокам слонами. Он подождал минут двадцать, гадая, спит она или нет, и осторожно положил руку на ей на бедро. Кики заплакала.

– У меня предчувствие, что в этом семестре нам повезет, – сказал Смит, присвистнув и жизнерадостно, по-южному, хохотнув. – Вот увидите, в комнате яблоку будет негде упасть.

Смит прикнопливал к доске репродукцию Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа». 1632 год, трубный глас эпохи Просвещения еще не прозвучал. Апостолы науки сгрудились над трупом, их лица зловеще озарены святым огнем знания. Левая рука доктора явно имитирует милость Христа (Говард еще обсудит это со студентами); джентльмен на заднем плане смотрит на нас, словно приглашая восхититься бесстрашной человечностью собравшихся, их строго научным следованием максиме Nosce te ipsium, Познай себя самого.Лекция Говарда об этой картине содержала богатый набор спецэффектов, которые неизменно пленяли в дни отлова целую армию студентов, сверливших старую репродукцию своими новыми глазами. Говард видел ее столько раз, что больше видеть был не в силах. Во время лекции он стоял к ней спиной, указывая на фрагменты картины карандашом в левой руке. Но сегодня он словно сам стал ее героем. Это его положили на стол, бледного, покончившего счеты с миром, это его рука разрезана напоказ студентам. Говард снова повернулся к окну и внезапно заметил маленькую, но узнаваемую фигуру дочери, быстро пересекавшую двор в сторону кафедры английской литературы.

– Моя дочь, – невольно сказал Говард.

– Зора? Она сегодня учится?

– Да-да, наверное.

– Толковая студентка. Очень толковая.

– Работает как вол, – согласился Говард, глядя в окно. Зора остановилась на углу Гринмана поболтать с какой-то девчонкой. Даже с восьмого этажа было видно, что она стоит к собеседнице слишком близко, вторгаясь в личное пространство крамольным для американца образом. Зачем она надела эту старую шляпу?

– Точно. В прошлом семестре я наблюдал ее во время занятий – она брала классы по Джойсу и Элиоту. По сравнению с другими первокурсниками, она щелкала тексты как орехи – отбрасывала сантименты и принималась за работу. Я ведь насмотрелся на студентов, которые до сих пор говорят: больше всего мне понравилось место, где…или тут здорово показано, как…Вот и весь их уровень разбора текста в высшем учебном заведении. А Зора… – Смит опять присвистнул. – Она времени даром не тратит. Только дай ей что-нибудь в руки – мигом распатронит, чтобы узнать, как это работает. Она далеко пойдет.

Говард постучал по оконной раме – сначала слегка, потом настойчивее. Внезапно в нем проснулось отцовское чувство, всколыхнулась кровь на защиту своей кровинки и теперь пробивалась сквозь плотный слой его разума в поисках слов, которые как можно точнее выразили бы следующее: не перебегай через дорогу, береги себя и будь человеком; не обижай и не обижайся; живи так, чтобы не чувствовать себя мертвой; не предавай ни себя, ни других; не растрачивайся по пустякам; удержись от, не забудь про, убедись, что …

– Говард, эти окна открываются только на самом верху. Чтобы студенты не достали, видимо. Профилактика самоубийств.

– Одним словом, я считаю, что меня несправедливо лишили возможности посещать этот класс в связи с обстоятельствами, к которым я не причастна, – твердо сказала Зора, на что декан смог ответить разве что невнятным мычанием. – А именно, в связи с отношениями между моим отцом и профессором Малколм.

Джек Френч взялся за подлокотники и откинулся в кресле. Что же это творится в его кабинете? За его спиной полукругом висели портреты великих людей, которые знали цену словам, взвешивали их и думали о последствиях сказанного. Джек восхищался ими и учился у них: Джозеф Аддисон, Бертран Рассел, Оливер Уэнделл Холмс, Томас Карлейль и Генри Уотсон Фаулер, автор «Словаря современного английского языка» – Джек некогда написал гигантскую, болезненно подробную его биографию. Однако весь его арсенал барочных фраз был бессилен перед девчонкой, строчившей языком, как пулеметом.

– Зора, если я вас правильно понял… – сказал Джек, наклоняясь над столом перед началом монолога – чопорно и слишком медленно.

– Мистер Френч, я не понимаю, почему нужно застить мне свет (Джек поднял брови на слове «застить»), препятствуя моему творческому развитию и мстя за то, что выходит за пределы чисто университетского круга проблем. – Зора остановилась. Ее спина была прямая как доска. – Это некорректно, – сказала она.

