Текст книги "О красоте"

Автор книги: Зэди Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Может быть, перспектива наполнить три сотни крохотных слоеных корзиночек крабовой пастой меня и не радовала, – подтвердила Зора, входя за братом в распахнутую дверь. – Но я отложила свои душевные переживания и сделала это.

Коридор был полон запахов. Негритянская кухня пахнет так, что можно насытиться одним ароматом – сладким благоуханием пирожных, пьянящим духом ромового пунша. Главный кухонный стол был заставлен накрытыми пленкой блюдами, а на маленьких карточных столиках, принесенных по случаю из цокольного этажа, громоздились тарелки и грудились стаканы. Посреди всего этого стоял Говард, держал бокал с красным вином и курил дряблую самокрутку. К его нижней губе пристали блудные крошки табака. На нем был его фирменный костюм шеф-повара, созданный словно в насмешку на самой идеей приготовления пищи: Говард состряпал его из опальных кухмистерских принадлежностей, которые за последние годы накупила Кики, но в хозяйстве так и не использовала. Сегодня он надел поварской халат, фартук, рукавицы, заткнул за пояс несколько кухонных полотенец, а одно лихо повязал себе на шею. В довершенье образа Говард был покрыт невероятным слоем муки.

– Милости прошу! А мы тут кухарим, – сказал Говард, поднес палец в рукавице к губам и дважды хлопнул им себя по носу.

– И выпиваем, – подхватила Зора, отбирая у него бокал и относя его в раковину.

Говард оценил ритм и иронию этого жеста и продолжил на той же волне:

– А как твои дела, дружище Джон? [13]13
  Дружище Джон (John Boy) один из ведущих популярной в США развлекательной радиопередачи The John Boy Billy Big Show.


[Закрыть]

– Меня снова приняли за вашего грабителя.

– О нет, – осторожно сказал Говард. Он не любил и боялся говорить с детьми на расовые темы, а именно такой разговор сулили слова Леви.

– Скажете, я псих? – выпалил Леви и швырнул свою влажную безрукавку на стол. – Не хочу тут больше жить. Здесь все только и делают, что пялятся.

– Сливки никто не видел? – спросила Кики, вынырнув из-за двери холодильника. – Не концентрированные, не одинарные, не разбавленные – английские двойные. Они стояли на столе. – Взгляд Кики упал на безрукавку Леви. – Нет, милый мой, здесь ей не место. Неси в свою комнату, где, между прочим, царит форменный кошмар. Если ты мечтаешь отсюда съехать, займись – ка для начала своим логовом. Я не хочу сгорать от стыда при мысли, что его кто-нибудь увидит.

Леви помрачнел и продолжил разговор с отцом:

– А какая-то сумасшедшая старуха с Редвуд Авеню пристала ко мне с расспросами о маме.

– Леви, – сказала, подходя к нему, Кики, – так как насчет того, чтобы помочь?

– О Кики? Да ты что! – заинтересовался Говард, присаживаясь к столу.

– Да, старуха с Редвуд Авеню. Иду себе, никого не трогаю, а она смотрит и смотрит всю дорогу – чуть дырку во мне не прожгла. А потом остановила и давай спрашивать – словно боялась, что я ее пристукну.

Конечно, это была неправда. Но Леви гнул свою линию, поэтому позволил себе слегка согнуть и правду.

– А потом как начнет: твоя мама то да твоя мама се. Старуха при этом черная.

Говард попытался было выразить протест, но он был отклонен.

– А без разницы. Если эта черная старуха такая белая, что живет на Редвуде, то и думает она под стать любой белой.

– Не «без разницы», а «какая разница», – поправила Зора. – Что за идиотский фарс? Зачем подделывать свою речь, воровать язык людей, которым куда меньше повезло в жизни? Это отвратительно. Латинские существительные ты ведь склоняешь без ошибок, так неужели трудно…

– Так что, никто не видел сливки? Стояли ведь вот здесь!

– Думаю, ты слегка перегибаешь, Зур, – сказал Говард, на ощупь исследуя чашу для фруктов. – Так где, ты говоришь, это было?

– На Редвуд Авеню. Сумасшедшая черная старуха. Нет, ну сколько можно!

– Что ж такое? Ничего оставить нельзя. Стоит отвернуться, как… На Редвуде? – переспросила вдруг Кики. – А где на Редвуде?

