Текст книги "Христианский квартал (СИ)"

Автор книги: Юрий Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

Герои рассказов Юрия Максимова – с разных планет, из разных стран и времён, это храбрецы и трусы, борцы и предатели, ищущие Бога и отрицающие Его. Мир «Христианского квартала» непредсказуем, динамичен, опасен, но не хаотичен, потому что Творец, создавший Вселенную, помнит о каждом творении Своём и освещает его светом Своей благодати.

 

 

Юрий Валерьевич Максимов

 

ХРИСТИАНСКИЙ КВАРТАЛ

фантастические рассказы

Содержание

Христианский квартал

Больше, чем…

Двадцать минут

Мата

Небо всё видит

Пустяки

Псогос Валена

Рядовой

Символ

И поднялось терние...

Узник

Ветер перемен

Дерзновение пред лицом Божиим

Смерть атеиста

Бд-6: Дервиш

Девушка и фантаст

Герой, который остался дома

О путешествии наставника Ма и двух просветлённых

Лесоболотный массив

Бд-9: У самого синего моря...

Рубикон (термоядерная сказка)

Тот, кто думает о нас

Бд-7: Трон в крови

Сложноструктурированные органические объекты

Помощник

Сельский вечер

Микросхемы

Продаётся Америка

14:42 по Марсу

Христианский квартал

Сразу после завтрака Юнус отправил старшего сына на базар, вместо себя. Ильяс – парень смышлёный, подменять отца в лавке не в новинку.

  Затем умылся, разгладил жёсткую бороду, накинул риду на плечи. Покивал с усмешкой на слова жены – та приметила, как Мария передавала надкусанное яблоко соседскому Кусте. И откуда только узнала этот знак багдадских девиц? Да, теперь такой возраст – глаз да глаз нужен.

  Отстранив полог, хозяин вышел во дворик. Солнце уже высушило росу с листочков изогнутой маслины. В тени колодца разлёгся Тим-бездельник. Какие уж ему мыши, только и знает, что валяться, да шерсть свою вылизывать. Из хлева недовольно всхрапывает Огонёк – видно, так и не привык за ночь к соседству с чужим мулом.

  А вот и Мати в незаправленной рубашечке выглянул из-за полога.

  – Папа-а-папа!

  – Да, сынок!

  – А отец Хиостом правда в Иесалим идёт?

  – Правда.

  – И я хочу в Иесалим!

  – Вот подрастёшь и поедешь.

  – А я с собой Дато возьму... – показывает сшитую из тряпок коняшку.

  – Возьми. Отчего бы не взять?

  Наконец показался сам постоялец. Вытянутое бледное лицо, борода с проседью, густые брови, старая скуфья, да потрёпанная ряса до земли.

  – Как спалось, авва, с дороги-то?

  – Спасибо, Иона, на славу. – улыбается.

  – Ну что, к епископу теперь?

  – Конечно.

  Скрипнула створка ворот, хозяин и монах ступили наружу, в переплетение узких улочек христианского квартала. Утреннее солнце вошло в силу, обжигая бледно-рыжие камни стенной кладки и тёмную брусчатку под сандалиями. Ноздрей коснулся запах пыли и конского навоза. Зашагали по затенённой стороне.

  – Это дома христиан?

  – Да, авва.

  – И те, что мы прошли – тоже?

  – Истинно так, авва.

  – Богатые дома. – с удивлением покачал головой монах, – Я на прошлом переходе был в Тиннисе. Никогда не видывал я такой нужды, как среди тамошних христиан. Они говорили, что это из-за податей, которыми облагают их неверные, взимая по пяти динаров с головы. Как же вы умудрились избежать этого зла? Или с вас не взимают?

  – Отчего же, взимают, и джизью и харадж, подушный и поземельный налог. Такой порядок везде, авва.

  – Но вы не бедствуете, а против жителей Тинниса – сущие богачи! Как такое удаётся?

  – Господь хранит. – ответил Юнус, отвернувшись, будто разглядывая стены, – Кроме нашего епископа никто из нас даже не видел лица сборщика податей.

  – Видно, ваш епископ – святой человек. Хорошо, что повидаюсь с ним.

