Текст книги "Глобализация и спираль истории"

Автор книги: Юрий Кузовков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)

Если Франция, хотя и в очень ограниченном виде, но проводила протекционистскую политику с конца XVII в., то Голландия и Фландрия совсем не были защищены в течение XVII–XVIII вв. от внешней конкуренции, таможенные пошлины здесь были самыми низкими в Европе. Соответственно, демографический кризис в XVIII в. здесь был даже острее, чем во Франции. Если во Франции численность населения, начиная с 1720-х годов, стабилизировалась, то население Голландии продолжало сокращаться и в последующие десятилетия. В целом в период с 1680 г. по 1750 г. оно сократилось с 883 до 783 тысяч человек ([99] р.87). Такие же тенденции были и в соседней Фландрии (нынешней Бельгии), где население также сокращалось в течение XVIII века. И хорошо известно, что основной причиной такого положения была низкая рождаемость или нежелание иметь детей. Как указывает экономический историк М.Баркхаузен, в Брюсселе число подкидышей, найденных в течение лишь одного 1785 года, составило 2570 детей при общем населении города 70 тысяч человек ([ИЗ] р.250). Таким образом, можно рассчитать, что почти половина брюссельских женщин, родивших в 1785 г., решили таким образом избавиться от своих новорожденных малышей[170]170
  Если предположить, что женщины в детородном возрасте составляли 1/5 всего населения города, с учетом среднего интервала между рождением детей 28–30 месяцев (по данным П.Шоню в среднем для большинства районов Франции).


[Закрыть].

Итак, мы видим, что в тех странах, где проводилась жесткая протекционистская политика в период с середины (Германия) или конца (Англия) XVII в. и до середины или конца XIX в., в этот период произошло значительное повышение рождаемости, что привело к резкому опережению роста их населения по сравнению с их ближайшими соседями. Зависимость между протекционизмом и рождаемостью хорошо иллюстрируют данные, представленные на Графике 3. Эти данные основаны на подробном анализе огромного количества приходских книг Англии за соответствующие столетия, который предприняли английские демографы Е.Ригли и Р.Шофилд, и поэтому обладают максимальной степенью достоверности по сравнению с любыми другими имеющимися цифрами. На графике хорошо видно, что в демографической истории Англии за последние 5 столетий было три основных этапа. На первом этапе (середина XVI в. – конец XVII в.) происходило неуклонное снижение средней рождаемости: с 2,8 девочек на женщину в 1541–1551 гг. до 1,8–1,9 девочки в 1661–1676 гг. Как было показано выше (см. График 2), именно в этот период происходила активная фаза формирования европейского общего рынка и выравнивания внутренних цен европейских стран, и в этих процессах глобализации Англия принимала активное участие.

График 3. Динамика рождаемости в Англии (среднее число рожденных девочек на одну женщину)

Источники[171]171
  На графике представлена динамика валового коэффициента воспроизводства населения (gross reproduction rate), который показывает, сколько девочек родятся в среднем в расчете на одну женщину в течение ее жизни.


[Закрыть]: [218] р.230; [124] рр. 13, 195

На втором этапе (конец XVII в. – начало XIX в.) происходило повышение рождаемости – до приблизительно 2,3 девочек на женщину в середине XVIII в., 2,62 в 1771–1801 гг. и 2,85 девочек на женщину в 1801–1831 гг. Именно в указанный период Англия проводила активную протекционистскую политику. Причем, можно даже указать точную дату: с 1673 г. Англия впервые ввела высокие импортные пошлины на зерно и экспортные премии, стимулировавшие собственное производство и экспорт зерна ([215] рр. 147–148). Вскоре вслед за этим: в 1680-х годах, как видно на графике, наступил перелом в тенденции рождаемости, которая начала расти. Но защита рынка страны от внешней торговли увеличивалась очень постепенно: так, базовая или генеральная импортная пошлина, определявшая самый низкий уровень пошлин, взимаемых по отдельным товарам, была повышена с первоначальных 5 % до 10 % в 1697 г., до 15 % в 1704 г., до 20 % в 1747 г. и 25 % в 1759 г. ([148] рр.310, 313) Таким образом, наибольшая защита национального рынка от внешней конкуренции была достигнута к 1760 г. и продолжалась до 1820-х годов, когда началась массированная атака на сложившуюся систему со стороны сторонников либерализма и ее постепенный демонтаж. Именно в указанный период, как видно на графике, в Англии была самая высокая рождаемость за последние 4 столетия.