– На углу, перед детским садом.

– Никаких черных старух там сроду не было. Кто она?

– Не знаю. Вокруг нее еще стояли коробки, как будто она только что приехала. В общем, не суть. Суть в том, что меня задолбали люди, которые следят за каждым моим…

– О Господи, и ты ей нагрубил? – спросила Кики, шлепнув на стол мешок сахара.

– Чего?

– Да ты знаешь, кто это? – воскликнула Кики. – Это же Кипсы въезжают – я слышала, они будут жить у нас под боком. Это жена Монти, я больше чем уверена.

– Не говори ерунды, – сказал Говард.

– Леви, что это за женщина? Как она выглядит?

Смущенный и удрученный тем, что его рассказ воспринимается с таким скрипом, Леви попытался вспомнить подробности:

– Ну, старая… очень высокая, в слишком яркой для старой леди одежде…

Кики со значением взглянула на Говарда.

– А… – выронил тот. Кики повернулась к Леви.

– Что ты ей сказал? Не дай бог ты был с ней груб, Леви, я тебя так отделаю – живого места не останется.

– Что?! Да это была какая-то сумасшедшая… Не знаю я – она такие странные вопросы задавала… Не помню, что я отвечал, но я ей не грубил, не грубил я! Я вообще почти ничего не сказал, а она просто сбрендила! Как насела на меня со своими вопросами, а я ей: мне пора, у моей мамы вечеринка, я должен идти – вот и все.

– Так ты сказал, что у нас вечеринка?

– Да не та это, мам, про кого ты думаешь. Это просто сумасшедшая старуха, которая решила, что раз на мне бандана, значит, я ее сейчас укокошу.

Кики закрыла глаза ладонью.

– Боже, это Кипсы, я должна пригласить их. Надо было через Джека передать приглашение. Я должна их пригласить.

– Ничего ты не должна, – медленно произнес Говард.

– Конечно, должна. Вот закончу с лаймовым пирогом и схожу. Джером ведь за напитками ушел – кстати, мог бы уже и вернуться. А может, Леви сбегает передаст?

– Вы издеваетесь, что ли? Я туда не пойду. Я же вам объясняю, каково мне тут гуляется.

– Не мешай, Леви, я думаю. Ступай в свою комнату и уберись.

– Да иди ты нах!

В доме Белси не слишком рьяно боролись за чистоту языка. Здесь не держали жеманных и бессмысленных копилок для сбора дани за бранные слова, столь популярных в других веллингтонских семьях, и крепкие выражения, судя по всему, были тут в порядке вещей. Однако эта свобода слова ограничивалась рядом странных практических поправок, совсем не очевидных и отнюдь не жестких. Все дело было в чувстве и интонации, а с ними Леви на сей раз не сладил. Рука матери со всего маху опустилась Леви на голову, заставив его проковылять три шага и врезаться в кухонный стол, где он опрокинул на себя соусник с шоколадной подливкой. Во всяком другом случае при малейшем неуважении к его личности и тем более одежде Леви до рвоты требовал бы справедливости, даже если бы – особенно если бы – был неправ. Но сейчас он покинул кухню без звука. Через минуту внизу хлопнула дверь в его комнату.

– Приятный вечерок, – сказала Зора.

– Это еще что, подожди, когда придут гости, – пробормотал Говард.

– Я только хотела, чтобы он понял… – начала было Кики и почувствовала смертельную усталость. Она села к столу и уткнулась лбом в его столешницу из скандинавской сосны.

– Пойду нарежу розог. Для воспитания во флоридском стиле, – сказал Говард, демонстративно снимая колпак и фартук. Он не упускал случая самоутвердиться в кругу семьи, тем более что в последнее время такие случаи были редки. Когда Кики подняла голову, его уже и след простыл. Конечно, подумала она, уходить надо победителем. В этот момент вернулся Джером, потоптался на кухне, сообщая, что вино в прихожей, и вышел через раздвижную дверь в заднюю часть сада.

– И почему в этом доме все ведут себя по-скотски? – с неожиданной яростью сказала Кики. Она встала, намочила в раковине тряпку и вернулась к разлитому шоколаду. Страдание было ей не по силам. То ли дело гнев – стремительный, резкий, простой. Если я заплачу, то не остановлюсь —Кики то и дело слышала эти слова в больнице. Так говорят про запасы скорби, избавиться от которых нет и не будет времени.

