Текст книги "Выборный"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Ну и катись к своей бабе,– отрезал дядя Коли и сплюнул Воднюку под ноги.

Саня хохотнул, и все настороженно замолчали.

– Вот что, орлики, разговоры разговорами, а есть еще такая штука, как производственная дисциплина. И субординация. Я приказываю, а вы исполняете. Вот будет перекур, тогда и поболтать можно. Ишь ты! Да если мы будем делать то, что хочется и нравится, то живо все производство развалим! Давайте-ка по машинам, за дело, а я уж позабочусь о том, чтоб вашим детишкам на молочишко перепало.

И пошел к воротам.

Но никто не сдвинулся с места, только Саня, посвистев, пожевав папиросу, поковылял вслед, не то чтобы так уж передразнивая, но все же несомненно пародируя Воднкжа.

Иван Карпович чувствовал, что по непонятным причинам ситуация выходит из-под его контроля. А надо было спешить, надо было застолбить успех, не дать тресту усомниться в его, Воднюковской, дееспособности. Что с того, что работы не стал начинать Кочергин и вообще какой-то странный тон был у руководства? Сейчас, когда удалось, а Воднюк был уверен, что его тактика сработала – спихнуть одного и появился шанс, что Хорьков может и сам уйти досрочно, надо было торопиться. И вдруг неожиданное препятствие! Вникать в причины Воднюк не счел нужным, а просто разозлился и потерял осторожность:

– Учтите, это вам даром не пройдет. Вышли на работу – так нечего торговлю квасом разводить! А не хотите работать, зажрались – так другим не мешайте! Я на вас управу живо найду! Посмотрю, как вам за насосную наряды закрывали – досчитаетесь? Еще как! А теперь – нечего стоять. Заводи моторы, освобождай ворота!

– Слушай,– подскочил к нему побелевший Реваз, – ты что, русского языка не понимаешь? Сказали тебе: нельзя работать здесь!

– А что ты мне "тыкаешь"? Порядка не знаешь? Заводи машины, я сказал! – И, оттолкнув щуплого Реваза Григорьевича, Воднюк сам полез в кабину бульдозера.

.Вскочив на трак, он занес было ногу, но ступить в кабину не успел. Железная ручища Сани, как тисками сжав щиколотку, в одно мгновение сдернула Воднюка на землю. Вскочив на ноги и еще не понимая, что дело здесь проиграно окончательно, Воднюк слабо, по-бабьи, мазнул Саню ладонью по щеке.

В следующую секунду он с расквашенным носом очутился в канаве. Но, пожалуй, самым горьким было не боль от удара, не жжение в колене и даже не вонючая жижа канавы, а выражение пяти пар глаз.

Зажав ладонью нос, перепачканный и обмякший Воднюк выкарабкался из канавы и, позабыв о "Волге", бочком, бочком засеменил прочь. Бригада провожала его взглядами, а затем все разразились хохотом. Отсмеявшись, дядя Коля сказал:

– Я так понимаю: раз "Волга" стоит, грех не покататься. – Поехали со мною,– кивнул он Ревазу и Кирилюку.

– А чего не все вместе?– обиделись оставшиеся.

– Останьтесь пока. Покурите. Мало ли что, а, Сань?

– Годится,– кивнул Саня. А Кирилюка спросил: – Вы-то куда?

– В трест. Надо с Егорычем потолковать.

Глава 24

Хорьков, как добрая треть администрации "Перевальскпромстроя", жил в старой пятиэтажке без лифта. Дома эти назывались в свое время "хрущобами", потом никак не назывались, а квартиры, в зависимости от числа комнат, "пеналами", "трамвайчиками" и "распашонками". У Хорькова был "трамвайчик". Квартиры эти по планировке устарели за несколько десятилетий до своей постройки, но являли, по своей простоте и функциональности, образец той самой реальности, которую не любя терпел Виктор, считал неизбежной, а потому и необходимой.

Тринадцать ступенек – площадка. Еще тринадцать – еще площадка. Четыре двери здесь – четыре на следующем, и так далее.

