Текст книги "О красоте"
Автор книги: Зэди Смит
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
– Суть вот в чем, – громко сказал он, надеясь положить всему этому конец с помощью обескураживающего словесного фейерверка. – Рембрандт, говоря коротко, был частью общеевропейского стремления XVII века создать идею человека, – начал он пересказывать главу, оставленную наверху в заскучавшем и уснувшем компьютере, – и следовательно, частью заблуждения, что человек – пуп земли, что его эстетическое чувство помещает его в центр мироздания. Вспомните, как он изображался – ровно между двумя пустыми полушариями на стене…
Фразы вылетали из его уст почти автоматически. Он чувствовал, как его тело пронзает ветер из сада, буравя отверстия, которые организм помоложе держит на замке. Повторение идей, принесших ему скромную славу в его крошечном кругу, нагоняло на Говарда тоску. Любовь в одной части его жизни погасла, и в другой тоже стало холодно.
– Познакомь нас, – внезапно потребовала какая – то женщина, схватив его за дряблую мышцу плеча. Это была Клер Малколм.
– Простите, я украду его у вас на полминуты, – сказала Клер куратору и его другу, не обращая внимания на их озабоченные лица. Она оттащила Говарда в угол комнаты. Прямо напротив них грянул раскатистый смех Монти Кипса, опережая и перекрывая хохот окружающих.
– Познакомь меня с Кипсом.
Они стояли рядом, Клер и Говард, и смотрели в другой конец гостиной, как родители, которые наблюдают за своим гоняющим по футбольному полю сорванцом. Стояли не нос к носу, но близко. Глубокий загар подвыпившей Клер покрылся нежным румянцем, затопившим бесчисленные родинки и веснушки ее шеи и лица и омолодившим ее так, как не снилось ни одной косметической процедуре. Говард не видел ее почти год. Они вели себя аккуратно, не привлекая к своей связи внимания и не договариваясь о конспирации. Просто избегали друг друга на кампусе, обходили стороной столовую колледжа и делали все, чтобы не пересекаться в обществе. В качестве дополнительной меры Говард перестал бывать в марокканском кафе, куда по вечерам стекалась чуть ли не вся английская кафедра покорпеть над стопками эссе. Потом Клер уехала на лето в Италию, за что он был ей благодарен. Видеть ее теперь было невыносимо. Она пришла в простом прямом платье из очень тонкого хлопка. Ее маленькое постное тело то проступало сквозь него, то скрадывалось им – зависело от того, как она стояла. Глядя на эту Клер – небрежный макияж, простая одежда, – никто не догадался бы о маниакальной педантичности, с которой она ухаживала за другими, более интимными частями тела. Говард был изумлен, когда это открыл. В какой же они лежали позе, когда она вдруг решила объяснить, что ее мама парижанка?
– Ради бога, зачем тебе это?
– Он привлек внимание Уоррена. Да и мое. Знаешь, публичные умные люди – загадка, они невероятно притягательны. В них есть какая-то червоточина, а Кипсу еще и сквозь расовые предрассудки продираться приходится… Мне так нравится его элегантность. Он страшно элегантный.
– Страшно элегантный фашист.
Клер помрачнела.
– Но он такой неотразимый. Как Клинтон – харизма зашкаливает. Возможно, это все феромоны, назальные – Уоррен тебе объяснит.
– Назальные, анальные – какая разница, из каких дырок все это прет. – Говард поднес стакан к губам, что смикшировать следующую фразу. – Твои теперь, кстати, в надежных руках – поздравляю.
– Мы очень счастливы, – бесстрастно ответила она. – Боже, я от него в восторге!
Говард было подумал, что она имеет в виду Уоррена.
– Смотри, как он подчинил себе комнату. Он же повсюду!
– Да, как чума.
Клер повернулась к Говарду с ехидным выражением лица. Должно быть, она подумала, что теперь, когда их беседа прочно приняла ироничное направление, она вполне может на него взглянуть. В конце концов, их связь дело прошлое, и за целый год она так и не всплыла на поверхность. Клер даже замуж успела выйти. Теперь воображаемая ночь во время мичиганской конференции – общепринятый факт, а трехнедельного романа Говарда и Клер как бы и не было. Так почему не поговорить друг с другом, не посмотреть друг другу в глаза? И все – таки взгляды были смертельно опасны, – едва Клер повернулась к нему, они оба это поняли. Клер поспешила продолжить разговор, но страх гротескно исказил его.