Как видим, сразу после того как в Англии начался демонтаж системы протекционизма, то есть начиная с середины-конца 1820-х гг., в стране началось быстрое снижение рождаемости, которая до того времени непрерывно росла. И в течение всех последующих 100 или более лет (1830-е – 1930-е годы) в стране преобладала устойчивая тенденция к снижению рождаемости – с 2,85 девочек на одну женщину в 1801–1831 гг. до 2,26 в 1860–1862 гг., 1,44 в 1910–1912 гг. и 0,87 в 1935 г., когда население Англии уже себя не воспроизводило. В этот период (окончательно – с 1846 г.) Великобритания полностью  отказалась от политики протекционизма и перешла к ярко выраженной политике свободной торговли. Но об этом периоде и о последующих событиях XX в. речь пойдет в главе XII.

Можно привести еще немало примеров, относящихся к XVII–XVIII вв., которые также свидетельствуют о взаимосвязи между степенью участия страны в глобализации и ее демографией. Например, в Германии на фоне общей протекционистской политики было несколько мелких княжеств на западе Германии, которые после Утрехтского мирного договора 1713 г. резко снизили или отменили импортные пошлины и перешли к либеральной политике во внешней торговле. И здесь сразу возникли демографические тенденции, коренным образом отличавшиеся от остальной Германии, которая, как было показано выше, прирастала населением невиданными темпами. Так, по данным М.Баркхаузена, в графстве Клеве, проводившем после 1713 г. политику свободной торговли, с 1722 г. по 1734 г. население сократилось на 10 тысяч человек, а столица графства Дуйсбург с 1714 г. по 1740 г. потеряла 8 % от общего числа своих жителей ([113] р.257).

Другие данные, свидетельствующие о существовании подобной демографической границы внутри одной нации, приводит польский историк Ян Топольский. Проанализировав динамику резкого сокращения населения в Польше в XVII веке, которое уменьшилось более чем в два раза по сравнению с серединой XVI в., он пришел к выводу о том, что значительно большему опустошению подверглись те провинции, которые активно участвовали во внешней торговле и, в частности, осуществляли экспорт зерна ([113] рр. 133–139). Так, наибольшее сокращение населения (примерно в 3 раза) произошло в Мазовии, которая активнее других занималась экспортом зерна и была выгодно расположена для ведения внешней торговли вдоль течения Вислы. Расположенная в глубине страны Силезия вообще не занималась экспортом, а участвовала только в региональной торговле, поставляя все произведенное зерно на внутренний рынок – и никаких признаков сокращения населения до Тридцатилетней войны там не наблюдалось. В провинции Великая Польша экспорт зерна стал развиваться намного позже, чем в Мазовии, и сокращение населения также началось намного позже. Таким образом, мы видим, что и в Польше, как в Германии и Швейцарии, существовала своя демографическая граница – между областями с разным уровнем рождаемости. И эта граница, так же как и во всех других описанных выше случаях, пролегала между территориями, более открытыми и менее открытыми для внешней торговли.