Виктор бывал у Хорькова, и не раз, хотя никакой особенной дружбы у них быть не могло. Так, заезжал проведать, когда Хорьков хворал. Правда, и не тяготился необходимостью выпить чашечку чаю с ним самим и его женою.

Четвертый этаж. Кочергин позвонил, толкнул дверь – открыто, окно было тоже распахнуто, но из-за безветрия в комнате некурящего Хорькова круто застоялся табачный дым.

Дымили Маркин, расстегнутый, лохматый и, как всегда в подпитии, еще больше похожий на медведя, и Федунов, крепко полысевший брюнет того же вышесреднего возраста, что и Маркин.

Виктор знал, что Егорыч живет рядом, в соседнем подъезде, и что у них с товарищем Федуновым давнее, бог весть с каких лет, толи знакомство, то ли дружба, но вот увидеть всех троих вот так за рюмкой коньяку, не ожидал.

Маркин, с напускным благодушием проследив за кочергинской реакцией, повернулся к двери на кухню:

– Лида! Еще кофе!

"Кофе – ладно,– подумал Виктор, принимая чашечку из рук тети Лиды, – а зачем зазвали?"

И вдруг понял, что выпадает еще один шанс. Может быть, самый главный, чтобы довести до конца дело, чтобы Толиково сердце и его собственная судьба не разбились просто так, безо всякой пользы, потому только, что им самим стало невмоготу переступать.

Понял и позволил Федунову весьма бесцеремонно себя разглядывать, а сам прихлебывал кофе и, на первом плане сознания, в то время как на дальнем формировалась просьба, думал:

"Что, интересно, тебе тут про меня наговаривают? Что шибанутый, анархист и вообще тайный сектант?"

– Ты когда на кладбище был? – вдруг спросил Маркин.

– Вчера вечером, – сказал Виктор и подумал, что там наверняка произошло нечто неожиданное, может быть, плохое – так спросил Егорыч, а он попусту не интонирует.

– А сегодня? – еще строже спросил Маркин.

– Не успел. Никак. У товарища моего беда... – я как вот тогда от вас из кабинета уехал, так только домой успел... А что там?

– "А на кладбище все спокойненько"...– процитировал Маркин и, резко сменив тон, спросил: – Это ты туда мужиков послал дежурить?

– Кого? Откуда у меня сейчас люди? – искренне удивился Виктор и принялся лихорадочно перебирать варианты.

– А что ты им сказал? – не унимался Иван Егорович.

– Да кому это – "им"? – взмолился Кочергин.– Не темните вы, ради Бога!

– Первой бригаде,– пояснил Хорьков и даже перечислил фамилии, будто Кочергин и так не знал всех наперечет.

Виктор чуть покраснел, вспомнив, что и как он сказал вчера Сане Кудрявцеву, когда тот выскочил из бульдозера, но сообразил, что Саня – не тот парень, чтобы принять непечатные слова за нечто особенное, а никто больше и не слышал; да и какое это сейчас имеет значение?

– Ничего особенного.

– А все-таки?– спросил Маркин.

– Ну объяснил, что так нельзя – скрести бульдозерами прямо по могилам человеческим, что надо же соблюдать... Сказал, что приказ устный, лаптевский, вообще черт знает что, и кто такой Лаптев? И отправил по домам. Да, еще дал всем отгул на сегодня – я им вправду должен за котельную, это и по бумагам...

– И все?– недоверчиво протянул Маркин.

– Все... Так объясните...– начал Виктор, уже ясно вычислив, что сегодня с первой бригадой произошел какой-то казус.

– Я же сказал вам – сами,– отозвался Федунов, в первый раз по приходе Виктора нарушив молчание.

– Иван Егорович, в чем там дело?– настойчиво спросил Виктор.

Маркин взял рюмку и, обхватив ее огромной своею ладонью, нехотя проинформировал:

– Да эта бригада твоя вроде пикета на кладбище устроила, технику остановили, ну и там еще кое-какая свара вышла...

