Текст книги "Выборный"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Ты что, Михалыч, жизнь надоела?

Кочергин еще раз потряс здоровенного Саню за грудки и наконец выкрикнул разборчиво:

– Ты что же это делаешь?

– А че делаю-то? – раскрыл рот Саня.– Ну во вторую вышел, так попросили же...

– Кто же тебе велел тут грести?

– Прораб, – высвобождаясь, неуверенно пробасил Саня.

– Тащи его сюда,– приказал Кочергин и прибавил такое, что услышь это Воднюк – не миновать бы Виктору товарищеского суда.

– Да ведь уехал он...

Все моторы заглохли, а строители собрались вокруг Виктора.

Кочергин несколько раз порывался что-то сказать, но только рубанул воздух рукой и, сев на ближайшую вывороченную плиту, жестом попросил спичку.

– Что случилось, Виктор Михалыч,– спросил дядя Коля, поднося огонек. Не там начали, что ли?

Виктор молча кивнул и выпустил длинную струю табачного дыма. Строители загалдели, честя вдоль и поперек и прораба, и все прочее начальство, президентов отдельных стран и дальнюю родню своих близких родственников.

– Лаптев давно уехал? – спросил Виктор и на всякий случай пояснил: -Такой кругленький, на "Волге", начальничек...

– Да вот только что!

– С прорабом нашим!

– Он и воткнул, чтобы работать начинали!

– Обещал сверхурочные по своей ведомости накинуть.

– И нас,– отозвались электрики,– уговорил во вторую смену остаться свет ставить... Чтоб им виднее...

Виктор несколько раз кивнул, уясняя картину. Затем затоптал окурок и выпрямился:

– Ясно. Значит, так. Сегодняшний день... Сегодняшний день вам запишется, хотя вы начали без моей – поняли? – без моей команды... А дальше... Вот что. Всю технику – вон туда, под стену, и чтобы без моей команды ни-ни. Усекли?

– Ты подожди, Михалыч. Объясни-ка толком. Чего дергаемся?

– Обязательно поясню,– Виктор, заложив руки за спину, подался чуть вперед, к ножу Саниного бульдозера.– Так вот, указания, что вам дали, – все ни к черту. И не там начали, и вообще здесь пока что работать нельзя. Просто нельзя. Ясно?

– Да почему?– подал голос дядя Коля.

– Проект есть? – спросил Виктор.– Нет проекта. Разрешение на проведение земляных работ есть? Нет такого разрешения. Согласование с постройкомом на привлечение к сверхурочным работам есть? Нет такого согласования. Наряд выписан? Не выписан. И вообще на всю эту затею даже титула нет, так что платить неизвестно как. И точно знаю, что ни у треста, ни у вашего "друга", – Виктор не назвал ненавистные фамилии,– таких денег нет...

Кочергин помолчал, отбросил окурок и сказал тихо:

– Это все так... А самое главное – это ж какой скотиной надо быть, чтобы прямо по человеческим могилам бульдозером утюжить? Здесь что, враги наши самые лютые лежат? Да и с теми после смерти считаться не очень-то... А вы...

В очень звонкой, вот уж прямо – кладбищенской тишине, Виктор добавил:

– О правилах работы на кладбищах и некоторых наших бумажных делах могли, конечно, и не знать: до сих пор вас особо не подводили; но как можно головой-то не подумать, вокруг себя не оглянуться! Мы же люди, а не рабсила! Непонятно?

Дядя Коля, хлопнув о гусеницу беретом, сел прямо на землю. Все строители заговорили разом.

Виктор молчал, и только когда мужикам надоело ругаться и выкрикивать "а че ж", бросил:

– Наказал вас Лаптев. Но и вы хороши! Прямо как дети малые.

– Слушай, Михалыч,– наперебой полезли мужики, – нам же никогда не объясняют толком!

– Покажут, где пахать, – мы и пашем от забора до обеда!

– И что начальство себе думает?

– Откуда нам про ваши согласования знать?

Виктор не выдержал, поднялся:

– Завязали. С вас особого спросу нет, хотя думать положено независимо от должности. Так. Сейчас отгоняйте машины к балку, и по домам. Завтра вы все в отгуле – за насосную я вам должен. Отоспитесь, утро вечера мудренее.