  Юнус промолчал, раздумывая над тем, почему на улицах никого нет. Не бегают дети, не везут тележки хозяева, не идут женщины с кувшинами, покупать воду... Голые камни, еле слышный отзади шум базара, наглухо запертые двери. Нет, скрипнула одна, отворилась – Сержис, троюродный брат, выкатился, пыхтя и подхватывая пузо.

  – Сержис!

  – Юнус!

  Обнялись. Юнус представил:

  – Авва Хризостом. Из обители Каллистрата, что в Константинополе. Идёт на богомолье ко Гробу Господню. В Тиннисе отстал от группы. Теперь догоняет. Оказал мне милость, остановившись в нашем доме на ночлег. Веду знакомить с владыкой Михаилом.

  – Ох ты, радость какая, батюшка, поведайте, как там в Царь-граде людям живётся? Что нового?

  – Всё старое. Хлеб дорожает. Импертор дряхлеет. Слава Богу за всё.

  – И то верно, батюшка, сказано. Помолитесь и о нас, грешных, во Святом Граде.

  – Постараюсь.

  Сержис повернулся к брату:

  – Копты третьего дня в городе.

  – Видел. Вчера ко мне шёлк смотреть приходили.

  – Но приехали-то они не за шёлком.

  – Знаю, зачем они приезжают.

  – Да, утром караван из Ракки пришёл. Вот надумал я сходить, глянуть. Может, спасу хоть одного. И мне помощник давно в доме нужен.

  – Сходи, сходи. Святое дело.

  – А ты не хочешь пойти?

  – Да у меня ж гость.

  – И правда! Пустая моя башка, сам уже не знаю, что болтаю. А ты что к церкви авву по улице ведёшь, через ряды-то разве не короче выйдет?

  – Давно ж ты у меня, Сержис, не был, если не помнишь, как от моего дома идти. – рассмеялся Юнус, обнажив белые зубы.

  – И то верно. Прости, брат. Ну, Бог в помощь, пойду я. Авва, благослови.

  И разошлись, Сержис засеменил вверх, к рядам и базару, а Юнус с монахом – вниз по улице.

  – Что тебе Сергий предлагал купить? – переспросил отец Хризостом, по привычке произнося имена на ромейский манер.

  – Сегодня на рынке партию мальчишек будут торговать. С Кипра все, ромеи. Мустафа захватил при набеге, ещё месяца три назад, ты, авва, не слышал разве?

  – Дурные вести быстро доходят. – кивнул монах.

  – Пленных ещё не всех распродали. К нам детей завезли. Здесь их копты скупают.

  – Чтобы спасти от неверных?

  – Ох, – Юнус невольно усмехнулся, – да ты, отец, я смотрю, совсем таких дел не знаешь. Оно, впрочем, может и ни к чему. Ремесло у коптов такое. Евнухов делают. Скупают мальчишек-рабов и кастрируют. Многие при этом умирают, но зато выжившие потом идут в двадцать раз дороже, чем были куплены. Спрос большой. Нынешний халиф так помешался на кастратах, что скупает их повсюду и держит возле себя днём и ночью. Белых называет своей саранчой, а чёрных – воронами. А за правителем и знать не отстаёт. Да, неверным это не в новинку. Их поэты чаще воспевают страсть к юношам, чем к девушкам, их законоведы изыскивают оправдание для разврата со своим рабом, а в кабаке всего за два дирхема постояльцу предложат девушку или мальчика на ночь.

  – Господи, помилуй! – монах перекрестился и покачал головой.

  – Поосторожнее бы ты, отец, с крестным знамением. – нахмурился Юнус, озирая пустую улицу, стиснутую по обе стороны домами, – Не в Царь-граде ведь. Запрещено здесь. Хоть по своему кварталу идём, а мало ли кто на пути встретится? У нас ещё не так строго, а в другом месте неверные не поглядят, что ты паломник.

  – Да здесь, вроде, нет никого. – примиряюще заметил монах.

  Юнус ещё раз мысленно подивился тому, как безлюдно нынче утром. Квартал словно вымер. Куда все подевались?

  Они обогнули угол дома вдовы Ханна, поворот и – Юнус заморгал, замедлив шаг.

