Текст книги "Глобализация и спираль истории"

Автор книги: Юрий Кузовков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

Другим серьезным отличием от метрополий была система земельных отношений. Если в западноевропейских странах к XVII–XVIII вв. прочно утвердилась частная собственность на землю со всеми ее атрибутами, то в колониях сложилась система, схожая с той, какая существовала в континентальной Западной Европе в эпоху раннего средневековья. Несмотря на использование разных терминов для ее обозначения историками – «сеньориальная», «манориальная», «патримониальная» и т. д. (см. ниже) – у всех разновидностей сложившейся в американских колониях системы земельных отношений была одна важная общая черта – так же как ленная система в раннем средневековье она фактически была построена не на праве собственности, а на праве пользования землей с неопределенным правовым статусом самой земли. В принципе считалось, что вся земля в колониях принадлежит короне (британской, испанской, французской и т. д.). Но фактически земля после основания колоний была передана в управление, пользование или в иной вид распоряжения, часто весьма неопределенный, частным компаниям, крупным землевладельцам или религиозным общинам. Последние, в свою очередь, передавали эту землю в пользование колонистам, первоначально также бесплатно, но уже мелкими участками. Например, в голландской колонии Новый Амстердам всей землей распоряжались три частные компании, которые передавали участки земли в пользование колонистам – причем, деньги за пользование землей не взимались, а взимались лишь налоги, да и то – лишь начиная с 11-го года после поселения ([103] рр.60, 70–71). В английской колонии Вирджиния на начальном этапе (начало XVII в.) землей распоряжалась частная Вирджинская компания, предоставлявшая 50 акров земли всякому, кто за свой счет приехал в колонию. В колонии Мэрилэнд всей землей распоряжался лорд Калверт, получивший соответствующее право от английской короны. Основателями нескольких колоний в Новой Англии были религиозные общины, устанавливавшие строгие правила для всех вновь прибывающих и фактически являвшиеся для них местной властью [205].

Как при классическом феодализме вассалы получали землю от сюзерена и распоряжались ею, имея при этом полную власть над своими подданными, так это происходило и в американских колониях. Практически везде эти колониальные вассалы, будь то частные компании, отдельные крупные землевладельцы или религиозные общины, устанавливали суровые законы, не имевшие почти ничего общего с законами, действующими в метрополиях. Например, пуритане, основавшие колонию в Массачусетсе, требовали от колонистов неукоснительного соблюдения в повседневной жизни и в работе пуританских норм, которые были зафиксированы в специальных уставах. В колонии Вирджиния действовали правила и законы, установленные Вирджинской компанией. В частности, там действовал строгий трудовой распорядок, обязательный для всех, за нарушение которого любой колонист, в том числе женщины и дети, подвергались суровым телесным наказаниям, включая избиение плетьми. А после нескольких таких нарушений его отправляли на британскую каторгу. Но как в раннем средневековье сюзерен мог лишить своего вассала всех его прав, включая права распоряжения землей, такие же примеры мы видим и в британских колониях. Так, спустя два десятилетия после основания колонии Вирджиния, Вирджинская компания была отстранена от управления и заменена прямыми представителями британской короны. В Мэриленде после восшествия на британский трон Вильгельма III и Мэри II в 1689 г. семья Калвертов также была отстранена от управления. Но в 1715 г., на следующий год после восшествия на трон Георга I, права семьи Калверт в Мэриленде были восстановлены, она опять стала управлять колонией как своей собственностью, а прямое британское правление было упразднено [205].

