Текст книги "Выборный"

Автор книги: Юрий Иваниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

– Разберемся,– пообещал Приват.

– Мне завтра еще в епархию пробиться надо,– сказал Виктор, уже понимая, что ни в какую епархию он не поедет.

Белов так и сказал:

– Какого хрена? Чего ты добьешься?

Приват, конечно же, тут же возмутился, и они с Беловым и Седым начали срочно выяснять, можно ли пренебрегать такими шансами и так ли необходим голос отцов церкви, тем более с подачи Виктора; а Василенко тем временем спросил:

– Вить, ты поговори с Тамарой, а?

– Опять?

– Опять, – обреченно признал Василенко.

Виктор пожал плечами и направился к дверям комнаты. Он только собрался постучать, как рядом появился Седой и вполголоса посоветовал:

– Поезжайте сейчас за чертежами.

– В одиннадцать-то часов?– спросил, останавливаясь, Виктор.

– А как проспится – может все переиначить. С похмелья-то...

– Ну да,– обиделся Кочергин за Толю, но помедлил, не стал стучать в дверь и вернулся на кухню.

– Слушай,– начал он,– спит уже Тамара, сейчас разбудим – с потрохами слопает.

– Да,– безнадежно признал Василенко,– но если сама проснется, еще хуже будет.

– А мы сделаем так...– Виктору было неловко, неуютно, как всегда в те редкие минуты, когда приходилось врать,– сейчас съездим в институт, соберем все листы, а потом вернемся вместе, и я сам поговорю с Тамарой.

– А эти?– опасливо проговорил Василенко, указывая на выборных, беззвучно переговаривающихся между собой.

– Не боись,– отреагировал Седой,– не увидит.

Василенко обреченно кивнул и, путаясь в рукавах и петлях, надел пиджак. Ключи он всегда таскал с собою.

Глава 16

– Ты с ума сошел!– кричал Хорьков, брызжа слюною. – Ты что, в бирюльки играешь? Загорелось – "буду строить, сроки вытяну", а отгорело – работы немедленно остановить? Да ты что, в институте благородных девиц? Учти: я тебе больше не помощник и в дела твои, уволь, больше влезать не желаю!

"Не очень-то ты мне и раньше помогал",– подумал Виктор. А вслух сказал: – Я обязан вас предупредить. Надо решать, чем загрузить бригады насосная уже заканчивается, а ничего больше трест пока не финансировал. "Самому тебе придется решать,– впервые до конца почувствовал ситуацию Кочергин,– перед пенсией придется и со своим управлением, и с трестом, и с Воднюком воевать".

Словно прочитав его мысли, Хорьков сказал:

– Ну чего ты полез на рожон? Да будь ты хоть сто пятьдесят раз прав, после всей этой катавасии не работа, а наказание Божие будет. Думаешь, управляющий просто так оставит самовольную остановку работ? Да еще по такому поводу. Это же скандал! Думаешь, что внутри треста останется? Куда там! На весь город пойдет! Тебе, впрочем, ладно: молодой, здоровый, хвостом вильнул – и привет, а мне куда деваться?

– Я же все на себя беру. Вас вообще перед фактом поставил. Никакого выбора у вас нет.

– Гладко было на бумаге,– заявил Хорьков и накрутил номер.

– Егорыч? – спросил он, хотя по этому телефону, кроме Маркина, никогда никто не отвечал.

– Слушаю, "пятый". Что там у тебя?

– ЧП у меня,– пожаловался Хорьков и посмотрел на Виктора.

– Что, опять кого-то завалило?– испугался замуправляющего.

– Нет, Бог миловал. Но большая неувязка по объекту. К вам можно сейчас? Сильно срочно.

– Жду, – бросил Маркин и отключился.

– Я один поеду,– твердо сказал Виктор.– Это не те пряники, которые надо делить.

– А Маркин или управляющий спросят: "А где твой старый перец, чего прячется?"

– На вас я ничего валить не буду,– пообещал Виктор.

– Тебе-то я верю,– сказал Хорьков, вставая,– только пацан ты еще, не знаешь, как оно на деле оборачивается... Помянешь мое слово: не сегодня, так в понедельник все сделают, как начали, а тебе велят...

