Текст книги "Борьба за Краков (При короле Локотке)"

Автор книги: Юзеф Крашевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

VIII

Прошло несколько месяцев с того времени, как силезцы изменнически завладели Краковом, а дела их были все в том же положении. Город кормил их, замок по-прежнему не сдавался, шляхты нигде не было видно, а страна, по-видимому, вовсе не считала себя завоеванной.

Князь Болеслав находился со своим двором в доме войта, ел и пил и ни в чем не терпел недостатка, но на душе у него было неспокойно. Город должен был оплачивать все расходы на его войско, со всех тянули деньги, и не видно было конца этому.

Радость немцев при его вступлении в Краков сменялась все растущим беспокойством, и только небольшая горсточка приспешников войта по-прежнему льстила ему и была на его стороне. Альберт, однако, замечал вокруг себя угрюмые лица молчаливых и озабоченных людей.

Князь Опольский соскучился ждать без надежды добиться своей цели. Обещанное войтом посольство от рыцарства не показывалось. Войт, когда его об этом спрашивали, обещал со дня на день, а потом собрал из окрестностей нескольких перепуганных бедняков, подговорил их и послал к князю: они кланялись и что-то бормотали, торопясь поскорее покончить с навязанной им ролью и уехать.

Все усилия были направлены к тому, чтобы взять замок, но князь Болеслав так и не мог решиться употребить силу.

Он все время твердил, что приехал сюда избранный народною волею, и потому сам не будет ничего добиваться.

Войт надеялся, что голод принудит Вавель сдаться.

У Шелюты, где собирался разный народ, ходили слухи, передаваемые шепотом и с большой осторожностью, что многие горожане, преданные Локотку, видя, что Силезец колеблется и теряет власть, по ночам доставляли в замок съестные припасы.

Евреи также помогали осажденным.

Когда прошла первая тревога, и все ограничилось перебранкой у ворот, в замке вздохнули свободнее.

Княгиня была уверена, что муж не оставит ее и не отдаст столицы Силезцу.

Даже войт за последнее время потерял свою самонадеянность и жаловался на то, что шляхта обманула его. В действительности он ни от кого не получал никаких обещаний, но сам он был уверен, что как только Силезец займет Кравов, все придут поклониться ему.

Приближенные войта ездили по усадьбам, заезжали к его брату и родным, были и в Сандомире, стараясь привлечь к себе шляхту, но никто не хотел помогать им.

Страх перед местью Локотка начинал проникать в сердца. В Сандомире мещане, поддавшись уговорам Альберта, вели себя так же, как краковские мещане, но и там замок не сдавался. В Сонче, напротив того, все вооружились, город остался верным своему князю и готовился к обороне против немцев.

Князь Болеслав уже соскучился по своему Ополю и хотел уезжать, так что перепуганный Альберт на коленях умолил его остаться.

Вавель был окружен войском со всех сторон, и был строгий приказ никого не впускать ни в него, ни обратно. Однако войту доносили, что несмотря на все меры в замок доставляли припасы. Силезцев подпаивали там, где надо было, и они ничего не слышали. По мере того как длилась осада, люди, измученные своими обязанностями караульных, становились более небрежными, и бдительность их ослабевала.

Смелый Мартик каким-то образом прокрадывался к Муше, на Околе заходил к знакомым, дурачил силезцев, и в этом искусно помогал ему вылечившийся Гамрот.

Однажды ночью он даже отважился пробраться на Мясницкую улицу к Павлу и с болью душевной узнал от него, что Грета, не вынеся зрелища унижения города, опять уехала во Вроцлав к родным.

Ему так хотелось видеть ее, что он несмотря на опасность прокрался к ее дому, но он не винил ее за бегство.

– Только бы там не посватался к ней какой-нибудь шваб! – вздыхал он.

– Ну этого нечего бояться, она их не любит, – сказал Павел, – а, впрочем, пусть бы только вернулась, хотя просватанная или даже замужняя; так без нее скучно, и так к ней привыкаешь, как в воздуху.