Как видим, в американских колониях XVII–XVIII вв. права собственности на землю фактически не существовало. Колонисты получали землю бесплатно и не платили никакой арендной платы, и даже первые 10 лет не платили никаких налогов. А английские монархи с такой же легкостью даровали, отбирали, и вновь даровали частным компаниям, семьям и религиозным общинам право распоряжения колонией, в зависимости от того, насколько они им нравились или не нравились, с какой франкские короли в VI–X вв. это проделывали со своими вассалами (см. выше). С такой же легкостью происходил и переход колоний от одного государства к другому. Огромные территории французской Луизианы в 1803 г. были проданы Наполеоном Соединенным Штатам, за несколько лет до этого эти территории с такой же легкостью перешли от Испании к Франции. Испания отдала Британии Флориду, с тем, чтобы восстановить свой контроль над Гаваной ([146] р.147). Россия продала Соединенным Штатам Аляску. Мексика в середине XIX в. за 10 млн. долларов продала им территории к югу от реки Гила [159]. Можно ли себе представить, что в XIX в. французское правительство продало бы часть Франции англичанам или, например, немцам, с которыми из-за двух маленьких провинций – Эльзаса и Лотарингии – французы с немцами столько раз вели упорные войны? А в Америке, как видим, в это время продавались и покупались огромные территории, в несколько раз превышающие и Францию, и Англию, и Испанию, вместе взятых. И это не удивительно – ведь жителям американского Дикого Запада и Аляски в то время было, скорее всего, безразлично, к какому государству относиться. Этого государства они практически не ощущали, вся их жизнь ограничивалась очень маленьким обществом, со своей властью, будь то власть местных лендлордов, религиозной общины или бандитов. А если бы кто-то и выступил против такой продажи – Дикий Запад был еще таким малонаселенным, что вряд ли какое-то европейское правительство того времени, да и правительство США, всерьез стало бы принимать во внимание мнение небольшой группы людей.

Все описанное выше: наличие феодальных отношений в американских колониях в XVI–XVIII вв. со всеми признаками феодализма, включая крепостное право, вассально-ленные отношения, отсутствие государства в его современном понимании – не является какой-то моей выдумкой, а признается современными историками. Е. ван ден Боогарт и П.Эммер пишут, что факт существования контрактного крепостного рабства в американских колониях не требует особого объяснения: его причина – в слабой населенности Америки и отсутствии местных трудовых ресурсов, вследствие чего свободный труд стоил чрезвычайно дорого и был фактически недоступен ([103] рр.8–9). Р.Биман отмечает, что в XVIII в. «в Нью-Йорке, с его развитой системой поместий и поместных лордов, часто проявлялись типично феодальные отношения», а по мнению В.Мортона и Д.Беркьюсона, во французской Канаде в XVII в. в области земельной собственности начала складываться «сеньориальная (то есть феодально-вотчинная – Ю.К.) система» [205];[93]. И если Ф.Лот писал, что государства франкских королей в раннем средневековье были скорее их частной собственностью, чем государством (см. выше), то американский историк Л.Лэнгли называет Испанскую Америку XVIII в. «патримониальным государством»[89]89
  От слова «patrimony» – наследственное имущество


[Закрыть], связанным определенным образом с испанской короной ([146] р.211). Что касается Британской Америки, то, например, Р.Биман отмечает, что семья Калвертов управляла колонией Мэриленд как собственным имуществом [205]. А основатели США Т.Джефферсон, Д.Адамс и Д.Вилсон, выступавшие в конце XVIII в. за независимость американских колоний от Британии, полагали, что колонии с самого начала были самостоятельными государствами, подчинявшимися только английскому королю, но не английскому парламенту, и это мнение разделяли многие жители колоний [205]. Таким образом, по сути американские колонии по отношению к метрополиям, их учредившим, являлись не чем иным, как феодальными вассальными государствами.

Именно этим, по большому счету, и объясняется их последующее отделение от метрополий. Казалось бы – подавляющее большинство английских колоний составляли британские подданные, которые и не думали отделяться, пока жили в Англии. Наоборот, они проявляли чудеса патриотизма по отношению к Британии, сражаясь за нее на море и на суше против Испании и Франции. Вообще XVIII в. считается «золотым веком» Англии, когда не было ни гражданских войн, ни каких-либо серьезных социальных конфликтов. И вдруг те же британские подданные, но оказавшиеся за океаном, начали войну с собственной родиной и решили от нее отделиться.