– Посмотрим,– поднялся Виктор.– А вы, пожалуйста, проследите, чтобы, пока меня не будет, наши бригады на кладбище не подались.

– А как же,– живо откликнулся Хорьков,– прямо сейчас в сторожа пойду! Совсем совести у тебя нет!

"Разберемся",– сказал себе Виктор и пошел на стоянку.

Иван Егорович встретил Кочергина хмуро. Он слушал, не поднимая глаз, и тяжелые кустистые брови, казалось, сводились все сильнее.

– Факты,– потребовал он, как только Виктор рассказал об остановке работ,– а эмоции оставь при себе.

– Факты ясные,– ответил Виктор,– территория не готова, под площадками остались захоронения, спецкоманда не закончила перенос останков – нам сейчас работы начинать никак нельзя.

– Еще,– потребовал Маркин.

– А "еще" вы знаете: титула нет, заказа нет, финансирования нет, согласований нет, проектной документации тоже нет.

– Это знаю, – согласился Маркин.

– Так разве можно в таких условиях работать?

– Послушай, Кочергин,– заговорил Маркин, чуть ли не впервые поднимая глаза,– если бы я тебя три года по делу не знал, то сейчас послал бы... улавливаешь куда?

– Улавливаю.

– Мы здесь вдвоем. Даавай-ка поговорим, как на духу: чего ты задергался? Что на самом деле происходит? Что ты хочешь выторговать?

– Иван Егорович,– Виктор пытался говорить как можно спокойней,– есть же вещи, которыми не торгуют.

– Например?

– Например, совестью. Например, нашими с вами партийными билетами.

– Ну-ну,– поворчал Маркин,– ты полегче. За такие слова, парень, отвечать надо. Ты, что ли, у своего Воднюка демагогии обучился?

– Отвечать? Я ответственности не боюсь. А то давно бы ушел в каменщики: и заработок выше, и на все начальство с высокой колокольни...

– Каменщиком, знаешь, сколько вкалывать надо, – чуть улыбнулся Маркин.

– А я вкалываю. И неплохо.

– Об этом не тебе судить.

– И мне тоже.

– Я тебя, между прочим, не раз и не два поддерживал, – сказал Иван Егорович и потрогал кнопки селектора, но никого не стал вызывать,– а теперь вот не понимаю... темнишь. Да, конечно, строить без документов да еще с неразберихой у смежников – не подарок, чего и говорить, но впервой, что ли? Тем более, такой срочный объект и так городу нужен...

– Разве в этом дело?– досадуя, что не получается объяснить главное, начал Виктор.– Разве я доказываю, что не нужен? Или мне работать не хочется? Да мне лично этот спорткомплекс нужнее, чем вам всем, вместе взятым! Но – нельзя так. Что нельзя – там, это уже дело прошлое, не поправить, но так... Всему же есть предел. Да вы подумайте – не то что работы остановить нужно – головы поотрывать!

– Вот, значит, какое дело...– Маркин помедлил, подбирая слова.– То, что ты возмутился, когда началось с этими бульдозерами, – это реакция естественная. Всякому порядочному человеку, думаю, не по себе станет. И что бригаду остановил – понятно, на то ты начальник над ними... А вот почему ты не хочешь продолжать работы не тех площадках, где все уже готово, – этого я не понимаю. Там уже есть фронт. Чего тянуть? Городу нужно...

– И тресту.

– Да. И тресту. Мне разнарядки подписали на материалы – три года теперь спокойно жить можно. Но за все надо платить.

– Иван Егорович, я тресту никакого вреда не хочу, но так получается... И не то мы строим – да подумайте, куда там на кладбище игротека, а танцплощадка на костях? И сам спорткомплекс тоже, скажу вам, не подарок... А уж когда дело пошло так, что вместо переселения разбой какой-то творится – да разве можно? Мы же спать спокойно не сможем! И на вас, и на мне, и на всех пятно!

– Мужик мужиком,– сказал Маркин после долгой и очень мучительной паузы,– а уперся, как блажной...

И спросил другим тоном:

– На какой стадии работы?

– На минус первой. Электрики подключили времянку, да сварщики спецкоманде помогают – у вояк с карбидом туго оказалось.

– Вся территория не готова? Ни к чему из планируемых объектов подступиться нельзя?

