Текст книги "О красоте"

Автор книги: Зэди Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Вопросы есть?

Ответ был неизменным – тишина. Но тишина особого сорта, характерная для престижных, дающих классическое образование колледжей. Слушатели Говарда молчали не потому, что им было нечего сказать – как раз наоборот. В комнате чувствовалось брожение миллионов мыслей, иногда настолько сильное, что казалось, они отскакивают от студентов и рикошетят от мебели. Кто-то скользил взглядом поверх стола, кто-то смотрел в окно, кто-то – с глубокой тоской на Говарда, самые слабые души краснели и утыкались в тетради. Но никто не издавал ни звука. Все страшно боялись своих соседей, а прежде всего – самого Говарда. В начале преподавания он по глупости пытался заглушить этот страх, теперь же явно его лелеял. Страх означал уважение, уважение предполагало страх. Если тебя не боятся, ты ничего не получишь.

– Что, совсем ничего? Неужели лекция была исчерпывающей? Ни одного вопроса?

Его английский акцент, сбереженный в целости и сохранности, тоже подливал масла в огонь страха. Говард дал тишине повисеть. Он повернулся к доске и медленно снял репродукцию, позволяя немым вопросам бомбить его спину. Пока он скручивал Рембрандта в плотное, белое полено, его ум заполонили личные вопросы. Сколько можно спать на диване? Разве секс так много значит? Конечно, он значит кое-что, но почему так много? Неужели надо бросить псу под хвост тридцать лет жизни только потому, что я до кого-то дотронулся? Или я стал другим человеком? Или постель – средоточие всего? Разве секс так много значит?

– У меня есть вопрос.

Голос, английский, как и его собственный, донесся откуда-то слева. Говард обернулся – из-за сидящего перед ней высокого парня он не заметил ее раньше. Первое, что бросилось ему в глаза, – два блика у нее на лице (возможно, действие кокосового масла, которым пользовалась зимой Кики). Одна лужица света лежала на гладком лбу, другая – на кончике носа; Говард подумал, что невозможно изобразить эти пятна, не уничтожив и не извратив глубокий темный цвет ее лица. Прическа ее изменилась: теперь это были рыхлые, торчащие во все стороны дреды не более пяти сантиметров в длину и с такими ослепительно-рыжими кончиками, словно она обмакнула голову в кадку с солнцем. Говард, который в данный момент пьян не был, убедился, что ее грудь – действительно чудо природы, а не прихоть его воображения: опять эти дерзкие соски, пробивающиеся сквозь толстый, вязанный резинкой свитер из зеленой шерсти. Его жесткий воротник-стойка заметно отставал от шеи девушки, что придавало ее голове сходство с торчащим из горшка цветком.

– Да, Виктория. Это ведь Ви, не так ли? Я вас слушаю.

– Да, это Ви.

Говард ощутил, как класс затрепетал от этой новости: первокурсница, которая знает профессора! Конечно, более целеустремленные охотники за информацией уже знали о вражде между Говардом и вновь прибывшей знаменитостью Монти Кипсом и, может быть, даже о том, что осмелившаяся на вопрос девушка была дочерью Кипса, а сидящая поодаль – дочерью Говарда. Возможно, их осведомленность простиралась еще дальше, и они имели представление о назревавшей на кампусе войне. Два дня назад в «Веллингтонском вестнике» Кипе резко выступил против антидискриминационного комитета Говарда, не только подвергнув критике его цели, но и усомнившись в его праве на существование. Кипе обвинил Говарда и его сторонников в насаждении либеральных взглядов на кампусе и подавлении протестов со стороны правого крыла. Как водится в университетских городах, статья стала сенсацией. Этим утром возмущенные коллеги и студенты завалили электронный ящик Говарда письмами в поддержку комитета. За спиной генерала, не способного держаться в седле, его армия рвалась в бой.

– Вопрос очень простой, – сказала Виктория, съеживаясь под столькими устремленными на нее взглядами. – Я только хотела…

– Пожалуйста, продолжайте, – подбадривал Говард.

– В котором часу занятия?