Поругиваясь и почесываясь, бригада разошлась по машинам, и через минуту захлопали и затрещали пускачи.

– А вы чего ждете? – обратился Виктор к водителям двух коммунхозовских машин. – Больше работы здесь не будет. Валяйте на базу.

Подумав немного, Виктор отправил домой и электриков, которые к этому времени кое-как уже закрепили шланги низковольтных кабелей на ветвях век не стриженных кладбищенских деревьев.

Полчаса – и все стихло и опустело.

– Хорошо начал, – отозвался за спиной Василий Андреевич,– а что дальше будем делать? Завтра-послезавтра, а опять "по коням" скомандуют, и пойдет-поедет...

– Не скомандуют.

– Это почему же?

– Я же объяснил: титула нет, разрешений – нет, согласования – нет...

– Гражданин Кочергин, а сколько раз ты работал вот так, без ничего, с одними слепыми синьками в руках?

Виктор и сам знал, что раз городу это дело так необходимо, то пусть задним числом, но все будет, вся документация. И Стройбанк, придирчивый и капризный, вовремя откроет финансирование, и ни один надзор не остановят работ, если только не случится особого ЧП.

Знал, но упрямо заявил:

– Не имеют права без документации начинать.

– Ладно, – примирительно сказал Белов, – ты пока посиди, подумай, а у нас еще одно срочное дело есть.

Виктор увидел, как странным, каким-то угловатым жестом Белов проявил рядом с собой две другие призрачные фигуры. А еще мгновение спустя все они исчезли.

Виктор подобрал тлеющий окурок, взял из машины новую сигарету и аккуратно прикурил.

Потом сел и задумался.

Глава 13

Валентин Семенович Лаптев после совещания съездил на кладбище еще раз: сумел отдать необходимые распоряжения и пристегнуть к делу строителей, только что перегнавших технику на кладбище. Теперь насчет сроков можно было не так беспокоиться.

Рабочий день давно закончился, и можно уже было спокойно ехать домой, но Валентина Семеновича неудержимо потянуло "к себе", в исполком. "К себе..." Свой стол, кабинет, оба телефона, оба шкафа, наполненные бумагами и всякой мелочью– это было больше, чем привычное окружение Лаптева. Только здесь он чувствовал себя по-настоящему хорошо.

Поднимаясь на второй этаж, Лаптев думал о стакане шипучей воды из холодного сифона и о том, что непременно может еще позвонить начальство и будет хорошо, если он окажется в кабинете.

С этими мыслями Лаптев вошел в кабинет, прошел к холодильнику, но, положив пальцы на никелированный рычаг, внезапно остановился.

Прямоугольник вечернего света на стене, прямо над холодильником, померк; резко потемнело и похолодало в кабинете. Не поворачиваясь, спиною, Лаптев совершенно явственно ощутил чужое присутствие.

Рывком, испуганно, Валентин Семенович обернулся и застыл, не в силах выдавить ни звука.

За его столом, отчетливо вырисовываясь на фоне черного зияющего зарешеченного прямоугольника окна, восседали трое. В первый момент Лаптева больше всего поразило не появление, не прозрачность и не одеяния гостей, а то, что они втроем сидят за его столом и в то же время совсем не теснятся; поразило его и то, что привычный кабинет будто бы преобразился и стал напоминать зал судебных заседаний, причем не какой-нибудь абстрактный, а совершенно конкретный зал их старого городского суда на улице Чехова.

– Садись,– коротко и хмуро приказал старший и, как Лаптев сразу понял, главный здесь, и указал на "гостевой" стул.

Валентин Семенович поспешно сел, и сразу же изменились размеры и пропорции помещения. Какой-то метр от стула до стола растянулся метров на пять, если не на десять, плоскость столешницы вывернулась так, что судьи оказались высоко-высоко, а стены, замыкая и ограничивая пространство, оказались едва ли не границею бесконечности.

Лаптев, болезненно ощущая свою малость и затерянность в этом непостижимо преображенном объеме, никак не мог разглядеть середину своего тела, свой привычный уютный животик, но все время натыкался взглядом на громадные, неестественно вывернутые стопы в знакомых бежевых сандалиях.