– Вам "кое-какая",– деланно возмутился Хорьков, и Виктор понял, что это говорится исключительно ради него, Кочергина,– а я в одночасье и без второго зама остался. На старости лет один на один с этими оглоедами.

– Поплачь, – посоветовал Маркин. А Виктор честно сказал:

– Я не в курсе...

– Это хорошо,– наконец смилостивился Егорович,– потому что твоего "друга" Воднюка там малость причесали.

– Их не посадят? – испугался Виктор.

– Кто? – хохотнул и медвежьей лапой своей взмахнул Маркин. Воднюк-то? Да он сейчас не знает, какому богу молиться, чтобы мы не раздули эту историю. Сам же полез. При свидетелях.

– А я сейчас вспомнил, – неожиданно сказал Федунов, – этот Воднюк в пятьдесят третьем на химкомбинате вольнонаемным... служил?

– Тот,– кивнул Хорьков.

– Хваткий был мальчишечка, – с непонятною интонацией проговорил Федунов.

– Он и сейчас хваткий,– Маркин подмигнул, – сколько я на вас, братцы, от него "телег" получил... Так что можешь радоваться, Кочергин. Бог шельму пометил.

– Я и так радуюсь. Не потому, что его свозили по морде и скандал при свидетелях; не тому, что теперь-то "телег" от него станет поменьше. Тот, кто говорит одно, а делает свое, рано или поздно получит свою оплеуху. Независимо от чинов. Это закон, и только. Я радуюсь, что сделали это наши рабочие, его же СУ, его же "воспитанники"; и радуюсь, что я их ни в какой пикет не посылал, ни к чему не обязывал.

Хорьков крякнул и вышел к своей Лидочке на кухню.

– Соображаете, молодой человек,– чуть заметно улыбнулся Федунов,– а вас тут обрисовали как заклятого анархиста. Я так себе и представил: грудь – во, кулачищи – во, длинные патлы и вся грудь в наколках.

Сказал – и улыбнулся нарисованной картине.

– Жаль, что Бог кулаками обделил, – серьезно сказал Виктор,– но все равно, пойду-ка и я в пикет.

– В этом нет нужды,– спокойно сказал Маркин,– сами проследим, чтобы больше никаких эксцессов. А тебе своих забот хватит: трудоустраивайся.

– Не будете мешать – устроюсь,– сказал Кочергин, глядя Ивану Егоровичу в глаза.

– Не будем,– тот не отвел взгляда,– так что можешь быть спокоен. Почти по "программе-минимум". Без некоторых твоих экстремизмов. Так что можешь чертежи отдать. Мне лично.

– Все-таки решили строить?

– Давно решено,– пожал плечами Маркин,– а – что накладки, так сам знаешь – бывает... Может, вообще – давай по-старому?

– Я уже сказал сегодня днем,– огрызнулся Виктор и залпом допил кофе.

– А я тебя и не уговариваю. Во ерш, а?– пожаловался Иван Егорович Федунову.– Но знаешь, у меня такое впечатление, что нарочно лез на рожон. Решил сорваться...

– Это так? – быстро спросил Федунов.

– Да... Наверное, так... – подтвердил Виктор. И словно боясь, что его сейчас остановят, добавил торопливо: – Не смог бы, не вытянул....

– А ты что думал?– не дал ему договорить Маркин.– Все розочки да розанчики? На земле живем, парень.

– Не вытянул – что? – спросил Федунов у Виктора.

Кочергин молчал: понимал, что, и хотел сразу же все выпалить, не перебей его Маркин, а вот теперь добавлялось еще нечто и пока еще не стало словами. Какое-то через край поднявшееся бесформенное месиво... Неудовлетворенность этой жизнью, тем, как она складывалась, с бесконечными препонами нормальным поступкам, с постоянными компромиссами невесть с чем, с привычкою, что ли, с постоянным побуждением к полудействию, полусуществованию, с мыслями, зажатыми на каком-то недостойном уровне...