В действительности, эти понятия (родина, патриотизм) совсем не были чужды британцам в английских колониях. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что, по оценке Д.Адамса, 1/3 местного населения в колониях выступала против отделения от Британии. И около 80 тысяч американцев, сражавшихся на противоположной стороне, за Британию (так называемые тори), были вынуждены покинуть территорию бывших британских колоний после поражения Британии [205]. Но причины для отделения колоний от Британии были весьма серьезные. Как было показано выше на некоторых примерах, и как считали многие американцы (см. выше), американские колонии представляли собой по существу отдельные вассальные государства. Но английский король и парламент в большей степени были склонны их рассматривать как продолжение самой Британии. Например, войну с французскими колониями в Канаде начали сами английские колонисты, а британское правительство было вынуждено посылать туда войска и нести большие расходы. Другой пример: британское правительство прилагало большие усилия к тому, чтобы установить нормальные отношения с индейцами, но английские колонисты нарушали все достигнутые договоренности, лезли на индейские территории и начинали войну, в которой в конечном счете были вынуждены участвовать и британские войска ([146] рр.19–20). Получалось, что колонии сами выстраивали свою политику по отношению к ближайшим соседям, а метрополия, вместо того чтобы наблюдать со стороны за поведением своего неспокойного вассала и ждать развития событий, неизменно брала на себя все тяготы военных действий. При этом, несмотря на такие значительные расходы, от американских колоний в британскую казну почти не поступало никаких доходов.

Во второй половине XVIII в. эта ситуация перестала устраивать английский парламент и взошедшего на трон короля Георга III (1760–1820 гг.), и они решили заставить колонии платить налоги, так же как их платили другие британские подданные. В этих целях были приняты специальные налоговые законы 1764 г. (Plantation Act) и 1765 г. (Stamp Act). Кроме того, они решили их заставить соблюдать британскую торговую монополию. Оба эти требования были, конечно, справедливыми по отношению к британским подданным на Британских островах, но они не были справедливыми по отношению к вассалам, какими и являлись американские колонии. Точно так же, как в раннем средневековье к сбору налогов со стороны короля относились как к грабежу, примерно так же к идее сбора налогов в пользу правительства в Лондоне отнеслось и население британских колоний. И это было совершенно нормальной реакцией. Население британских колоний к 1760 г. составляло около 1,7 млн. человек [205] при площади, раз в 5 превышающей саму Британию, и при средней плотности порядка 1–2 чел./кв. км. Даже если бы государству удалось собрать налоги со всех жителей колоний, то при всем своем желании оно ничего бы не смогло им дать взамен – ни построить дороги на такой огромной территории, ни навести порядок, ни, например, ввести систему медицинского обслуживания, которая уже начинала создаваться в самой Англии. Жители колоний прекрасно понимали, что никакое правительство в Лондоне не сможет им ничем помочь в их проблемах, и поэтому любые налоги рассматривали как скрытую форму грабежа[90]90
  Даже в конце XVIII в., уже после образования 13 штатов, независимых от Британии, попытки ввести местные налоги вызывали протесты американского населения: примером служит знаменитый “whisky rebellion” – восстание 1794 г. в Пенсильвании из-за введения там налога на алкоголь.


[Закрыть]. Точно так же американские предприниматели и землевладельцы рассматривали и установление британской монополии на торговлю. Они видели в этом лишь попытку ущемить их собственные интересы. Если до этого колониальная элита могла напрямую торговать с испанскими и французскими колониями, равно как и с самой Францией и Испанией, то теперь ей это было запрещено. Она теперь могла делать закупки и продавать свои товары лишь через английские торговые компании, которые не могли не воспользоваться своим монопольным положением для того, чтобы перетянуть на себя всю прибыль от торговли. Собственно, это и было основной причиной, по которой американские предприниматели и крупные землевладельцы, которые также боялись потерять свои доходы от региональной торговли, сначала призывали к бойкоту английских товаров, затем организовали массовые беспорядки в Бостоне с уничтожением английского чая (1773 г.) и вооруженное сопротивление британским войскам. При этом, как отмечал Л. Лэнгли, местная колониальная элита «пыталась манипулировать городскими низами – с тем, чтобы превратить запрет на импорт и потребление английских товаров в национальную идею» ([146] р.26). А для организации в 1774 г. армии сопротивления была привлечена и церковь: священники в своих проповедях называли английского короля антихристом, а после проповедей раздавали оружие. Поэтому, по описаниям очевидцев, женщины, более склонные к посещению церкви, своим анти-британским пылом намного превосходили мужчин, всячески побуждая их к участию в армии сопротивления ([146] р.32).