– Нет, конечно. Первая очередь уже закончена, а это больше половины территории. Только на нижних секторах и возле самой церкви работы не начались: там надо больше месяца ожидать.

– И почему же ты не хочешь начать только то, что уже по всем статьям можно? Водный стадион – я же помню, он весь на секторах первой очереди?

– А потому что кладбище. Пока там могилы – кладбище, а не стройплощадка.

– Это от нас зависит.

– А от нас ли зависит, чтобы хотя бы не повторилось вчерашнее? У нас, что ли, только техника? И мы сами – понимаем, как надо и как не надо себя вести?

– Вот что мне не нравится,– заворчал Маркин, опуская брови,– с тобою разговариваешь, как с часовой миной играешь: то – хоть гвозди заколачивай, то – бабахнет...

– Вы понимаете, Иван Егорович, что я там, пока снос по всем правилам не закончат, работы не начну?

– Может быть, и так, – кивнул Маркин и улыбнулся вдруг: – Да только начнут их и без тебя...

– Не начнут...– ответил Виктор и, не спрашивая разрешения, подтолкнул медвежонка-папиросника на маркинском столе и вытащил папиросу из лакированных коготков.

– Это мы еще посмотрим,– пообещал Маркин и тоже закурил; после паузы сказал: – И все же объясни мне по-людски, чего ты хочешь?

– А чего я не хочу – объяснять не надо?

– Это я уже уяснил.

– Программа-минимум: работы не возобновлять до тех пор, пока все перебазирование кладбища не будет закончено по уставу. Подать бумагу в горисполком – чтобы наказали виновных в самоуправстве. И пересмотреть проект: грех же это, неужели непонятно?

– Ты просто анархист какой-то,– сказал Маркин и раздавил в пепельнице сигарету,– строить начнут, вот только тебя при этом не будет.

– Я – оптимист,– ответил Виктор.

– Я тоже,– сухо бросил Маркин и встал. – Погуляй где-нибудь поблизости. Пойду, доложу твою "программу-минимум".

У самого порога Маркин остановился и, уже держась за дверную ручку, спросил:

– Пока все не вышло из этого кабинета: почему ты не хочешь начать этот водный стадион прямо сегодня?

– Я забрал всю документацию. И постараюсь забрать с кладбища всю технику. Чтоб соблазна поменьше. Мало ли кто вздумает скомандовать – а есть вещи необратимые.

– Сами следить будем.

– Сомневаюсь, что просто так можно удержать события под контролем. У меня лично такой уверенности нет. А вы... пока не принимаете дело всерьез. А это настолько серьезно... Здесь нужна гарантия на сто процентов.

Маркин молча пожал плечами и вышел.

Глава 17

Виктор выбрался в коридор и потолкался по этажам, здороваясь и откликаясь на торопливые приветствия знакомых. Потом зашел в курилку; выслушал нудный анекдот и снова приплелся в маркинский кабинет. Заняв хозяйское место, трижды позвонил.

В исполкоме выяснилось, что "Сам" сегодня не принимает, а к заместителю запись только на вечер. Виктор записался.

В институте Толика не оказалось – его вызвал к себе Мельников, и>пока что Василенко не возвращался.

И, наконец, в обкоме тоже не было на месте завотделом промышленности Федунова, единственного из тамошних, кого Виктор немного знал. Объясняться же с инструктором Виктор не захотел.

Перебравшись в "гостевое" кресло, он взял свежий номер "Строительства и архитектуры", однако читать не смог – на первых же строчках все странным образом отделилось, поплыло...

– Владислав Феликсович, – позвал Белов, склоняясь над прямоугольным провалом,– вы спите?

– Нет,– ровным голосом отозвался Осинецкий и медленно поднялся. Жесткие солнечные лучи обжигали больные глаза, но Граф заговорил без тени раздражения: – Чему обязан?

– Битому неймется, – неизвестно о ком сказал Василий и поцокал ногтем по бронзовой лампе.– А за последнее время мы общаемся больше, чем за все предыдущие десятилетия. Жаль только, что по такому поводу.

– Жаль. Я хочу спросить вас: почему вы не пожелали встретиться с епископом?