Итак, на множестве примеров и статистических данных мы установили, что глобализация оказывает негативное влияние на демографический рост и, в частности, на рождаемость. Но демография любой страны, как известно, складывается из рождаемости и смертности. Приведенные выше данные не позволяют сделать вывод о том, что глобализация оказывает столь же устойчивое и постоянное влияние на смертность, о чем свидетельствует и современная глобализация: в одних странах (Восточная Европа) смертность в последние десятилетия росла, в других – не росла или даже снижалась. Очевидно, что на смертность может влиять множество самых разных факторов, в том числе случайных: войны, эпидемии и т. д., – и поэтому сделанный выше вывод касается уровня рождаемости, но он не касается, или касается в очень небольшой мере, уровня смертности.

В отдельные исторические периоды влияние глобализации на смертность было очень заметным. Но это было связано с одним очень специальным феноменом, который выше неоднократно упоминался, и который в прошлом оказывал очень большое влияние на демографию. Речь идет о массовых вспышках эпидемий чумы и других болезней, которые охватывали целые страны или одновременно несколько стран: эпидемии II–III вв. в Римской империи, «чума Юстиниана» и другие эпидемии в странах Средиземноморья в VI веке, «черная смерть» и другие эпидемии в Западной Европе в XIV веке и т. д. Современные исследования экономических и демографических историков показали, что причины этих эпидемий и массовой смертности людей – не столько эпидемиологические, сколько экономические. Массовые эпидемии чумы, оспы, туберкулеза и других болезней, охватывавшие целые страны и регионы, в прошлом разворачивались, как правило, на фоне массового голода, и именно массовый голод придавал им такую разрушительную силу и приводил к таким смертоносным последствиям.

Характерно, что во всех известных случаях эти массовые голодоморы и эпидемии происходили в условиях глобализации – интенсивной внешней торговли. И это было связано с тем, что одной из основных их причин была, как правило, спекуляция зерном и другими видами продовольствия, которая, конечно, могла осуществляться только в условиях интенсивной внешней торговли и более того – в условиях либеральной торговли, то есть торговли, свободной от протекционизма и других ограничений. Как видим, глобализация выступала здесь не непосредственной причиной, а условием (но, тем не менее, важным условием) возникновения подобных вспышек голода, эпидемий и массовой смертности[172]172
  Рассмотрение данного феномена выходит за рамки настоящей книги. Он рассматривается во второй книге трилогии: [31] и. 10.2.


[Закрыть].

Глава XI. Почему глобализация приводит к демографическому кризису?

Итак, взаимосвязь между открытостью экономики страны и интенсивностью ее внешней торговли, с одной стороны, и темпами роста (или сокращения) ее населения и рождаемостью, с другой стороны, не вызывает сомнения. Как бы невероятным или даже кощунственным с точки зрения современной идеологии, восхваляющей открытость государств и развитие внешнеэкономических связей, это ни казалось, но факты – упрямая вещь. Ни к чему хорошему замалчивание или попытка отрицать очевидные вещи и факты никогда не приводили, и вряд ли когда-нибудь приведут. Тем более, что, как читатель, возможно, уже догадался, речь в настоящей книге идет не только и не столько о далеком прошлом, сколько о самом что ни на есть настоящем, и о нашем с вами ближайшем будущем. Демографический кризис в Европе, России и в ряде других стран мира – это реальность сегодняшнего дня и ужас дня завтрашнего, поскольку мало кто сегодня представляет, к каким социальным последствиям приведут нынешние демографические и иммиграционные тенденции и какие изменения в нынешней в целом благополучной жизни европейских народов это вызовет.

Почему открытость экономики и интенсивная внешняя торговля приводят к падению рождаемости? Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно исследовать две области – во-первых, демографическую: какие мотивы людей в первую очередь влияют на рождаемость, – и во-вторых, экономическую: к каким последствиям приводит глобализация. Думаю, что после исследования этих областей ответ на данный вопрос выяснится сам собой.