– Ну,– спросил Главный,– в молчанку будем играть или как?

– Я протестую,– высоко и поспешно залопотал Валентин Семенович,– это противоречит сложившимся нормам юриспруденции.

Несколько секунд царило молчание. А потом Главный хлопнул кожаным картузом о колено и жутко захохотал. Лаптев вжался в стул.

Отсмеявшись, Главный сказал:

– Насчет прав ты молчи. Чтоб ни-ни, понял? А юриспруденцию мы соблюдем. Приват, протокол!

Лаптев, обмирая, увидел, как болезненного вида молодой человек с бородкой и в кашне вокруг шеи извлек пустотелый мраморный стержень из настольной лампы, раскатал камень, как пластилин, и ловкими, незаметными движениями пальцев превратил его в стопку линованных, удручающе-канцелярских листов.

– Имя, фамилия, год рождения, социальное происхождение...вопросительно забубнил тот, кого называли "Приватом".

Лаптев торопливо, все никак не успокаиваясь, выговорил ответы.

– Из крестьян, значит? – вдруг враждебно спросил доселе молчавший прозрачный в серой шинели с красными петлицами.

– Из крестьян, из крестьян, – зачастил Лаптев.

– Какого же уезда?

– Я точно не знаю, это в Орловской области, там такое село...

– В анкете врать будешь. А здесь не моги, – веско отозвался Седой. Видели мы таких крестьян.

Лаптев, пугаясь невесть чего, принялся доказывать, что никакого обмана нет, мать – колхозница, еще до войны в колхозе работала, а отец и грамоте-то не выучился...

Седой его перебил:

– Морда у тебя вон какая сытая! Не бывало такого у крестьянских детей, можа только у кого из мироедов... Работали мы,– он положил на стол громадные кулаки,– вот этими руками землю пахали да могилы в ней рыли, чтобы таких же хлеборобов хоронить.

– Погоди, Седой,– сказал Главный,– мы еще разберемся, чей он сын, чей кум и сват и как в это кресло попал.

Странная мысль поразила Валентина Семеновича. Померещилось ему, что попал он на заседание какой-то, неведомой прежде дисциплинарной комиссии, подосланной по наущению врагов и завистников. И, несколько расхрабрясь, Лаптев пошел чесать как по писаному насчет своих заслуг на поприще сначала профтехобразования, затем кооперативной торговли, закупок злаков и наконец коммунального хозяйства, подробно перечисляя еще и общественные нагрузки (не забыв ни местком, ни жилбытсектор, а также все устные и письменные благодарности и поощрения).

Приват все это записывал, качал головой и время от времени кашлял. Писал он лаптевской ручкой из настольного прибора, только не пером, а длинным пластиковым колпачком, и время от времени по ручке пробегали зеленые искры.

Воодушевленный тем, что его не перебивают и что протокол ведется так старательно, Лаптев выложил что-то совсем уж несуразное, что-то о досрочной сдаче норм комплекса ГТО.

Тут уж Седой не выдержал. Огрев Лаптева заковыристым матом, закричал:

– Ты долго будешь нам головы морочить? Давай дело говори!

– В чем дело? В чем дело? – засуетился Лаптев.– Я излагаю обстоятельства, имеющие отношение к тем обстоятельствам...

– Гражданин Лаптев,– свинцовым голосом сказал Главный.– Перестаньте вилять. Объясните, как вы дошли до такой жизни, что самовольно приступили к разрушению... К уничтожению душ?

– Нет, нет,– вяло замахал ватными руками Лаптев,– вы меня неправильно поняли. Я ни в коем случае не осмелился бы такое решить сам. До меня довели вышестоящее решение, и я только принял меры к его исполнению. Вас неверно информировали, это не больше, чем недоразумение.

– Совсем маленькое недоразумение: бульдозеры по могилам, – не поднимая головы от протокола, отозвался Приват.

– Нет, простите, имеется решение о переносе старого кладбища, и здесь наша коммунальная служба является только одним из низовых исполнителей. Я допускаю, что могло создаться впечатление...

– Врешь! – внезапно привстав со своего места, прикрикнул Главный, – ты хоть соображаешь, кому врешь?