Понял Кочергин, что давно все происходило неправильно, по какой-то неестественной традиции, и что сам в этом виноват столько же, если не больше, чем все остальные. Виноват настолько, что это не может быть искуплено единственным правильным поступком, тем более, что наказание за него такое же несуразно маленькое, как все вознаграждения; как все, что происходит...

А потом Виктор сказал:

– Не смог свою линию вытянуть. По закону и по совести. Но сначала не смог, а теперь вижу, что и этого мало... Надо все заново, что ли...

– Вообще-то авторитет надо восстанавливать на том же месте, где и потерял, – сообщил Маркин и, чуть заметно подмигнув Федунову, добавил: – Не те времена, когда шаг в сторону считался преступлением.

И по выражению лица начальства, и по тому, как поспешно заговорил Хорьков, Кочергин почувствовал, что между ними продолжается какой-то давний спор, что некогда тесно переплелись судьбы этих людей.

А Хорьков сказал торопливо:

– Да Виктор и не терял. Я так понял, что управляющий его только сегодня и зауважал. А прочие – так никто ничего и не знает.

Маркин подошел к столу и, грузно опершись о подоконник, сказал не оборачиваясь:

– Все эти глупости, безответственность, Лаптевы, воднюки – это вроде как постоянно действующий экзамен. Квалификационный минимум. Отбирать пригодных. Некогда ждать, пока херувимы с неба посыплются. Работать надо.

– Считайте, что я этого экзамена не сдал, – негромко отозвался Виктор,– и совсем не нравятся мне такие игры...

– И нам тоже прикажешь не играть? – спросил Маркин.– Спорткомплекс этот, к примеру, не строить?

– Да, да, да, – почти закричал Виктор,– не строить здесь. Нельзя было кладбище ломать! Сколько же можно только о сегодняшних рублях заботиться? Сколько можно делать добро ценою зла? И добро ли это? Добро ли мы делаем, как обещали? Крестьян ограбили, чтобы на "индустриализацию" хватило; народ постоянно в черном теле держим до водочкою отвлекаем, чтобы Держава была могучей и щедрой; потомков наших грабим, распродаем сырье, чтобы купить то, что крестьянин, пока его не ограбили, сам давал с избытком; теперь еще за предков возьмемся, место у них заберем, потому что так похозяйствовали, что лишней копейки нет подлиннее водопровод протянуть...

– Ты чего раскричался?– испуганно перебил его Хорьков и, обращаясь к Федунову, поспешно сказал: – Сколько у меня работал, ни разу не ораторствовал.

Федунов молчал, молчал и Виктор, привычным ходом мыслей подходя к пониманию, что с работы он вылетел, да партбилет остался... А Маркин, вроде безо всякой связи, пропел:

А когда кончился наркоз, ,

Стало больно мне до слез:

Ах, за что ж я своей жизнью рисковал?

Федунов молчал, и по его лицу, давно затвердевшему от многолетнего пребывания на заседаниях и в президиумах, Виктор не мог ничего прочитать. А впрочем, "читал" он какое-то мгновение, а потом сказал, обращаясь прямо к Федунову:

– Вот, вы уже все знаете. Так вступитесь! Вам же достаточно позвонить – и сразу по всем каналам пойдет отбой!

– Жаль, – вдруг сказал Федунов,– мне показалось, что у вас есть вариант.

Какое-то время все молчали. Потом Виктор пожал плечами, встал и пошел к выходу. Он уже у порога стоял, не зная, чего ему больше хочется -> уйти" не попрощавшись или откланяться и хряснуть дверью, когда Федунов спросил:

– Вы на машине? Подбросьте меня.

– У меня не черная "Волга", – огрызнулся Кочергин и почувствовал, что перебрал.

Но Федунов будто и не заметил резкости, выбрался из-за стола и тоже двинулся к выходу, по дороге спрашивая:

– Надеюсь, и не мотоцикл?

И тут же засмеялся и, кажется, впервые в присутствии Виктора сказал с неофициальной интонацией:

– А впрочем, почему бы и не мотоцикл? Был у меня "ижак", помнишь, Егорыч?

