Текст книги "Гуманная пуля"

Автор книги: Захар Оскотский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вслед за генетикой настал черед физиологии. В конце июня – начале июля 1950 года грянула объединенная сессия Академии Наук и Академии Медицинских Наук СССР, получившая название "павловской", потому что в этой отрасли на роль непогрешимого отечественного классика был назна– чен И.П.Павлов. Сталинский режим рассчитался с Иваном Павловым после его смерти. Рассчитался подлейшим образом. Имя великого ученого-гума– ниста сделали жупелом, знаменем мракобесия и погрома науки.

К "реакционным лжеавторитетам" отнесли крупнейших зарубежных уче– ных в области физиологии и неврологии. Главным обвиняемым оказался академик Леон Абгарович Орбели, любимый ученик Павлова. Лидером "про– грессивного", истинно "павловского" направления в советской науке стал некто К.Быков, которого еще в двадцатые годы Павлов изгнал из своего института за фальсификацию результатов экспериментов.

В итоге "павловской" сессии были выброшены с работы многие выдаю– щиеся ученые, пресечены исследования на ряде важнейших направлений. Началась вакханалия в смежных науках. Примитивно понятое учение об условных рефлексах стало насаждаться в психологии и психиатрии, став преградой их нормальному развитию. Огромен был ущерб, нанесенный практике медицины и воспитания. Повсюду требовалось лечить и учить "по Павлову". Обвинения в "антипавловских методах", равносильные об– винениям во вредительстве, стали для интриганов и доносчиков надеж– нейшим способом сведения счетов с неугодными им специалистами.

Ни о каком сопротивлении со стороны науки, ни о каких попытках го– нимых ученых защитить хотя бы свое достоинство, разумеется, и речи быть не могло. Но сталинский режим, втянувшийся после войны в упои– тельный процесс «истребления наук» (прямо по Салтыкову-Щедрину), сам очень быстро стал ощущать некие пределы, заходить за которые было опасно, ибо означало военный и хозяйственный крах государства.

В июне 1951 года прошло всесоюзное совещание по теории химического строения. На роль непогрешимого отечественного классика был назначен скончавшийся аж в 1886 году А.М.Бутлеров (действительно, великий хи– мик и оригинальный человек, увлекавшийся, между прочим, модным в его время спиритизмом, что в советских его биографиях, разумеется, стро– жайше замалчивалось). Вредоносной теорией, "порождением растленной англо-американской империалистической буржуазии", была объявлена тео– рия резонанса химических связей Лайнуса Полинга (известного амери– канского ученого и борца за мир, дважды лауреата Нобелевской премии, впоследствии иностранного члена Академии Наук СССР и большого друга Советского Союза).

Но за словесными громовыми раскатами, клеймившими отечественных "паулингистов-ингольдистов" (по аналогии с "вейсманистами-морганиста– ми"), конкретных оргвыводов последовало на удивление немного. Претен– дентов на роль химического Лысенко, таких как Челинцев, откровенно жаждавших крови, окоротили. От "паулингистов-ингольдистов" приняли покаяние, и широкие репрессии против химиков не начались. Власть во– время спохватилась: разгромить химическую науку означало подорвать все народное хозяйство и всю оборону.

Еще любопытней обернулось дело в физике. Там с начала тридцатых годов шла ожесточенная борьба против "физического идеализма", то есть квантовой механики и теории относительности. Действительно, новая фи– зика своими огромными успехами противоречила примитивно сформулиро– ванным положениям диалектического материализма. И в 1947 году на грандиозном "философском совещании" сам главный сталинский идеолог Жданов дал указание громить "физический идеализм", то есть современ– ную физику и всех, кто в ней работает и ее пропагандирует.

Была создана специальная полузакрытая комиссия, готовившая на 1949 год всесоюзное совещание физиков по образцу лысенковской сессии Ака– демии сельхознаук 1948 года. Энергично тасовали покойников, подбирая отечественного классика физики. Кажется, собирались остановиться на кандидатуре скончавшегося в 1912 году П.Н.Лебедева, первооткрывателя давления света, явления достаточно материалистического, чтобы быть понятным даже сталинским идеологам. В спешном порядке выпустили том его сочинений (для надергиванья цитат).

Лжеучеными, агентами американского империализма собирались объ– явить, конечно, Эйнштейна, Бора и далее по списку всех видных зару– бежных физиков. Тут затруднений не возникало, так же, как и с канди– датурами жертв из числа физиков отечественных. Выбор был большой.