Основная часть местного населения, тем не менее, оставалась в целом безразличной к идее независимости. Поэтому для привлечения в армию сопротивления использовались самые разные стимулы. Чернокожим рабам обещали освобождение, остальным пришлось время от времени платить военное жалование. По существу, войну против Британии организовала местная колониальная элита, мобилизовав часть населения. Но все равно британская армия значительно превосходила американскую армию во всех отношениях. Тем не менее, Британия войну проиграла. Несмотря на победы в ряде сражений, британская армия была бессильна в своих попытках контролировать огромную территорию, равную пяти Британиям, и подавлять вспыхивавшие то там, то здесь очаги сопротивления. Чем дольше продолжалась война, тем становилось очевиднее, что Британия никогда не сможет достичь тех целей, которые она перед собой ставила. Кроме того, сыграла свою роль и неспособность британской армии обеспечивать собственное снабжение на такой малонаселенной территории. В отличие от Европы, ей просто неоткуда было взять продовольствие и боеприпасы для такой большой армии. Поэтому чем дольше она воевала, тем больше превращалась в армию бродяг, и тем более очевидной становилась бессмысленность военных действий. Поэтому, как отмечает Л.Лэнгли, не столько американцы выиграли войну, сколько Британия ее проиграла ([146] р.43).

В целом, говоря о причинах отделения американских колоний, можно сказать следующее. Британские колонии в Америке были похожи на империю Карла Великого: огромная территория и редкое население, где в принципе никакого государства еще не могло существовать, в современном его понимании. Установление полного и прямого контроля над такой территорией, с взиманием с населения налогов и установлением там законности и порядка в XVIII в. было так же нереально, как и в Западной Европе в IX в. Это в течение XIX в., когда население Северной Америки многократно увеличилось за счет иммиграции, ситуация в корне изменилась. Но тогда, в XVIII в., британский король и парламент, так же как некогда сын Карла Великого, Людовик Благочестивый, увлеклись имперской идеей и решили в один миг преобразовать огромные малонаселенные территории Северной Америки в старую добрую Англию. Трудно сказать, руководствовались ли британцы при этом идеей воссоздать некое подобие Римской империи, подобно Каролингам в IX в. Но результат действий английского короля Георга III в XVIII в. был такой же, как и результат действий франкского короля Людовика в IX в. – отпадение от империи огромных территорий, не пожелавших становиться частью единого государства. И основной движущей силой этой революции, которую Л.Лэнгли называет «революцией сверху» ([146] р.14), так же как и при распаде империи Карла Великого в IX в., стала местная элита, которой не понравилось стремление сюзерена к концентрации в своих руках слишком большой власти и навязывание ей имперской идеи[91]91
  Как указывает известный американский историк И.Валлерстайн, сразу же после отделения Америки от Британии вражда между ними была забыта и они стали между собой активно сотрудничать и торговать, игнорируя при этом Францию и Испанию, к большому неудовольствию последних, затративших огромные средства на поддержку Америки в войне против Британии в расчете отбить этот растущий рынок у англичан ([212] р.83). Это лишний раз показывает, как мало было реальных противоречий между Америкой и Британией (если они вообще были), и что в сущности основная причина американской революции состояла в упрямстве английского короля и парламента.


[Закрыть].

Итак, история создания и развития колоний в Америке полностью подтверждает сделанные ранее выводы о том, что основные черты феодализма, характерные для континентальной Западной Европы в раннем средневековье, обусловлены не культурными особенностями отдельных народов и не наступлением некоего мистического «часа X», в котором «рабовладельческий строй» в Европе и Средиземноморье вдруг поменялся на «более прогрессивный» феодальный строй (к чему по сути сводился марксистский взгляд на этот вопрос) Развитие феодализма и феодальных отношений в Западной Европе было обусловлено крайне слабой населенностью бывших провинций Западной Римской империи в раннем средневековье, и как мы видели выше, эта закономерность повторяется во всех других примерах, в которых речь идет о малонаселенных странах или территориях. История крепостного рабства в Новой истории не ограничилась американскими колониями и Восточной Европой и не закончилась в середине XIX в. вместе с отменой рабства в Америке и крепостного права в России и Австро-Венгрии[92]92
  В Австро-Венгрии крепостное право было отменено в 1848 г., в России – в 1861 г., рабство в США – в 1861 г.