– А я думаю, – сказала она нелепо язвительным тоном, – ты хочешь быть как он.
– Ты что, выпила лишнего?
Внезапно ему в голову пришла злая мысль: хорошо бы Клер на свете не было. Без его вмешательства – просто не было и все.
– Эти ваши дурацкие идейные войны… – Она скорчила гримасу, задрав губы и обнажив свои розовые десны с дорогущими американскими зубами. – Вы оба знаете, что они не стоят ломаного гроша. В стране есть проблемы и поважнее. Зреют идеи более значимые. Разве не так? Иногда мне даже страшно тут оставаться.
– Так мы что обсуждаем – состояние нации или страхи Клер Малколм?
– Не умничай, – раздраженно сказала Клер. – Я всех имею в виду, а не только себя. Речь же не об этом.
– Ты говоришь, как школьница. Как мои дети.
– Зреют глобальные идеи, они затрагивают самые основы – не только здесь, во всем мире. Основы, понимаешь? При чем тут твои дети или чужие дети? Глядя на то, что творится в этой стране, я благодарю Бога, что у меня вообще нет детей.
Говард, сомневавшийся в том, что эта благодарность искренна, скрыл свою недоверчивость за изучением пожелтевших дубовых половиц.
– Господи, когда я думаю о предстоящем семестре, меня тошнит. Плевать всем на Рембрандта, Говард… – Клер умолкла и горько усмехнулась. – Или Уоллеса Стивенса [17]17
Уоллес Стивенс (1879 1955) американский поэт.
[Закрыть]. Есть вещи поважнее, – повторила она, допила вино и кивнула.
– Все взаимосвязано, – скучно сказал Говард, обводя носком проеденную древоточцем брешь в полу. – Мы ищем новые способы мышления, другие люди их осваивают.
– Да не веришь ты в это!
– А что значит «верить»? – спросил Говард и тут же почувствовал себя уничтоженным. Он даже фразу закончить не смог – воздух в горле встал колом. Когда же она от него отвяжется?
– Ах, боже ты мой! – фыркнула Клер, топнула ножкой и уперлась ладонью в грудь Говарда, вызывая его на одну из их старых дуэлей. Природа против теории. Убеждение против силы. Искусство против художественных систем. Клер против Говарда. Он почувствовал, как ее палец бездумно, в пьяном беспамятстве скользнул между пуговицами его рубашки. В этот миг их прервали.
– О чем вы тут сплетничаете?
Клер поспешно отдернула руку, но Кики не смотрела на Клер, она смотрела на Говарда. Прожив с человеком тридцать лет, ты знаешь его лицо как облупленное. Мгновенный, не оставляющий сомнений промельк – и обман раскрыт. Говард понял это сразу, но разве Клер могла заметить крошечную складку в левом уголке рта его жены и догадаться, что она значит? В блаженном неведении, думая что спасла ситуацию, Клер схватила Кики за руки.
– Я хочу, чтобы меня представили сэру Монтегю Кипсу. А Говард увиливает.
– Говард всегда увиливает, – сказала Кики, бросая на него холодный взгляд-приговор, расставляющий все точки над «i». – Думает, он так кажется умнее.
– Кикс, ты потрясающе выглядишь! Как статуя в римском фонтане!
Говард знал, что от комплимента его жене Клер не удержится. Все, чего он хотел, это чтобы она замолчала. Им овладели дикие, буйные фантазии.
– Ты тоже, дорогая, – спокойно откликнулась Кики, гася лживый энтузиазм Клер. Итак, сцены не будет. В этом отношении Кики всегда была на высоте, что очень нравилось в ней Говарду, однако сейчас он предпочел бы услышать ее вопль. Она стояла, как зомби, с приклеенной улыбкой и каменными глазами, невосприимчивыми к любым сигналам с его стороны. Между тем их абсурдная беседа с Клер продолжалась.
– Нужен какой-то предлог, – продолжала Клер. – А то он будет тешить себя мыслью, что я просто хотела с ним поговорить. Чем бы его поддеть?