Заговорили о городе и о замке, и Сула выразил такую уверенность в том, что Краков будет отбит у немцев и виновные понесут заслуженную кару, что Павел совсем перепугался.

– Пусть делают, что хотят с Альбертом и другими виновными, они это заслужили, – вздыхал он, – но только бы пощадили нас! Когда страшный княжеский гнев падет на город, мы все погибнем.

Мартик хлопнул его по плечу.

– Не бойтесь, мы сумеем отличить паршивых овец от чистых, но изменникам пощады не будет, я слишком хорошо его знаю, чтобы сомневаться в этом!

С каждым днем беспокойство в городе увеличивалось: возницы, прибывавшие с товарами из Силезии, из Сандомира и из Торна приносили вести о том, что князь Владислав собирает войско для того, чтобы отнять Краков.

Князь Болеслав все более тяготился своим принудительным гощением в Кракове, становился с каждым днем раздражительнее, а войта и встречал и провожал упреками:

– Ну что же вы мне обещали? Долго мне еще ждать? Вы меня обманули…

Епископ старался повлиять на духовенство, но большая часть держалась в стороне. Между епископом и князем шли совещания по целым дням, а тревога в городе все росла.

Мускате доносили, что Локоток занял епископские земли.

Если бы кто-нибудь приехал этою весною в Краков в период господства в нем силезцев, с трудом узнал бы город. Если бы не присутствие войска, город казался бы обезлюдевшим. Почти никто из шляхты и рыцарства не заглядывал сюда. Купцы не отваживались ездить по проезжей дороге, потому что там нападали на них люди Локотка, да и многие шляхтичи, пользуясь неспокойным временем, поджидали проезжих на дорогах. Этот обычай нападения на проезжих был почти уже забыт в период господства чехов, потому что они сурово карали жадных до наживы рыцарей, но теперь некому было следить за этим, и рыцари-грабители принялись за прежнюю забаву.

В торговых рядах на рынке почти не видно было возов со свежими товарами; половина лавок была закрыта, купцы жаловались и роптали. Зато перед Пилатом около ратуши всегда была шумная и взволнованная толпа. Альберт старался угрозами покорить мещан и удержать в своей власти. Не проходило дня, чтобы квартальные не тащили кого-нибудь в тюрьму, и редкий день обходился без наказания розгами и привязывания перед толпой у позорного столба.

Те, кто посмелее, отваживались говорить Альберту в глаза, что он погубил город, но всякого, кто говорил это, держали в заключении. В городском совете половина собравшихся не выражала своего мнения; но некоторые заявляли о необходимости положить конец такому положению. Альберт злился и бросался на всех, как загнанный зверь, но не находил никакого выхода.

А тут еще и войско силезское, хотя город и заботился о его пропитании, соскучилось и начало роптать. Фульд, с первого же дня верно оценивший положение, тайком приносил князю все худшие вести. А князь с каждым днем становился пасмурнее и нетерпеливее.

Время тянулось для него невыносимо долго, но еще труднее было выносить все это княгине. Несмотря на тайную доставку провизии, все-таки ее было недостаточно для всех. Среди защитников начались болезни. О князе Владиславе доходили смутные вести и то через евреев.

Услужливый и ловкий Гамрот, всегда первый вызывавшийся на самые опасные вылазки, был отправлен в качестве посла и не возвратился еще. Наконец, только в мае, обходя ночью валы, Мартик услышал условный знак, означавший прибытие гонца. Он подбежал к тому месту, откуда слышались звуки, и увидел Гамрота, живого и невредимого.

Он принес утешительные вести от князя, который обещал прибыть в скором времени и ручался, что силезцы принуждены будут уйти, только бы замок продержался еще немного.

Разбудили княгиню, и Мартик провел к ней посла. Он повторил и ей, что князь близко и скоро даст знать о себе. Вся именитая шляхта, краковская, сандомирская и великопольская была с ним. Все остались ему верны.