Говард почувствовал, как у студентов отлегло от сердца. Слава богу, ничего умного она не спросила. Видимо, мысль о сочетании ума с красотой была невыносима для всех присутствующих. Однако Ви не пыталась быть умной. И теперь они оценили ее практичность. Ручки замерли в воздухе. В конце концов, только это они и хотели знать: факты, место и время. Ви тоже приготовила ручку и низко опустила голову, но потом вдруг метнула в Говарда полувопросительный, полукокетливый взгляд в упор. К счастью для Джерома, подумал Говард, он согласился – таки вернуться в Браун. Эта девушка та еще штучка. Говард поймал себя на том, что он самозабвенно смотрит на нее и забыл ей ответить.

– Занятия в три часа, по вторникам, в этой аудитории, – ответил Смит у него за спиной. – Список литературы есть на сайте и при входе в кабинет профессора Белси. Кому нужна подпись в студенческой карточке, несите – я подпишу. Спасибо за внимание.

– Пожалуйста, – сказал Говард, перекрикивая шум сдвигаемых стульев и закрываемых рюкзаков, – оставьте мне свои имена только в том случае, если вы действительно решили взять этот класс.

– Но, Джек, – качая головой, сказала Клер, – эти сайты берут что ни попадя. Пошли им список покупок – они и его опубликуют.

Джек забрал у Клер распечатки и бросил их обратно в ящик. Красноречие, доводы и уговоры не помогли – придется, видимо, выложить все как есть. Джек снова обошел стол, прислонился к нему спереди и скрестил ноги.

– Клер…

– Ну и создание эта Зора!

– Клер, я не могу позволить тебе так отзываться о…

– Вот так экземпляр!

– Может быть, но…

– И ты просишь меня взять ее к себе?

– Клер, Зора Белси прекрасная студентка. Незаурядная, я бы сказал. Возможно, она не Эмили Дикинсон…

Клер рассмеялась.

– Зора Белси не выдавила бы из себя пары строк, даже если бы Эмили Дикинсон лично вылезла из могилы, приставила пушку к ее виску и приказала сочинять стихи. У нее просто нет способностей в этой сфере. Она не хочет читать поэзию, и все, что мне удалось от нее получить, – листки, исписанные в столбик. Между тем, у меня сто двадцать талантливых детей на восемнадцать мест.

– У нее 97 процентов рейтинга.

– Наплевать. Мой класс – это приз за одаренность. Я не молекулярную биологию преподаю, Джек. Я пестую и оттачиваю тонкость чувств,которой, повторяю, Зора лишена. Она умеет рассуждать – это не то же самое.

– Она считает, – проговорил Джек самым глубоким и державным тоном, приберегаемым им для дня вручения дипломов, – что ей не дали возможность посещать этот класс по причинам личного характера, лежащим за пределами круга образовательных и творческих вопросов.

– Что? О чем ты, Джек? Что это за канцелярская тарабарщина?

– Боюсь, она намекает на то, что, с ее точки зрения, это вендетта. Некорректный вид мести.

Клер помолчала. Она тоже долго варилась в университетской среде. Она знала цену слову «некорректный».

– Она так сказала? В самом деле? Какие глупости, Джек! А сотне ребят, которые не попали ко мне в этом семестре, я что, тоже отомстила? Неужели это всерьез?

– Похоже, она намерена довести дело до ученого совета. Обвинить тебя в предвзятости, насколько я понял. И конечно, она сошлется на ваши отношения… – сказал Джек, давая многоточию выразить его мысль до конца.

– Вот так экземпляр!

– Думаю, это серьезно, Клер. В противном случае я бы тебя не беспокоил.

– Но Джек, класс уже набран. Если мы добавим имя Зоры Белси в последний момент, как это будет выглядеть?

– Лучше маленькая неловкость сейчас, чем большая и, возможно, небесплатная неловкость в будущем – на ученом совете, а то и в суде.

Время от времени Джек Френч бывал восхитительно краток. Клер встала. Даже в полный рост она была не выше сидящего Джека. Однако крошечные размеры Клер Малколм не влияли на силу ее личности, и Джек это прекрасно знал. Он слегка отстранился, готовясь к ее нападению.

– Значит, мы больше не поддерживаем факультет, Джек? Мы больше не отдаем предпочтение уважаемым профессорам, а потакаем студентам, чьи претензии шиты белыми нитками? Такова наша политика на сегодняшний день? Бить в набат, едва они заорут «пожар!»?