Однако, разгромное совещание не состоялось. Академик А.П.Александ– ров уже в конце 80-х, в перестроечные годы, слегка по-видимому пре– увеличивая свою былую храбрость, вспоминал:

"Меня вызвали в ЦК партии и завели разговор, что кванто-

вая теория, теория относительности – все это ерунда. Но я

им сказал очень просто: "Сама атомная бомба демонстрирует

такое превращение вещества и энергии, которое следует из

этих новых теорий и ни из чего другого. Поэтому, если от

них отказаться, то надо отказаться и от бомбы. Пожалуйста:

отказывайтесь от квантовой механики и делайте бомбу сами,

как хотите". Вернулся. Рассказал Курчатову. Он сказал: "Не

беспокойтесь". И нас действительно по этому поводу больше

не беспокоили. Но притча такая ходила, что физики отбились

от своей лысенковщины атомной бомбой".

Судя по воспоминаниям других участников событий, отвести занесен– ный топор удалось далеко не так легко, как об этом повествует Алек– сандров, и кроме Игоря Васильевича Курчатова, возглавлявшего совет– ский атомный проект, огромную роль в спасении физики сыграл и тогдаш– ний президент Академии Наук СССР, родной брат Николая Вавилова, замо– ренного голодом в тюрьме, Сергей Иванович Вавилов – одна из трагич– нейших фигур даже на фоне всей нашей трагической истории.

Вынуждаемый на каждом шагу писать и говорить не то, что он думает, повторять все ритуальные восхваления Сталину, публично поздравлять и обнимать Трофима Лысенко, убийцу своего брата, вынуждаемый идти на унизительные уступки, зачастую быть беспомощным свидетелем уничтоже– ния и ученых, и целых научных направлений, Сергей Вавилов (в чем он признавался только самым близким сотрудникам) в этих безумных услови– ях делал главное дело своей жизни: спасал советскую физику и вообще все то, что в нашей науке еще можно было спасти. Когда в 1951 году он скончался за своим рабочим столом, врачи, производившие вскрытие, бы– ли потрясены: на сердце его было девять рубцов от перенесенных ин– фарктов. Он жил, постоянно подавляя и скрывая свою сердечную боль.

Да, сталинщина ощутила пределы, у которых следует остановиться. Ведь даже кибернетику, утверждавшую наличие объективных законов уп– равления и тем самым посягавшую на святая святых – божественность вождя, кибернетику, оплеванную и проклятую с такой яростью, какая, кажется, и генетике не доставалась ("буржуазная лженаука", "служанка мракобесия", "продажная девка империализма"), в отличие от генетики, тут же, не переставая проклинать, явочным порядком и р а з р е ш и– л и. Слишком она была нужна для военных целей.

Труды Винера и других западных кибернетиков, конечно, оставались под запретом, ссылаться на них было бы самоубийством, но позволялось, тайком питаясь крохами зарубежной информации и мучительно изобретая давно изобретенные "велосипеды", создавать компьютеры под именем электронно-счетных машин. (Всё материалистично, это просто такие ма– шины, вроде особых арифмометров!) В 1950 году под руководством акаде– мика Лебедева была создана МЭСМ – малая электронно-счетная машина, первый советский компьютер, примитивный даже по тем временам. Но в 1952 – 1953 годах появились уже большие машины – БЭСМ Лебедева и "Стрела" Базилевского – с гораздо более широкими возможностями.

И ведь не только разгром науки остановился у рубежей, за которыми начинались оборонные отрасли. Превозмогая себя, режим демонстрировал своеобразную терпимость (немыслимую в нацистской Германии, достаточно вспомнить судьбу Фрица Габера) и к конкретным ученым. Тем, кто выжил в заключении и трудом "искупил вину" – Туполеву, Королеву, множеству других, – милостиво "прощалась" былая судимость по 58-й статье. Их награждали орденами и сталинскими премиями, их выбирали (назначали) в депутаты. Авиаконструкторам Лавочкину и Гуревичу, не говоря уже о многочисленных атомных физиках, в самые лютые годы борьбы с космопо– литизмом "прощалось" еврейское происхождение.