[Закрыть]. В ряде колоний, где было мало своего собственного населения (Суринам, Фиджи, Момбаса, Малайя, Куба, Гавайи, Австралия, Реюньон и других), вплоть до конца XIX в., а в некоторых – до середины XX в., существовало контрактное рабство. При этом в качестве контрактных рабов использовали уже не европейцев, как в британских, французских и голландских колониях в Северной Америке, а привезенных на эти территории китайцев, индусов, японцев, полинезийцев и африканцев. Но суть заключенного с ними крепостного контракта оставалась такой же, как и в Северной Америке в XVII в. ([10З] рр.272–276) И лишь с ростом населения указанных стран и территорий эти феодальные отношения окончательно исчезли.

В заключение настоящей главы я бы хотел остановиться еще на одном явлении, уже в области военной истории, также не нашедшем до сих пор удовлетворительного объяснения, которое также, по-видимому, можно считать характерным для феодальных обществ. Так, во всех военных энциклопедиях и книгах по военной истории можно прочитать, что начиная с конца античности и вплоть до ХII-ХIII вв. в Европе установилось господство кавалерии как доминирующего рода войск, а пехота практически исчезла. Некоторые авторы связывали это с новыми изобретениями (седло и стремена, более совершенные виды лука). Но эти предположения не вяжутся с имеющимися фактами. Седло и стремена были изобретены еще во II в. до н. э. [198], а тенденция к преобладанию кавалерии в Европе обозначилась лишь спустя 5 столетий. Что касается лука, то, например, по мнению известного военного историка Г.Дельбрюка, лук и техника стрельбы из него были известны на Востоке с незапамятных времен и принципиально не изменились к концу античности, о чем свидетельствуют древние изображения; поэтому его распространение в Западной Европе в раннем средневековье как обязательный элемент вооружения конного воина нельзя объяснить какими-либо серьезными техническими усовершенствованиями ([18] с.1949).

Другие авторы преподносили «господство кавалерии» как некое новое слово в военном искусстве, которое было якобы связано с развитием военной тактики. Но видные историки и специалисты в области военной истории говорят как раз об обратном. Ф.Лот, ссылаясь также на мнение известного военного историка Ч.Омана, писал: «с того дня, когда кавалерии удалось вытеснить пехоту[93]93
  Да простит меня читатель за это новое выражение. Но поскольку в русском языке уже есть такое понятие, как «нерегулярные войска», то вполне может быть и «нерегулярная война».


[Закрыть]… настоящего искусства войны больше не существует. Оно возродится вновь лишь в XIV в., в ходе Столетней войны, и особенно в XV в., вместе со швейцарской пехотой» ([151] р.209). Г.Дельбрюк критиковал авторов, утверждавших, что трансформация в сторону увеличения роли кавалерии началась еще при Александре Македонском и продолжалась в последующие столетия. Наоборот, утверждал он, доказывая на цифрах, соотношение пехоты и кавалерии во всех известных войнах и сражениях античности не менялось, кавалерия и у Александра, и у Ганнибала, и у Цезаря составляла, как правило, не более 1/5 от всего войска ([17] с.433; [18] с.1943). И он также связывал тенденцию к преобладанию кавалерии с упадком военной тактики, ссылаясь при этом в свою очередь на Аристотеля, который писал в своей «Политике»: «Тяжеловооруженной пехотой нельзя пользоваться при отсутствии тактического порядка. И так как в древности не имели об этом представления и не знали этого искусства, то сила войска основывалась на одной лишь коннице» ([18] с. 1934). И далее Г.Дельбрюк отмечал, что «о настоящем военном искусстве в эпоху Средних веков мы слышим очень мало» ([18] с.2031). Получается, что не было никакого «нового слова» в военной тактике, скорее наоборот – все историки от Аристотеля до Г.Дельбрюка и Ф.Лота писали об исчезновении военного искусства вместе с распространением кавалерии. С чем же был связан этот феномен, и какими соображениями руководствовались Константин Великий в IV в. н. э. и Карл Мартель в VIII в., внедрявшие кавалерию соответственно в римскую и франкскую армию? Мы знаем из военной истории, что оба были незаурядными полководцами, победившими немало своих врагов, но далеко не военными гениями. Что же им удалось увидеть такого нового, что заставило их изменить военную тактику, чего до них не увидели действительные военные гении: Александр Македонский, Ганнибал и Цезарь?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, давайте посмотрим, в чем собственно состояло изменение военной тактики в раннем средневековье по сравнению с античностью. Можно констатировать два основных изменения. Первое – все воины становятся, по определению Г.Дельбрюка, «одиночными бойцами». По его словам, «эта эпоха уже неспособна создавать тактические части. Вся боевая сила основывается на одиночном бойце, на личности» ([18] с. 1940). Соответственно, практически все эти «одиночные бойцы» – на коне, но при необходимости могут сражаться и пешими, как делали, в частности, западноевропейские рыцари вплоть до конца средних веков. И набор их вооружения включает почти все известные в то время виды оружия – меч, щит, копье и лук, а иногда дополнительно еще и булаву или топор. Такими мы видим и воинов Карла Великого, и арабских воинов в раннем средневековье ([19] с.2092, 2408–2410). Второе изменение – преобладание нерегулярной войны[94]94
  Имеется в виду битва при Адрианополе между готами и римлянами в 378 г.н.э.