А в Силезии Гамроту передавали, что там ожидалось возвращение князя Болеслава, которому уж надоело ждать.

Еще разговор этот не окончился в горнице княгини, куда сбежались многие из ее приближенных, прослышавшие о приезде гонца и желавшие узнать новости, как вдруг со стороны крепостных валов послышался странный шум.

Мартик и все, кто здесь был, выбежали на двор, хватаясь за оружие.

Ночь была не особенно темная: присмотревшись хорошенько, разглядел за тыном со стороны Вислы какую-то движущуюся массу. В одну минуту он очутился около тына, где уж собралось много воинов.

Сторожевое войско, усиливавшее свою бдительность ночью, было все наготове и бежало к крепостной ограде.

Горсть силезцев, которой немцы указали самые слабые и потому наиболее трудные для обороны места, изменнически подкралась к тыну и пробовала ворваться вовнутрь замковой площадки.

Большие отряды стояли тут же у подножия Вавеля, готовые ударить со всех сторон, если бы нападение удалось.

Но оно не удалось, потому что со всех сторон сбежались защитники.

Мартик колотил дубиной тех, кто успел вскарабкаться по горе до самого тына, других хватали воины, втаскивали наверх, рубили саблями и брали в плен. Камни и бревна посыпались на головы осаждавших, карабкавшихся по холму.

Борьба, начатая среди ночного мрака, продолжалась недолго; те, что стояли в отдалении, видя неудачу первых отрядов, отступили и обратились в бегство.

Весь расчет нападавших заключался в том, что осажденные, видя себя в безопасности и не предвидя неожиданного нападения, будут застигнуты врасплох. Немцы могли иметь в замке подкупленных ими сообщников, которые во время тревоги должны были открыть ворота. Но план этот не удался.

Когда принесли огня, чтобы рассмотреть убитых и взятых в плен, оказалось, что среди них больше всего людей из города, которые были известны как слуги войта. Мартик, выведенный из себя этой изменой, велел без сожаления добивать всех раненых. На валах, обращенных к городу, на возвышенном месте были поставлены виселицы, и когда рассвело, те, что послали их, могли сами увидеть, что с ними сталось. Так прошла в замке эта ночь тревоги и надежды, а когда князь Болеслав, ничего не подозревавший, проснулся утром, к нему явился Фульд с донесением о том, как ночью пытались овладеть Вавелем и как позорно кончилась вся эта история.

Позвали войта Альберта, но тот от всего отрекся и свалил всю вину на других, отрицая и свое участие в нападении и даже то, что он знал о нем заранее.

А на следующий день прискакал гонец от брата Генриха с предупреждением, что вся, шляхта не исключая и краковской, присоединилась к князю Владиславу.

Альберт не торопился принести это известие Силезцу. Он тотчас же велел созвать городской совет, причем квартальным пришлось чуть не насильно вытаскивать советников из их домов и доставлять в ратушу.

За последние недели, проведенные в тревоге и беспокойстве, войт сильно постарел и осунулся, в волосах прибавилось много седины, лицо пожелтело, а глаза горели недобрым огнем. Собиравшиеся по одному советники застали его сидящим за столом, с опущенной на руки головой и в глубоком раздумье; долго нельзя было добиться от него ни слова.

Перед ним стояли оба избранные мещанами войта – Ортлиб и Пецольд и советники: Левко, Тыльма, Брант, Винбольд и Павел с Берега.

Их внешний вид и выражение лиц показывали ясно, что все они пришли сюда сильно озабоченные и не согласные между собою во мнениях. Павел с Берега и Хинча Кечер, держась несколько в стороне от остальных, поглядывали друг на друга, и взгляды их, встречаясь, обращались потом на войта, как бы указывая того, кто был здесь всему виною.

Оба войта, держась впереди других, как подобало их званию, стояли, заложив руки в карманы, мрачные, как ночь. Герман держался ближе к войту, как бы готовый прийти ему на помощь и ободрить. Остальные, рассеянно оглядывая горницу, прислушивались к шуму, доносившемуся с рынка.