– Спокойно, Андреич, мы сейчас все ему объясним, – сказал Седой и поднялся, намереваясь выйти из-за стола и быть может даже приблизиться к Лаптеву.

Представив, что может последовать через несколько секунд, Валентин Семенович несолидно взвизгнул:

– Помилосердствуйте, у меня жена, дети!

– Дети?– спросил Василий Андреевич.– У тебя дети есть?

– Двое, две девочки, обе школьницы, старшая отличница...

– Наверное, и жена тебя любит? – со странным выражением спросил Белов.

Об этом Лаптев никогда не задумывался, но на всякий случай покивал.

– Интересно, правда?– спросил Белов, ни к кому специально не обращаясь.– Вот .ведь какая гниль, а обязательно найдется баба, чтобы любила и холила. И дети обязательно получаются, и даже, бывает, гордятся своими родителями... – И без перехода спросил: – Где списки?

Лаптеву очень хотелось прикинуться не ведающим ни о каких списках, но он вовремя понял, что здесь обман не удастся; и он решился на полуправду:

– Как таковых, этих списков не существует вообще. Пока что составлено только по шестнадцати секторам...

Лаптев не сказал, что сам вчера распорядился времени больше не тратить, выбирая в церковных и городских архивах данные о тех, кто похоронен в начале века.

Времени своих подчиненных Лаптев, конечно же, не жалел, но с изворотливостью старого служаки прикинул, что если никаких списков не будет, то и говорить не о чем, получится так, вроде бы бульдозеры просто распланировали грунт. И вообще никаких проблем со строителями: площадки подготовлены, и у них не будет никаких оснований обвинить его, Лаптева, в задержке работ.

– Нет, значит...– протянул Василий Андреевич,– а должно быть.

– Ты хоть соображаешь,– сорвался Седой,– что у них, окромя имен, и не осталось ничего?

– Но позвольте,– возразил Лаптев,– мы же не можем допустить срыва строительства зоны отдыха, столь необходимой нашему городу!

– Нашему городу надо почаще задумываться: кто мы, чьи дети и внуки, откуда...

– Но здоровье детей...

– Здоровье – это фактор не только физический, – негромко сказал, сдерживая чахоточный кашель, Приват-доцент.

После мучительных мгновений молчания Василий Андреевич подытожил:

– Значит, так: списки чтоб были. И безо всяких. Тот, кто это ваше "решение" на самом деле придумал, ответит. А ты, если еще раз самовольно пошлешь бульдозеры или еще что – пеняй на себя. Понял?

Лаптев уже собирался заверить, что понял и непременно исполнит, как вдругоглушительно раскатился телефонный звонок. Пространство вновь преобразилось, вывернулось, а кабинет приобрел привычные очертания.

Автоматическим жестом Лаптев потянулся и схватил трубку красного телефона. Краем глаза Валентин Семенович разглядел, что странные гости, беззвучно раскрывая рты, бледнеют и теряют очертания...

Звонил "Сам" – так Лаптев да и почти все руководящие работники называли председателя исполкома.

– Лаптев?– спросила трубка и, не дожидаясь ответа, предложила: – А ну-ка, говори, как на духу, чего тебе, кроме времени, не хватает?

Лаптев осторожно хихикнул:

– Вы же знаете: безлюдного фонда, материалов по первому списку, рабочих в РСУ...

– Этого я тебе не дам...

Лаптев догадался, что в эту самую секунду "Сам" улыбается и прищуривается.

– Этого не дам; но с чем другим – поможем. Технику, горючее... Могу и студентов подбросить: хоть полтысячи бойцов.

– Куда мне такая армия? – мягко запротестовал Валентин Семенович. – Мы люди маленькие, и масштабы у нас...

Приват, уже почти совсем невидимый, коротко и ловко провел кистью руки, превращая стопку в прежний мраморный стержень, и, склонясь над столом, со скрежетом вогнал стержень в лампу, на прежнее место. Лаптев невольно отшатнулся, на какое-то мгновение потеряв нить разговора, но тут же опомнился и замахал на гостей рукой: не мешайте, мол, "Сам" говорит!

– Маленькие не маленькие, задачка у вас совсем не пустячная. Средства надо осваивать. На тот год не перенести. Это точно.