  Ему бы сразу юркнуть обратно, за угол и – домой со всех ног. Даже Хризостома бросить, – тому всё равно ничего не грозит, чужеземец ведь. Можно, можно было успеть. Пока не повернулись в их сторону. Одно лишь мгновение – но ведь было оно!

  А Юнус потратил его на то, чтобы растерянно моргать и пялиться на тощего араба в белоснежной риде, окружённого сахибами с длинными табарзинами на поясах. И епископ тут же, рядом, трясёт бородой в угодливом полупоклоне. На губах – вежливая улыбка, в глазах – усталость.

  Поздно. Коснулось сердце гортани, мир потемнел в глазах. Когда Юнус сообразил, сборщик уже смотрел на него.

  Вот, значит, какое у него лицо. Обрюзгшее, будто сморщенное, неподвижные чёрные глаза, кожа темнее, чем у здешних арабов, – видно, из кахланитов, с юга.

  Ноги слабеют. Приходится их волочить, одна за другой, всё ближе.

  – Там епископ? Кто с ним?

  Но Юнус не отвечает отцу Хризостому, словно не слышит. Теперь уже ни до чего. Только шаркать сандалиями по острой брусчатке, силясь опомниться, осмыслить... Неужели это в самом деле?

  И вот – дошёл, за четыре шага, как положено, остановился – на светлой стороне. Солнце жжёт затылок. Теперь – поклониться, коснувшись пальцами горячих камней, выдавить на арабском:

  – Мир вам, господин.

  – Имя. – сухой, низкий голос.

  – Юнус ибн Хунайн, господин.

  – Чем промышляешь?

  – Тканями торгую, господин.

  – Готов уплатить положенное?

  – Конечно, господин.

  – Кто с тобой?

  Юнус, чуть разогнувшись, обернулся на отца Хризостома, словно только что вспомнил. Тот спокойно стоял рядом, пропуская мимо себя речи на непонятном языке. Даже головы не догадался склонить перед арабом.

  – Монах Хризостом, господин. Едет из Константинополя в Иерусалим, паломник. Отстал от группы в Тиннисе. Вчера остановился у меня на ночлег.

  – Джаваз с собой?

  – Авва, он просит показать твой пропуск. – перевёл Юнус.

  Монах молча достал из рукава бумагу и протянул ему. Юнус передал епископу, а тот уже – сборщику. Поморщившись, араб долго разглядывал джаваз, и наконец, отдал его.

  – Веди нас к себе.

  – Да, господин.

  С обеих сторон по трое стали сахибы, и – обратно, щурясь от слепящего светила, к злосчастному угловому дому вдовы Ханна. Гулко, как в колодце, раздаются средь пустой улицы шаги. Сзади епископ болтает с надменным арабом, по бокам шагают рослые мужики при оружии, поодаль плетётся удивлённый отец Хризостом.

  Колотится сердце, кровь стучит в голове. "Неужели... неужели это со мной, Господи? Ясно теперь, отчего все попрятались. Но ведь... раньше срока... почти на два месяца раньше, на авваль же должно было пять выйти... Сколько там у меня? Может, хватит? Две тыщи – Марии на приданное, под шёлк, на заём... Десять лет копили... Всё прахом. Нет, не хватит... Господи! И Сержис – неужто не мог предупредить? Видел ведь из своих окон. А ведь предупреждал!" – догадался вдруг Юнус, – "На базар звал и через ряды идти уговаривал... И про коптов не зря помянул... А на меня словно затмение нашло. Тупица! Эх, что же делать-то теперь?"

  – ...здесь, господин, о которых я говорил. Такая тонкая работа – в Ракке ничего похожего не найдёте. – доносится слащавый говорок епископа, – Может, заглянем? А то что потом возвращаться, ноги трудить?

  Сахибы остановились – видно, кто-то скомандовал сзади. Юнус тоже замер, развернулся.

  – Ступай, ибн Хунайн, – велит араб, равнодушно глядя на него, – Жди нас позже, приготовь, что положено. Постояльца своего отправь, в эту ночь ему придётся искать другой ночлег. Абдаллах, Муса – сопроводите.

  Двое сахибов – высокий и сутулый – склонились, как и Юнус. Епископ бросил на него пронзительный взгляд, подошёл к воротам резчика Мансура и постучал. Сборщик перешёл на затенённую сторону улицы.