[Закрыть], войны, в которой практически нет сражений. Как отмечал Г.Дельбрюк, в раннем средневековье «настоящие сражения были так редки, что ни выработки традиционных устойчивых форм тактики, ни истинного искусства сражаться быть не могло» ([19] с.2095). Он, в частности, указывал, что за 33 года войны Карла Великого с саксами было только два настоящих сражения, и каждое из них продолжалось 5 недель(!) ([19] с.2095). В свою очередь, Р.Коллинс, комментируя военные действия арабов в Западной Европе в VIII–X вв., указывал, что «решительные битвы очень редки и никогда не заканчиваются полной победой… В целом военные столкновения, похоже, были небольшими и часто с таким неясным результатом, что были случаи, когда обе стороны в своих летописях заявляли об одержанной ими победе» ([102] р.197).

В действительности, оба этих изменения – и неспособность создавать тактические части и, как результат, появление конных «одиночных бойцов», и распространение нерегулярной войны без сражений – свидетельствуют об одном: об очень малой численности армий Западной Европы в раннем средневековье. Об этом уже говорилось в главе III, но вопросы военной тактики не затрагивались. Если же говорить именно о тактике нерегулярной войны и о преобладании кавалерии, то мы эти явления видим везде, где есть очень большие территории с малой плотностью населения. В военной энциклопедии указывается, что преобладание кавалерии и нерегулярная война в античную эпоху были распространены почти везде в Азии, за исключением Индии ([5] с.325). Причем, азиатские кочевые народы были мастерами нерегулярной войны: конные лучники обстреливали противника издали стрелами, но избегали вступать с ним в ближний бой. Римляне неоднократно терпели неудачу в своих экспедициях на Восток (наиболее известный пример – поражение Красса при Каррах в 53 г. до н. э.), причем не в результате крупного сражения, а вследствие применения против них такой «восточной» тактики ([П] с. 864–872). В Индии ситуация была иной: там, в отличие от большинства других азиатских стран, известных в то время европейцам, было густое население, что практически исключало возможности ведения нерегулярной войны. Впрочем, нерегулярная война и «господство кавалерии» в античную эпоху были не только в Азии. С тем же самым столкнулись римляне при попытке подавить восстание в уже завоеванной ими ранее Германии вів. н. э. Как уже говорилось, Германия в то время была сравнительно слабо населена, кроме того, германцы имели сильную конницу, и в целом это создавало прекрасные условия для нерегулярной войны, о чем есть подробные описания ([18] с. 1282–1331). Римская армия под предводительством Германика несколько лет вела там боевые действия, но так и не достигла решающего успеха, и в конце концов римляне приняли решение окончательно оставить Германию.