– Клер, я прошу тебя принять во внимание тот факт, что я сам нахожусь в крайне унизительном положении…

– Тебя, стало быть, подставили, и теперь ты подставляешь меня?

– Клер, Клер, присядь, пожалуйста. Я вижу, что недостаточно ясно выразился. Присядь.

Клер медленно опустилась в кресло, проворно, как подросток, подвернув под себя ногу, и уставилась на Джека, опасливо моргая.

– Я просмотрел сегодня списки. Трех человек из твоего класса я не знаю.

Клер снова удивленно взглянула на Джека, затем подняла руки и с силой хлопнула ими о ручки кресла.

– Ну и? Что ты хочешь сказать?

– Например, кто такая… – Джек сверился с листом бумаги у себя на столе. – …Шантель Уильяме?

– Она секретарь у какого-то оптика. Не помню, какого. А что?

– Секретарь…

– Эта девушка – настоящая находка, она исключительно талантлива, – заявила Клер.

– Как бы там ни было, она не входит в число студентов этого заведения, – спокойно возразил Джек, методично гася восторги правдой жизни. – А значит, строго говоря, не имеет права на…

– Джек, я ушам своим не верю. Мы же три года назад договорились, что, если я хочу взять дополнительных студентов, сверх и помимо обязательных, это на мое усмотрение. Вокруг полно талантливых ребят, лишенных возможностей Зоры Белси. Они не могут позволить себе ни колледж, ни наши летние курсы, и самая радужная их перспектива – армия. Армия, Джек, которая в данный момент воюет. Они не могут…

– Мне прекрасно известны, – перебил Джек, слегка уставший этим утром от читающих ему лекции раздраженных женщин, – проблемы в сфере образования, с которыми сталкиваются в Новой Англии недостаточно обеспеченные молодые люди. Ты знаешь, что я всегда поддерживал твое бескорыстное стремление…

– Джек…

– …разделить свой яркий дар…

– Что ты говоришь, Джек?

– …с теми, кто иначе такой возможности не получит. Но суть в том, что мне задают вопросы о правомерности приема в твой класс лиц, не являющихся студентами колледжа.

– Кто задает? Люди с кафедры?

Джек вздохнул.

– Этих людей немного, Клер. И я отклоняю их вопросы. До сих пор отклонял. Но если Зоре Белси удастся привлечь ненужное внимание к твоей, скажем так, выборочной стратегии, я не уверен, что смогу отклонять их и дальше.

– Это Монти Кипе? Я слышала, он «выразил протест», – едко сказала Клер, изобразив пальцами кавычки (по мнению Джека, лишние), – против работы на кампусе антидискриминационного комитета Белси. Господи, да он тут всего месяц! Значит, он наша новая власть?

Джек вспыхнул. Он мог дергать за ниточки лучших из них, но глубоко личный конфликт был для него неприемлем. Кроме того, он очень уважал способность к лидерству, а Монти Кипе буквально излучал это неотразимое качество. Если бы сам Джек в юности был бойчее на язык и хоть чуть-чуть дружелюбнее (если кто – нибудь хотя бы теоретически мог выпить с ним по пиву), он тоже стал бы общественным деятелем вроде Монти Кипса, или, как покойный отец Джека, сенатором Массачусетса, или, как брат Джека, судьей. Но он был прирожденным пленником одного, университетского, мира. И всегда считался с людьми, которые, подобно Монти Кипсу, сидели сразу на двух стульях.

– Клер, я не могу позволить тебе говорить о наших коллегах таким тоном, это недопустимо. И я не имею права называть имена. Я просто пытаюсь спасти тебя от бессмысленных мытарств в этом колледже.

– Понимаю.

Клер взглянула на свои маленькие загорелые руки. Они дрожали. Ее рябая серо-белая макушка наклонилась к Джеку, – воздушная, подумал он, как перья в птичьем гнезде.

– В университетах… – начал Джек, готовясь произнести превосходную проповедь, но Клер встала.

– Я знаю, Джек, что бывает в университетах, – мрачно сказала она. – Можешь поздравить Зору. Она принята.

4

– Мне нужен домашний, сытный, теплый, фруктовый, зимнийпирог, – объясняла, склоняясь над прилавком, Кики. – Аппетитный на вид.