– Все, готово, – сказала Зора, равнодушно мешая ложкой вверенный ей фруктовый пунш. – Пойду, что ли, переоденусь…

– Зур, а где у нас могут быть ручка с бумагой?

– Фиг знает. В выдвижном ящике?

Зора вышла. Из сада донесся громкий всплеск, и взгляд Кики поймал темную, курчавую макушку Джерома, через миг вновь ушедшую под воду. Кики выдвинула ящик на конце длинного кухонного стола, отыскала среди батареек и накладных ногтей ручку и отправилась за бумагой – кажется, в коридоре между книгами на полке был втиснут блокнот. Она услышала, как Зора спросила Говарда: «Ну что, в шахматы?», и вернувшись на кухню, увидела их обоих в холле – они расставляли фигуры, как будто ничего не случилось и никаких гостей они не ждут, на коленях у Говарда уютно лежал Мердок. Шахматы? – удивилась Кики. Так это и есть преимущество интеллекта? Гармоничный ум сеет гармонию и вовне? Кики осталась на кухне одна. Она написала Кипсам записку, приветствуя их в Веллингтоне и приглашая присоединиться к скромному торжеству после половины седьмого.

10

Свернув на Редвуд Авеню, Кики принялась собирать улики: на чем приехали, как выглядит дом, что растет в саду. Надвигались сумерки, но фонари еще не зажглись. Она не смогла рассмотреть кашпо, которые висели, как кадила, по сторонам круговой галереи, и это расстроило ее. Кики почти подошла к калитке, как вдруг различила долговязую фигуру женщины, сидящей в кресле с высокой спинкой, и сунула письмо обратно в карман. Женщина спала. Не хотела бы я, чтобы кто-нибудь увидел меня такой, внезапно подумала Кики, глядя на распластавшиеся по щеке незнакомки редкие волосы, ее отвисший рот и подрагивающее, слепое, приоткрытое глазное яблоко. Позвонить в дверь, пройдя мимо нее, словно она кошка или садовая скульптура, было бы невежливо. Но и будить ее было нехорошо. Стоя в сомнениях на крыльце, Кики гадала: может, положить конверт спящей на колени и уйти? Наконец она шагнула к двери, и женщина проснулась.

– Ой, здравствуйте, извините – я не хотела вас беспокоить. Я ваша соседка. Вы не миссис Кипе?

Женщина лениво улыбнулась, посмотрела на Кики и вокруг Кики, явно оценивая ее объемы, измеряя ее вдоль и поперек. Кики завернулась в свою кофту.

– Я Кики Белси.

Тут миссис Кипе издала восторженный клич узнавания – поначалу тонкий, как звук свирели, но постепенно теряющий высоту, – и медленно, словно цимбалы, сложила ладони.

– Да, я мать Джерома, а сегодня вы, должно быть, столкнулись с моим младшим, Леви. Надеюсь, он вам не нагрубил – иногда он может быть ершистым.

– Я знала, что не ошиблась, знала!

Кики неуверенно рассмеялась, продолжая вбирать глазами особенности этого ставшего притчей во языцех, но доселе невиданного явления по имени миссис Кипе.

– Невероятно, правда? Этот случай с Джеромом, а потом вы столкнулись с Леви…

– Ничего случайного, я его тут же узнала. У них такая яркая внешность – у вас красивые сыновья.

Кики была беззащитна перед комплиментами в адрес своих детей, хотя слышала их частенько. Три юных мулата одного роста не могут не привлекать внимания. Кики свыклась с их звездной участью, но не забывала и о скромности.

– Да? Может быть… Для меня они все еще дети, я не думаю о них, как о… – сияя, начала Кики, но миссис Кипе ее не слушала и продолжала:

– А вот наконец и вы. – Она присвистнула и схватила Кики за руку. – Идите же сюда, присядьте.

– Хорошо, – сказала Кики и устроилась у кресла миссис Кипе.

– Но я вас иначе себе представляла. Хрупкой вас не назовешь.