Войт Альберт не сразу решился заговорить.

– Надо что-нибудь придумать, – начал он глухо, – князь Болеслав требует, сам не знает чего. Желает иметь при себе шляхту.

Он дернул плечами.

Никто не спешил с ответом, ждали, что он еще скажет.

Альберт обвел всех взглядом, тяжело ему было признаться в том, до чего он довел город; легче было ответить на упреки, чем самому оправдываться.

Но он напрасно ждал упреков. Войты подняли головы. Герман из Ратибора, человек нетерпеливого нрава, видя, что Альберт медлит, начал за него:

– Мы должны столковаться между собой, как бы не нажить беды. Все против нас. Кричали сначала, что не хотят Локотка, что он должен быть изгнан; говорили, что только бы Краков сдался, а тогда они все отдадут всю власть и царство Силезцу. Теперь они поют иначе, а мы должны за них отдуваться.

Альберт молча развел руками и снова крепко сжал их.

– Беда нам! – пробормотал он.

Тогда Хинча Кечер подошел к нему ближе и громко сказал:

– Мы в этой беде невиновны. Кто ее накликал, тот пусть и отведет! Мы не хотели никакой перемены. Это не мещанское дело провозглашать князей и сажать их в замке. Вы пиво заварили, вы и должны его пить. Несчастье в том, что хоть не все кашу варили, а все должны ее расхлебывать.

Войт сделал гневное движение.

– Вы все этого хотели! – вскричал он. – Я бы не начал один, если бы не спрашивал вашего совета. Я ни в чем не виноват.

– А кто же? Не я ли? – выступил вперед Павел с Берега. – Разве мы вас не уговаривали?

Войт грозно взглянул на него.

– Если мы и виновны, то все в равной мере. Никто из нас не желал городу зла.

– Да вы о городе вовсе и не заботились, – уже смелее начал Кечер, – вы думали только о себе. Вам хотелось больше почета и власти. Локоток был для вас слишком властолюбив… вам хотелось взять над ним верх… Это вы вогнали нас в это болото, в эту кровь; теперь думайте, как нам оттуда вырваться!

Войт заскрежетал зубами.

– Не все еще кончено, – вымолвил он тоном угрозы. – Князь Опольский еще здесь и у меня еще есть власть. Держить язык за зубами, чтобы не было вам беды!

Кечер плюнул и повернулся к нему спиною.

– Не забывайте, – прибавил Павел с Берега, – что мы здесь не у себя дома, не в Силезии и не в немецких землях, мы среда поляков, и нас здесь только горсточка. Они и раньше считали нас своими врагами, а что будет теперь?

– Польская шляхта сама жаловалась на Локотка, – сказал Альберт.

– Где? Кто? Какая шляхта? – подхватил Кечер. – Дайте мне хоть одного. Назовите по имени. Кто же из них приехал ко двору Болеслава поклониться Силезцу? Все идут с князем Владиславов Вам казалось, что если вы отдадите город Опольскому, то все испугаются и сдадутся, но с маленьким князем нелегко справиться… это железный человек, его трудно напугать!

Альберт, не отвечая ему, обратился к другим.

– У нас есть еще возможность спасения, – сказал он. – Если замок достанется Опольскому, все изменится. Он ободрится. Силезцы ленятся и не хотят брать его приступом, мы должны сами вооружиться и силою или изменою овладеть замком. Когда ми отнимем у него замок, жену и сына, то он должен будет пойти на переговоры и отправиться в свой удел, в Куявы. Тогда и шляхта увидит, на чьей стороне сила, и пойдет с нами.

– Так же, как пошла теперь, – иронически рассмеялся Кечер. – Хорош совет! Пробуйте, пробуйте! Замка мы все равно не возьмем, потому что у нас нет людей, да и наши люди не привыкли обращаться с оружием. А если маленький князь узнает, что мы хотели еще и замок у него отнять, то он нас вырежет всех до одного. Теперь, если он завладеет городом, может быть, кто-нибудь и спасется, потом никто! Хорош ваш совет!