– Да он везде сует свой нос, – ответил Говард, переводя отчаяние в ярость. – Бери что хочешь. Положение дел в Британии, в Штатах, на Карибах, статус черных, статус женщин, состояние искусства – кинь любую кость, он все поймает. И учти: он считает, что преимущественные права [18]18
Имеется в виду affirmative action («позитивные действия») американская программа по выравниванию прав граждан, особенно в сфере занятости и образования. Призвана предотвратить расовую, половую, национальную, религиозную и другие виды дискриминации. В действительности нередко принимает форму предоставления преимуществ потенциально дискриминируемым слоям населения.
[Закрыть]– это от лукавого. Он обольститель, он…
Говард умолк. Все выпитое ополчилось против него, его собственные фразы бросались от него врассыпную, как кролики в норы, – ни белую холку мысли, ни черную дыру, в которой она исчезала, он рассмотреть не успевал.
– Гови, не делай из себя посмешище, – внятно сказала Кики и закусила губу. Она явно боролась с собой.
Но вид у нее был самый решительный. Никаких криков и слез.
– Он выступает против преимущественных прав? Странно, – сказала Клер, глядя, как Монти кивает головой.
– Не совсем так, – ответила Кики. – Он просто черный консерватор, который считает, что создание специальных условий унижает афроамериканских детей. Веллингтон пригласил его очень не вовремя: в Сенат внесен проект по ограничению преимущественных прав, так что у нас могут быть проблемы. Мы должны стоять стеной. Впрочем, ты ведь все знаешь. Вы же с Говардом над этим работали. – Глаза Кики округлились, в них мелькнула догадка.
– А… – сказала Клер, вертя пальцами ножку бокала. Мелкомасштабная политика ее не увлекала. Полтора года назад она служила заместителем Говарда в Веллингтонском антидискриминационном комитете – там-то и началась их связь, – но интереса к службе не проявляла и в комитет ходила нерегулярно. Поступить туда ее уговорил Говард, боявшийся назначения другого коллеги, по его мнению, ничтожества. Клер воодушевляли только апокалипсические явления на мировой арене: оружие массового поражения, тоталитарные режимы, гибель тысяч людей. Она ненавидела комитеты и заседания, но любила подписывать петиции и участвовать в маршах протеста.
– Ты можешь поговорить с ним об искусстве – о карибском искусстве. Он же коллекционер, – мужественно продолжала Кики.
– Мне так нравятся его дети. Просто глаз не оторвешь.
Говард презрительно фыркнул. Он был безнадежно пьян.
– Джером влюбился было в его дочь, – коротко объяснила Кики. – В прошлом году. Семья встала на дыбы, Говард подлил масла в огонь. Вышло все очень глупо.
– Какая драматичная у вас жизнь, – сияя, сказала Клер. – Его можно понять – я имею в виду Джерома. Она бесподобна – прекрасна, как Нефертити. Не правда ли, Говард? Как одна из тех статуй в музее Фицуильяма в Кембридже. Ты ведь видел их, да? Не лицо, а древнее чудо.
Говард закрыл глаза и как следует отхлебнул из своего стакана.
– Позаботься о музыке, Говард, – сказала Кики, поворачиваясь наконец к мужу. Странно было смотреть на нее: губы говорили одно, а глаза другое, как у плохой актрисы. – Я сыта по горло этим хип-хопом. Кто его вообще включил? У людей от него уши вянут – Альберт Кениг, по-моему, ушел из-за него. Поставь что-нибудь вроде Эла Грина [19]19
Эл Грин (Альберт Грин, род. 1946) американский исполнитель в стиле ритм энд блюз.
[Закрыть]– чтобы нравилось всем.
Клер уже направилась к Монти. Кики пошла было с ней, потом остановилась, вернулась и что-то шепнула Говарду на ухо. Голос ее дрожал, но рука твердо держала запястье мужа. Она произнесла имя и поставила после него вопросительный знак. Внутри у Говарда все сжалось.
– Можешь остаться в доме, – сказала Кики срывающимся голосом. – Но держись от меня подальше. Не смей ко мне приближаться – убью.
Она плавно отделилась от него и опять нагнала Клер Малколм. Говард смотрел, как они идут: его жена и его катастрофа.
Сначала он был совершенно уверен, что его сейчас стошнит, и двинулся по коридору в ванную. Затем он вспомнил о поручении Кики и упрямо решил его исполнить. Теперь он стоял на пороге в пустую вторую гостиную. Здесь был только один гость, окруженный CD– дисками и склонившийся над стереосистемой. Изящный топ с завязками на шее, открытая ночному ветру узкая, выразительная спина – казалось, она вот-вот встрепенется в танце умирающего лебедя.