Впоследствии Кики не могла объяснить свою реакцию на это замечание. Ее нутро действовало на свой страх и риск, и Кики привыкла к его оперативным оценкам: к мгновенному ощущению надежности, излучаемой одними людьми, и к тошноте, вызываемой другими. Должно быть, возмутительность слов миссис Кипе вкупе с их сердечностью и совершенным отсутствием в них задней мысли заставили Кики сказать первое, что пришло на ум.

– Точно. Я совсем не хрупкая. Есть что пощупать и спереди, и сзади.

– Так. Но вас это не угнетает?

– Это же мое тело, я к нему привыкла.

– Вам идет полнота, вы умеете ее носить.

– Спасибо.

Странный разговор – словно налетел внезапный ветер, покружил слова и так же внезапно умчал их прочь. Миссис Кипе смотрела перед собой, в свой сад. Было слышно, как она поверхностно дышит.

– Мне… – начала Кики и выждала, но реакции не последовало. – Мне хотелось бы извиниться за эту прошлогоднюю сумятицу – так некрасиво все вышло. Надеюсь, мы это просто… – Она умолкла, почувствовав, как в ее ладонь впился большой палец миссис Кипе.

– Не надо обижать меня, извиняясь за то, в чем вы не виноваты, – сказала она, тряся головой.

– Хорошо, – кивнула Кики. Она собиралась сказать что-то еще, но разговор снова сдуло ветром. Кики решила, что хватит сидеть скорчившись. Она выпрямила ноги и уселась на крыльце.

– Да, да, – садитесь и потолкуем как следует. Что бы там между нашими мужьями ни было, мы тут ни при чем.

Повисла пауза. Кики стало неловко сидеть вот так, на полу, у ног незнакомой женщины. Она обвела глазами сад и неуместно вздохнула, словно окружающая красота пронзила ее только что.

– Как вам мой дом? – неторопливо спросила миссис Кипе.

Стандартный вопрос для светской беседы жительниц Веллингтона, но Кики показалось, что она слышит его впервые.

– По-моему, замечательный.

Ответ как будто удивил хозяйку. Она подалась вперед, оторвав подбородок от груди.

– Да? Не могу сказать, что я от него в восторге. В этом доме все непривычно. Здесь звенят разве что деньги. Вот в Лондоне у меня, миссис Белси…

– Просто Кики.

– А я Карлин. – Она приложила длинную ладонь к своему обнаженному горлу. – Мой лондонский дом такой живой, так и слышишь в нем шуршание юбок. Я уже по нему скучаю. Американские дома… – сказала она, вглядываясь в улицу справа, – словно бы не верят в возможность потерь, их неизбежность. Это, по-моему, очень грустно. Вы меня понимаете?

Кики невольно ощетинилась: всю свою жизнь она слушала, как ее страну поливают грязью, и в последние годы эта тема стала для нее больной. Когда английские друзья Говарда развалились после обеда в креслах и принялись ругать Америку, она вышла из комнаты.

– Что вы хотите сказать? Вам, должно быть, хотелось бы дом, у которого есть история.

– Ну, можно сказать и так.

Это еще больше задело Кики – она подумала, что разочаровала миссис Кипе или того хуже – сказала банальность, на которую и отвечать не стоит.

– Вы знаете, у этого дома она есть, миссис… Карлин. Правда, не очень приятная.

– Хм.

А вот это уже невежливо. Еще и глаза закрыла. Она просто груба. Или нет? Может, все дело в культурных различиях? Кики упрямо продолжала:

– Здесь жил пожилой господин, мистер Вайнгартен. Ему делали гемодиализ в клинике, где я работала, поэтому три-четыре раза в неделю за ним приезжали врачи.

И вот однажды они приехали и нашли в саду его обгорелый труп – это было ужасно. Видимо, у него была зажигалка в халате, он хотел закурить… лучше бы он этого не делал. В общем, на нем загорелась одежда, и он, должно быть, не смог потушить ее. Кошмар. Не знаю, зачем я вам рассказала, простите.

Кики лукавила. Она намеренно рассказала про Вайнгартена. Ей хотелось вывести эту женщину из равновесия.

– Ну что вы, – нетерпеливо сказала миссис Кипе, оставляя без внимания явную попытку выбить почву у себя из-под ног. Кики внезапно заметила, что у ее собеседницы трясется не только голова, но и левая рука. – Я знаю это от мужа. Ему рассказала соседка.