– Совет – не мой! – крикнул войт, оборачиваясь к нему. – Не мой. Его дал мне епископ Муската… Тот нам истинно предан.

– И так же умен, как и мы! – шепнул Павел с Берега. – И судьба его будет та же, что и наша.

Иероним из Ракоцина выступил вперед.

– Все эти разговоры ни к чему, – громко сказал он, – надо спасаться и слушать, что приказывает наш глава, – войт. Если мы разделимся, погибнем все!

– Так или иначе мы уже погибли! – прервал его Павел с Берега. – Пусть каждый спасается сам, как умеет, города мы все равно не спасем!

Войт сделал презрительную гримасу.

– Вас спасет прекрасная племянница, за которой ухаживают поляки!

Павел покраснел до корней волос.

– А хоть бы и она! У нее больше разума, чем у вас и у нас всех.

Все стояли в смущении; наконец молчаливый до тех пор Ортлиб, войт по выбору, заговорил замогильным голосом.

– Вы привели к нам Опольского, – обратился он к войту, – так не выпускайте же его от нас, смотрите, чтобы он нас не покинул. Пока он здесь, мы можем быть спокойны; но если он, не дай Боже, уйдет отсюда, то делать нечего, придется нам собирать свои пожитки и ехать вместе с ним в Ополье или в Свидницы. Здесь нам нечего делать.

– Это наилучший совет, – подтвердил Тыльман, – другого выхода нет! Поедем с ним, но будем жить милостыней; ведь не можем же мы забрать с собой свои дома и все добро!

– Если вы и потеряете что-нибудь, – сердито отозвался войт, – то уж я, наверное, больше вас всех!

– Город важнее, чем войт и все его богатства! – крикнул Кечер. – Войта всегда можно найти, был бы только город. Жили бы здесь внуки и правнуки наши, а теперь! Вспомните-ка, за что мы получили все свои права и привилегии? За то, что защищали Лешка Черного и замок. А теперь мы их потеряем за измену!

– Никому мы не изменяем! – гневно обрушился на него войт. – Пришел Опольский князь, мы не могли с ним воевать и открыли ему ворота.

– А кто призвал Опольского? Кто за ним ездил? Кто показал ему дорогу? – начал Кечер, стоявший поодаль.

– Сочтите-ка, что нам стоит этот новый князь, сколько он из нас денег высасывает! – говорил Павел.

Шум увеличивался, потому что по примеру более смелого Кечера и другие начали говорить откровенно.

Войт советовался с Германом из Ратибора, который был смелее его и лучше владел собой.

Поговорив с ним в сторонке, Альберт обратился к советникам.

– Я здесь еще войт! – воскликнул он. – Я спрашивал у вас совета, а вы отвечали мне глупыми упреками. С меня довольно! Слушайте же, что приказывают вам епископ и я, а у епископа побольше ума, чем у вас. Собирайте и вооружайте немедленно слуг! Стрелков дадут немцы. Мы должны двинуть все силы на замок!

Он обвел взглядом слушателей, но те стояли неподвижно. Герман из Ратибора прибавил от себя:

– Пусть соберутся старшины, распорядитесь по городу. Соберите всех, кого только можно. Народу наберется немало.

– И закрывайте все лавки, торговые ряды, магазины и мастерские, – насмешливо прибавил Павел с Берега. – Хлеба не печь, мяса не резать, пусть голодные силезцы грабят по домам…

– Вы слышали приказ! – возвысив голос, повторил войт. – Все будет так, как я сказал!

И он прибавил торопливо:

– Силезцы дадут нам еще людей, и епископ пошлет своих. Завтра идем на замок! У Мускаты – свои сторожа в костелах и в замке, они нам помогут.

Никто из советников не выражал готовности исполнить это приказание, только Кечер смело выступил вперед.