"Прощались" немыслимые анкетные язвы, за которые простому человеку уж точно не сносить бы головы. Например, у Юлия Харитона отец был бе– логвардейским журналистом, а потом – эмигрантским журналистом в Риге. После присоединения Латвии к Советскому Союзу в 1940 году отца сосла– ли в Сибирь, где он вскоре погиб. И все это не помешало сыну стать крупнейшим физиком-атомщиком, более того, одним из руководителей соз– дания ядерного оружия.

Предполагалось, что в благодарность за такую терпимость, за огром– ные – в голодной и нищей стране – оклады, за саму возможность зани– маться любимым делом, ученые будут работать с предельной активностью и обгонят супостата.

Да что ни говори, и атмосфера "холодной войны", оглушительные про– пагандистские крики об американском империализме, о поджигателях но– вого мирового пожара, действовали до поры до времени даже на рацио– нально мыслящих ученых. Слишком страшны были жертвы и разрушения, причиненные недавним нацистским нашествием. Новая, еще более страшная атомная угроза воспринималась всерьез. Казалось, опять, как в тупо– левской "шарашке" 1940 года, возникает ситуация, когда приходится за– крывать глаза на безумие правящего режима и, не щадя себя, трудиться для спасения страны.

Рассказывают, что Петр Капица по моральным соображениям уклонился от участия в создании атомной бомбы. То был единственный случай, и даже Капице, при всех громадных заслугах (по его методу и под его ру– ководством в войну производили кислород для промышленности) такой де– марш мог стоить жизни. Капицу изгнали со всех должностей, но не арес– товали. Он принадлежал к тем считанным людям, к которым Сталин испы– тывал нечто вроде уважения и которых не убивал даже за непослушание.

Но вот – противоположный и более характерный пример: известный фи– зик-теоретик Игорь Тамм. В пламени Большого террора сгинули его млад– ший брат и множество друзей, сам он в 1937-м чудом избежал ареста. Но после войны Тамм переживал, как тяжелейший удар, то, что его – то ли из-за репрессированных родственников, то ли из-за немецких предков – не привлекли к созданию атомного оружия. Он писал Жданову, от которо– го исходил запрет. Он убеждал главного сталинского идеолога, фанатич– ного изувера: "Вся моя деятельность дает мне право считать себя пол– ноценным участником социалистического строительства. Прошу вас разо– браться и устранить тягостное недоразумение".

Один из биографов Тамма объясняет его настойчивость (далеко не бе– зопасную!) убежденностью ученого в том, что разработка советского ядерного оружия необходима для мирового равновесия. Вот, мол, ради какой высокой цели он по собственной воле стремился в сверхсекретную зону за колючей проволокой, под круглосуточный надзор, под запрет об– щения даже с близкими, оставшимися вне зоны. Все может быть. Нам, полвека спустя, судить трудно.

После смерти Жданова в 1948 году Тамма, наконец, привлекли к рабо– там. Уже по термоядерной бомбе. В теоретическую группу, которую ему поручили создать, он включил своего аспиранта Андрея Сахарова.

Словосочетание «гонка вооружений» не Сталин придумал, но оно уди– вительно соответствовало его образу мыслей и лексикону. Когда-то подстегивавший (это уж его собственное выражение) индустриализацию и коллективизацию, он с началом «холодной войны» стал подстегивать на– учно-технический прогресс.

Об атомном отставании СССР от США в 1945 – 1949 годах знали все. Хотя бы потому, что газеты и радио то и дело повторяли слова Молото– ва: "Будет и у нас атомная бомба!" Многие знали, что есть еще одно отставание, о котором газеты не пишут – отставание в электронике. Что отставали и прежде, хотя, может быть, в меньшей степени. Что в 1941 году наши специалисты на немногочисленных отечественных радиолокаци– онных станциях действовали успешно, особенно под Ленинградом (напри– мер, не позволили немцам уничтожить внезапными ударами с воздуха ско– пившийся в Кронштадте Балтийский флот). Но в ходе войны для развития сложнейшей радиоэлектронной отрасли не было возможностей.

Вот и объяснение – война виновата. В войну выручали западные союз– ники, поставлявшие, хоть и в небольшом количестве, современные РЛС. А с примитивностью радиотехнического и приборного оборудования наших самолетов приходилось просто мириться. В конце концов, для того, что– бы разгромить нацистскую Германию на земле и в воздухе, и такого уровня хватило.

И лишь немногие из тех, кто знал о нашем электронном отставании от американцев, с быстротой наваждения обернувшихся из союзников во вра– гов, понимали, что отставание это – пострашней атомного, и что не только и не столько война здесь причиною. Что звенит тревожный звонок для всего режима.