– Как-то так, – сказала она, обернувшись. У Говарда появилось странное чувство, что это ответ на его последнюю мысль. – Вам нравится?
– Не очень.
– Стало быть, облом.
– Ты Виктория?
– Ви.
– Хорошо.
Ви сидела на пятках вполоборота к Говарду. Они улыбнулись друг другу, и Говард тут же проникся сочувствием к своему старшему сыну. Все загадки прошлого года перестали существовать.
– Так ты, стало быть, диджей? – спросил Говард. – Может, это теперь не так называется?
– Вроде того. Вы не против?
– Конечно, нет. Но некоторые из гостей постарше считают подборку слегка… сумбурной.
– И вас послали призвать меня к порядку?
Какая странно английская фраза и как по-английски сказана…
– Скажем так, я пришел на переговоры. Вот это что играет, например?
– Подборка Леви, – прочла она наклейку на обложке диска. – Похоже, враг ближе, чем вы думали. – Она печально покачала головой.
Ну разумеется, она умна. Джером не потерпел бы глупой девушки, будь она хоть трижды красотка. У Говарда в юности таких проблем не было. Прошло немало лет, прежде чем мозги стали что-то для него значить.
– А та, что прежде играла, чем плоха?
Она уставилась на него.
– Как можно это слушать?
– Это же Крафтверк. Что плохого в Крафтверке [20]20
Крафтверк (Kraftwerk) немецкая группа, основанная в 1970 году. Играет электронную музыку.
[Закрыть]?
– Два часа Крафтверка?
– Но там и другая музыка есть.
– Да вы видели эту коллекцию?
– Еще бы, я же ее и собрал.
Она засмеялась и встряхнула волосами. У нее была новомодная прическа: спадающий на спину каскад искусственных локонов, забранных на затылке в хвост. Развернувшись к Говарду лицом, она снова села на пятки. Блестящая лиловая ткань обтягивала ей грудь. Должно быть, соски у нее большие, как старые десятипенсовики. Говард, якобы в смущении, уткнулся взглядом в пол.
– Вот, скажем, этокак тут оказалось? – Она подняла с пола диск с трескучей электроникой.
– Я купил.
– Вас, наверное, принудили. Вели к прилавку под дулом автомата, – сказала она, приставив к голове палец. У нее был глухой, кудахтающий смех, – такой же низкий, как и голос. Говард пожал плечами. Ее запанибратство его коробило.
– Значит, сумбур продолжается?
– Боюсь, что да, профессор.
Она моргнула, медленно опустив веки. Какие шикарные ресницы! Говард заподозрил, что она пьяна.
– Пойду объявлю гостям, – сказал Говард, поворачиваясь, чтобы идти. Он чуть не споткнулся о ковровую морщинку, но следующий шаг спас положение.
– Э-э, не падать!
– Не падать, – повторил он.
– Скажите, пусть не волнуются. Это всего лишь хип – хоп. От него никто не умирал.
– Ладно, – сказал Говард и вышел из комнаты.
– …пока еще, – донеслось ему вслед.
Часть 2 Урок анатомии
1
Лето покинуло Веллингтон резко, хлопнув дверью. С деревьев в одночасье сдуло все листья, и к Зоре Белси вернулось странное, позднесентябрьское чувство, что где-то в тесном классе с детскими партами ее поджидает школьный учитель. Только из дома она почему-то вышла без набора душистых ластиков, не в блестящем галстучке и не в плиссированной юбке. Время измеряется не годами, а чувствами. Зора чувствовала себя по-старому. По-прежнему с родителями, по-прежнему девственница. Хотя и второкурсница с сегодняшнего дня. В прошлом году второкурсники казались ей людьми с другой планеты: четкие убеждения и мысли, сложившиеся вкусы и пристрастия. Утром она проснулась в надежде, что за ночь она тоже стала такой, но превращения не случилось, и Зора поступила, как всякая девчонка, стремящаяся войти в роль: нарядилась. Удачно или нет, она не знала. Теперь, на углу Хаутона и Мейн, она изучала свое отражение в витрине построенного в пятидесятые парикмахерского салона «Лорели». Как же ей совладать с этими туфлями? И что она из себя представляет? Это был очень трудный вопрос. Зора пыталась создать образ богемной интеллектуалки: смелой, отчаянной и грациозной. На ней была темно-зеленая длинная юбка, белая блузка из хлопка с причудливыми рюшами у ворота, широкий коричневый пояс из замши, оставшийся у Кики с тех времен, когда она еще носила пояса, пара громоздких туфель и шляпа – мужская, из зеленого фетра, вроде и федора, но не федора. Выходя из дома, Зора хотела не этого. Это совсем не то.