Если обратиться к более поздней истории, то схожие примеры мы видим и в других странах в другие исторические периоды. В России в условиях большой малонаселенной территории конница играла решающую роль вплоть до начала XX в. А «одиночные бойцы» Дельбрюка в России – это казаки, и их стихия – нерегулярная война. Они уступали регулярным конным формированиям – например, кирасирам и уланам – на полях сражений Центральной и Западной Европы, но зато идеально подходили для нерегулярной войны против вторгшейся в Россию в 1812 г. армии Наполеона, перерезая коммуникации, уничтожая склады снабжения и нападая на отдельные отряды французов. И именно следование русскими генералами (Кутузовым и Барклаем) в основном приемам нерегулярной войны привело к поражению и почти полному уничтожению огромной 600-тысячной армии Наполеона, которой в противном случае у них не было никаких шансов противостоять. Казаки сыграли большую роль и во многих других нерегулярных войнах, в том числе на Кавказе, в Сибири и Средней Азии. Точно таких же «одиночных бойцов», ведущих нерегулярную войну – рейнджеров – мы видим и в Америке в XVH-XVIII вв. Американский историк Р.Райт пишет даже о «природном гении» американцев к военным действиям с использованием рейнджеров ([216] р. 140). Известно, что рейнджеры и другие конные отряды проявили себя очень успешно в военных операциях как против индейцев, так и, например, в партизанских действиях против британской армии во время войны за независимость в 1775–1781 гг. ([216] рр.140, 134), где их роль была примерно такой же, как роль казаков в войне с Наполеоном в 1812 г. А успех армии Вашингтона с превосходящей ее британской армией во многом объяснялся тем, что после первых поражений она стала широко использовать приемы нерегулярной войны и партизанских действий[95]95
  Хотя, если допустить, что феодальные отношения могут возникать на малонаселенных территориях и в наше время, то надо будет уже говорить не о «господстве кавалерии», а скорее о господстве мобильных боевых отрядов, типа тех, что сегодня воюют в Афганистане или в малонаселенных районах Африки.


[Закрыть]. Исключительно большую роль сыграла кавалерия и в войне США с Мексикой в 1845–1848 гг., развернувшейся на огромной малонаселенной территории Техаса. Причем, и казаки, и рейнджеры, так же как и воины Карла Великого, были универсальными бойцами: они имели полный набор вооружения и при необходимости спешивались и принимали бой на земле.

Можно привести и обратные примеры: далеко не все народы Европы в раннем средневековье перешли от преимущественно пешего к преимущественно конному войску. На территории Британии в течение всего раннего средневековья преобладала пехота, а не конница. То же самое относится и к скандинавам (викингам), которые сражались в основном в пешем строю и не боялись вступать в битву с франкской конницей. Скорее наоборот – франкская конница боялась вступать в сражение с пешими викингами (см. выше). То же самое относится и к русским и византийским армиям IX–XI вв., в которых преобладала пехота. А конец «господству кавалерии» в Западной Европе наступил вместе с ростом населения: уже в XIII в. в битвах при Каркано и Леньяно в Италии итальянская пехота и городская милиция, вооруженная копьями и пиками, нанесла жестокое поражение немецким конным рыцарям во главе с Фридрихом Барбароссой, что было началом конца конного рыцарства. А его окончательный конец наступил в течение XIV–XV вв., когда в ряде европейских войн пехота и лучники, даже еще до массового распространения огнестрельного оружия, доказали свое полное превосходство над конными рыцарями.

Таким образом, экскурс в историю показывает, что распространившееся в ряде стран Западной Европы, начиная с поздней античности, «господство кавалерии» вовсе не является чем-то исключительным и характерным только для той эпохи, а, вкупе с появлением «одиночных бойцов» и нерегулярной войной, наблюдается везде, где есть большая территория и низкая плотность населения. И это явление, так же как и другие описанные в настоящей главе, объясняется одной и той же причиной – резким сокращением населения континентальной Западной Европы.

Подводя итоги вышесказанному, можно сделать вывод о том, что феодализм, в том виде в котором он сложился в раннем средневековье в нескольких странах континентальной Западной Европы, и позднее во всех основных чертах повторился в Восточной Европе, России, Северной и Южной Америке, характерен для всех стран и территорий с низкой плотностью населения, независимо от их культурных особенностей и исторической эпохи, хотя и то, и другое, без сомнения, может вносить в него свою специфику. К основным феодальным чертам, характерным для этих стран и территорий, относятся:

– крепостное право или иной вид внеэкономического принуждения;

– вассально-ленные отношения и неопределенность правового статуса земельной собственности;

– нестабильность государственного устройства и исчезновение самого понятия государства (как единой и неделимой власти, руководствующейся интересами населения);

– возникновение вотчин, когда территория, контролируемая феодалом, в том числе королем или князем, со всем на ней находящимся (включая в определенной степени и людей) начинает рассматриваться им как собственность;

– насильственный характер власти, которая может поддерживаться только посредством регулярного террора и внушения страха своим подданным;

– пассивность населения, в частности, отсутствие национальных и демократических движений;