– А… Грустно, правда? Когда ты совсем один.

На это миссис Кипе отреагировала немедленно – ее лицо исказилось и сморщилось, как у ребенка при виде икры или вина. Она осклабилась, кожа на скулах натянулась. Жуткое зрелище – Кики даже заподозрила припадок, но лицо женщины внезапно разгладилось.

– Для меня это была бы пытка, – с чувством сказала миссис Кипе. Она снова схватила Кики за запястье, на сей раз обеими руками. Темные морщинистые ладони напомнили Кики ее мать. Какие же они хрупкие: отдерни руку – и рассыплются. Кики стало ужасно стыдно.

– Я бы тоже не хотела жить одна, – сказала она, не успев взвесить, верно ли это в отношении нее нынешней. – Но в Веллингтоне вам понравится. Веллингтонцы искренне заботятся друг о друге, чувство локтя здесь очень развито. Почти как во Флориде.

– Но когда нас везли по городу, я видела стольких бедняг без крыши над головой!

Кики достаточно прожила в Веллингтоне, чтобы не доверять людям, обличающим язвы общества с таким

простодушием, словно кроме них этих язв никто не заметил.

– Ну, этот вопрос решается, – бесстрастно сказала она. – В последнее время иммигрантов прибавилось – здесь много гаитян, мексиканцев и просто тех, кому некуда идти. Зимой, когда открываются приюты, дело обстоит не так уж плохо. Хотя проблемы все равно есть… Знаете, мы очень благодарны вам за то, что вы приютили у себя Джерома. Вы так добры – у него ведь были сложности с жильем. Жаль, что все пошло наперекосяк из-за…

– Мне понравились слова из одного стихотворения: Надежный наш приют – друг в друге.По-моему, лучше не скажешь. Правда, замечательно?

Кики, которую прервали на середине речи, так и застыла с открытым ртом.

– Это же… кто это сказал? [14]14
  Ник Лэрд, стихотворение «Родословная».


[Закрыть]

– Я и сама не знаю. Это Монти у нас эрудит. А я умом не блещу, имена запоминаю плохо. Этот стих я нашла в газете. А вы интеллектуалка?

Возможно, это был самый главный вопрос, который Кики в Веллингтоне всерьез никогда не задавали.

– Нет, не совсем… то есть совсем нет.

– Вот и я нет. Но я люблю стихи. Люблю в них то, что я сама не сказала и не смогу сказать. Нам ведь не все доступно?

Кики засомневалась, не нужно ли ей ответить что – нибудь, но через миг стало ясно, что вопрос риторический.

– А в стихах оно становится доступным. Я долгое время не читала поэзию, меня больше привлекали биографии, но в прошлом году я наткнулась на стихи, и теперь меня от них не оторвешь.

– Завидую вам, у меня со чтением не сложилось. Когда-то я все читала Анджелу ^{9} – вам не попадались ее автобиографии? Я всегда ее очень…

Кики умолкла. Ее отвлекло то же, что и миссис Кипе: мимо калитки прошли пять полуголых белых девчонок подросткового возраста, со скатанными полотенцами под мышкой и мокрыми, слипшимися в жгуты волосами, напоминавшими змеиную голову Медузы. Все они говорили одновременно.

–  Надежный наш приют – друг в друге, – повторила миссис Кипе, когда их щебетание стихло. – Монтегю говорит, что поэзия – первый признак истинно культурных людей. Он всегда говорит потрясающие вещи.

Кики, ничего потрясающего тут не видевшая, промолчала.

– Например, когда я зачитала ему эту фразу, эти слова из стихотворения…

– Строчку.

– Строчку, да. Так вот, когда я ее зачитала, он сказал: прекрасно, но это лишь одна чаша весов. А на другую надо положить L'enfer, e'est les autres ^{10} и посмотреть, что в мире перевесит. – Она рассмеялась долгим смехом, веселым и не в пример ее голосу молодым. Кики беспомощно улыбнулась – она не знала французского.

– Я так рада, что мы посидели и поговорили, – ласково сказала миссис Кипе.

Это тронуло Кики.

– Вы так добры.

– Очень и очень рада. Мы ведь только познакомились, а болтаем, как близкие подруги.