Четверть часа спустя свою богемность Зора оставила в женской раздевалке бассейна в веллингтонском кампусе. Плавание было частью ее новой осенней программы саморазвития: ранний подъем, бассейн, учеба, легкий обед, учеба, библиотека, дом. Зора запихнула шляпу в шкафчик и поплотней натянула на уши купальную шапочку. Голая китаянка, которой со спины было восемнадцать, повернулась и поразила Зору морщинистым лицом, в складках которого тонули два обсидиановых глаза. Лобковые волосы у нее были длинные, прямые и серые, как увядшая трава. Представь себя на ее месте,смутно подумала Зора, и мысль эта, помедлив в ней на холостом ходу, исчезла навсегда. Она пристегнула ключ от шкафчика к своему черному, без излишеств, купальнику и пошла вдоль длинного края бассейна, влажно шлепая ступнями по плитке. Сквозь потолочное окно над уходящими вверх рядами сидений вливалось осеннее солнце и прошивало гигантский бассейн, как тюремный прожектор. Сверху, с привилегированной точки, на Зору и прочих неатлетичных посетителей смотрела армия спортсменов на беговых дорожках. Там, за стеклом, тренировались совершенные люди, здесь плескались и надеялись на лучшее несовершенные. Дважды в неделю ситуация менялась: бассейн удостаивала вниманием сиятельная команда пловцов, из-за которых
Зора и ей подобные ссылались в лягушатник делить дорожки со стариками и детьми. Пловцы отталкивались от края, вытягивая тела, как дротики, и ныряли в воду так, словно она только того и ждет и примет этот дар с благодарностью. Люди вроде Зоры осторожно садились на шершавую плитку, опускали в бассейн одну ногу и начинали уламывать тело сделать следующий шаг. Зора частенько раздевалась, шла вдоль бассейна, смотрела на спортсменов, садилась, пробовала воду ногой, вставала, шла вдоль бассейна, смотрела на спортсменов, одевалась и уходила. Но не сегодня. Сегодня она начинала новую жизнь. Слегка подавшись вперед, Зора прыгнула; вода окутала ее по шею, как покрывало. С минуту она топталась по дну, затем нырнула и, отфыркиваясь, поплыла – медленно, неуклюже, не в силах совладать с руками и ногами, но все же чувствуя легкость, в которой суша всегда отказывала ей. Скрывая это всеми правдами и неправдами, она соревновалась с соседками по бассейну (выбирала тех, кто был примерно одного с ней возраста и комплекции, – Зора отличалась острым чувством справедливости), и ее решимость не бросать водные тренировки крепла или слабела в зависимости от того, могла ли она тягаться со своими ничего не подозревающими соперницами.
Зора почувствовала, что ее маска пропускает воду. Она сдернула ее, положила на край бассейна и сделала четыре заплыва без нее, но держать голову на поверхности было трудней, чем плыть под водой, – нужно было лучше владеть своим телом. Зора вернулась к бордюру и попыталась нащупать маску вслепую, но ей это не удалось, и она подпрыгнула над ним. Маска исчезла. Разозлившись, она заставила новичка-спасателя ползать в поисках пропажи и отчитала беднягу, как будто бы вором был он. В конце концов, расспрашивать ей надоело, и она поплыла тихим ходом, озираясь по сторонам. Справа пронесся какой-то парень и брызнул ей в глаза. Она еле добралась до стенки, наглотавшись по дороге воды, и глянула парню вслед – на его затылке краснела лямка ее маски. Зора ухватилась за ближайшую лестницу и теперь ждала похитителя. На другом конце он сделал плавное сальто в воде, о котором Зора только мечтала. Это был черный парень в ярких плавках шмелиной расцветки, облегавших тело упруго и четко, словно вторая кожа. Его согнутая спина крутанулась в воде, как новехонький пляжный мяч, потом он выпрямился и проплыл дорожку, не поднимая головы для вдоха. Он был быстрее быстрого, как эти чертовы пловцы-олимпийцы. Между впадиной в основании спины, словно прокопанной ковшиком для мороженого, и его круглыми, выпуклыми ягодицами красовалась татуировка. Может быть, знак какого-то братства. Но от воды и солнца рисунок плясал и рябил, и прежде чем Зора успела его рассмотреть, парень вынырнул перед ней, хватаясь за разграничительную веревку и глотая ртом воздух.