Они кружили вокруг этой формулировки минут десять. И вот она наконец прозвучала.

– Некорректно, – повторил Френч. На данном этапе он мог лишь пытаться свести потери к минимуму. Роковое слово вылетело.

– Вы имеете в виду, – беспомощно сказал он, – что отношения, которые вы имеете в виду, некорректны. Однако я не вижу связи между отношениями, которые вы имеете в виду, и…

– Нет, вы меня не поняли. То, что произошло между моим отцом и профессором Малколм, меня не интересует, – встряла Зора. – Меня интересует моя судьба в этом заведении.

– Ну разумеется, это превыше всего…

– А что касается отношений между моим отцом и профессором Малколм…

Джек дорого дал бы за то, чтобы она перестала повторять эту дикую фразу. Она сверлила ему мозг: мой отец и профессор Малколм, профессор Малколм и мой отец.Именно то, о чем нынешней осенью нельзя было упоминать в интересах участников конфликта и их семей, носилось по его кабинету, как недорезанный поросенок.

– …то они давно исчерпаны, и я не понимаю, почему профессор Малколм продолжает ущемлять меня, руководствуясь столь личными мотивами.

Джек скорбно посмотрел на часы, висевшие за спиной Зоры. В столовой его ждал именной кекс с пеканом, но когда он со всем этим разделается, идти в столовую будет поздно.

– Стало быть, вы уверены, что это дискриминация, как вы говорите, по личным мотивам?

– А как еще это назвать, мистер Френч? Я просто не знаю. Мой учебный рейтинг – 97 процентов, моя студенческая репутация безупречна – думаю, вы не станете с этим спорить.

– Да, но следует также учесть, – возразил декан, поймав, наконец, солнечного зайчика в этой беспросветной беседе, – что класс профессора Малколм не просто класс, а творческая лаборатория.То есть в данном случае мы выходим за рамки чисто учебного процесса. Когда мы говорим о творчестве, мы должны в известном смысле изменить наши…

–  Япринесла свои публикации, – сказала Зора, роясь в сумке. – Вот: salon.us, strelbaglazami.com, vernitem– nemoymyachik.com, kudaidtinestoit.com. А что касается печатных изданий, я жду ответа из Open City [28]28
  Американский литературный журнал, основан в 1990 году.


[Закрыть].

Она бросила на стол мятую пачку листов, напоминавших распечатки из интернета, – чтобы сказать о них что-то более определенное, декану надо было надеть очки.

– Вот как. И вы намерены отдать эти… трудына рассмотрение профессору Малколм? Нуда, конечно…

– На данном этапе, – сказала Зора, – я думаю о том, как справиться со стрессом и негативом, которые ждут меня при обсуждении этого вопроса на ученом совете. Не знаю, смогу ли я им противостоять. Однако я считаю, что ущемлять права студента подобным образом некорректно, и никому не желаю через это пройти.

Итак, Зора выложила перед ним все карты. С минуту Джек оценивал расклад. Двадцать лет стажа в этой игре не оставили у него ни малейших сомнений: Зора Белси сорвет банк. И все-таки он решил разыграть своего короля.

– А ваш отец знает о ваших намерениях?

– Еще нет. Но я уверена, что он поддержит меня во всем.

Теперь надо было встать, обойти вокруг стола и сесть перед ним, скрестив свои длинные ноги. Зора так и сделала.

– Благодарю вас, Зора, за то, что вы сегодня пришли и рассказали о вашей проблеме столь красноречиво и искренне.

– Спасибо! – ответила Зора, самолюбиво краснея.

– Будьте уверены, мы отнесемся к ней со всей серьезностью – вы гордость колледжа, что для вас, должно быть, не секрет.

– Это честь… я постараюсь оправдать…

– Положитесь на меня, Зора. Не думаю, что на данном этапе нам нужен ученый совет. Скорее всего, мы сможем решить этот вопрос в более узком кругу, щадя и уважая чувства каждого.

– Вы хотите…

– Я поговорю с профессором Малколм о том, что вас тревожит, – продолжал Джек, перехватывая, наконец, эстафету в этой словесной борьбе. – Как только понимание будет достигнуто, я дам вам знать, и мы все уладим. Надеюсь, это отвечает вашим желаниям?

Зора встала и прижала свою сумку к груди.

– Большое вам спасибо.