– Замечательно, что вы к нам приехали, – сказала смущенная Кики. – Кстати, я пришла пригласить вас сегодня к нам. Кажется, мой сын говорил вам, что у нас вечеринка.

– Вечеринка? Вот здорово! Как мило с вашей стороны пригласить старуху, которую вы знать не знаете.

– Ну если вы старуха, то и я старуха. Джером ведь, по-моему, всего на два года старше вашей дочери. Виктория, да?

– То же мне старуха! – пожурила ее миссис Кипе. – Нет, вас это еще не коснулось. У вас это еще впереди.

– Мне пятьдесят три, и я чувствую себя старухой.

– Мне было сорок пять, когда я родила последнего. Хвала Творцу за все его чудеса! Нет, вам всякий скажет, что вы совершенный ребенок.

Чтобы не менять выражения лица в соответствии с хвалой в адрес Бога, Кики опустила голову, а затем подняла ее вновь.

– Что ж, жду вас на своей детской вечеринке.

– Спасибо. Непременно приду и приведу своих.

– Отлично, миссис Кипе.

– Пожалуйста, зовите меня Карлин. Миссис Кипе – это офисная рутина и клацанье дырокола. Давным-давно я работала в офисе Монтегю, тогда я действительно была миссис Кипе. Вы не поверите, – сказала она, лукаво улыбаясь, – из-за статуса мужа эти англичане даже звали меня леди Кипе.И хоть я очень горжусь Монтегю, но быть леди Кипе все равно что уже умереть. Словом, не дай вам бог.

– Если честно, Карлин, – смеясь, ответила Кики, – в обозримом будущем Говарду получение титула не грозит. Впрочем, я учту, спасибо.

– Не смейтесь над своим мужем, – тут же посоветовала Карлин, – это превращает в посмешище и вас.

– Да мы оба превращаем друг друга в посмешище, – сказала Кики, продолжая смеяться, но уже чувствуя наплыв той грусти, которая охватывала ее, когда какой – нибудь симпатичный таксист вдруг сообщал, что евреи из первой башни знали о предстоящем теракте, что мексиканцы могут свистнуть даже коврик у вас из-под ног или что при Сталине дороги строили чаще. Она решила встать.

– Хватайтесь за ручку кресла, дорогая. Мужчины правят мыслью, а женщины телом, хотят они того или нет. Так задумано Создателем, я всегда это остро ощущала. А поскольку вы крупнее, вам, должно быть, трудней.

– Нет, с этим у меня все в порядке, – добродушно сказала Кики, вставая и делая бедрами легкое танцевальное движение. – Вообще-то я очень гибкая. Йога. А что до ума, то мне кажется, женщины прибегают к нему не реже мужчин.

– Я так не думаю. Нет. Все, что я делаю, я делаю телом. Даже моя душа – это плоть, сырое мясо. На лице правда видна как нигде. Нам, женщинам, лица говорят очень много. Мужчины талантливо делают вид, что это не так. И в этом их сила. Монти вообще вряд ли помнит, что у него есть тело. – Она рассмеялась, и ее рука легла Кики на щеку. – Вот у вас чудесное лицо. Я поняла, что полюблю вас, как только вас увидела.

Нелепость этих слов заставила рассмеяться и Кики. В ответ на комплимент она покачала головой.

– Кажется, мы полюбили друг друга. Что теперь скажут соседи?

Карлин Кипе встала с кресла и, несмотря на протесты гостьи, проводила ее до калитки. Теперь Кики ясно увидела, что ее собеседница нездорова – сомнений больше быть не могло. Стоило Карлин пройти два шага, как она попросила у Кики руку. Та почувствовала, что спутница на ней почти повисла и что тело ее легче легкого. Сердце

Кики потянулось к этой женщине: она говорила только то, что думала и ощущала.

– А вот мои бугенвиллеи – я насела сегодня на Викторию, и она их посадила, но не знаю, приживутся ли они. Сейчас вид у них, впрочем, бодрый, – и на том спасибо. Смотрите, как хорохорятся. Я выращиваю их на Ямайке, у нас там домик. А здешний дом я думаю облагородить садом. Как вам такая мысль?

– Не знаю, что и сказать. И дом, и сад у вас прекрасные.

Карлин прервала этот вежливый лепет быстрым кивком и ласково потрепала Кики по руке.