– Эй, постой!
– Что?
– Постой, говорю, – ты взял мою маску.
– Ничего не слышу – погоди.
Он подпрыгнул и уперся локтями в край бассейна. Его пах оказался прямо перед глазами Зоры. Целых десять секунд, словно там вообще не было ткани, она смотрела на широкий бугор, отклонявшийся влево и вздымавший на поверхности плавок полосатые, черно-желтые волны. Завораживающее зрелище дополняли круглившиеся под тканью мячики, набрякшие и тяжелые, уходившие в теплую воду. Татуировка была в виде солнца с лицом человека – кажется, она такую уже видела: толстые лучи вокруг лица напоминали львиную гриву. Парень вынул из ушей затычки, снял маску, положил на край и спрыгнул обратно к Зоре.
– Уши были заткнуты – не расслышал.
– Кажется, у тебя моя маска. Я сняла ее, отвернулась, а ее уже нет. Случайно не ты ее взял?
Парень нахмурился и стряхнул с лица капли воды.
– Мы знакомы?
– Что? Нет. Можно я взгляну на маску?
Все с тем же нахмуренным видом парень перебросил свою длинную руку через край бассейна и достал маску.
– Ну да, моя. Видишь, лямка красная? Прежняя лопнула, и я приделала эту.
Парень ухмыльнулся.
– Ну что ж, раз она твоя – бери.
Его ладонь-длинная, густо-коричневая, как у Кики, а линии и того темней – очутилась у нее перед носом. Маска висела на указательном пальце. Зора хотела схватить ее и смахнула в бассейн. Ее руки метнулись в воду – поздно: маска ушла на дно, кружась в неживом танце и уводя красную лямку за собой. Зора сделала неглубокий вдох астматика и попыталась нырнуть, но подъемная сила с полпути вытолкнула ее обратно задом вперед.
– Давай я? – предложил парень и не стал ждать ответа – сгруппировался, почти без всплеска прянул вниз и через миг вернулся с висящей на запястье маской. Зора получила ее прямо в руки (еще одно неловкое движение, так как идти в воде с поднятыми руками ей было нелегко). Она молча шагнула к лестнице, постаралась вскарабкаться вверх с достоинством и ушла. Правда, ушла не сразу. Какое-то время – столько, сколько нужно на заплыв в один конец – она стояла у кресла спасателя и смотрела, как мелькает в воде солнце с львиной гривой, ныряет тело с простодушным тюленьим плеском, вращаются, словно турбины, руки, ходят мускулы и ладные ноги делают то, что неленивым ногам и положено. Целых двадцать три секунды Зора не думала о себе.
– Я же говорю, мы знакомы – Моцарт!
Теперь он был одет: из-под толстовки с логотипом Ред Соке [22]22
Бостонская бейсбольная команда.
[Закрыть]проглядывало несколько футболок, черные джинсы наплывали на белые носы-раковины кед. Поди различи под всем этим тело, которое Зора видела чуть ли не в первозданном виде. Единственной подсказкой была красивая шея парня, придававшая ему сходство с молодым зверем в молодом, неизведанном мире. Он сидел на ступеньках на выходе – в наушниках, расставив ноги и кивая в такт музыке, – Зора чуть об него не споткнулась.
– Извини, дай я… – обходя его, пробормотала она.
Парень сбросил наушники на шею, вскочил и стал
спускаться рядом с ней.
– Эй ты, в шляпе, – я тебе говорю, постой.
Сойдя с лестницы, Зора остановилась, приподняла край свой дурацкой шляпы, глянула парню в лицо и наконец-то его узнала.
– Моцарт! – снова воскликнул он, тыкая в нее пальцем. – Точно! Ты взяла мой плеер, ты сестра Леви.