– Кто желает, – сказал он, – пусть дает своих слуг, а я никого не пущу и не дам ни одного мальчика. Это уж верная гибель.

– И я не дам, – заявил Павел с Берега.

Другие переглядывались между собой, но боялись протестовать

– Нас только двое – это немного, – прибавил Кечер, – но когда мещане пораздумают хорошенько, нас будет больше, мы не дадим людей!

– Так давайте головы! – заорал войт, в бешенстве ударил кулаком по столу. – Пока ваш Локоток придет, я велю казните бунтовщиков!

– Попробуйте! – отвечал Кечер и, повернувшись, спокойна пошел к дверям. Павел, не говоря ни слова, последовал за ним.

Никто их не останавливал, они вышли. В горнице, где собрались советники, настала тишина.

Войт, до крови закусив губу, обратился к Герману:

– Прикажите собирать людей и готовить доспехи!

Проговорив это, он схватил шапку и, обведя присутствовавших советников и войтов грозным взглядом, тяжелыми и неверными шагами двинулся из горницы. За ним поспешил Герман из Ратибора. Оставшиеся стояли в нерешительности, не зная, как поступать.

– Напрасные усилия, – сказал Ортлиб. – Епископ не может оказать нам большой помощи – что у него есть? Горсточка костельных служек, которые более привыкли носить костельную утварь, чем мечи. А наши слуги хорошо дерутся в шинках, но идти на валы и осаждать замок?!.

Он горько рассмеялся. Тыльман проговорил угрюмо:

– Войт совсем потерял голову! Напрасно мы будем отдавать приказания, нас только на смех поднимут!

Сомнение охватило всех, и, вздыхая, все стали расходиться.

Альберт вернулся в свой дом, где он был теперь не хозяином, а только гостем. Он оставил себе маленькую темную горницу в нижнем этаже и туда приказал поставить то, что было ему особенно ценно из убранства прежней своей комнаты. Спать ему почти не приходилось, и он только дремал, сидя в кресле.

Едва только он вошел к себе, как нарядный паж вбежал к нему от Опольского и крикнул ему, как слуге:

– Князь зовет!

Предчувствуя, что его ожидает, войт ответил угрюмым взглядом, но должен был повиноваться. Он тотчас же встал с места и начал подниматься по лестнице.

Князь Болеслав, которому успело страшно надоесть пребывание в Кракове, где он не чувствовал себя повелителем, сидел в своей горнице в обществе нескольких силезцев и скучал. Некоторые стояли подле него, другие сидели в стороне, на лавках. У всех был кислый вид. Князь держал в руке пергаментный свиток. Узнав шаги войта, он поднял голову.

– Должен же быть этому когда-нибудь конец, – выговорил он глухим голосом. – Вы нас сюда вытянули… говорите же, что будет дальше? Вы обещали мне золотые горы? А шляхта не хочет меня знать, я напрасно жду их. Сандомирцы перешли к тому, и Сандеч в его руках! Где же ваши обещания, что все от него отступятся?

По мере того как он говорил это, голос его креп и гнев усиливался. Сначала он сидел, наклонившись вперед, но потом выпрямился, выставил грудь, встал и, опираясь обеими руками о стол, вперив взгляд в войта, продолжал:

– Вы полагаете, что все это сойдет вам с рук безнаказанно? Земли я не получил, а город – очень мне нужен ваш скверный город и кучка торгашей!

– Все, что у меня было, я отдал вашей милости, – сдерживая гнев, возразил войт. – Мне обещали, и я вам обещал. Но я обманут. Сандомир был бы у вас в руках, и замок, если бы вы приказали взять его, был бы ваш, а за замком пошла бы и вся земля.

– Я пришел не воевать, – отвечал князь, – но взять то, что само должно было мне отдаться. Если бы я захотел воевать, то сумел бы это сделать и без вас. Я пришел получить то, что мне принадлежало и что мне силою навязывали!