Но прежде чем заняться указанными исследованиями, давайте сразу уточним, что речь идет, конечно, не столько о рождаемости в физиологическом смысле, сколько о желании иметь детей. Мы видели на множестве примеров, что, хотя в прошлом не было эффективных средств контроля за рождаемостью, но это не мешало массам людей ограничивать количество детей, шла ли речь о массовом детоубийстве в античную эпоху или о тысячах подкидышей в христианской Европе, также обреченных почти на верную смерть. То есть физиологическая рождаемость была высокой, а фактическая – низкой, так как никто не хотел иметь и воспитывать детей. Сегодня население умеет, лучше чем оно умело в прошлом, ограничивать количество детей «цивилизованными методами» (противозачаточные средства, аборты). Но проблема подкидышей или детей-сирот, от которых отказались родители, все равно стоит очень остро; и она не менее злободневная, чем проблема малого количества рождающихся детей. Обе эти проблемы вызваны одной

и той же причиной – массовым нежеланием иметь детей, что и является на самом деле основной проблемой. Поэтому хотя в настоящей книге употребляется термин «рождаемость», надо понимать, что речь в действительности идет именно о желании (или нежелании) населения иметь детей.

Имеется множество всевозможных материалов и данных, накопленных демографами в течение последнего столетия, которые позволяют судить о том, что и как влияет на рождаемость. Хотя, как уже говорилось, на их основе демографам не удалось выработать никакой целостной демографической концепции, тем не менее, собранные ими материалы опровергают целый ряд бытовавших до последнего времени представлений. Например, К.Кларк в одной из своих книг приводит целый ряд таких данных по разным странам применительно к разным периодам XX века. Они опровергают многие заблуждения, до сих пор бытующие в массовом сознании – например, о том, что повышение благосостояния приводит к увеличению рождаемости. Приводимые им данные показывают, что такая зависимость иногда может иметь место, но чаще наблюдается, наоборот, обратная зависимость. Так, исследования, проводившиеся в 1930-1950-е годы среди рабочих Франции и Ирландии, показали, что, чем ниже был уровень заработной платы и квалификации рабочих, тем больше у них было детей; аналогичная обратная зависимость между доходами и рождаемостью наблюдалась в Швеции ([99] рр.205–207, 190). Да и в целом в сегодняшнем мире наблюдается не прямая, а скорее обратная зависимость: чем беднее страна, тем выше в ней рождаемость.

Что касается «демографического перехода», то есть устойчивой тенденции к снижению рождаемости, наблюдаемой в Европе и ряде других стран мира в течение последних двух столетий, то в главе IX уже говорилось о том, что попытки объяснить его индустриализацией и урбанизацией натыкаются на целый ряд фактов, противоречащих такому объяснению. Поэтому на сегодняшний день среди демографов нет общего взгляда ни по этому вопросу, ни в целом по вопросу о том, какие причины влияют на изменения рождаемости.

Вместе с тем, существует одна гипотеза, которая заслуживает внимания. Английский демограф А.Карр-Саундерс в 1930-е годы выдвинул предположение, что данный феномен (устойчивое снижение рождаемости) может объясняться ростом конкуренции ([94] р.250). Действительно, приводимые К.Кларком данные, например, по Франции в разные периоды XX в., показывают, что среди различных групп населения наибольшее число детей в семьях было как у людей, связанных с сельским хозяйством, так и, в частности, у специалистов с высокой квалификацией: инженеров, врачей и т. д. ([99] р.205). Вместе с тем, именно две указанные категории лучше всего защищены от конкуренции, по сравнению со всеми остальными профессиями. Занятые в сельском хозяйстве защищены, отмечает К.Кларк, уже потому, что наличие рабочей силы в сельской местности ограничено, и наем дополнительных работников, как правило, связан с необходимостью их переезда и обеспечения жильем. А высокие специалисты защищены уровнем своей квалификации: для того чтобы стать квалифицированным инженером или врачом, надо потратить как минимум 10 лет на напряженную учебу и освоение профессии, поэтому переход на эту работу людей, имеющих другие профессии, практически исключен. К.Кларк приводит ряд данных по разным странам (Франция, Великобритания, Япония, США), которые показывают, что именно среди указанных двух категорий перемена профессии случалась реже всего. Так, среди фермеров, сельскохозяйственных рабочих и высококвалифицированных специалистов меняли свой род занятий в течение жизни лишь порядка 20–30 %, в то время как в других профессиях эта цифра составляла 50–80 % ([99] рр.217, 244–245). И именно указанные категории населения, наиболее защищенные от конкуренции, как мы видим, были склонны заводить наибольшее количество детей.