Ни авиация, ни ракетная техника, ни ядерные вооружения, ничто не развивалось в ХХ веке с такой стремительностью, как радиоэлектроника. В России и в Советском Союзе научно-технический прогресс зависел прежде всего от талантливых одиночек, от групп и коллективов едино– мышленников, преодолевающих своей энергией сопротивление бюрократи– ческого режима. Но электроника с невероятным темпом изменений самих ее основ (уменьшение радиоламп от размеров обычной осветительной лам– почки до наперстка – горошины – спичечной головки, появление транзис– торов, микросхем и т.д.) потребовала такой непрерывной и все ускоряю– щейся смены технологий и оборудования, такой немыслимой в других от– раслях и все возрастающей точности, чистоты, массовости производства, что решающей оказалась не столько способность талантливых людей вы– двигать новые идеи, сколько способность в с е й промышленности мол– ниеносно реагировать на возникающие новшества и перестраиваться.

Тоталитарный режим, где любой "вопрос" должен проползти снизу вверх и сверху вниз по иерархической лестнице с обязательным согласо– ванием и утверждением на каждой из ступенек, тем более режим сталин– ского социализма, планирующий "от достигнутого" на пятилетки, семи– летки и даже двадцатилетия вперед, тем более в острой его форме – с репрессиями и нагнетанием страха, подавляющего инициативу, – такой режим, конечно, был обречен плестись в хвосте, отставая все больше и больше.

Но в 1946 году со всей ясностью это понимали немногие. Самому Ста– лину тогда казалось, что преодолеть кричащее и наиболее опасное от– ставание – в авиационной электронике – можно испытанными средствами: репрессиями и подстегиванием.

Начали, конечно, с репрессий. Первым делом арестовали, выбили на допросах признания во вредительстве и посадили наркома авиапромышлен– ности Шахурина (талантливейшего организатора, проведшего отрасль сквозь всю войну) и главкома ВВС маршала Новикова. Один из основных пунктов обвинения: выпускали и принимали самолеты с отсталым против американского оборудованием.

А затем началось подстегивание. Сталин принял решение, подобного которому не бывало в истории науки и техники. На наших дальневосточ– ных аэродромах в 1944 – 1945 годах совершили вынужденную посадку три новейших американских стратегических бомбардировщика В-29 "Суперфорт– ресс" – "Летающая сверхкрепость", подбитые во время налетов на Японию (с таких же четырехмоторных гигантов были сброшены и первые атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки). Советский Союз в то время с Японией еще не воевал, и, согласно международным правилам, самолеты интерни– ровались. Летчиков подобру-поздорову отправили в Штаты, а "сверхкре– пости" не вернули даже после войны, несмотря на недовольство амери– канцев. И Сталин отдал приказ: скопировать "Суперфортресс" в точнос– ти, один к одному!

А.Н.Туполев, в ту пору уже "вольный", брался создать самолет луч– ше, чем у американцев, и несомненно создал бы. Но – именно самолет. Дело же заключалось в том, чтобы воспроизвести всю электронику, кото– рой буквально был начинен гигантский бомбардировщик. Уровень ее в 1946 году казался нашим специалистам фантастическим: сложнейшая нави– гационная система, вычислители, автоматы координат. "Суперфортресс" имел в разных точках 30-метрового фюзеляжа пять установок крупнокали– берных пулеметов, обращенных в разные стороны: две сверху, две снизу, одну в самом хвосте. И стрелок каждой установки с помощью радиолока– ционных прицелов и дистанционного управления мог при необходимости вести огонь по атакующим истребителям из любой другой установки и да– же сразу из нескольких.

Воспроизводство В-29 стало второй по важности проблемой после атомной. (И даже равнозначной: без бомбардировщика-носителя и бомба оказалась бы ни к чему). Работы захватили чуть не все научные органи– зации страны и множество заводов. В условиях непрерывного подстегива– ния, то есть жуткой гонки под постоянной угрозой репрессий за малей– шую задержку или ошибку, громадный самолет разобрали вначале на от– дельные агрегаты и блоки, которые после тщательного изучения разобра– ли на узлы, а те, после их изучения, – на отдельные элементы вплоть до радиоламп, резисторов, конденсаторов, винтиков и заклепок. В об– ратном порядке воспроизводили, собирали, состыковывали, испытывали. И в июле 1947 года первый скопированный бомбардировщик под названием Ту-4 отправился в первый полет.