– Я так полагаю,– продолжил "Сам",– что у тебя не только на словах дело делаться будет. Строителей не задержишь?

– Надеюсь, доверие оправдаю, – автоматически отбарабанил Валентин Семенович, лихорадочно соображая, почему это ему позвонил "Сам" через пару часов после совещания и почему он так двусмысленно разговаривает; и вдруг понял, что может всплыть из нерешенного:

– Есть одна деликатная проблема...

– Одна? Это хорошо, когда только одна, – бросил "Сам".

– Мы еще не получили согласия от епархии на снос кладбищенской церкви.

– Да-да,– проговорил "Сам". По его тону Лаптев понял: догадка верная.

– Со святыми отцами не так-то просто, не нашего они ведомства,продолжил "Сам",– согласиться-то они согласятся рано или поздно, я им на замену ого-го какого Василия Блаженного на Мамаевке отдаю; да вся беда в том, что скорее всего может получиться не рано, а поздно. Одно дело месяц, а другое – три месяца; не знаешь, строителям она сильно мешает?

Ни "Сам", ни Лаптев в руках проекта не имели – не успели копировальщицы наделать требуемое количество экземпляров; но не пришла Валентину Семеновичу простая, в сущности, мысль, что если не знаешь, то надо спрашивать знающих, а не отвечать наобум. Наоборот, Валентин Семенович поспешно заявил:

– Мешает.

– То-то строители пасмурные сидели,– отозвался "Сам",– видать, вроде гнилого зуба им эта церковь... Но ничего, еще переговорим. А весь остальной снос – не затянешь?

Лаптев, обмирая, проговорил:

– Нет, что вы, работы уже полным ходом идут, экскаватор и три бульдозера.

– Ладно. Какие сложности будут – держи меня в курсе.– Аппарат щелкнул, и разлились гудки отбоя.

Лаптев немного их послушал, а потом осторожно положил трубку на рычаг, полез в холодильник и, нацедив из сифона полстакана, припал к ледяной пузырящейся влаге.

В стакане еще оставался последний, самый вкусный глоток, когда в метре от сидящего Лаптева воздух взвихрился и, чуть покачиваясь, появился хмурый и страшный Седой.

Несколько секунд он молчал, перекатывая желваки на скулах и неотрывно глядя в глаза Лаптеву.

Потом коротко сказал:

– Гадина! – и плюнул в лицо.

Валентин Семенович схватился за щеку, куда попал жгучий ледяной плевок. Когда он поднял глаза, в кабинете уже никого не было.

Жгло щеку.

Вытащив из шкафа зеркальце, Лаптев, обмирая, взглянул – и увидел прямо посредине своей гладкой розовой щеки уродливую сизую бородавку.

Глава 14

Алебастровый ангелочек стряхнул с крыльев последние отсветы зари.

Кладбище пустело. Небо над городом, почти всегда грязное, с угрюмым сизым отливом, темнело с каждой минутой.

Сквозь шум и гудки автомобилей долетало медлительное бамканье башенных часов на невидимом вокзале.

Виктор поднял голову. Одна за другой появлялись прозрачные фигуры, прозрачные, но все же совершенно отчетливые. В основном это были мужчины в темных одеждах. А несколькими мгновениями позже появился привычный уже Белов.

– Добрый вечер, – машинально произнес Кочергин, еще не решив про себя, как следует называть... этих.

– Не слишком-то добрый, вы разве не находите? – спросил высокий, лысоватый, с чиновничьей выправкой.

– Действительно... А что делать? – поинтересовался Виктор.

– Вы должны немедленно объяснить им всем, что здесь творится беззаконие. Беззаконие!– выступила вперед девушка в красной косынке.

Не удивляясь и не пугаясь, Виктор разглядел под ее ладной блузкой, слева на груди, круглую метину пулевой раны.

– Своим-то все может объяснить,– начал Белов, опуская прозрачную руку на плечо Кочергина,– и мы тут ему поможем. Да не только в них дело... А всем остальным – мы ли должны втолковывать? И он ли?

– Но мы решили...– начал Присяжный.

– Знаю, – остановил его Василий,– но учтите фактор времени. Если все быстро не остановить, то к тем несчастным, кого уже покорежило и стерло, добавятся еще пять сотен. И тогда...