Ламинированный бейджик на ее груди тыкался в пластиковую витрину, защищавшую товар от чихающих покупателей. У Кики был обеденный перерыв.

– Это для моей подруги, – робко приврала она. После того странного вечера трехнедельной давности с Карлин Кипе она больше не виделась. – Ей нездоровится. Мне нужен простой, домашний пирог, понимаете? Не французский, без вычур.

Кики рассмеялась роскошным смехом в скромном магазинчике. Люди подняли головы от выбираемых ими деликатесов и улыбнулись пустоте, радуясь самой идее радости и едва ли догадываясь о ее причине.

– Вот, видите? – Кики решительно ткнула пальцем в пластик, прямо над открытым взгляду пирогом с золотой каемкой теста и желто-красным липким островком печеных фруктов. – Именно это я и имела в виду.

Через несколько минут Кики уже взбиралась на пригорок, неся пирог в картонной коробке из вторсырья с зеленой бархатной тесьмой. Она решила взять дело в свои руки. Между Кики и Карлин Кипе произошло недоразумение. На третий день после вечеринки кто-то своим ходом доставил на Лангем, 83 донельзя старомодную, высокопарную и явно неамериканскую визитку: Дорогая Кики, с вашей стороны было очень любезно меня навестить. Я хотела бы вернуть визит. Пожалуйста, уведомите меня об удобном для вас времени. Искренне ваша, миссис Кипе.

При нормальных обстоятельствах эта карточка стала бы идеальной мишенью для шуток за утренним столом семьи Белси. Но, когда она пришла, от семьи Белси остались только черепки. Веселье в утреннее меню уже не входило. Да и общие завтраки были в прошлом. Кики ела по дороге на работу, в автобусе, купив бублик и кофе в ирландском магазинчике на углу и мирясь с осуждающими взглядами, которые преследуют крупных женщин, если они едят у всех на виду. Через две недели, обнаружив карточку среди журналов на кухне, Кики почувствовала угрызения совести; какой бы нелепой ни казалась визитка, она предполагала ответ. Кики обсудила бы это с Джеромом, но время было неподходящее. Нужно было подбадривать сына и ни в коем случае не пустить волну, которая помешала бы ему взойти на судно, с такими трудами и тщанием сколоченное его матерью и отплывающее в колледж. За два дня до регистрации в Брауне, проходя мимо комнаты Джерома, Кики увидела, что он кидает вещи в ритуальную кучу на полу, – его обычная прелюдия к сборам. Наконец все ее дети вернулись к учебе. Всех их ждали новые открытия и нехоженые земли, предлагаемые юным душам каждый учебный год. Они начинали заново. Кики завидовала им.

Четыре дня назад она снова нашла визитку на дне своей универсальной, как книга Элис Уолкер из Барнз amp;Нобл [39]39
  Элис Малсениор Уолкер (род. 1944) американская писательница, лауреат Пулитцеровской премии за роман «Цвета пурпура». Барнз Нобл крупнейшая американская сеть книжных магазинов.


[Закрыть], сумки. Сидя в автобусе с карточкой на коленях, она подвергла ее морфологическому разбору: изучила почерк, британский строй фразы, представила себе горничную, домработницу или кто там должен был ее отнести? – подивилась на толщину английской писчей бумаги с логотипом Бонд-стрит [40]40
  Одна из главных торговых улиц в центре Лондона.


[Закрыть]в уголке и царственному наклону синих чернил. В самом деле, нелепее некуда. И все-таки, когда она смотрела в заднее окно автобуса, отыскивая в памяти счастливые мгновения этого долгого, тревожного лета, – мгновения до беды, вставшей в ее горле комом, мешающей ходить по улицам и завтракать с собственной семьей, – ей почему-то упрямо вспоминался тот вечер на крыльце с Карлин Кипе.

Она звонила, три раза. Посылала с запиской Леви.

На записку ей не ответили, а в трубке всегда был он, ее муж, со своими извинениями. Карлин неважно себя чувствует, Карли спит, и, наконец, вчера:

– В настоящее время моя жена не в состоянии принимать гостей.

– Я могу с ней поговорить?

– Будет лучше, если вы оставите сообщение.