Участники этой эпопеи впоследствии писали, что воспроизводство "Суперфортресса" вызвало настоящую революцию в нашей науке и технике, и были правы. Возникли новые научные направления, возникли целые но– вые отрасли промышленности. Хотя, если вдуматься, "революция" означа– ла лишь то, что некоторые области электроники ценой неимоверных уси– лий были в 1947 году подогнаны к американскому уровню 1942 года, ко– гда создавался "Суперфортресс". Причем серийное производство, начав– шееся в 1948 – 1949 годах, по уровню технологий и по масштабам все равно уступало американскому 1943 – 1945 годов (В-29 выпускался тыся– чами, Ту-4 – сотнями).

Казалось, к концу жизни Сталин добился полного успеха: замордован– ная, затоптанная научно-техническая интеллигенция быстро и четко вы– полняла все, что он приказывал. В 1949 году, всего через четыре года после американской атомной бомбы, взорвалась первая советская, ее повторявшая. Конечно, помогла разведка, вернее, некоторые американ– ские физики, пацифисты и друзья Советского Союза, передавшие многие секреты ядерной технологии. Но наши ученые не были простыми копиров– щиками. Ситуация в атомной отрасли складывалась по-иному, чем в электронике. Проблемы здесь все же более локальны, технические реше– ния так быстро не устаревают, серийность изделий несравнима, а кон– центрация талантов и степень мобилизации государственных ресурсов оказались просто невиданными. И почти одновременно с бомбой-копией была готова более совершенная, оригинальной конструкции. А первую транспортабельную термоядерную бомбу Советский Союз испытал даже раньше, чем США (в августе 1953 года, уже после смерти Сталина, но создана-то она была при нем).

Советские реактивные истребители МиГ-15 и МиГ-17 с английскими двигателями, усовершенствованными В.Климовым, были ничуть не хуже, если не лучше американских "сейбров", что показала война в Корее. Вы– пущенный в 1952 году бомбардировщик средней дальности Ту-16 с оте– чественными, в то время самыми мощными в мире двигателями Микулина, превосходил громоздкий В-47 "Стратоджет". И Туполев уже создавал сверхдальний турбовинтовой гигант, способный через полюс достичь са– мого сердца надменной Америки.

Сплошные успехи. А если отставание в электронике и кибернетике (тьфу-тьфу, в электронно-счетном машиностроении!) сохранялось и даже нарастало, то, значит, надо было всего лишь кого-то еще посадить, а прочих лентяев сильней подстегнуть, – и все будет в порядке.

Сплошные успехи… И до сих пор не дают они покоя современным ста– линистам, повторяющим оброненную Черчиллем фразу ("Слышите, слышите, сам Черчилль признал!") о том, что Сталин принял Россию с деревянной сохой, а оставил с водородной бомбой.

Не будем оценивать лукавую двусмысленность черчиллевских слов. Не станем и слишком углубляться в социально-экономические проблемы. (Во время НЭПа, когда Сталин "принял" Россию, крестьянство, получившее землю от революции и избавленное наконец от продразверстки и прочих безумств "военного коммунизма", с деревянной ли сохой, с железным ли плугом производило столько продовольствия, что и само было сыто, и рабочие в городах питались так, как никогда прежде и никогда после в нашей истории. А в 1953-м, после бедствий коллективизации и войны, страна жила в нищете и голоде. У Гитлера были "пушки вместо масла", у Сталина – такое ограбление собственного народа, какое и нацистам не снилось. Полное уничтожение "сохи" ради "водородной бомбы".)

Взглянем только с точки зрения нашей темы. Сталин не решил задачу разделения двуединой природы научно-технического прогресса успешнее, чем Гитлер. Сталин повторил – своими средствами – гитлеровское реше– ние "научного вопроса", и хотя добился на первый взгляд лучших ре– зультатов, чем его нацистский друг-соперник, выигрыш этот был обре– ченно недолгим.