– Пять сотен? – переспросил Виктор, до сих пор плохо представлявший себе масштабы происходящего.

– А разве меньше, извиняюсь? – с резким акцентом спросил тонкий старик.

Все больше и больше фигур появлялось на кладбище. Призрачные старушки охали и причитали, осторожно заглядывая за периметр расчищенной зоны.

"Может, епархия поможет?" – мелькнуло у Виктора.

– Э, нет, – отреагировал Белов, – гробовой вариант. Наоборот. Тамошним выгодно, чтобы здесь все вот так, без головы и сердца сокрушили. А то мало назиданий пастве в последнее время стало.

– Не клевещите, Василий Андреевич, – раздался чуть надтреснутый голос, и Виктор увидел Графа, приближающегося, чуть прихрамывая, от своего сектора.

– Если бы так! – сказал Белов и раздраженно похлопал себя по карманам.

– Вы полагаете, церковь за нас заступится? – бросился к Графу высокий Присяжный.

– Полагаю, что да. Обязательно. Христианская совесть не позволяет мириться с несправедливостью...

– И как же вы это себе представляете, Владислав Феликсович? – с напряженной интонацией спросил Белов. – Крестный ход устроят? Анафему Сане-бульдозеристу объявят? Или епитимью Лаптеву назначат? Так они все в церковь не ходят.

– Не надо утрировать, – сдержанно сказал Граф.– Несомненно, речь идет не об отлучении от церкви. Но уверен, что епископ войдет в исполком с протестом...

Все, кроме Белова и комсомолки, да еще Седого, маячащего чуть поодаль, обрадованно зашумели, окружив Графа.

Виктор медленно пошел к машине и вытащил на ощупь сигарету. Огня, конечно, не оказалось. Совершенно забыв, с кем имеет дело, Кочергин подошел к группе спорящих с намерением попросить спичек. И только едва не пролетев сквозь старичка в косоворотке, мелко крестящегося возле растерзанной могилы, опомнился и остановился.

– Вы, лично,– спросил Василий, в упор глядя на Осинецкого,– беретесь потребовать, чтобы епископ срочно подал такой протест и настоял на немедленном прекращении работ?

– Подобное вмешательство противоречит моим убеждениям,– выдержав взгляд, ответил Владислав Феликсович.

– Ясно, – сказал Василий и, сунув кулаки в карманы, отвернулся.

– Давайте я с ним поговорю,– предложил Виктор.

– Я полагаю, такая возможность вам может быть предоставлена,– сказал Граф со странной улыбкой,– однако насчет результатов – не обольщайтесь.

– Поговори, как же,– невесело сказал Василий и замолчал, уставясь в землю.

– А я принципиально против всяких сделок со служителями культа,заявила комсомолка и поправила косынку.– Вот Василий Андреевич правильно сказал, что они только порадуются.

– Вы, уважаемая, слишком неопытны для таких суждений,– перебил ее Присяжный.– А вот гражданин строитель правильно считает, что никаким шансом пренебрегать не следует!

– Нет, следует!– вспыхнула комсомолка.– Милостыню от врагов не берут!

– Вот что, милая,– Белов подошел и обнял девушку за плечи,– давай не будем срываться, а вместе подумаем... Ситуация непростая, что и говорить. Какой-то протест, или что-то еще, нужен, но я же знаю нашу машину канцелярскую: не меньше трех дней пройдет. А за это время такого накуролесят – самим потом всю жизнь не отчиститься... На это время должен быть настоящий запрет, чтоб никто, ни под каким предлогом не нарушил... Если работать – так только спецкоманде, раз уж всеми вами так решено...

– А я тоже была против!– заявила девушка.

– Нас мало... А большинство так привыкло при жизни покоряться, что и теперь не освободилось...

– Что же делать?– спросил Кочергин.

– Думать надо,– бросил Белов.

Виктору показалось, что на мгновение бесплотная девушка прильнула к Василию Андреевичу и тут же смущенно отвернулась.

– Может, с кем посоветуешься?– спросил Седой, неожиданно приблизившись.

– Поздно уже,– сказал как в воду опущенный Кочергин и выплюнул размочаленную сигарету.– С кем теперь посоветуешься?