Кики дала волю воображению. Для успокоения совести было проще считать, что Карлин Кипе прячут от мира некие темные брачные силы, нежели представить, что она оскорблена грубостью Кики. И вот сегодня Кики освободила два часа в обед, чтобы пойти на Редвуд и найти способ вырвать Карлин из лап Монтегю. И принести пирог – пироги ведь все любят. Она вынула мобильный, проворно пролистала список контактов до Джей_кол– леджи нажала «вызов».

– Да? Привет, мам. Погоди, возьму очки.

Кики услышала, как что-то грохнуло и пролилась вода.

– О нет! Мам, сейчас.

Кики поджала губы – в его голосе чувствовался табак. Но в лоб нападать было нельзя, поскольку в том, что Джером снова закурил, вроде как она сама и виновата. Пришлось напасть косвенно.

– Каждый раз, когда я звоню, Джером, ты только что со сна. Странно, честное слово. Когда бы я ни позвонила, ты еще в постели.

– Прошу тебя, мам, поменьше нотаций. Мне тут несладко.

– Нам всем несладко, детка. Слушай, Джей, – деловито сказала Кики, отложив свой громоздкий южный педагогизм ради ближайшей деликатной задачи, – расскажи в двух словах – там, в Лондоне, отношения миссис Кипе с ее мужем, Монти… они были прохладные, да?

– О чем это ты? – спросил Джером, и Кики ощутила в трубке приглушенный пульс прошлогодней тревоги. – Что там у вас происходит?

– Нет, нет… ничего такого. Просто когда я звоню ей… звоню миссис Кипе… только чтобы узнать, как она… мы ведь соседи…

– Поболтай со мной – ятвой сосед.

– Что?

– Да так. Это из песни [41]41
  Аллюзия на строчку из песни американского хип хоп дуэта OutKast «Неу уа»: «Одолжи мне сахару, я твой сосед».


[Закрыть]. – Джером засмеялся себе под нос. – Извини, мам, я тебя слушаю. Что там про соседей?

– Ну так вот. Я просто хочу ее поприветствовать, но каждый раз, когда я звоню, он словно против, чтобы мы общались. Взаперти он ее держит, что ли… Не знаю, но это странно. Сначала я думала, что она обиделась – знаешь, как легко обидеть таких людей, в этом смысле они хуже белых, – но теперь… даже и не знаю. Что-то тут не так. Я думала, может, ты в курсе?

В трубке послышался вздох.

– Мам, я не думаю, что надо вмешиваться. Если она не подходит к телефону, это еще не значит, что злобный республиканец ее бьет. Слушай, я не хочу возвращаться домой на Рождество и столкнуться на кухне с Викторией, попивающей яичный коктейль. Нельзя ли как – нибудь заглушить в себе добрососедские порывы? Это очень замкнутые люди.

– Да кто их трогает! – воскликнула Кики.

– Ну, конечно, никто! – передразнил ее Джером.

– Не пристаю я к ним, – раздраженно проворчала Кики и посторонилась, давая дорогу женщине с коляской для близнецов. – Просто она мне нравится.Женщина живет рядом и явно нездорова, могу я зайти и узнать, как она? Или это запрещено?

Кики впервые озвучила мотивы своих действий, скрытые даже от нее самой. Вняв им из собственных уст, она вдруг почувствовала, как неточно и убого только что сказанное и как сильно в ней безотчетное желание снова оказаться в обществе Карлин.

– Нет, но… я не понимаю, зачем нам надо с ними дружить?

– У тебя ведь есть друзья, Джером? И у Зоры есть друзья, и Леви практически живет у друзей, и… – Кики дала последней мысли достигнуть пика и сорваться в пустоту. – …мы, черт возьми, знаем, насколько близок со своими друзьями твой отец. А я? Мне что, друзья не положены? У вас есть личная жизнь, а у меня нет?

– Брось, мам, не перегибай палку… Я просто… не думал, что она твоего поля ягода. Это слегка усложняет мне жизнь, вот и все. Но, конечно… ты вправе поступать так, как знаешь.

Взаимное раздражение накрыло их разговор мрачной тенью.

– Мам, – в раскаянии пробормотал Джером, – слушай, здорово, что ты позвонила. Как ты? В порядке?

– Я? Я в порядке.

– Рад это слышать.

– Правда – все хорошо.

– Голос у тебя невеселый.

– Я в полном порядке.

– Так… что же будет? С тобой и… с папой?