– Железный конь прораба пятилетки,– Маркин протянул руку, прощаясь. Провожать не надо?

– Себя до койки донеси,– подмигнул Федунов и, попрощавшись, вышел.

А в машине вновь спросил "кабинетным" тоном:

– Что, так и будем на царя-батюшку уповать?

– Это здесь при чем?– без эмоций спросил Виктор.

– Ну как же. "Наверху" разберутся, укажут, заставят, в угол поставят... Или еще куда.

– Так систему построили. Сверху управление, снизу подчинение.

Ехали медленно. Те самые полчаса, когда солнце уже зашло и заря угасает, а рукотворный свет еще не залил улицы. Да и транспорта порядком, того и гляди...

– А раз "построили", раз все вертитесь, как подсолнухи, так в чем проблема? Сверху же все делалось как надо, с самыми лучшими побуждениями.

– Кому – как надо? И насчет побуждений...

На лицо Виктора в этот момент лучше было не смотреть. Федунов и не смотрел, даже не поворачивал головы. Только бросил полувопрос, полуутверждение:

– Не веришь ты в успех своей затеи. А в "инстанции" веришь.

–Затеи?– поинтересовался Виктор.– Что вы имеете в виду?

– Чтобы снизу, своими силами остановить...

– Смотря что,– сказал Виктор,– я, правда, и не надеялся, но так получилось: по крайней мере, теперь сделаю по закону.

– Вы так полагаете? А если завтра тот же Лаптев вызовет наряд милиции и ваших "пикетчиков" продержат недельки две за нарушение общественного порядка? А с вами еще проще: хищение служебного имущества, а если отдадите и покаетесь – так за одни сегодняшние разговоры можно вполне по статье закатать. Нет?

– Можно,– подтвердил Виктор. И добавил: – А все равно я прав. Наверное, только слишком понадеялся на... – он хотел сказать "вас", но счел за благо помолчать.

– Прав, что возмутился... Если все так, как я понимаю. А в остальном... Вы что думаете, мне и в самом деле недосуг позвонить, указать, вызвать "на ковер" и от этого, например, кладбища отступиться, как от неопалимой купины? А вы знаете, сколько по области кладбищ? Сколько всяких там исторических зданий и памятных мест? А сколько школ в позорном состоянии? Сколько клубов хуже курятников? А сколько людей живет не по-людски, а стоимость одного ското-места сейчас вздулась больше, чем за кооператив?

– Да не об этом я... – начал Виктор, но Федунов перебил:

– Все одна цепочка. Кто должен услеживать? Вы что, дети малые, неразумные? Дебилы со справкой о недееспособности? Вы-то сами почему терпите? Сколько можно "уповать"? Нет, вам даже в голову не приходит ничего большего, чем допроситься о подмоге... и по какому поводу? Чтобы соблюдались наши собственные правила... А уж о том, чтобы задуматься: а надо ли вообще сейчас ликвидировать кладбища, так, наверное, и.не успели... Во всяком случае, по вашему горячему монологу я этого не понял.

– Что теперь об этом говорить? Дело сделано...– и спросил, выруливая на проспект: – Вам куда?

– На Жуковского. Дом специалистов знаете?

– Да,– подтвердил Виктор.

– А я принципиально не буду вмешиваться, – вдруг сказал Федунов.Пусть это будет на вашей совести. И оставшаяся часть кладбища, и то, что построят... Танцплощадку, да? Очень красиво...

– Не будет там танцплощадки, – упрямо пообещал Виктор.

Светофор перемигнул, и машина свернула на перекрестке. И почти в это же время ослепительно вспыхнули ртутные лампы на уличных фонарях.

– Могила праведника – достояние народа,– отозвался Федунов, когда "Москвичек" остановился возле дома.– Не я сказал – Пушкин. А нет могил нет и достояния. Так?

– Я вас не понимаю... Вас, а не Пушкина.