Таким образом, социологические данные показывают, что, если и есть какая-либо общая закономерность, которая регулирует уровень рождаемости в обществе, то это не благосостояние людей, а уровень конкуренции. Но конкуренция – важный стимул развития любого общества, невозможно себе представить, как будет оно выглядеть, если постараться совсем оградить его членов от конкуренции. Поэтому в практическом смысле имеет смысл говорить не о конкуренции вообще, а о справедливой конкуренции, при которой одни члены общества не ставятся в заведомо неравное положение с другими, будь то жители одной страны по отношению к жителям других стран, или местные жители по отношению к иммигрантам, или одни сословия, национальности или расы по отношению к другим.

Что такое конкуренция, причем, не в абстрактном, а в конкретном и практическом понимании, знают сегодня все. Показателем конкуренции в обществе является безработица: чем выше уровень безработицы, тем выше уровень конкуренции в обществе. Можно даже, по-видимому, утверждать, что, если безработица очень высокая, как, например, сегодня в странах Восточной Европы и бывшего СССР, то это уже признак несправедливой конкуренции: часть населения лишена возможности нормально жить и работать; а эти страны, вместо того чтобы развивать собственное производство и рабочие места, увеличивают импорт, тем самым сокращая рабочие места и увеличивая свой внешний долг, который когда-нибудь придется отдавать (или «проедая» невозобновляемые сырьевые ресурсы). Если к этому добавить еще и проблему нелегальной иммиграции в эти страны из стран третьего мира и из бывших азиатских республик СССР (а речь также идет о несправедливой конкуренции), то стоит ли удивляться, что в указанных странах: России, Латвии, Украине и т. д. (не исключая и в прошлом благополучные Венгрию, Чехию и Восточную Германию), – все больше нарастают социальные конфликты и происходит дальнейшее снижение рождаемости, которая и так уже достигла катастрофически низкого уровня.

Читатель может спросить: неужели и в прошлом конкуренция могла оказывать большое влияние на социальную жизнь общества? Безусловно, и есть множество тому примеров. Все примеры глобализации, происходившей в разные исторические эпохи, были связаны с резким усилением конкуренции, поскольку многократно увеличивались объемы экспорта и импорта товаров и миграции людей. Причем, в большинстве случаев речь шла именно о несправедливой конкуренции. Одним из показательных примеров в этом отношении является античность. Выше уже говорилось о том, что эффективность зернового сельского хозяйства в Северной Африке в античности была примерно в три-пять раз выше, чем в Италии. В Африке средняя урожайность составляла в среднем сам-10, что, при двух урожаях в год, давало за год урожайность сам-20 ([108] р.55; [131] р.767). А в Италии средняя урожайность была сам-4 – сам-8, при одном урожае в год ([131] р.768). Разумеется, при такой разнице в эффективности сельского хозяйства римские крестьяне не имели никаких шансов на нормальное существование, пока существовала конкуренция со стороны Африки, то есть (до середины II в. до н. э.) со стороны Карфагена. С их точки зрения речь шла о несправедливой конкуренции: Рим был завален дешевыми импортными продуктами из Карфагена, который имел невероятное ценовое преимущество не как результат больших усилий, а в силу очень благоприятных природно-климатических условий. Поэтому войны Рима с Карфагеном возникли не случайно, а, как пишет греческий историк Полибий, они возникли по инициативе и единодушному решению всего римского народа. Именно под давлением римского народа, поставившего вопрос о войне на народное голосование и принявшего такое решение, римский сенат (а он был сначала против) был вынужден начать Первую Пуническую войну, продолжавшуюся 23 года ([187] р.896). И готовность римских крестьян продолжать эту войну, несмотря на чудовищные потери, поскольку они не видели иного выхода из того экономического тупика, в котором оказались, – решила дело в пользу Рима[173]173
  Более того,  в конце войны собрание римских граждан не утвердило условия мирного соглашения,  которое представители сената заключили с Карфагеном,  потребовав почти в 1,5 раза увеличить размер контрибуции с карфагенян и в 2 раза сократить сроки ее выплаты – до 10 лет вместо 20 ([187] p.609). Простые римляне, таким образом, сознательно стремились возложить на Карфаген как можно большее финансовое бремя, даже под угрозой срыва переговоров и продолжения войны. Очевидно, они ожидали, что Карфаген для уплаты такой огромной суммы обложит свое сельское хозяйство большими налогами, и карфагенские сельскохозяйственные продукты перестанут ввозиться в Италию по низким ценам.