– Насколько я знаю, вы выбрали класс профессора Пилмана? Очень хорошо. А что еще вы планируете…

– Я взяла класс по Платону, записалась к Джейми Пенфрюку на первую часть цикла по Адорно [29]29
  Адорно, Теодор Людвиг Визенгрунд (1903 1969) немецкий философ, представитель Франкфуртской критической школы.


[Закрыть]и обязательно буду ходить на лекции Монти Кипса. В воскресенье читала его статью в «Веллингтонском вестнике», где он требует найти корректную замену термину artes liberales [30]30
  Artes liberales (лат.) «свободные искусства», круг учебных дисциплин, изучаемых в эллинистической Греции, Древнем Риме и средневековой Европе.


[Закрыть]. Консерваторов, видите ли, притесняют, и им нужна защита в университетской среде. – Здесь Зора не преминула закатить глаза, покачать головой и вздохнуть. – Бред. Ясно ведь, что у нас все на особом положении – и черные, и геи, и либералы, и женщины. Все, кроме бедных белых мужчин. Тем не менее, я хочу послушать, что он скажет. Мой девиз: врага нужно знать в лицо.

В ответ Джек Френч вяло улыбнулся, открыл дверь и закрыл ее, когда Зора ушла. Затем поспешно сел назад в кресло и достал с полки том «Краткого оксфордского словаря». У него возникло подозрение, что слово «застить» имеет более сложную этимологию, чем кажется на первый взгляд. Может быть, оно одного корня с теми жуткими птицами, которых истребил Геракл, стимфалидами? Нет, ничего подобного. Джек закрыл фолиант и почтительно вернул его на полку к его собрату. Эти два кирпича не всегда оправдывали его ожидания, но в более глубоком смысле никогда не подводили. Джек снял трубку и позвонил секретарю факультета, Лидии.

– Лидди?

– Да, Джек.

– Как вы, дорогая?

– Я в порядке. Дел по горло, вы же знаете. В первый день семестра колледж стоит на ушах.

– Вы удивительным образом умеете это исправить. Думаю, все до единого уже знают, что им надо делать.

– Ну не все. Вокруг еще слоняются дети, которые даже собственной задницы в штанах не сыщут. Простите мне мой французский, Джек.

Джек простил Лидии и это, и ее невольный каламбур [31]31
  Лидия говорит Джеку Френчу: «Excuse my French».


[Закрыть]. Есть время обиняков и время правды в лицо, а поскольку на последнее Джек способен не был, он ценил острый бостонский язычок Лидии и его способность призвать к порядку целый факультет. Отбившиеся от рук студенты, упрямые электрики, бестолковые сисадмины, уборщицы-гаитянки, пойманные за раскуриванием травки в душевых, – Лидия строила их всех. Джек мог позволить себе быть выше всяких дрязг, только потому что Лидия неизменно принимала огонь на себя и разводила тучи руками.

– Лидди, вы не знаете, где я могу найти Клер Малколм?

– Как поймаешь лунный луч рукой? [32]32
  Строка из мюзикла «Звуки музыки» Ричарда Роджерса и Оскара Хаммерштайна, 1959 год.


[Закрыть]– задумчиво проговорила Лидия, обожавшая цитировать мюзиклы, которые Джек никогда не видел. – Я только знаю, что через пять минут у нее занятие. Но это совершенно не значит, что она на него придет. Это же Клер.

Лидия ехидно рассмеялась. Джек не поощрял ехидства в адрес профессоров со стороны представителей администрации, но одернуть Лидию не мог. Она была сама себе командир. Без нее в вотчине Джека царили бы хаос и запустение.

– Я не помню, чтобы я видела Клер Малколм в этих стенах до полудня. Впрочем, может быть, мне просто не повезло. Я слишком занята по утрам, чтобы сидеть у окошка, попивая кофе со сливками.

Для женщин вроде Лидии женщины вроде Клер были чистым недоразумением. Все успехи в жизни Лидии объяснялись ее фантастическими организаторскими способностями и профессионализмом. Не было такого учреждения в Штатах, которое она не могла бы преобразовать и реформировать, и в глубине души Лидия знала, что через несколько лет, покончив с Веллингтоном, она переберется в Гарвард, а оттуда куда угодно, может быть, даже в Пентагон. Она была мастером своего дела, а в ее американском мире уровень профессионализма равнялся занимаемой должности. Ты начинаешь с создания картотеки для какой-нибудь химчистки в Бэк Бее [33]33
  Деловой район Бостона.