Граф помолчал, помаргивая и разглядывая девчонку-художницу, пристроившуюся с этюдником неподалеку, у серого алебастрового ангелочка.

Наконец Осинецкий заговорил и в его голосе не чувствовалось приличествующей сану кротости:

– К сожалению, не всегда люди соответствуют постам... Должен с прискорбием признать, что его преосвященство – не настоящий христианин. Я это понял, когда он был протоиереем...

– Однако, – только и промолвил Белов.

– Я вижу, вы удивлены? – спросил, веселея, Граф.– Но полноте, церковь – это еще и организация, и не во всем столь уж отличная от светских. И пока еще не удалось придумать прибор, чтобы безошибочно отличать тех, кто служит всем сердцем, от тех, кто просто служит.

– А есть разница? – очень заинтересованно спросил Василий.

– Несомненно, – ответил Граф.– Для меня – несомненно; и, в частности, относительно его преосвященства в свое время я излагал точку зрения местоблюстителю из патриархии... Но с моим мнением не посчитались.

– Послушайте,– с волнением заговорил Василий,– я давно пытаюсь понять... Представьте, есть два человека одинакового возраста, образования, способностей. Оба идут служить военными, как это сейчас называют офицерами. Один идет по зову сердца – защищать Родину. Другой – и потому что паек сытный, и с жильем нормально, и дамы гусаров любят. И вот скосило их в одном бою. И что, в чем различие?

– Вы, Василий Андреевич, в последней войне не участвовали?

– Не довелось.

– Это ни в коем случае не упрек. Могу повторить, что не сомневаюсь в вашей храбрости. Однако пример ваш неудачен. Война и военная служба вообще есть проявление бесовских... нездоровых начал в человеке.

– Но вы-то сами ушли добровольцем... И церковь призывала стать на защиту...

– Здесь война вынужденная. Сугубо вынужденная. Если бы не защищались это был бы ущерб всему человечеству.

– Согласен. Так что с моим примером?

– Таких людей нельзя уравнивать.

– Ну а по-простому, в чем она, эта разница?

– Вы дали схему; дайте живую жизнь, и по ней будет видно, кем из двоих нечто было сделано хуже, а нечто и не сделано вовсе.

– Долго искать,– усмехнулся Белов,– ни один суд не доищется.

– Полагаю, вы не правы.

– Да, конечно: "На то есть высший судия!"

– Вы, атеисты, называете это иначе: суд истории.

– Все эти тонкие различия,– начал Василий Андреевич, морщась от страстного желания закурить,– со временем взаимно уничтожаются.

– К сожалению, это не так. Поверьте мне, старику: в том дурном, что все еще происходит между человеками, повинна прежде всего "деятельность" тех, кто служит себе, но не делу. И в мирное время плоды этой, так сказать, деятельности менее заметны, но не менее ощутимы.

– Вы упрощаете, Владислав Феликсович, а почему? Потому что человек никогда по-настоящему не знает, кому – Богу или мамоне – служит. И вообще наша историческая заслуга заключается в том, что мы заставили всех, в том числе и примазавшихся, работать на общее дело. Пусть не на всю катушку, да с паршивой овцы хоть шерсти клок.

– Ваша историческая ошибка, что вы понадеялись на правильную схему, а про тех, кто в этой схеме расставлен и рассажен, вы позабыли. А сама по себе схема может работать и так, и эдак – смотря какие люди и зачем в ней находятся.

– Верно, в сущности,– несколько раз наклонил голову Василий Андреевич; помолчал немного и добавил: – Только не забывайте, что чем выше человек, тем он точнее соответствует схеме, а повышение разума, рост души историческая неизбежность. Прошло время, когда числом брали, на себе пахали да криком засапожным врази расточали.

– Вы – оптимист,– с завистью вздохнул Осинецкий,– и, знаете, я все жду времени, когда это, наверное только для нас ниспосланное служение закончится, и мы приобщимся к постижению...– Граф помолчал и добавил: – А ваши друзья где?

– При деле. Седой сейчас в институте приглядывает, чтоб там никакого подвоха не случилось, а Приват – сейчас в архиве, а потом, наверное, в исполком подастся... А многие уже на Солонцах.

– Тяжело, наверное, – спросил Осинецкий.