И пошел, не оглядываясь, к машине.

– Может быть, надо пойти к руководству?– спросил вдогонку Присяжный.

– В такое время?– Виктор открыл дверцу.– Спят уже.

Ключ никак не попадал в замок зажигания. Не оборачиваясь, Виктор чувствовал, что Белов сидит сзади и разыскивает по карманам забытую в суматохе "красных похорон" трубку. Больше для самого себя, чем для Белова, Виктор пояснил:

– Сегодня уже поздно, а завтра... Пока я доберусь до того уровня, где могут что-то реально сделать, может быть совсем поздно... Если вообще меня выслушают, а не отправят...

– Да, ты не один на свете: найдется кому бульдозеристами покомандовать,– констатировал Василий Андреевич.

– А дружок твой не спит,– вдруг оказался рядом Седой,– ну-ка, давай к нему...

Глава 15

Когда Наташа предположила, что дядя Толя мирится с тетей Тамарой, она была не очень далека от истины. От примирения супругов отделяла только дверь. Но вот открыть ее Василенко не мог – Тамара заперлась и на уговоры не отвечала.

Сидя в прихожей на несвежем линолеуме, Толя не то чтобы отрезвел, но его опьянение перешло в самую неприятную фазу. Его вина перед всем миром, а особенно перед Тамарой казалась столь велика, что искупалась только немедленным публичным покаянием.

Анатолий Петрович, еще какой-то час назад веселый, общительный и остроумный, теперь тосковал и выдавливал всего одну просьбу:

– Том, ну Том, ну открой...

Тамара не отзывалась; Василенко понимал, что пока она не ответит, хоть резкостью, хоть как, дело безнадежно. Ломать дверь и превращать их единственную комнату в арену боевых действий Толя не собирался – и потому, что не был уже достаточно пьян, и потому, что твердо знал: от подобных выходок Тамара ожесточится еще сильнее. И надолго.

Насидевшись под дверью, Василенко пошел в ванную и сунул голову под струю. Рот заливало, а когда Толя поворачивал голову, тугие водяные петли хлестали по щекам. Стоя на коленях и захлебываясь, Василенко в полной мере ощущал жалость к себе, такому молодому и талантливому, и такому измученному мелочностью повседневной работы... Мерзостью, о которой удавалось забывать только на пару часов в хорошей компании...

Василенко даже зубами заскрипел от досады: ему необходимы были и дружки, и Тамара, но они никак не могли сосуществовать.

Внезапно струя исчезла.

– Пойдем,– приказал знакомый раздраженный голос. Утираясь рукавом, Василенко поднял голову.

За его спиной, непонятно как помещаясь в крошечной ванной комнате, стояли Седой и еще один такой же прозрачный, с бородкой, в костюме и длинном кашне вокруг шеи.

– Пойдем,– повторил Седой и прошел на кухню.– Разговор есть.

Василенко потащился за ним, почему-то приволакивая ноги. На кухонном столе валялась раскрытая пачка "Беломора"; Анатолий поспешно закурил и сел.

Второй, тот, что в кашне, надсадно закашлял, но тут же замахал руками на смутившегося Василенко: кури, мол, я не из-за дыма кашляю.

Седой, мрачный и скупой в движениях, остановился напротив Анатолия Петровича и спросил:

– Ты соображать можешь или водка все отшибла?

– Могу,– с достоинством выпрямился Василенко,– я не пьян.

– Оно и видно,– прокашлялся Приват и подал Толе кухонное полотенце: С вас капает.

Василенко утерся и, прижав ладони к груди, попросил:

– Вы только потише, а? Тамара услышит...

– Не услышит,– пообещал Приват,– разве что тебя.

И добавил:

– Вы чрезмерно не курите. Никотин тоже угнетает умственную деятельность.

– Да-да,– покивал головой Василенко и встал.– Только учтите: он меня тогда заставил. Я считал и считаю, что эту нашу церковь вообще трогать не надо.

– Нашу!– хохотнул Седой.– Я-то в бога не верю, а уж в остальное и подавно. Нет, парень, не в этом дело.

– Нижние сектора сносят, – сказал Приват,– пустили бульдозеры по могилам.

– Как? Уже? – только и вырвалось у Василенко.