– Да, Зора.
– А я Карл. Карл Томас. Я же говорю, ты. Сестра Леви. – Он кивал и радовался так, словно они только что нашли лекарство от рака.
– Ты, значит, общаешься с Леви? – неловко спросила Зора. Статность Карла обостряла ее чувство собственной дисгармоничности. Она скрестила на груди руки, потом поменяла левую с правой и вдруг почувствовала, что стоять в такой малоестественной позе не в силах. Карл глянул через плечо на коридор из тиковых деревьев, дрожащий в мареве и уводивший к реке.
– Да я его с тех пор и не видел. Я думал, мы с ним тут по одному поводу встретимся, но… – Карл снова переключился на Зору. – Так ты куда идешь – туда?
– Вообще-то в другую сторону, к площади.
– Отлично. Можно и к площади.
– Э… ладно.
Через несколько шагов пешеходная дорожка кончилась. Теперь они молча ждали сигнала светофора. Карл вставил в ухо наушник и опять закивал головой. Зора посматривала на часы и напряженно оглядывалась, давая понять прохожим, что она и сама не знает, зачем этот парень с ней идет.
– Ты в команде плаваешь? – спросила Зора, так как зеленый свет не загорался.
– А?
В ответ Зора сжала губы и покачала головой.
– Нет, нет, повтори. – Он вынул наушник снова. – Что ты сказала?
– Да так, просто спросила, не плаваешь ли ты в команде.
– Разве я похож на того, кто плавает в команде?
Воспоминание Зоры о Карле внезапно прояснело,
ожило.
– Мм… Я не хочу тебя задеть, я хочу сказать, что ты ловкий.
Карл дернул плечами, потер ими об уши, но его лицо не смягчилось.
– Чтобы быть в команде тех, кто плавает, надо быть в команде тех, кто учится. Надо быть в колледже, чтобы плавать в команде, ведь так?
Две машины, едущие в противоположные стороны, поравнялись друг с другом и встали: водители высунулись из окон и принялись радостно перекрикиваться под нарастающее бибиканье соседей.
– Ну и мастера же они орать, эти гаитяне. Вопят без передыху. Даже когда у них все о'кей, они и то на взводе, – удивлялся Карл. Зора нажала на пешеходную кнопку.
– Значит, ты ходишь учить всякие гуманитарные… – спросил он как раз, когда Зора сказала:
– Значит, ты ходишь в бассейн таскать чужие…
– А, черт, – громко рассмеялся Карл. Неискренно, подумала Зора, сунула кошелек подальше в свой баул и незаметно застегнула молнию.
– Извини за маску. Я думал, она никому не нужна. Неужели ты до сих пор злишься? Мой друг Энтони в раздевалке работает, он меня и пропускает, понимаешь?
Зора не понимала. Светофор защелкал по-птичьи, возвещая слепым, что можно переходить.
– Слушай, а ты часто в таких местах бываешь? – спросил Карл на другой стороне улицы. – Где Моцарта играют, например.
– Вообще-то нет. Надо бы чаще, наверное. Но учеба отнимает кучу времени.
– Ты на первом курсе?
– На втором. С сегодняшнего дня.
– Веллингтон?
Зора кивнула. Впереди показалось главное здание колледжа. Карл как будто хотел задержать ее, отложить момент, когда она войдет в ворота чужого ему мира.
– Обалдеть – ученая сестра. Круто… нет, правда, это так здорово. Будешь судить-рядить обо всем – это награда, образование. Это награда, то, что нам надо, Веллингтон рядом – здесь, за оградой.
Зора слабо улыбнулась.
– Нет, ты это заслужила, ты столько для этого сделала, – сказал Карл и рассеянно огляделся. Зора вспомнила своих бостонских воспитанников: когда было время, она подрабатывала – водила мальчишек в парк, в кино, затем доставляла домой. Карл был похож на них: внимание как флюгер. Да еще эти вечные кивки и притоптывания, словно покой опасен для здоровья.
– Так вот, значит, Моцарт, – выпалил Карл. – Там есть одна штука – в «Реквиеме», я другого у него не знаю, а вот в «Реквиеме», который мы тогда слушали… В общем, ты «Лакримозу» помнишь?
Его пальцы музыкально плавали в воздухе, словно он дирижировал своей собеседницей в надежде извлечь из нее нужный ответ.