– А им что, легче?– указал Белов на лютеранский сектор, надковырянный Саниным бульдозером.

– Да-да. Однако если вы по поводу обращения к епископу, то моя позиция остается неизменной.

Белов помолчал, а Граф докончил свою мысль:

– Он, к сожалению, прагматик до мозга костей. Ясно понимает, что эта... процедура,– и Граф обвел рукой вокруг,– по сути своей епархии как организации выгодна. И переубедить его, заставить обратиться к истинным идеалам не удастся ни мне, ни этому молодому человеку – как его?

...Виктор Кочергин проснулся от резкой боли в позвоночнике. Он уснул в низком кресле, неловко запрокинув голову, и теперь едва мог повернуть затекшую шею.

Во рту появился гадкий металлический привкус; но спал Кочергин недолго: солнечные пятна на паркете переместились только чуть-чуть, и Маркин еще не возвратился.

Конечно, Виктор устал, но этот внезапный сон...

"И какой!"– тряхнул головой Кочергин, уже окончательно просыпаясь.

Телефон на столе у Маркина не звонил – только загоралась сигнальная лампочка и раздавалось тихое журчание; молчал и селектор – секретарша знала, что Маркин вышел из кабинета.

Растирая шею, Виктор встал, подошел к окну – и со сложной смесью тоски и злости увидел, как по площадке, направляясь к заезженной управленческой "Волге", вышагивает, выворачивая ступни, коренастый и коротконогий Воднюк с неизменной папиросой, победно торчащей из уголка рта.

– Виктор Михайлович, вы здесь?– позвал селектор голосом секретарши. Вас управляющий вызывает.

Виктор вышел в приемную. Посторонних не было, и секретарша (трестовские дамы симпатизировали Кочергину) тихонько сказала:

– Управляющий до чего злой – у-у-у.

"А то как же,– подумал Виктор,– еще и Воднюк нагадил..."

С этими приятными мыслями он крутнулся в тамбурочке между двойными дверями и вошел в кабинет.

Там сидели: сам управляющий, Маркин и начальник отдела кадров Аксенов.

– Читай,– сказал, не здороваясь, управляющий и указал на лист бумаги, лежащий перед ним.

Виктор придвинул листок и прочел приказ об отстранении от должности главного инженера СУ-5 Кочергина В.М. за систематическое грубое нарушение строительных норм и правил, безответственность, нарушение плановых сроков и злоупотребление служебным положением.

Приказ как приказ, с номером и датой, визой Маркина, визой Аксенова и подписью управляющего. Даже с печатью.

Прикинув, что картина пока не полная, Виктор достал ручку и пристроил в уголке, под росписью Маркина и аксеновской закорючкой, еще и свою подпись.

Наливаясь густой краской, управляющий молчал. Видимо, не мог решить, с каких слов начать выплескивать все, что накипело. А Маркин на мгновение поднял и опустил брови, и в его глазах промелькнул огонек одобрения.

– Так,– сказал наконец-то управляющий и выложил на стол свои громадные, в медно-красной поросли лапищи,– умел нашкодить, умеешь и ответить. Это хорошо. Через полгода приходи – прорабом возьму.

– Можно идти?– спросил Виктор и поднялся.

– Иди. Сдашь всю документацию по зоне отдыха Воднюку.

– Хорошо, – сказал Виктор и чуть скованнее, чем обычно, подошел к двери. Повернув ручку, он раздельно сообщил:

– Только передавать нечего. Нет документации. Ни одного листа чертежей.

И вышел. Раз, два, три, четыре, пять...

Медленно, считая шаги, но не оглядываясь, Виктор шел по коридору. И загадывал: на четном шаге окликнут – помиримся, на нечетном – подеремся.

Секретарша окликнула посредине между девятнадцатым и двадцатым шагом. Если по "Виктору", то нечетный, если по "Михайловичу", то четный. Так и не решив окончательно, что будет, Кочергин вернулся в кабинет управляющего.

– Это как же понимать? – ровным зловещим голосом спросил управляющий.Где чертежи?

– Я их пропил, продал, съел, передал иностранной державе, а на вырученные деньги купил гарнитур – так, по-воднюковски?– быстро выговорил Виктор.