– Ну ступайте, готовьтесь к своей вечеринке.

– Непременно приходите.

С недоверчивым и снисходительным, словно Кики приглашала ее на Марс, выражением лица Карлин снова кивнула и повернулась к своему дому.

11

Когда Кики вернулась на Лангем, 83, первый гость уже пришел. Есть у этих вечеринок одна странная закономерность: первым приходит тот, чье имя в гостевом списке наиболее спорно. Кандидатура Кристиана фон Клеппера была внесена Говардом, отклонена Кики, вновь предложена Говардом, отклонена Кики, наконец, ближе к делу, Говард тайно ее утвердил – и вот вам, пожалуйста, Кристиан. Сидит в уголке гостиной, преданно кивает хозяину. Находясь на кухне, Кики не могла видеть их целиком, но картина была ясна и без панорамного обзора. Снимая кофту и вешая ее на стул, она незаметно наблюдала за обоими. Говард был оживлен. Запустив руки в волосы, он наклонился вперед и слушал, слушал по-настоящему.

Умеет ведь быть внимательным, подумала Кики, когда захочет. Пытаясь с ней помириться, Говард месяцами обволакивал ее вниманием, и Кики знала, как в этом ласковом коконе сладко и тепло. Кристиан в нем тут же преобразился в юношу, позволив себе ненадолго выйти из образа нервного приглашенного лектора двадцати восьми лет, который мечтает стать штатным преподавателем. Ну и замечательно. Кики взяла из выдвижного ящика зажигалку и начала зажигать расставленные повсюду чайные свечи. Почему до сих пор никто этого не сделал? И пироги не подогреты. Где дети? Она услышала понимающий смех Говарда. Он и его собеседник поменялись ролями: говорил теперь Говард, а Кристиан пил его речь, как святую воду. Вот он скромно потупился в пол, должно быть, в ответ на какую-то любезность со стороны мужа. Лесть Говард возвращал сторицей, здесь он был щедрее щедрого. Когда Кристиан снова поднял лицо, оно сияло от удовольствия, но через миг его накрыла тень догадки, что комплименты Говарда – просто плата той же монетой. Кики подошла к холодильнику, вынула бутылку отличного шампанского и взяла тарелку восхитительных куриных канапе. Авось это заменит приветственные остроты, с которыми ей надлежит выйти к гостям. После встречи с миссис Кипе легкие беседы ей странным образом претили. Она даже вспомнить не могла, когда в последний раз была в таком несветском настроении.

Иногда видишь себя на мгновение глазами других людей. Полученная на этот раз картинка покоробила Кики: черная женщина с замотанной в ткань головой несет бутылку и поднос с едой, как служанка в старом фильме. Настоящей прислуги – Моник с ее безымянной подругой, приглашенной, чтобы разносить напитки, – нигде видно не было. В гостиной обнаружился только один новый персонаж: Мередит, полная и миловидная американка японских кровей, постоянная и, кажется, платоническая спутница Кристиана. На ней был невероятный наряд, и она стояла спиной к окружающим, изучая корешки книг Говарда по искусству. Кики вспомнила, что хотя веллингтонский фан-клуб ее мужа был чрезвычайно мал, по степени идолопоклонства он был прямо противоположен своим масштабам. Педантизм теорий Говарда и его неприязнь к коллегам лишали его львиной доли успеха, славы и денег, которыми наслаждались в Веллингтоне ученые его уровня. Зато он был объектом крошечного местного культа, где роль пастора играл Кристиан, а роль паствы – Мередит. Возможно, существовали и другие члены секты, но Кики никогда их не видела. Был еще Смит Дж. Миллер, помощник Говарда по учебной работе, приятный белый парень с дальнего юга, однако его услуги оплачивал колледж. Кики каблуком распахнула дверь в гостиную, гадая, где же все – таки прячется Моник, которая должна была открыть эту дверь и заклинить. Кристиан к ней еще не обернулся, но уже делал вид, что ему нравится возня Мердс а вокруг его ног. С неловкостью прирожденного собаконенавистника и детофоба он наклонился к псу в явной надежде, что ему вот-вот помешают его поймать. Вытянутое, худое тело Кристиана показалось Кики человеческой пародией на Мердока.

– Он вам не мешает?