– Ты что,– спросил Седой,– совсем отупел? Не "уже", а безо всяких... Ладно, это не твои штучки, не тебе за них и отвечать. А вот другое...

– Сейчас сюда приедет Кочергин, – сказал Приват,– он полностью в курсе. И вы решите, что делать.

– Мы с ним?

– Голова тебе для чего дана? – поинтересовался Седой. – Только за воротник закладывать? Подумаешь как следует.

– Почему именно я?– глупо спросил Василенко.

– А думать никому не вредно,– криво усмехнулся Седой.

– Пора открывать,– сообщил Приват.

...Кочергин молча прошел на кухню и взобрался на подоконник. Внизу, в прямоугольнике открытого окна, застыли желтые и бледно-голубые лужи света уличных фонарей. Помедлив немного, посмотрев на силуэты, заполняющие кухню, Виктор спросил у Василенко:

– Ты уже в курсе?

– Более-менее,– ответил Толя,– самовольно снос начали...

– Сволочь такая, еще и моих людей припутал,– бросил Кочергин и, перегнувшись, посмотрел на крышу своего "Москвича".

– Это без разницы,– отозвался Белов,– не твои, так другие. Завтра, полагаю, так и будет.

– Дадим этому Лаптеву как следует,– предложил Седой,– чтоб дорогу на кладбище забыл.

– А толку-то?– спросил Белов, покачиваясь с пятки на носок.– Другой что, лучше будет?

– Порода,– подал голос Приват.

– Короче, задача у нас такая,– ровным голосом начал Кочергин.Безобразия такого, как сегодня, больше допустить нельзя. Всему свое время. Если уж взялись вообще – так пусть хоть по уставу, по чести делается.

– Прикажи своим людям,– тряхнул мокрой головой Василенко.

– Своим – могу. Уже приказал.

– Ну и?..

– Не будет моих, будут другие. Кстати, не подскажешь, чем и как занять сдельщиков на недельку-другую, чтобы в заработке не потеряли?

– Спроси что полегче...

– Заработок, деньги, – подумал вслух Белов, – а может, не будем забывать, что они граждане, что люди, что...

И замолчал.

Почему-то все смотрели на Василенко. И чувствовал Анатолий Петрович, что все происшедшее и происходящее – только следствия, а действительная причина была раньше, год назад, когда он взялся за работу и проектировал с увлечением, будто совершенно позабыв, где все это должно быть построено... Все – от самообмана, от покорности, от боязни не то что действовать думать.

– Я вот что скажу, Витек,– начал Василенко и закурил. – Ты ведь не можешь без документации работать?

– Еще как могу, – невесело улыбнулся Кочергин. – Это в институте только учат, что нельзя. А на самом деле... Ни титула, ни согласования, ни утвержденного проекта, ни половины чертежей – а пашу! А когда уже под крышу выводим – поспевает документация...

– Но основные чертежи у тебя должны быть.

– Да, чтобы сообразить можно...

– Я и говорю,– повеселел Василенко,– только в сказках чтобы без чертежей. Архимед и тот на песке чертил...

– Я не понял, – отозвался Седой,– чего там?

– Тише, – замахал руками Приват, – человек хорошо придумал.

– Кроме тебя – у кого есть синьки? – живо спросил Василенко.

–г У электриков – внутриплощадочные сети; у начальника второго участка – часть земляных работ. Остальное– у меня... И кое-что я перерисовал этому Лаптеву...

– Забрать сможешь?

– У своих -да.

– А о Лаптеве не беспокойтесь,– пообещал Приват,– считайте, что ничего там нет.

– Ну вот и порядок,– решил Василенко,– я у себя соберу все, что успели накопировать, и, естественно, белки... А ты – все у себя. А без чертежей фиг кто поработает!

– Силен, мужик,– покрутил головой Белов, – ты хоть соображаешь, что тебе будет?

– А,– бесшабашно махнул рукой повеселевший Василенко,– не съедят.

– Не съедят-то не съедят, – начал Белов и вдруг, резко переменив тон, обратился к Виктору: – А ты с утра давай по начальству, расскажи, что Лаптев вытворяет, можно и к его начальству. А то "Сам" не в курсе, а сегодня из-за него Лаптев заблокировался.