– Анархист,– сказал Маркин,– ну какой из тебя главный инженер? Срамота. Детский сад. А может, ты того, ку-ку?

– А ведь это уголовное дело, Кочергин, – отозвался дотоле молчавший Аксенов, – материальные ценности...

– Чего ты добиваешься?– спросил управляющий.

– Я уже говорил,– вяло сказал Виктор и, несмотря на то, что все стояли, сел.– Отсрочить работы, пока не закончат перезахоронения; и написать письмо в исполком – пересмотреть проект и наказать...

– Кишка оказалась тонка. И признать боишься. Невинность соблюсти ему надо,– постепенно накаляясь, заговорил управляющий.– Только объясни, почему ты вчера, сукин сын, на этом самом месте клялся-божился, что все сделаешь в срок? Предупредили же меня, козла старого,– управляющий грохнул кулаком об стол,– чтобы не связывался с тобой...

"Узнаю коней ретивых по каким-то их статьям"...– выплыли в сознании Виктора строки.

– Чего ты хочешь выторговать?– спросил опять ровным голосом управляющий.– Чтобы с тебя Воднюка стащили? Или еще что? Но учти: с нами так не разговаривают.

"– Еще бы,– подумал Виктор,– даже если я сейчас отдам чертежи, а сам на колени стану, мне уже все равно в этом тресте места не будет... Разве что отпустят "по собственному желанию".

Но вслух сказал только:

– Я уже объяснил Ивану Егоровичу, что ничем не торгую и ничего не выторговываю.

– Ты прав, Егорыч, он и в самом деле блажной. Ну, цирк. Такого у меня в тресте еще не было. Слушай сюда...

Управляющий сел верхом на стул и заговорщически наклонился к Виктору:

– Поскольку я тебе уже не начальник, а ты птица вольная, то скажу по секрету: прорвемся мы без твоих синек. Я уже Мельникову позвонил – к завтрему свежих нашлепают,

– С чего? Белки я тоже украл.

– Значит – сядешь,– констатировал Маркин, с сожалением качая головой,ты что, законов не знаешь?

Знать-то Виктор знал, и были в общем-то у него основания предполагать, что "сядет" он условно, и все-таки представились ему унылые процедуры дознаний, допросов, суда и фигура торжествующего Воднюка в особенно коротких штанах.

– Где ты их держишь? – спросил управляющий, по-своему истолковывая перемены в лице Кочергина.

– В сейфе,– бросил Виктор, вовсе не имея в виду собственный, кабинетный, со всяким хламом, который не хотелось оставлять на глазах уборщиц и секретарши. Но управляющий понял именно так. Пощелкав тумблерами, он рявкнул в селектор:

– Воднюк? Выгреби из сейфа Кочергина все чертежи и ко мне.

– Все? – спросил невидимый Воднюк.

– Живо!– бросил управляющий и выключил селектор.

– Ключ у меня, – напомнил Виктор.

– И у него тоже,– тихо сказал Аксенов.

– Вот как? – сказал Виктор и быстро прошелся по кабинету, с отвращением представляя, сколько раз Воднюк в его отсутствие запускал в сейф лапы, – ну, приехали. Нет там чертежей. А засим – прощайте.

– Сядь!– крикнул пунцовый управляющий так, как Виктор в жизни еще от него не слышал.– Сейчас ты уйдешь, чистенький-блистенький, а мы будем тут друг на друга гавкать только за то, что расплеваться с исполкомом за пять минут можно, а мириться придется так, что трест кровью харкать будет? Да пойми ты, дурья башка, если мы с работы полетим, на наше место что, херувимов посадят?

– Ладно,– сказал Виктор,– давайте без дураков. Вам нужны хорошие отношения с горисполкомом? Так вы делаете все правильно. Нашли козла отпущения, всыпали ему хорошенько, еще под суд отдайте, и все это подайте исполкому: мол, не трест виноват, а один выродок нашелся. А я уж как-нибудь устроюсь. И жаловаться, что вы меня уволили без согласования с профкомом, не пойду.

В наступившей паузе резко затрещал селектор. Растерянным голосом Воднюк пожаловался, что чертежей ни в сейфе, ни в столе не оказалось.

Управляющий облегченно выругался и сбросил тумблер. Кочергин встал, решив, что разговор окончен.