  Юнус зашагал дальше, быстро припустил – сахибы еле поспевали. Топот сандалий сзади – отец Хризостом догнал.

  – Иона, что тут?

  – Беда, авва. – ответил Юнус, утирая пот со лба, – Пришли за податью. Это сборщик был. Владыка задержал его чуть.

  – И много он с тебя возьмёт?

  – Всё.

  Сахибы подозрительно косятся на них, ну и пусть, всё равно по-гречески не понимают.

  – Как так? Почему всё? Пожалуйся властям, это же грабёж, а не подать!

  – Нельзя, авва. Уговор.

  – О чём ты?

  – Уговорились мы, давно уже, ещё отцы наши. Раз в пять лет приходит к нам сборщик, за то мы лично ему собираем пятьсот динаров. А подати записывают на первого встречного. Он и должен за всех отдавать.

  – Ты же сказал, что вы не видите даже лица сборщика?

  – Те, кто здесь живёт – не видит. Кто увидел – тут уже больше не живёт, дом, лавка, жена, дети, сам – всё идёт на продажу в счёт уплаты. Зато остальные живут спокойно.

  – Господи, помилуй!

  – Авва, помоги мне!

  – Что мне сделать, Иона?

  – Возьми сына моего младшего, Матфея. Увези с собой. Сейчас домой придём, я сахибов отвлеку, а ты сажай его на мула и отправляйтесь как можно быстрее.

  – Что ты говоришь, Иона, как я возьму его?

  – Назовёшь племянником. Палестину будете проходить – там много монастырей, оставь где-нибудь на воспитание.

  – Да все же знают, что у тебя был сын, погонятся за нами.

  – Не погонятся. Сахибы не знают, а когда епископ подойдёт со сборщиком, скажу, что Мати умер недавно. Что они сделают, если вы уже будете далеко? Отец, смилуйся, спаси хоть его. Копты же купят, знаешь ведь, что с ним сделают... Пощади, авва!

  – Ладно, возьму. – кивнул монах, сдвинув брови, – Даст Бог, и остальные поверят, что он мне племянник.

  Вот уже подошли, скрипнули родные ворота. Кривая маслина, колодец, Тим всё также лениво дремлет в тени – недолго тебе осталось, новые-то хозяева вряд ли оставят, бегать тебе тогда по помойкам. Мати притаился за хлевом, с любопытством разглядывает незнакомых людей с мечами на поясах.

  – Проходите, дорогие господа, отдохните в тени. – угодливо бубнит Юнус арабам.

  И – внутрь, откинув полог, в прохладный полумрак. Анна встревоженно глядит на сахибов, сжав пальцы.

  – Принимай гостей. – сухо, по-арабски велит Юнус, и, уже шёпотом, приблизившись, на греческом, одно лишь слово: – Налог.

  Встретились взглядами – всё поняла. Поклонилась гостям, улыбнулась и – за порог, в комнаты.

  – Господа, позвольте угостить вас с дороги, не отвергните нашего гостеприимства.

  Солдаты не отвергают. Ещё бы – столько по солнцепёку мотаться. Подушки тут же, садятся, вытягивая обутые ноги на ковре, глазеют на узорчатые ковры и красно-зелёный свет, падающий от цветных стёкол на окнах.

  Надо спешить!

  Юнус метнулся в кладовую, вытащил круглый стол в проход, выволок в комнату, поставил перед этими. Поклонился, растянув губы в улыбке. Дивятся, варвары, разглядывая чеканный узор по медной поверхности. Дивитесь, дивитесь, шакалы. Скоро сможете это купить.

  Анна принесла таз и ковш – руки помыть перед едой. Появилась Мария, в левой руке ваза с яблоками, в правой – кувшин с розовой водой. Дивитесь, шакалы – китайский фарфор, каймакский халандж!

  Но "гости" смотрят вовсе не на посуду.

  Юнус увидел, как глядит сутулый на его дочь и вздрогнул. Знаком ему такой взгляд – так придирчивый покупатель оглядывает ткани у него в лавке.

  Стиснув зубы, снова улыбнулся "гостям". Мария вышла. Зазвенела струйка воды по дну таза, сахибы принялись мыть руки.