Моральные факторы, способствовавшие сталинскому успеху, такие как патриотизм наших ученых и последние остатки веры в социализм, стреми– тельно вырабатывались, исчерпывались. Даже сама способность к твор– ческой работе могла иссякнуть вместе с поколением тех, кто пришел в науку в двадцатые-тридцатые годы, увлеченный самой наукой. На смену им, подавляемым, выбиваемым, все больше являлось такой молодежи, которая со студенческой скамьи, по свидетельству М.Г. Ярошевского, "нравственно растлевалась". Чтобы делать карьеру, защищать диссерта– ции и т.д., приходилось прежде всего "манипулировать набором ритуаль– ных слов", причем никого уже не интересовала убежденность в их пра– воте.

Даже постоянный и сильнейший сталинский стимул – страх – исчерпы– вал свои ресурсы, ибо стал чрезмерным. В условиях, когда ни талантом, ни трудом, ни рабской преданностью человек не может защититься от постоянной угрозы внезапного, бессмысленного уничтожения, страх по– давляет не только инициативу, но даже инстинкт самосохранения, пара– лизует безысходностью.

Вспомним: вся прибавочная стоимость создается только интеллектом, а именно интеллект, как злейшего врага правящего безумия, на сталин– ском закате душили с такой методичностью, какой не бывало, кажется, и в хаосе Большого террора. Отсюда – омертвение всех отраслей науки и техники, не связанных с военным производством, то есть тех отраслей, которые в реальности кормят, одевают, обогревают и лечат народ.

Вспомним еще раз: процесс познания обусловлен фундаментальными свойствами самой материи. Поэтому режим, который не обеспечивает для своей страны постоянного движения курсом научно-технического прогрес– са – по траектории гуманной пули, с ее нарастающим ускорением, – яв– ляется противоестественным. Он вступает в конфликт с самими законами природы и обречен измениться или погибнуть. Если же он упорствует в своем самосохранении, то погибает страна.

И похоже, в начале пятидесятых гибельная участь не просто ожидала Советский Союз, но прямо планировалась для него Сталиным, ощущавшим, как неумолимо приближается и сгущается тень его собственной смерти. Последние силы народа выжимались для того, чтоб обеспечить еще один виток перевооружения, тоже последний, на который была способна истя– заемая наука, термоядерный, а затем – развязать последнюю войну. Уже не ради завоевания всемирного господства, но только для того, чтоб ненасытный человеконенавистник, уничтоживший при жизни десятки милли– онов людей, смог, умирая, утащить за собой в небытие сразу сотни мил– лионов. (Опубликованные в самое последнее время свидетельства показы– вают: это больше, чем предположение. См. А.Фурсенко "Конец эры Стали– на", "Звезда", N12, 1999.)

Смерть Сталина не только спасла страну от термоядерного самосожже– ния, она (вот пример диалектики, столь любимой нашими «вождями»!) продлила жизнь и самому сталинскому социализму. Разумеется, в изме– ненной и смягченной форме. Одновременно подтвердилась вечная, горькая истина: в России слишком многое зависит от одного человека – правите– ля. Его воля (или ее отсутствие), особенности характера, чувство ре– альности или степень безумия определяют для всего народа условия жиз– ни, да и просто жизнь и смерть.

В начале марта 1953 года вся репрессивная машина сталинизма, пре– восходно отлаженная на перемалывание миллионов жизней, была на полном ходу. Бесчисленные палачи в мундирах и пиджаках энергично манипулиро– вали в неприступных кабинетах рычагами управления. Адский механизм был заведен и рассчитан на вечность, он казался сверхъестественным. Но вот произошло самое естественное событие: одного тщедушного ста– ричка, одного-единственного, давно больного, утратившего всякую аде– кватность, добил очередной инсульт. И сразу окровавленные шестеренки завертелись вхолостую, а затем и вовсе остановились.

Не только мгновенно прекратились аресты. В течение буквально одно– го-двух месяцев после смерти "величайшего гения всех времен и наро– дов" были остановлены грандиозно-абсурдные предприятия ГУЛАГа, бес– смысленно губившие тысячи заключенных, – строительство железной доро– ги сквозь тайгу и тундру к устью Енисея и проходка туннеля под Татар– ским проливом с материка на остров Сахалин. На верфях Ленинграда, Ни– колаева, Молотовска, где днем и ночью кипели работы по постройке крупнейших в мире линейных крейсеров типа "Сталинград", сразу насту– пила тишина, сменившаяся уже в мае новым оживлением: почти готовые корпуса броненосных гигантов, любимых "вождем", но нелепых в атом– ный век, принялись энергично разделывать на металлолом.