[Закрыть]. Тем же объясняется невероятное упорство Рима в ведении Второй Пунической войны – против Ганнибала, продлившейся 27 лет. Известно, что Рим во время Второй Пунической войны мобилизовал в армию около половины всего мужского населения, способного носить оружие. Потери Рима и в Первую, и во Вторую Пуническую войну составили несколько сотен тысяч человек; согласно античным источникам, за время последней было разрушено 400 римских городов ([3] VIII/I, 63). Историки удивляются, каким образом после такой мобилизации и потерь Рим мог продолжать войну, а государство и экономика Рима не рухнули ([116] р.84).

Похожа и история начала Третьей Пунической войны и разрушения Карфагена. Начать эту войну и уничтожить Карфаген потребовала римская толпа, возглавляемая римским патриотом Катоном. Будучи большим специалистом в сельском хозяйстве, он съездил в Карфаген и убедился, что сельское хозяйство там по-прежнему процветает, и никакие контрибуции и ограничения, наложенные на Карфаген ранее, не помогают уничтожить эту язву римской экономики. И действительно, как писал греческий историк Полибий, несмотря на потерю всех своих заморских владений (Испании, Сицилии, Сардинии) и непомерные контрибуции, которые он перед этим выплачивал Риму, Карфаген перед началом Третьей Пунической войны был по-прежнему самым богатым городом мира, богаче самого Рима ([79] р.506). Вернувшись в Рим, Катон стал выступать в сенате и перед народом, демонстрируя продукты карфагенского сельского хозяйства, которые поставлялись в Рим по баснословно дешевым ценам – то есть, говоря современным языком, речь шла о явном демпинге и подрыве экономики Рима. Но в то время мир еще не дорос до таможенного протекционизма и сознательной борьбы с демпингом, и римский сенат, опять под давлением народных масс, был вынужден принять решение (против которого были очень многие сенаторы) об уничтожении Карфагена.

Ранее возможность такого решения проблемы неоднократно обсуждалась, в частности, в конце Второй Пунической войны в 203 и 201 гг. до н. э. ([3] VIII/I, 31, 57–64) Но тогда логичные доводы, приведенные видными римскими политическими деятелями, убедили римский сенат отказаться от него. Они состояли в том, что уничтожение Карфагена не приведет к прекращению конкуренции со стороны африканского сельского хозяйства. Напротив, как говорил Квинт Цецилий Метелл, выступая в 201 гг. до н. э. в римском сенате от имени победителя Ганнибала – Сципиона Африканского, на таком плодородном месте все равно вскоре опять поселятся люди – местные жители или римские колонисты, которые «сами будут нам страшны и будут вызывать у нас зависть, имея страну столь обширную и много лучшую, чем наша» ([3] VIII/I, 61).