  Всё, можно уходить, Анна справится сама. К пологу, шорох ткани и – за порог, во двор. Отец Хризостом уже вывел своего мула, навьючивает. Только бы успеть! Где же Мати? Двор проносится перед глазами – кривая олива, колодец, хлев – вот он, подглядывает сквозь круглые стёкла за "гостями".

  Со всех ног к ребёнку, присел, развернул личиком к себе.

  – Сынок, я тебе хочу кое-что сказать. – рука дрожит на плече сына.

  – Да, папа.

  – Отец Хризостом – это твой дядя. Мы не говорили тебе. Маме он приходится вторым братом.

  – У меня есть дядя-монах?

  – Да, сынок. И мы с мамой попросили дядю Хризостома взять тебя в Иерусалим. Помнишь, ты мне говорил утром?

  – Правда? А когда мы поедем?

  – Прямо сейчас. Пойдём к дяде. Съездишь, потом вернёшься и всё нам расскажешь.

  Поднялся и быстрым шагом к монаху, таща за собой Мати, чуть не за шиворот.

  – А ты с нами не поедешь? – малыш еле поспевает двигать ножками.

  – Нет, мне ведь нужно работать.

  "Господи, только бы успеть!"

  – А Ильяс?

  – Он должен мне помогать.

  "Ильяс и в рабах не пропадёт. Крепкий, смышлёный. И не столь красивый, чтобы вызвать похоть неверных. А всё-таки надо будет по лицу ему ножом полоснуть, когда вернётся, – чтоб наверняка".

  – А Мария?

  – Она не поедет.

  "А с Марией-то как быть?"

  – Ой, я же не сказал маме "до свиданья".

  – Я передам. Мама сейчас занята с гостями.

  "Может, Сержис съездит, выкупит, успеет? Эх, да знать бы, куда ещё повезут!"

  – Папа, я забыл Дато в комнате.

  – Пусть побудет здесь.

  "Нет, не выкупит. Девушка видная, арабы станут цену поднимать, он не осилит".

  – Нет, я его должен взять!

  – Не стоит, сынок, ты уже большой, в Иерусалиме станут смеяться над тобой.

  – Не станут, я его спрячу. Папа, ну можно я вернусь в дом...

  – Нет.

  – Ну я же обещал... Дато...

  – Немедленно прекрати! – зашипел Юнус, – Ты отправишься с дядей. И никаких Дато! Делай, что велено! А ну не смей реветь! Только пикни у меня!

  Насупился мальчик, слёзы брызнули из карих глазок, но притих. Дошли – Юнус подхватил сына под мышки и молча закинул на шею мула. Два шага – и вцепился в рукав рясы:

  – Авва, спаси и дочь мою. Возьми с собой.

  Хризостом, как стоял, так и бухнулся на колени:

  – Иона, ну я же монах! Ну как я возьму её? Монах с девицей! Нас же не примут нигде! Как сберегу в дороге? Куда отдам? Умоляю, не проси, не могу я этого сделать.

  – Ладно. Ладно. Вставай отец, а ну как увидит кто. Скорей бери мула, пока сборщик не подошёл. Сейчас из ворот – направо по улице, увидишь ряды, вдоль них до яковитской церкви, там уже подскажут, как из города выйти. Поторапливайтесь! С Богом!

  Тронулся мул, Юнус побежал к воротам, сам отворил скрипучую створку. Глянул на улицу – никого. Раскланялись в последний раз с отцом Хризостомом и монах споро повёл животину на подъём.

  "Что там арабы сделают со мной за это? За руку, вроде, подвешивают... Пусть".

  Мати оглянулся, утирая рукавом заплаканные щёчки.

  Юнус шагнул внутрь и захлопнул ворота. Теперь обратно, через двор, мимо крючковатой оливы, колодца, хлева, кота, через полог в полутьму и прохладу, поклониться-улыбнуться сахибам, рассевшимся подле низкого стола, заставленного уже финиками и мясом, кивнуть жене на входе, выйти в комнаты ещё вглубь.

  – Мария, брось!

  Схватил руку дочери, вырвал нож.

  – Ты что здесь удумала? – зашептал в ужасе, – Совсем рехнулась?