[Закрыть]и заканчиваешь управлением сложнейшей базой данных самого президента. Лидия знала, как она достигла того, чего достигла, и куда ей дальше двигаться. Но она совершенно не понимала, как достигла своего положения Клер Малколм. Как может женщина, теряющая ключи от кабинета по три раза в неделю и не знающая, где взять канцелярские принадлежности, после пяти лет работы в колледже, носить громкий титул старшего профессора сравнительного литературоведения и получать зарплату в размере, прекрасно известном Лидии, поскольку Лидия имела дело с зарплатными ведомостями? В довершенье зла она еще и роман завела на рабочем месте. Лидия знала, что Клер Малколм творческая личность, но для нее это ничего не значило. Ученые степени она уважала – когда Джек опрокидывал кофе на документы, Лидия вспоминала про две его диссертации и смягчалась. Но поэзия?

– Вы не знаете, в какой аудитории у нее должно быть занятие?

– Одну минуту, Джек. Где-то у меня это было… Помните, она как-то устроила занятие на скамейке у реки? Ее иногда заносит. Это срочно?

– Нет, – пробормотал Джек. – Не то чтобы очень…

– Корпус Чепмена, 34С. Хотите, я пошлю ей записку? С кем-нибудь из студентов.

– Нет, я сам пойду и… – сказал Джек, рассеянно тыкая ручкой в мягкую, податливую черноту в центре письменного стола.

– Джек, у меня тут первокурсник, и он выглядит так, как будто кто-то повесил его пса. Ты в порядке, милый? Позвоните мне позже, Джек, если вам что-нибудь понадобится.

– Хорошо, Лидди.

Джек снял свой пиджак со спинки кресла и надел его. Он уже взялся за ручку двери, когда зазвонил телефон.

– Джек? Это Лидди. Клер Малколм пронеслась мимо меня быстрее, чем Карл Льюис [34]34
  Фредрик Карлтон Льюис (род. 1961) американский легкоатлет.


[Закрыть]. Она будет у вас через три секунды. Я послала в ее класс сказать, что она опоздает.

Джек открыл дверь и в который раз подивился точности Лидии.

– Клер?

– Привет, Джек. Я спешу на занятие.

– Как дела?

– Ну… – Клер подняла солнечные очки на лоб. О том, как у нее дела, она могла рассказывать при любом цейтноте. – Война продолжается, президент – осел, поэтов никто не слушает, мир катится в тартарары, а я собираюсь в Новую Зеландию. И у меня сейчас занятие. В общем, все как обычно.

– Да, времена темные, – торжественно произнес Джек, по-пасторски сплетая пальцы в замок. – Но мы должны делать свое дело, Клер, – что нам еще остается? Тебе не кажется, что в наши дни университеты сдвигают щиты с четвертым сословием, пробуя свои силы в пропаганде, помогая озвучивать политические проблемы? Мы тоже сидим «там, в галерее репортеров» ^{19} .

Даже по меркам Джека это был изрядный крюк на пути к тому, что он хотел сказать. Он сам удивился своему маневру и теперь стоял напротив Клер с лицом, в котором читалось продолжение его мысли, так, впрочем, и не высказанное.

– Хотела бы я так думать, Джек. Во вторник прошла антивоенная акция во Фрост Холле [35]35
  Здание в Гордон колледже, расположенном в 35 км к северу от Бостона.


[Закрыть]. Явилась сотня студентов. А в 1967 году, по словам Элли Рейнхолд, в веллингтонской акции против войны во Вьетнаме участвовало три тысячи человек, и Аллен Гинзберг [36]36
  Ирвин Аллен Гинзберг (1926 1997) американский поэт, основатель битничества.


[Закрыть]в том числе. Последнее время я просто в отчаянии. По-моему, люди вокруг больше напоминают первое сословие, нежели четвертое. Ох, Джек, я опаздываю, мне надо бежать. Может, встретимся в обед?

Она повернулась, чтобы идти, но Джек ее не пустил.

– Что, выражаясь образно, в меню вашей творческой кухни? – спросил он, кивая на книгу, которую Клер прижимала к груди.

– То есть что мы читаем? Как водится, меня.

Она перевернула тонкий сборник и показала ему обложку: большое фото Клер примерно 1972 года. Джек, неравнодушный к женской красоте, засмотрелся на Клер Малколм своей молодости – такой он встретил ее когда-то, много лет назад. Просто прелесть – с этой дерзкой девчоночьей челкой, переходящей в легкие волны каштановых волос, которые извивались у ее левого глаза а-ля Вероника Лейк [37]37
  Вероника Лейк (1922 1973) американская актриса. Ввела в моду длинные волосы, закрывающие один глаз.