В его голосе стояли слезы, он боялся, что ему не скажут правды. Сердиться на него было нельзя, но Кики все-таки почувствовала досаду. Эти дети так упорно добиваются статуса взрослых, даже когда его признание совершенно немыслимо, а случись какая-нибудь петрушка, при которой их взрослость очень пригодилась бы, как они вдруг снова дети.

– О господи, Джей, я не знаю. Честное слово. Я живу, как живется, и все.

– Я люблю тебя, мам, – с чувством сказал Джером. – Ты сдюжишь. Ты сильная черная женщина.

Кики твердили это всю жизнь. Должно быть, ей повезло – многим еще не то говорят. Но факт оставался фактом: эта фраза ей порядком поднадоела.

– О да, конечно. Ты же знаешь, детка, меня голыми руками не возьмешь. Я гнусь, но не ломаюсь.

– Точно, – грустно подтвердил Джером.

– Я тоже люблю тебя, милый. Со мной все хорошо.

– Ты вправе хандрить, – сказал Джером и откашлялся. – Это не криминал.

Мимо с ревом промчалась пожарная машина. Старая, блестящая, латунно-красная, как в детстве Джерома. Мысленно он увидел ее и ее двойников: в конце их улицы, во дворике, стояло шесть таких готовых к старту машин. Ребенком он любил представлять, как в окна дома влезают белые люди и спасают из пламени его семью.

– Хотел бы я быть рядом.

– Детка, но ты же занят. Со мной Леви. Правда, – весело сказала Кики, вытирая навернувшиеся слезы, – он где-то пропадает. Мы ему только стираем, готовим и даем ночлег.

– А я тут утопаю в грязном белье.

Кики помолчала, пытаясь вообразить себе Джерома в эту минуту: на чем он сидит, просторная ли у него комната, где расположено окно и куда оно выходит. Кики скучала по нему. При всей неопытности он был ее союзником. Нельзя иметь любимцев среди своих детей, но можно иметь союзников.

– И Зора со мной. Я в порядке.

– Я тебя умоляю – Зора! Да ты тонуть будешь, она не почешется.

– Нет, Джером, это неправда. Она просто злится на меня, это нормально.

– Ты явно не тот человек, на которого ей надо злиться.

– Джером, учись себе спокойно и не волнуйся обо мне. Я гнусь, но не ломаюсь.

– Аминь! – заключил Джером, по шутливой семейной традиции подражая южному выговору своих предков, и Кики, смеясь, откликнулась: Аминь!

И тут же он все испортил, сказав с невероятной серьезностью:

– Мам, храни тебя Бог.

– Детка, ну что ты, в самом деле…

– Просто прими благословение, ладно? Это не заразно. Ну я побежал, опаздываю на лекцию.

Кики захлопнула телефон и втиснула его в карман джинсов, в миллиметровый зазор между тканью и телом. Она уже шла по Редвуд Авеню. Во время разговора пакет с пирогом висел у нее на запястье, и Кики теперь обнаружила, что пирог опасно кренится в коробке. Она выбросила пакет и взяла пирог в обе руки, не давая ему елозить. В дверь Кики позвонила тыльной стороной запястья. Ей открыла черная девушка с тряпкой в руке, едва говорившая по-английски и сообщившая, что миссис Кипе «в библетеке». Ни спросить, кстати ли ее приход, ни предъявить пирог Кики не успела – девушка мигом провела ее по коридору к распахнутой двери и пригласила в белую комнату с книжными стеллажами от пола до потолка. У единственной свободной от полок стены стояло блестящее черное пианино. На полу, на вылинявшем ковре из воловьей шкуры, как фишки домино, змеились сотни книг, положенные страницами вниз и корешками вверх. Среди них, на краешке белого коленкорового викторианского кресла, сидела миссис Кипе. Она наклонилась вперед, держа голову в ладонях.

– Привет, Карлин.

Карлин взглянула на Кики и слабо улыбнулась.

– Извините, если я в неурочное время.

– Ну что вы, дорогая. Время скорее скучное, чем неурочное. Похоже, я взвалила на себя непосильную ношу. Пожалуйста, миссис Белси, садитесь.

Второго кресла в комнате не было, и Кики села на скамейку у пианино, гадая, что случилось с договоренностью называть друг друга по именам.