  – Отдай, отец. – стиснув зубы, ответила, – Думаешь, я не знаю, что это за люди? Помню, как пять лет назад такие проходили к дому отца Елены, видела из окна. Думаешь, я не знаю, что меня ждёт? Лучше смерть!

  – Перестань глупости говорить. Может, обойдётся ещё, управит Господь. Дядя Сержис выкупит тебя...

  – Не лги мне, отец! Елену кто-нибудь выкупил?

  – Всё равно погоди! Глупостей всегда успеешь наделать. Лучше стань на молитву, да молись как следует, а нам с матерью недосуг. Скоро сборщик придёт. Ильяс сейчас на рынке, ещё ничего не знает. Да, кстати: если спросят про Мати, говори, что умер, утонул в реке неделю назад. Поняла?

  – Отец Хризостом? – дочь вдруг улыбнулась и словно посветлела.

  Отец поднёс палец к губам, глаза сверкнули в темноте.

  – Да. – прошептала Мария, – Да, папа. Слава Богу!

  Донёсся стук в ворота. Громкий. Чтобы в комнатах было слышно, это не рукой надо стучать, а... рукоятью меча, например.

  Внутри резко потяжелело. Юнус вытер выступивший на лбу пот.

  – Будь здесь. – бросил дочери, прошёл в залу. Сахибы, заслышав стук, поднялись из-за стола и скрылись за пологом, на дворе.

  Юнус спрятал кухонный нож в рукав, зашагал следом. Высокий и сутулый топтались у колодца. Не решаются сами ворота открыть – "правильно, всё-таки пока ещё я здесь хозяин".

  Он побежал к воротам, тяжело дыша. С тоской вспомнилось, как не стало пять лет назад семьи Яхйи, и десять годов уже, как сменил хозяина дом Петра Ассаля. Мелют, жернова судьбы, мелют... И не очень-то трогало – жаль, конечно, но не убиты ведь, просто в рабстве, в другом городе, может ещё повезло... Да уж, повезло... Проклятый уговор! Лучше бы так, как в Тиннисе...

  Остановился у ворот. Вздохнул, отодвигая засов. Скрипнула створка – "теперь уж новые хозяева смажут"...

  На улице стоял один из сахибов.

  – Позови Абдаллаха и Мусу.

  Юнус обернулся во двор, махнул рукой тем, двоим. Они вышли за ворота, новопришедший им что-то буркнул и все трое затопали вниз по улице, даже не попрощавшись с хозяином.

* * *

  Долго ждал Юнус, но так и не появился сборщик. Жена и дочь молились в доме, а он всё мерил шагами дворик на солнцепёке, от волнения не находя себе места, то срывая листья с маслины, то сжимая рукоятку ножа. Лишь когда спал зной и Ильяс вернулся домой с базара, везя за собой тележку с тканями, хозяин решился выйти на улицу.

  Здесь уже было оживлённо – многие возвращались с базара, ребятня носилась по улицам. Юнус спустился вниз по улице, забежал к брату. Сержис рассказал, что от самого епископа узнал – неожиданно за обедом у резчика Мансура сборщик податей вдруг ни с того, ни с сего онемел, так что и слова не мог выговорить. Через час отъехал из города, теперь ему не до налогов. А вдова Ханна говорит, что видела из окна, что в этот момент по улице будто бы проходил монах с мулом и ребёнком. Остановился он якобы напротив мансуровых ворот и сказал чего-то...

  – Ильяс, седлай скорей Огонька, поедешь за город, надо догнать отца Хризостома! Возьми у него Мати, скажи, что всё исправилось, поклонись в пояс. Вот тебе десять дирхемов, если сахибы остановят – откупишься. Что стоишь?

  – Что ты, отец? – удивлённо заморгал шестнадцатилетний крепыш, – Мати утонул неделю назад. Четыре дня как похоронили.

  – Вот как? – Юнус наморщил лоб и вдруг улыбнулся, – Вот оно, значит, как... Действительно поверили... Ну, значит, так надо. Да. Слава Богу. Слава Богу за всё.

  Придёт время, и нагрянет новый сборщик налогов. Два раза в одно дерево молния не бьёт – значит, на кого-то иного выпадет злой жребий. Юнус прикинул, сколько на две тысячи можно выкупить? Если на дорогу ещё накинуть? Троих-то точно... А комнат? Комнат, пожалуй, хватит. А позже, когда Ильяс возмужает, надо бы съездить в Палестину, походить по святым монастырям. Сердце подсказывало, что где-то обязательно встретится родное лицо.