– Остаться хочешь?– неожиданно спросил, не поднимая глаз, управляющий.

Виктор сказал медленно и негромко:

– Нет.

И продолжил мысленно:

"Так будет лучше для нас всех. Есть вещи, которых не забывают. И для меня это необходимо".

Несколько секунд все молчали. Потом управляющий подал Виктору чистый листок бумаги и сказал:

– Пиши заявление. По собственному. Дата сегодняшняя.

Глава 18

– Ты не хочешь узнать мое мнение?– спросил Маркин, когда стрекочущая телетайпом приемная осталась позади.

– Хочу,– ответил безразлично Виктор

Не то чтобы ему и в самом деле не хотелось поговорить с Егорычем, которого он по-настоящему уважал, просто накатила такая слабость, когда и лежать-то, кажется, нет сил.

– У тебя друзья есть?

– Есть. А что? – вяло удивился Виктор.

– Как только терпят такого колючего?

– Кто как,– Виктор придержал дверь маркинского кабинета, пропуская хозяина,– кто молча, кто со скрипом.

– Били тебя, наверное, в детстве мало.

Маркин разлил по стаканам минеральную воду и продолжил:

– Забаловали мальчишечку.

– Нет,– чуть повеселел Виктор,– тут скорее наоборот. Чем меня больше бьют, тем я вреднее становлюсь. Меня надо любить и ватой перекладывать при транспортировке, тогда я добрый буду.

– Учту,– пообещал Маркин, щурясь и прихлебывая нарзан. Помолчал минуточку и вскинул косматую голову:

– Ты знаешь, что в городе с квартирами делается?

– Более-менее.

– Городу необходимо, чтобы спорткомплекс построили с минимальными затратами. И скажу, что место выбрано, пожалуй, что самое удачное. На инженерных сетях, на коммуникациях, на транспортных расходах знаешь, какая экономия получится?

– Да разве я об этом,– пожал плечами Кочергин,– разве я говорю, что вообще не надо строить? Но не на костях же танцплощадка, и не по костям же бульдозером молоть. Да нас самих же за это живьем закопать надо!

– Это наверное,– хмыкнул Маркин,– а все равно на рожон-то чего переть? Пришел бы по-человечески, объяснил, чтобы поняли, – и тогда, может, все по-другому сложилось бы... Есть производственная дисциплина...

– Вот-вот,– пожал плечами Виктор.– Приказ начальника – закон для подчиненного! Приказал начальник – копай, сыпь, круши, он же отвечает, не ты! Не надо обсуждать! Не надо думать – с нами тот, кто все за нас решит!

– По-русски можно иначе: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Но ты же не считаешь всех дураками?

– Не считаю. Но вчера вечером я сам, своими глазами видел, как оскверняли могилы... Жаль, вас там не было. Зрелище... нет уж, здесь полумерами не обойтись. Раз не умеем что-то делать по-человечески – не надо делать вообще...

– Знаешь, Виктор Михайлович: умный ты парень, а дурак.

– Спасибо.

– Пожалуйста, пожалуйста,– Маркин ткнул лакированного медвежонка-папиросника,– мне побольше тебя повидать пришлось. И загибов, и перегибов, и просто ошибок насмотрелся. Кое-что и по мне треснуло... Ну и что? Не надо сильно упираться – тогда и загибы вроде поменьше, и гнуться не так больно, и рассосется спокойней.

– Есть вещи, которые касаются меня лично. И умывать руки я не хочу. И не стану. Как мы детям в глаза посмотрим на открытии этого комплекса?

Маркин, выкрошив из сигареты едва ли не половину табака, щелкнул зажигалкой. И усмехнулся:

– Что ты со мною, как с врагом говоришь? Не собираюсь я на костях строить. А только если мои люди станут приказ постороннего человека выполнять, я сниму с ретивых премию да проведу такой инструктаж, чтоб зачесались, а не закачу истерику. А переть на рожон...

Вошла секретарша с увесистой папкой "входящих". Маркин вздохнул, нацелился фломастером – писать резолюции, но передумал:

– Кто там еще ко мне?

– Снабженец из РСУ связи: что-то хотел поменять.

– Пошли его в ОМТС, я еще минут двадцать занят. Если "сверху" позвонят – соединяй.