– Ну «Лакримоза» – не помнишь, что ли?
– Э… нет, – сказала Зора, нисколько не беспокоясь о том, что перекличка уже началась и она опоздала.
– Это как восемь бит [23]23
Музыкальный жанр, разновидность электронной музыки.
[Закрыть], – нетерпеливо объяснил Карл. – Я семплировал эту мелодию после того вечера – просто фантастика. Там ангелы забирают все выше и выше, и скрипки ноют – та-а, та-а, та-а, та-а, – аж сердце замирает. А если слова убрать и подложить ритм, то выйдет классный трек. Да знаешь ты ее… – И Карл начал напевать «Лакримозу».
– Я правда не знаю. Я плохо разбираюсь в классической музыке.
– Нет, знаешь – я слышал ваш разговор. Твоя мама и остальные, они спорили, гений он или нет…
– Но это же было месяц назад, – смущенно возразила Зора.
– Да, память у меня отличная, я помню все. Скажи мне что-нибудь – я запомню. И лица я не забываю, как ты уже поняла. А про Моцарта мне интересно, потому что я ведь тоже музыкант.
При этом неподобающем сравнении Зора позволила себе слегка улыбнуться.
– Ну и я раскопал кое-что – я же читаю про классику. Надо же знать про всякие там влияния и прочее – если бы я зациклился только на своем творчестве, я бы не смог делать то, что делаю.
Зора вежливо кивнула.
– Короче, ты понимаешь, – решительно заключил Карл, как будто своим кивком Зора подтвердила справедливость его неписанных музыкальных принципов. – Ну и вот, оказалось, что эта часть даже и не Моцарта – то есть, не совсем его. Он создал основу, а дописывать пришлось другим. И «Лакримоза», по сути, дело рук того парня, Зюсмайера [24]24
Зюсмайер, Франц Ксавер (1766 1803) австрийский композитор, ученик Моцарта, закончивший работу над его «Реквиемом».
[Закрыть]. Здесь-то и загвоздка, потому что это лучшая вещь в «Реквиеме», я еще подумал: черт, когда ты так близок к гению, ты поднимаешься над собой. Вот и Зюсмайер – он как новичок, который набрел на биту и запульнул мяч на Луну. И теперь все пытаются доказать, что это был Моцарт, потому что ясно же, кто может писать такую музыку, а кто нет. Но суть-то в том, что эту классную вещь создал Зюсмайер, обычный парень из шоу Джо Шмо [25]25
The Joe Shmo Show появившееся в 2003 году популярное американское реалити шоу, главный герой которого обычный человек, не подозревающий о том, что все остальные участники профессиональные актеры.
[Закрыть]. Я чуть не упал, когда узнал.
Пока он говорил, а она изумленно пыталась слушать, его лицо безмолвно околдовывало ее, и каждый, кто шел мимо них под аркой, испытывал действие тех же чар. Зора ясно видела, как прохожие взглядывали на него украдкой и замедляли шаг, стремясь задержать образ Карла на сетчатке глаза, где иначе отпечатается какая – нибудь скука вроде дерева, библиотеки или двух играющих в карты мальчишек. На него хотелось смотреть.
– Ну вот, в общем, и все, что я собирался тебе сказать, – подытожил Карл, чей энтузиазм начал сменяться разочарованием, так как Зора молчала.
– Ты собирался сказать мне это? – рассердилась она.
– Нет, нет, ты не поняла. – Он звонко рассмеялся. – Слушай, я не из тех, кто липнет к прохожим на улицах. – Карл легонько потрепал ее по левой руке, и Зору прошиб электрический разряд, ударивший ей в пах и замерший где-то в области ушей. – Просто это во мне сидело. Я ведь часто бываю на всяких городских вечерах, и кроме меня там негров нету. Не ходят они туда, вот я и решил: если еще раз эту злющую черную девчонку увижу, обязательно выложу ей все, что думаю про Моцарта, – что-то она тогда скажет. Ведь это как в колледже. Вы же там платите за то, чтобы обсуждать с другими всякие штуки. Вы как раз за это платите. – Он убежденно кивнул.
– Может быть.
– Да так и есть, – настаивал Карл.
Торжественно заныл веллингтонский колокол, затем,
с другой стороны дороги, донесся более жизнерадостный четырехнотный призыв епископальной церкви.