Больше, чем…

В голове гудит колокол. Гигантская пасть, болтающая чугунным языком. Первый вздох, первый смех, первый шаг, первый плач. Игры, забавы, страхи, заботы. Дырки на штанах, костры в парке, ртутные шарики на полу, диснеевские мультики...

   Откуда же это началось? Не могу вспомнить. Тысячи образов роятся в голове и проносятся стайками разноцветных рыб... Ночь. Луна. Не могу противиться... Замок. Башня. ...сосредоточиться... Медновласая принцесса с голубыми глазами. Доблестный рыцарь и серый волк. Рыцарь-волк. Волколак.

   Книга читает...

* * *

   Мне шесть. Запах водки и валокордина, вазы с конфетами. Много конфет. Шоколадных. У стены, в красном ящике застыл человек. Чем-то на деда похож, но не он – разве у моего деда синие уши?

   Взрослые забрали человека в ящике и куда-то ушли. А когда вернулись, сели за стол. Стали чавкать, скрести вилками, звенеть рюмками.

   – Дядь Петь, а где дед?

   – Умер, Сашок. Семён, наливай!

   – Что сделал?

   – Ушёл навсегда. Ну, вздрогнули. Пусть земля ему… пухом… ох, Марин, передай-ка огурчика!

   – Дядь Петь, а я тоже умру?

   – Ещё как! Но – нескоро. Не думай об этом.

   – Дядь Петь, а ты тоже умрёшь?

   – Э… Сашок, на вот, конфетку покушай. Поминай деда. Скажи: пусть земля ему будет пухом…

   Подумалось: неудобно будет деду по такой земле ходить. А через пару лет мама принесла книжку про Винни-Пуха. Я не стал читать, и забросил её под шкаф.

* * *

   Первый класс. Первая драка. Первая сигарета. Первая любовь.

   В магазин за хлебом, в кабинет за справкой, в овраг за гильзами, к завучу за журналом, на прогулку с собакой...

   Броненосцы уходят под серую воду, всё ниже, вглубь, в самое сердце, оседая папиросным пеплом. Где-то... где-то рядом, далеко, застыло тело... Кудри мои русые, очи мои светлые травами, бурьяном да полынью поросли... моё тело, с треклятым виртошлемом не башке... Кости мои белые, сердце моё смелое коршуны да вороны по степи разнесли...

   Книга читает меня.

* * *

   Мне десять. Через лифтовой чердак вылезаем с братом на крышу. Осень, серые облака над головами, пеньки соседних многоэтажек по сторонам, кляксы голубиного помёта на синем рубероиде. Подтаскиваем к краю старый аккумулятор. Внизу – никого. Бросаем в двенадцатиэтажную пропасть, заворожено глядя, как чёрный брусок несётся к земле. А внизу открывается дверь, из подъезда выходит...

* * *

   Не раньше, чем меня дочитают, я вернусь... Готические замки зубьями башен рвут мою душу. ...я вернусь в своё тело... Небо плюёт сажей, чёрный снег застилает глаза, туманит память, остатки памяти, огрызки... сброшу ненавистный виртошлем... Шелест травы, хрип. Лавины вервольфов бегут, проницая тьму красными углями глаз... рухну с кресла, уставившись в пол... Латники чеканят шаг, выходя из сумерек, всплесков, шорохов, трелей цикад, ад... а потом меня вырвет... Гнилой запах. Мокрые халаты, липнущие к коже. Удушье...

   а потом, видит Бог, я найду того, кто это сделал со мной...

   Сколько там ещё осталось?

* * *

   Мне пятнадцать. Поднимаюсь по мрачной бетонной лестнице. Площадка меж четырьмя дверьми, высвеченная жёлтой лампой. Засиженный мухами плафон. Кафель под ногами. На цыпочках подхожу к двери. Прислоняюсь ухом к обивке... из щели тянет теплом, доносятся голоса. Жадно вслушиваюсь, в надежде различить её голос. Я слышу! Кто-то с той стороны подходит...