Но в 147 г. до н. э. никакие аргументы не могли убедить Катона и римскую толпу, и сенат под их давлением принял решение об уничтожении Карфагена. Римляне заставили карфагенян сдать оружие и выдать заложников, после чего обещали им сохранить жизнь и имущество. Когда же это было выполнено, они объявили им о принятом решении. Несмотря на то, что карфагеняне сдали все оружие, они отчаянно сопротивлялись, но бесполезно: город был стерт с лица земли, все его жители были либо убиты, либо обращены в рабов, а на территориях, где раньше были поля и оливковые рощи, было запрещено что-либо сеять и выращивать.

Вопрос о несправедливой конкуренции, таким образом, был решен радикальнейшим образом. В том же году (146 г. до н. э.) такая же участь постигла Коринф в Греции, который также был стерт с лица земли и перестал существовать, а жители уведены в рабство. А в течение ряда последующих лет в ходе систематических, заранее спланированных операций, римскими войсками были вырублены все виноградники в Эпире, практически все местное население было уничтожено или уведено в рабство, а территория Эпира была превращена в пустыню[174]174
  Это подтверждается как древними источниками, так и археологией: [187] рр.761–762.


[Закрыть]. И оба эти мероприятия также были не случайны: Коринф был единственным городом эллинистического мира, имевшим прямой выход в Адриатическое море, омывающее берега Италии, и он, единственный из крупных греческих городов, с давних времен специализировался на экспорте в Италию как своих собственных изделий (керамика, стекло, изделия из металлов), так и товаров из других районов Греции. То же в отношении Эпира (нынешняя Албания и северо-запад Греции): он находился на расстоянии всего нескольких десятков километров морем от южной оконечности Италии и экспортировал туда многие виды своей продукции. Причем, как отмечают историки, в то время греческое вино было лучше итальянского, и нет сомнений, что ввоз вина из Эпира в Италию, так же как ввоз туда ремесленных изделий из Коринфа, составлял очень сильную конкуренцию продукции итальянских виноделов и ремесленников и должен был доставлять им немало неприятностей и вызывать их недовольство или зависть.

Итак, мы видим, что именно конкуренция заставляла Рим обрушиваться с неимоверной жестокостью на своих соседей и целенаправленно уничтожать жителей ближайших стран, оказавшихся более удачливыми и успешными товаропроизводителями, чем римские крестьяне и ремесленники. Именно эта сила дала мощный толчок ко всему последующему завоеванию Римом Средиземноморья и к образованию одной из величайших империй, когда-либо существовавших на планете[175]175
  Мысль эта, кстати говоря, далеко не нова: ее уже высказывали, например, такие известные историки, как Ф.Лот: [151] рр.72–73.


[Закрыть].

Расширение территории Римского государства с 111 по I вв. до н. э. Источник: www. ostu. ru

В дальнейшем именно конкуренция привела к массовой эмиграции римлян и других италиков. Хотя Карфаген с прилегающими сельскохозяйственными районами и был уничтожен как конкурент, но Северная Африка была густо населена и невозможно было уничтожить все ее население. Там продолжало существовать высокоэффективное сельское хозяйство, которое постепенно переходило под контроль римских богачей: известно, что шестеро из них к I в. н. э. прибрали к рукам половину земель в Северной Африке ([44] 18, 35). Торговля между Римом и Африкой также перешла в руки римских торговцев, и теперь уже не карфагенские, а римские торговые корабли привозили оттуда и продавали по демпинговым ценам зерно, вино и оливки.