– Жаль,– сказал Федунов.– Не так трудно понять. Если вы допускаете, что раз по инструкции, по решению какой-то конторы все правильно, если вы над самим решением не задумались...

– Задумался.

– Один? А остальные? Остальные допустили, что так и надо, препятствуют только совсем непотребным действиям. Опять допустили, что сверху виднее, что сверху поправят, если что не так. А головы-то у вас точно такие же, может быть, и лучше, чем у других. Что есть соображения выше, чем вы себе представить можете? И что это за соображения, если всем против самих себя надо идти, против своего же достояния? Пятеро сегодня вышло – а где остальные? У доброй четверти города здесь предки лежали – и где все? Почему промолчали? Почему не встали рядом, не исправили, если ошибка вышла? Их-то совесть где? Закончится снос, построят здесь танцплощадки, спортплощадки, и все. Опять все покатится как прежде,– а катиться уже некуда, правильно ты у Хорькова орал...

Федунов приоткрыл дверцу, но не вышел, будто ждал чего-то. И Кочергин сказал:

– Но с чего-то начинать все равно надо.

– Надо, – сказал Федунов.– Но не с жалобы и не с партизанских действий. У тебя совесть заговорила – пусть и у остальных заговорит.

Сказал – и вышел из машины.

Глава 25

Улицы пустели.

Бессонная ночь, день, перегруженный потрясениями, событиями и разговорами, налили все тело болью и тяжестью. Глаза жгло.

– Я проиграл,– пожаловался Виктор комиссару Белову, едва различимому на заднем сиденье. Пожаловался своей совести, главной ее части. Тому, что приближалось много лет и вот, в эти короткие стремительные дни и ночи, обрело такой облик.

– Ну ты даешь!– возмутился Василий Андреевич.– Ничего ты не проиграл.

– А что выиграл?

– Дело выиграл,– со смаком выговорил Белов.

– Какое дело....– Виктор еще сбавил ход,– все равно не будет старого кладбища...

– Ничего. И на новое придут люди... Когда мы им понадобимся по-настоящему. А пока – пока...

– Что?

– Да прав этот обкомовский. Разучились по-настоящему думать, по-настоящему чувствовать. И то сказать – сколько били, сколько от самостоятельности отучали, что мозги полуребячьи... Но ничего. Никуда не денешься. Дети взрослеют, если их не убьют молодыми. А этого...

– Там, у вас, сведения точные?-как мог быстро спросил Виктор.

– Я бы тебе объяснил,– посетовал Белов,– да вот не положено... И слишком долго объяснять. А вот чувствуешь ты и так правильно.

– Толку-то...– сказал сам себе Виктор.

– Не поставь ты все вс^т так, резко, на карту – никто бы не шелохнулся. А так – есть дело. Есть начало.

Виктор помолчал, кусая губы, чтобы не заснуть за рулем.

– А теперь давай прощаться. Мне пора. Как знать, может, не скоро... сказал Белов, и Виктору показалось, что случилось невозможное: голос комиссара дрогнул.

– Куда ты,– зачем-то спросил Кочергин.

– Куда-куда... Сейчас – к выборным... А там и на Солонцы. С новой компанией знакомиться...

– Может, я что-то еще могу?

Виктор почувствовал, что Василий Андреевич улыбнулся. И, кажется, сказал:

– Сирень мне посади на Солонцах. Белую. Очень люблю, понимаешь... А ты у меня один остался.

Тихо-тихо Виктор проехал еще сто метров, зарулил во двор и, едва выключив зажигание, бессильно повис на баранке.

В ту же секунду он уснул и провалился в бездну, и все глубже и глубже погружался в страшное, никогда не испытанное одиночество, в котором нет и никогда не будет глаз, и рук, и волос дорогой, единственной, истинного смысла бытия...

– Папа, ты спишь, что ли?– спросила Наташа.

– Да,– прошептал Виктор, не двигаясь,– чуть-чуть...

– Ну так давай пойдем в дом...

– А если не сплю?– спросил Виктор Кочергин, поднимая голову.