– Нет, что вы… Здравствуйте, миссис Белси. Он совсем не мешает. Просто я испугался, что он подавится моими шнурками.

– Да? – Кики с сомнением посмотрела на пса.

– Нет-нет, все в порядке. Все хорошо. – Черты Кристиана внезапно исказились в отчаянной попытке сделать светское лицо. – Поздравляю вас с годовщиной. Очень за вас рад.

– Спасибо вам,что пришли.

– Ну что вы, – сказал Кристиан бесцветным, неожиданно европейским (он вырос в Айове) тоном. – Это честь для меня. У вас такое событие. Такая веха.

Кики заподозрила, что ее мужу он ничего подобного не говорил, и точно – Говард слегка приподнял брови, словно эти речи были ему в новинку. Банальности, как всегда, приберегались для Кики.

– Да, к тому же и дата подходящая – начало семестра и все такое… Я заберу собаку?

Кристиан переступал с ноги на ногу, надеясь отвязаться от пса, но в действительности лишь раззадоривая Мердока.

– Я бы не хотел…

– Все нормально, Кристиан, не дергайтесь.

Кики оттеснила Мердока ногой и подтолкнула его к двери. Не дай бог собачья шерсть сядет на эти дивные итальянские ботинки! Впрочем, хватит цепляться к парню. Кристиан пригладил волосы, скрупулезно разделенные пробором в левой части головы – по линейке он провел его, что ли? И опять-таки – хватит к нему цепляться.

– Вот шампанское, а вот закуска! – сказала Кики, искупая свои мысли чрезмерной веселостью. – Кому что?

– Боже мой, – откликнулся Кристиан. Кажется, он догадывался, что здесь хорошо бы вставить шутку, но остроты были ему органически несвойственны. – Опять проблема выбора.

– Давай все сюда, дорогая, – скомандовал Говард и взял у жены только бутылку. – Однако сначала неплохо бы поздороваться, да, Мередит?

Двадцатисемилетняя Мередит увлекалась Фуко ^{11} и любила наряжаться (чтобы представлять гостей гостям, надо помнить о каждом хотя бы две вещи). На разных сборищах Кики прислушивалась к Мередит, но так и не поняла, что та говорила, при этом Мередит представала то английской панкушкой, то французской кинозвездой, то дамой fin de siecle ^{12} в свободно ниспадающем эдвардианском платье, то – особо памятный образ – невестой военных лет, с прической, как у Лорен Бэколл ^{13} , в чулках с подвязками и неотразимыми черными линиями, змеившимися сзади вдоль ее мощных икр. Нынче вечером Мередит утопала в розовом шифоне; она пришла в широкой юбке-колокол – не обойти, не объехать – и накинутой на плечи черной мохеровой кофточке, на которой сияла огромная, со стразами, брошь. На ногах у нее были красные босоножки на каблуке, добавлявшие ей, по меньшей мере, восемь сантиметров роста. Мередит протянула хозяйке руку в белой лайковой перчатке.

– Мередит, вот это да! – воскликнула Кики, театрально моргая. – Дорогуша, у меня просто нет слов! Мне бы надо было учредить премию за лучшее платье на вечеринке – и о чем я только думала? Выглядишь потрясающе!

Кики присвистнула, и все еще державшая ее за руку Мередит воспользовалась случаем, чтобы повертеться, высоко подняв руку Кики и описав под ней маленький круг.

– Вам нравится? Хотелось бы мне сказать, что я просто оделась и пошла, – громко затараторила Мередит с нервной и крикливой калифорнийской нотой в голосе. – Но увы, я убила уйму времени, чтобы привести себя в порядок. Быстрее мост построить или герменевтическую философию создать. В общем, все это… – Мередит подняла глаза, а затем опустила их к нижней губе – … заняло три часа.

В дверь позвонили. Говард тяжело вздохнул, словно и нынешняя компания его совершенно устраивала, однако чуть ли не пулей бросился открывать. Лишенная своего подлинного связующего звена, троица умолкла и расцвела спасительными улыбками. Интересно, насколько, с их точки зрения, я отличаюсь от идеальной супруги лидера, подумала Кики.

– А у нас для вас кое-что есть, – выпалила Мередит. – Крис вам не сказал? Мы вам кое-что сделали. Может быть, это и чепуха, я не знаю.