Преданнейшие, раболепные помощники безумного "хозяина", оставшись без него, внезапно продемонстрировали удивительное здравомыслие. Сен– тябрьский пленум 1953 года, облегчивший положение крестьянства, до– клад Хрущева о культе личности на Двадцатом съезде, кампания массовой реабилитации, освобождение из лагерей миллионов невинных стали его логическими следствиями.

Разрушив изваяния своего основателя, усатого идола в фуражке и са– погах, режим отчаянно стремился к спасительной реальности и с неиз– бежностью обнаружил, что туда ведет один-единственный путь. Много пи– сали о том, как в пятидесятые годы средства пропаганды с помощью ли– тературы и кино пытались заменить отвергнутый культ "плохого" Сталина культом "хорошего" Ленина и героев Революции и Гражданской войны. По– чему-то никто не вспоминает, что в те лучшие годы "хрущевской оттепе– ли" в стране фактически установился другой культ, по-настоящему живой и продуктивный, – подлинный культ науки.

Научно-популярная литература по всем отраслям знаний издавалась в таких количествах, которые сейчас кажутся невероятными. В любом книж– ном магазине и даже в любом киоске "Союзпечати" полки были заставлены книгами и брошюрами, в доступной форме рассказывавшими о жизни атмос– феры и океанских глубин, о строении атома и строении земной коры, о реактивной авиации и радиолокации, о пластмассах и синтетических во– локнах, о микробиологии и антибиотиках. И все это раскупалось!

На новорожденном телевидении научно-популярные фильмы и передачи, талантливые и яркие, созданные, несомненно, увлеченными людьми, зани– мали половину времени. Достижения наших ученых и инженеров в исследо– ваниях Арктики и Антарктики, в выполнении программы Международного Геофизического года, в создании реактивных пассажирских самолетов, атомных ледоколов, синхрофазотронов, телескопов, электронных микрос– копов подавались в газетных сообщениях и "Последних известиях" всесо– юзного радио как важнейшие события.

О научной фантастике – разговор особый. НФ произведения раскупа– лись не то что быстро – молниеносно. В библиотеках подростки записы– вались на них в очередь. Причем, научная фантастика, за исключением классики – Жюля Верна, Уэллса, – была в основном советской, то есть в духе того времени во многом тоже популяризаторской, научно-техничес– кой. (Современную западную фантастику в пятидесятых годах почти не издавали.)

Все это не имело ничего общего с кликушескими, псевдонаучными кам– паниями последних сталинских лет. Тогда шла манипуляция непонятными и чуждыми большинству народа проблемами, вдалбливалась ложь, распаля– лась ненависть. Теперь – лился поток доступной всем желающим, по-на– стоящему увлекательной информации. Один тот факт, что научно-популяр– ные издания не залеживались на прилавках, что люди середины пятидеся– тых при всей бедности и трудности жизни тянулись к этим книгам и бро– шюркам, говорит многое об интересах, настроениях, ожиданиях общества.

Можно, конечно, вслед за Шульгиным усмотреть здесь отвлечение умов от несуществующей политической жизни. Но, если и так, отвлекали не поисками врагов, не натравливанием людей друг на друга, а образовани– ем и побуждением к творчеству, к тому "делу", к которому, по словам Петра, "ежели зовут, бунтов не бывает".

Легко объявить научную популяризацию пятидесятых пропагандистской кампанией, ведь все успехи нашей науки и техники связывались с пре– имуществами социализма. Наконец, недолго расценить ее, как сугубо утилитарную заботу правительства о повышении квалификации трудящихся. Но как тогда объяснить выделявшийся даже на общем фоне поток науч– но-популярных изданий по астрономии? Каким пропагандистским целям, какому профессиональному совершенствованию "строителей коммунизма" могли послужить массовые тиражи книг и брошюр о строении Солнечной системы, о происхождении Земли и планет, о звездах и галактиках?

Разгадка явится сама собой, стоит только допустить крамольную, с точки зрения нынешних хулителей этого периода нашей истории, мысль о том, что в 1954-1961 годах, независимо от воли тогдашних правителей, единственно вследствие их тяготения к большей реальности, вектор устремлений социалистического общества, хоть в малой степени, направ– лялся интеллигенцией и хоть немного стал сближаться с траекторией гу– манной пули. И, как бы ни смеялись теперь над идеологией "шестидесят– ничества", это была е д и н с т в е н н а я идеология, обращенная к лучшему, что есть в человеке, и не требовавшая при этом насилия и крови.