Альберт долго стоял молча, как осужденный преступник.

– На завтра, – сказал он, – я приказал собрать людей, и сам поведу их на замок. Больше я ничего не могу сделать.

Князь тяжело опустился на лавку и, подперев голову руками, долго смотрел на войта. Силезец Лясота, родом поляк, но на службе у немцев, где он занимал важный пост, совершенно онемечившийся, терпеть не мог войта; желая сделать ему неприятное, он сказал пренебрежительным тоном:

– Много нам наобещал, а здесь только людям нашим мука. Часто им не хватает и сухого хлеба, а пива совсем не видят, пьют воду.

– Так пусть не просят, – разгневался князь, – а разбивают лавки и берут сами. Что же мы ради них с голоду будем умирать?

– Давно надо было так сделать! – пробормотал Лясота. Сидевшие в отдалении на лавках тоже ворчали что-то про себя.

Что происходило в душе гордого человека, принужденного выслушивать эти насмешки и издевательства, не имевшего возможности оправдаться и опасавшегося возражениями еще ухудшить свое положение, – нетрудно понять. Пот выступил у него на лбу.

– Вы уж, наверное, знаете, – сердито заговорил князь, – что вся шляхта, воеводы, каштеляны, высшие чины и выборные тех земель будут завтра у нас, но не для того чтобы нам покориться!

– Я ничего об этом не знаю, – едва выговорил войт. – Дай Бог, чтобы они прибыли. Ваша милость может привлечь их добрыми словами.

– Я! – крикнул князь. – Но я ведь знаю, от кого они едут и с чем!..

Князь снова встал, взглянул еще раз на войта, потом повернулся к Лясоте и, как бы отпуская войта, заговорил со своими:

– Некуда даже на охоту поехать! Не брать же с собою целый отряд! Отряды Владислава заняли все окрестные земли. Нельзя головы высунуть за ворота.

Войт тихо вышел. Последняя новость поразила его, как удар грома. Шляхта и рыцарство, которых он так ждал, ехали послами от Локотка.

Князь уже давно обнаруживал нежелание удержаться в Кракове при помощи военной силы. Он мог отдать город Локотку на расправу. Пораженный этой новостью войт, не заходя домой, выбежал в город, потом вернулся опять, взял коня и поскакал к епископу.

Муската был осведомлен обо всем лучше него; на епископском дворе была такая тревога, как будто враг уже вошел в город.

Бледный и дрожащий епископ вышел ему навстречу.

– Я должен уходить, – промолвил он слабым голосом, – если меня здесь схватят, я не могу быть уверен, что останусь жив.

– Куда же? – спросил Альберт, которому хотелось задержать его, как посредника. – Локотковы отряды грабят окрестности. Здесь вам спокойнее, вы можете защитить и нас, и себя!

И сейчас же спохватившись, что он сказал лишнее, войт поправился:

– Но нам еще ничто не угрожает.

– Все угрожает! – в отчаянии прервал его епископ. – Я только что от князя, он не хочет, не думает даже воевать. Возвращается в Силезию.

Войт стоял неподвижный, как статуя.

– Отец, – горестно вымолвил он, – отец мой, хоть вы-то не оставляйте нас!

Муската отступил от него.

– Я – бессилен, – холодно отвечал он, – я ничего не могу сделать. Дайте мне спокойно уйти отсюда. Здесь страшные совершатся дела! Все против меня. Я бессилен!

Встревоженный епископ повернулся назад к дому, из которого только что вышел, и повторил опять:

– Уходить… уходить поскорее!..

Дрожащими руками он снимал с себя одежду, взглядом искал слуг, ожидая помощи от них, он не мог больше говорить, глаза его были полны слез.

– Антихрист возвращается, – говорил он тихо. – Надо уходить…

Альберт, оставшись один, почувствовал себя беспомощным и одиноким и, бессильно опустившись на лавку, погрузился в какое-то оцепенение, в котором потонула даже мысль о возможности собственного спасения.