[Закрыть]и устремлялись дальше к ее миниатюрным бедрам. Всю свою жизнь Джек гадал, что заставляет женщин отрез ать такую роскошь в определенном возрасте.

– Боже, какая я была смешная! Но я хотела взять отсюда стих, просто для примера. Мы изучаем пантум.

Джек подпер рукой подбородок.

– Боюсь, мое представление о пантуме нужно освежить. Я подзабыл старые французские поэтические формы.

– Изначально она малайская.

– Малайская?

– Да, она заимствованная. Ее использовал Виктор Гюго, но она малайская. Это четверостишия с повторяющимися строчками и перекрестной рифмовкой, вторая и четвертая строка каждого четверостишия становится первой и третьей… я не путаю? Нет, все правильно – первой и третьей последующего. Мой пантум до конца не выдержан. В общем, это трудно объяснить, проще показать. – Клер открыла сборник на нужной странице и протянула его Джеку.

 
О Красоте
Нет, я не могу перечислить
то, что нельзя простить.
У всех красивых есть какая-то рана.
Снег выпадает навсегда.
«То, что нельзя простить», —
Слова, великолепная бесполезность.
Снег выпадает навсегда.
Красивые это знают.
Слова – великолепная бесполезность.
Они прокляты.
Красивые это знают.
Они стоят вокруг неестественно, как скульптуры. Они прокляты,
Потому-то их печаль и прекрасна, Хрупкая, как яйцо в ладони. Жестокая, она облагорожена их лицами —
Потому-то их печаль и прекрасна. У всех красивых есть какая-то рана. Жестокая, она облагорожена их лицами. Нет, я не могу перечислить.
 

Кейп-Код, май 1974 [38]38
  Перевод Дмитрия Воеводы.


[Закрыть]

Теперь перед Джеком стояла пугающая задача: сказать что-то после прочтения стихов. Сказать что-то их автору.В странном противоречии со своей должностью, декан гуманитарного факультета не особенно любил поэзию и художественную прозу; его страстью были эссе – если уж быть до конца честным, даже не эссе, а орудие эссеиста, словари. Именно их тенистые рощи манили Джека, с трепетом склонявшего голову и взволнованно внимавшего словарным басням вроде дикой этимологии непереходного глагола «бродить» ^{20} .

– Замечательно, – сказал, наконец, Джек.

– Да ну, это просто жалкое старье, но для примера сгодится. И все-таки, Джек, я правда тороплюсь.

– Я предупредил твоих, что ты опоздаешь.

– Да? Что-то случилось?

– Можно тебя на два слова? – В устах Джека это был парадокс. – В моем кабинете, хорошо?

3

Ну вот и они, его воображаемый класс. Говард позволил своим глазам собрать моментальную коллекцию их достопримечательностей, зная, что скорее всего видит их в последний раз. Вот панк с черными ногтями, вот индианочка с очами персонажей Диснея, вот девушка лет четырнадцати на вид с железной дорогой на зубах. Взгляд Говарда двинулся в глубь комнаты: огромный нос, маленькие уши, слишком толстая, на костылях, ржаво-красные волосы, на каталке, рост почти два метра, мини-юбка, вздернутые соски, до сих пор в наушниках, галстук-бабочка, галстук бабочка номер два, анорексичка с пушком на щеках, герой футбола, белый парень с дредами, длинные ногти домохозяйки из Нью-Джерси, полосатые колготки, начал терять волосы – их было так много, что Смит не мог закрыть дверь, кого-нибудь не прищемив. Итак, они пришли, они слушали. Говард раскинул свой шатер и начал спектакль. Он представил им Рембрандта не самобытным борцом с устоями, а конформистом; предложил им спросить себя, что такое «гений», и в недоуменной тишине подменил привычную фигуру прославленного в веках мятежного мастера на им, Говардом, созданный образ умелого подмастерья, изображавшего то, что было угодно его состоятельным патронам. Говард призвал студентов подумать об изяществе как маске на лице власти и взглянуть на эстетику как на утонченный язык исключений. Он посулил им курс, который подорвет их веру в спасительную человечность того, что обычно зовется искусством. «Искусство – это западный миф, – провозгласил Говард, в шестой раз за шесть лет, – и утешающий нас, и созидающий». Все записали эту фразу.