– У меня мало возможностей,– сказал Кочергин, дождавшись, пока Неля вышла из кабинета,– вот и пру на рожон... Иначе не одолеть... Что теперь об этом говорить?– Виктор вздернул плечо.– Ни о чем я не жалею.

– Ну и зря,– негромко сказал Маркин,– уйти – невеликое дело. Работать-то все равно надо, а подходящих людей на белом свете не так много.

– Наверное, я как раз неподходящий,– совсем невесело констатировал Виктор,– и вас я не очень-то понимаю. Как вы можете спокойно смотреть... 'И продолжать заниматься своим делом? Хотя бы этот комплекс: вы что, не поняли, что за всем этим – попытка одних чиновников угодить другим чиновникам?

– А ты по-другому взгляни. Спорткомплекс нужен городу. Не сейчас, так через год, не здесь, так где-нибудь в Посадино его выстроят. Всю программу благоустройства выполнять надо. Так пусть они сколько угодно так угождают друг другу – раз это идет на пользу делу! Жалко тебе, что ли? Тем и хороша, в частности, наша система, что такие – мелкие пусть – побуждения в конечном счете оборачиваются на общую пользу.

– Не знаю, на знаю... Я другого мнения о том, что при нашем строе надо, а что не надо делать. И не так много добром обернулось... Может, упустили? Может, хватит мириться? Вы еще вспомните, что этот Лаптев работает в Совете народных депутатов и пришейте мне дискредитацию советской власти! Как будто у нас бюрократы не у советской, а у какой-нибудь другой власти на службе...

Маркин молчал.

Если б Кочергин умел читать мысли, он бы очень удивился: Иван Егорович, весь такой могучий и умный, завидовал. И кому! Обруганному, кругом неправому, выгнанному с работы Виктору. Завидовал не тому, что Кочергин на два десятка лет моложе, что не пережил и части того, что выпало ему, Маркину, в детстве и юности. И даже не той легкости, с которой Виктор говорил о... непривычных вопросах. Нет, Маркин завидовал другому и спрашивал себя: "Когда, как и где я выучился оглядке, осторожности, степенности?" Хотя опыт и медвежий инстинкт показывали, что прав он, Маркин, но все же – завидовал.

И тут в дверь заглянула Неля:

– Кочергина срочно просят к телефону. Какая-то женщина. Сильно плачет.

Глава 19

Самым правильным после бессонной ночи и нервотрепки было бы не идти на работу. Анатолий минутку об этом помечтал; но у Тамары не было ни отгула, ни права, как у мужа, на "творческий день". Оставаться же одному совсем не хотелось. А кроме того, вспомнил Толя, что, впопыхах поснимав с Виктором чертежи прямо с кульманов, ни о какой новой работе для мастерской не подумали.

Пока Тамара наспех маскировала припухшие веки – она проснулась после возвращения Толи с Кочергиным и не спала – объяснялись, – Анатолий сварил кофе, крепкий, с шапкой пены.

– Ты завтракать будешь?– спросил он Тамару.

– Нет. Только кофе.

Василенко закурил и поднес к губам чашечку. Но почему-то кофе показался сначала безвкусным, а потом – тошнотворным, а от запаха покачнулся перед глазами несколько раз рисунок на обоях. Какое-то странное стеснение в боку и в груди заставило двигаться осторожно, медленно; пока он переоделся, супруги уже опаздывали. Пришлось взять такси и, едва перемолвившись, разбежаться по своим этажам.

К началу двенадцатого, когда в отделе уже забыли о чертежах по зоне отдыха, объявился Мельников. И вскоре вызвал Василенко.

Неожиданно сердце заохало и заахало, перепуганно колотясь о ребра...

Так он вошел в кабинет.

Мельников перебирал почту. Жесткие полковничьи складки на его лице углубились, а недобрые глаза с желтоватыми, в красной сеточке сосудиков белками воткнулись в Анатолия холодно и отчужденно.

Заговорил Мельников на "ты", что само по себе считалось скорее хорошим, чем дурным признаком.

– Чего ты там мудришь с документацией по комплексу?

– Ничего. Все уже практически готово. От силы еще неделя, ну плюс пару дней на согласования – и порядок.