– Вот, расставляю по алфавиту, – пробурчала миссис Кипе. – Думала, за несколько часов управлюсь. Это сюрприз для Монти – он любит, когда книги стоят по порядку. Однако я тут с восьми утра и до сих пор не разделалась с «В».

– Надо же. – Кики подняла книгу и непонятно зачем перевернула ее в руках. – Признаюсь, мы никогда так не делаем. Это Золушкин труд.

– Да, вы правы.

– Карлин, я принесла вам это в знак того, что…

– Вы не видите книг на «Б» или «В»?

Кики поставила пирог рядом с собой и склонилась над полом.

– О-ей, Андерсон – вон он Андерсон.

– О, нет. Пожалуй, мы заслужили перерыв и чашку чая, – сказала Карлин, как будто Кики помогала ей с утра.

– Прекрасная идея, потому что я как раз принесла пирог. Скромный, но вкусный.

Однако Карлин Кипе не улыбнулась. Стало ясно, что она и впрямь задета и больше не намерена это скрывать.

– Уверяю вас, это лишнее. Я совершенно не предполагала…

– Нет, в том-то и дело, что вы предполагали, – возразила Кики, привставая с места. – И с моей стороны было страшно невежливо не ответить на ваше трогательное письмо. Все так перепуталось, и…

– Я понимаю, ваш сын, возможно, чувствует…

– Нет, просто нелепое стечение обстоятельств– как бы там ни было, он уже в колледже. Джером – он решил вернуться. И теперь я не вижу, почему бы нам не стать друзьями. Мне бы хотелось этого. Если вы по-прежнему не против, – сказала Кики, чувствуя себя глупой школьницей. Для нее это было в новинку. Дружба с женщинами долгие годы ничего не значила для Кики. Будучи своему лучшему другу женой, она и думать о ней не думала.

Хозяйка дома бесстрастно улыбнулась.

– Конечно, я только за.

– Прекрасно. Жизнь слишком коротка, чтобы… – начала было Кики, но Карлин уже кивала.

– Абсолютно с вами согласна. Ужасно коротка. Клотильда!

– Прошу прощения?

– Это я не вам, дорогая. Клотильда!

Вошла девушка, открывшая Кики дверь.

– Клотильда, принеси нам сюда чаю, пожалуйста. У миссис Белси с собой пирог, его нужно порезать. Я пирог не буду. – Кики попыталась возразить, но Карлин покачала головой. – В последнее время я не могу заставить себя съесть что-нибудь до трех часов дня. Я попробую его, но позже, а вы угощайтесь сейчас. Рада снова вас видеть. Как вы?

– Я? В порядке. А вы?

– Я, как со мной иногда бывает, несколько дней не вставала. Смотрела телевизор. Длинное документальное кино – серию передач – о Линкольне. С разными теориями его смерти, заговора против него и так далее.

– Мне жаль, что вам нездоровится, – сказала Кики, смущенно отводя взгляд при мысли о собственных теориях заговора.

– Пустяки. Так вот, кино очень хорошее. Как оказалось, не стоит верить россказням об американском телевидении – во всяком случае, не все из них верны.

– Каким россказням? – спросила, принужденно улыбаясь, Кики. Ответ был ей известен и угнетал ее, но то, что он ее угнетает, угнетало ее еще больше.

Карлин пожала плечами, слабо, не вполне владея своим телом.

– Боюсь, в Англии мы склонны считать, что это чудовищный бред.

– Так и есть. Бреда там достаточно. Наше телевидение выдающимся не назовешь.

– Впечатление такое, что оно жует ту же жвачку изо дня в день. Я не очень-то в него вникаю – оно слишком быстрое: дыр-дыр-дыр, какая-то вечная истерия. Но Монти говорит, что даже Четвертому Каналу далеко до либерализма PBS ^{21} . Он терпеть PBS не может. Смотрит с зубовным скрежетом, как там пропагандируют стандартные либеральные идеи и делают вид, что это благо для меньшинств. Он это все ненавидит. Вы знали, например, что большинство доноров живут в Бостоне? По мнению Монти, такие факты говорят сами за себя. И все-таки кино про Линкольна было замечательное.

– Так оно было по PBS? – спросила Кики подавленно. Приклеенная улыбка сползла с ее лица.

Карлин подняла руку к брови.