Что оставалось делать жителям Италии, если эффективность их сельского хозяйства была в 3–5 раз ниже, чем в римской Африке и Египте? Ответ очевиден – либо уезжать в Африку, либо искать другое лучшее место под солнцем. И так они, собственно говоря, и поступали. Эмиграция только в римскую Африку из Италии за несколько столетий составила несколько миллионов человек[176]176
  Потери в армии северян составили 360 тысяч убитыми, а в армии южан – 258 тысяч. [63]


[Закрыть]. Другой, не менее мощный поток эмиграции направлялся, как мы знаем, и в другие страны, завоеванные Римом, включая Испанию, Галлию, Британию и Балканы, где италики, по крайней мере, первоначально, имели преимущество перед аборигенами в возможностях ведения торговли и других видов бизнеса и могли «снимать сливки» в этих видах деятельности за счет местного населения. По подсчетам П.Бранта, число только римских граждан, не считая других италиков (которые в численном отношении составляли примерно столько же, сколько сами римляне), за пределами Италии составляло в 14 г. н. э. почти 2 миллиона человек ([74] р.121). Таким образом, мы видим, как конкуренция в античности вызвала сначала жестокие разрушительные войны, продолжавшиеся в течение столетий, а затем – романизацию всего западного Средиземноморья и большей части Западной Европы, которая осуществлялась благодаря массовой эмиграции римлян и италиков.

Понятие несправедливой конкуренции и примеры из римской истории приведены выше не для того, чтобы кого-то в чем-то обвинить. Как уже было объяснено, под несправедливой конкуренцией имеется в виду такая конкуренция, которая ставит в неравные условия население одной страны по отношению к другой, или одну его часть по отношению к другой части, при этом неважно, кто виноват, и виноват ли вообще в этой несправедливости. Как правило, в ней никто не виноват: она либо установлена природой, как в данном примере, либо является следствием исторического развития отдельных стран и регионов.

Другим примером, когда несправедливая конкуренция вызвала крупное социальное явление, является гражданская война в США в 1861–1865 гг. Вы когда-нибудь задавали себе вопрос – почему, казалось бы, сравнительно благополучная Америка в 1861 году разбилась на два лагеря и воевала со страшным ожесточением целых четыре года? За это время страна потеряла убитыми более 600 000 человек, еще полмиллиона было ранено или покалечено, большие территории подверглись разрухе и запустению. При этом население США составляло в то время всего 30 миллионов, то есть был убит примерно каждый двенадцатый мужчина, способный носить оружие, не считая миллионов пострадавших: покалеченных, потерявших своих близких и людей с исковерканными судьбами. И все это – ради того, чтобы освободить три миллиона чернокожих рабов? Как-то плохо в это верится. В последние десятилетия, как только где-то начинало гибнуть слишком много американцев, скажем, больше чем две или несколько тысяч (то есть сотые доли процента от взрослого мужского населения США) – то в Америке начинали требовать прекратить войну, и американским лидерам приходилось учитывать мнение своего населения. Почему же за свободу трех миллионов негров американцы положили убитыми около 8 % своего мужского населения, способного воевать, и еще почти столько же ранеными и покалеченными – то есть число, сравнимое с количеством негров, освобожденных от рабства?

Может быть, американцы очень переживали за судьбу негров, и они воевали, движимые христианской любовью к своим чернокожим собратьям? Но американские историки пишут о том, что большинство аболиционистов, боровшихся за отмену рабства, совсем не любили негров. И они были категорически против их включения в свои ряды. А на конгрессах аболиционистов специально подчеркивалось, что целью движения является отмена рабства как института, но не облегчение участи чернокожих рабов, и, в частности, не укрывательство беглых рабов ([65] р.40). Более того, современники отмечали, что нелюбовь к людям не белой расы и расистские настроения были сильнее в северных штатах, где уже жили несколько сотен тысяч свободных негров, чем в южных, где было более трех миллионов чернокожих рабов ([65] р.364). И если допустить, что южане воевали за свои материальные интересы, которые могли пострадать после отмены рабства, то за что же воевали северяне, не щадя своей жизни? А ведь они понесли намного большие потери, чем южане[177]177
  Потери в армии северян составили360 тысяч убитыми, а в армии южан– 258 тысяч. [63]


[Закрыть].