– Да. Я разве не сказала? По PBS. Отличное кино.

Их разговор топтался на месте, теплый ток, бежавший между ними три недели назад, исчез. Кики гадала, насколько она опоздала со своими извинениями. Словно в ответ на ее немой вопрос, Карлин откинулась в кресле и опустила ладонь на глаза. Страдальческий ропот ниже ее обычного голоса вырвался из ее уст.

– Карлин, дорогуша, что с вами?

Кики собралась было встать, но Карлин замахала на нее другой рукой.

– Пустяки, сейчас пройдет.

В напряженном ожидании Кики замерла на краешке стула, переводя взгляд на дверь и обратно на Карлин.

– Вы уверены, что вам не нужно ничего из…

– А скажите, – медленно произнесла Карлин, убирая ладонь от лица, – вы тоже волновались, что они опять могут встретиться? Джером и моя Ви?

– Волновалась? Нет. – Кики небрежно рассмеялась. – Не особенно.

– Волновались, я знаю. Как и я. Я была так рада, когда узнала, что на вечеринке Джером ее избегал. Глупо, но я совсем не хотела, чтобы они снова встретились. С чего бы это?

– Ну… – Кики уткнулась в пол, подбирая уклончивый ответ, но, взглянув в серьезные глаза Карлин, обнаружила, что опять говорит правду. – Я со своей стороны опасалась, что Джером все примет слишком близко к сердцу. Он ужасно неопытен. А Ви такая красавица, я никогда ему не говорила, но она птица не его полета. Абсолютно не его. Девчонка – отпад, как сказал бы мой младший. – Кики посмеялась и перестала, видя, что Карлин следит за ее словами так, словно это вопрос жизни и смерти. – Джером всегда высоко метил. Но суть в том, что все связанное с Ви кажется мне землей разбитых надежд. Разбитых вдребезги, так что не скоро склеишь. Между тем, этот учебный год очень важен для Джея. На нее только взглянешь, и сразу ясно, что она огненный знак, – сказала Кики, ища прибежища в системе символов, которая никогда ее не подводила. – А Джером – водный. Он Скорпион, как и я. Типичный Скорпион.

Кики спросила, кто Ви по гороскопу, и с удовольствием убедилась, что угадала. Астрологический поворот беседы, по-видимому, обескуражил Карлин Кипе.

– Таким образом, Ви может его сжечь, – рассуждала она, пытаясь расшифровать слова Кики. – А он может ее погасить. Затормозить ее… да, да, это точно.

Кики почувствовала себя задетой.

– Я не знаю… конечно, любая мать это скажет, но у меня очень умный сын, в интеллектуальном плане я все время за ним тянусь. В нем есть искра, Говард наверняка считает его самым талантливым в семье. Видит Бог, Зора упорно трудится, но Джером…

– Вы меня не так поняли. Яведь имела возможность за ним наблюдать. Он кроме Ви ничего вокруг не видел, вздохнуть ей не давал. Это было похоже на манию. Если уж ваш сын возьмет что-то в голову, он не отступится. Мой муж такой же, поэтому мне известна эта черта. Джером отъявленный максималист.

Кики улыбнулась. Это-то ей и нравилось в Карлин: она прекрасно выражала мысли – прямо и в точку.

– Да, я понимаю. Все или ничего. Честно говоря, все мои дети из такого теста. Втемяшат себе что-нибудь – и хоть ты тресни. Влияние отца. Упрямые до безобразия.

– Особенно ярыми максималистами мужчины бывают в отношении красивых женщин, – продолжала Карлин, неторопливо следуя собственной, скрытой от Кики мысли. – И если они не могут заполучить их, они чувствуют гнев и ожесточение. Это заполняет все их существо. Я такой женщиной не была. И хорошо. Раньше я об этом жалела, а теперь вижу, что тем самым освободила Монти для других задач.

Ну что на такое ответишь? Кики порылась в сумке в поисках бальзама для губ.

– Странный угол зрения, – сказала она.

– Да? Я догадывалась, что это кривая мысль. Я никогда не была феминисткой. Вы выразились бы лучше.

– Нет, просто… тут важно, что хочет каждый, – сказала Кики, накладывая на губы слой вязкого, бесцветного вещества. – И насколько каждый может дать другому реализоваться.