* * *

   Исписанная зачётка, пиво в парке: два литра на троих... Были люди, которые разговаривали с Создателем как с другом, и Всевышний нисходил советоваться с ними о судьбах мира. Монотонный голос препода, парты полукругом, заснеженные ветви за окном. Были люди, кто умел разглядеть в человеке Человека, и ценили это превыше всех благ. Копна обесцвеченных волос, пустые глаза. А ныне мы силимся разглядеть Человека в программе и нисходим к созданию рук своих, советоваться о судьбах мира... Маш, а Маш, дашь иль не дашь?

   Глобальная сеть... Мы попались. Я попался. Словно муха в янтаре. Теперь, – только терпеть и ждать, бессильно наблюдая, как электронная гадина холодными щупальцами шарит в моей голове, выкачивая память, преобразуя в вербальный ряд... яд... Распиная мою жизнь на сюжетно-фабульной дыбе. Обращая радости и беды в килобайты, мегабайты... Что же ищешь ты во мне, виртуальная тварь? Зачем выворачиваешь наизнанку?

* * *

   Книга – друг... Мутный поток образов размывает сознание... книга – брат... не могу мыслить... складывать сам... книга – мать и отец... лишь сентенции, будто сорвавшиеся с чужих губ... какая книга взяла бы вас с собой на необитаемый остров? Господи, только б не потеряться... Ты ведь и здесь должен слышать...

   Стиснуть зубы и ждать. Терпеливо. Пока она не высосет из меня всё, до последнего...

   Сколько там ещё... до конца?

* * *

   Рык, скрежет, лязг, вой. Лунные рыцари булавами крушат мои кости. Оборотни жадно вгрызаются в плоть. Кровь хлещет, растекаясь по жанровым схемам, напаяя соком сюжетные ходы, прорастая метафорами, застывая узорами стилистических изысков...

   Родные и близкие растасованы по персонажам. Воспоминания расплавлены и отлиты в описания, интерьеры, экстерьеры... Монологи, диалоги, полилоги... Завязка, кульминация... Всё просчитано, выверено. Машина знает. Любовь и ненависть рассыпались блёстками штампов и осели на аляповатый коллаж, наструганный из моей жизни.

   Внутри всё пылает, ментальный сканер выжигает остатки... Догорай!

   Ну же! Что тебе ещё надо? Вот я, перед тобой! Моя злость, моя боль, моя страсть – забирай! Что ещё? Неужели этому не будет конца? Господи...

* * *

   Волны Волги словно волки... Нейронный распад. Инверсия. Логические связи истончаются... рвутся... тают... Я тону, захлебнувшись образами. Мне уже не вынырнуть. Гаснут последние отсветы мыслей. Остаётся лишь одно, невыразимое. То, что глубже слов и тоньше ощущений. Наверное, оно и есть моё "я"... Или что-то ещё? Кто-то ещё?

   Броненосцы с глухим стуком касаются дна. Многотонная тяжесть ложится на грудь. Сердце не выдерживает и рвётся, выплёскивая чёрно-бурую слизь...

   Беспроглядной тенью сгущается ото всех сторон... моя слабость, мой позор.

   И из этой чёрной тени не восстань мне...

   Nevermore

* * *

   Выхолощен. Темнота. Тяжёлое дыхание. Пустота и гул в голове, как после удара колокола. С меня снимают шлем. Щурюсь на яркий свет. Синие лампы, зелёные стены, фигуры в белых халатах...

   И я вижу того, кто это сделал со мной.

   – Потерпите ещё чуть-чуть. – говорит он мне, коля иглой предплечье, – Мы предупреждали, что будет немного некомфортно.

   Разлепляю пересохшие губы, пытаюсь сказать. Из горла вырывается кашель.

   – Ещё немножко. Сейчас станет легче.

   И правда – становится. Память возвращается. Кусками. Вспоминается реклама... "Автобиограф. Больше, чем книга, больше, чем программа". Разговоры... А сегодня пятница. Гляжу на табло – хм, прошло-то всего пятнадцать минут. Ох, неужели я ещё за это деньги выложил?

   А образы откатывают, блекнут, мелеют, только неприятный осадок остаётся, будто черви копошатся в желудке...

   – Ну как, лучше?

   – Угу.

   – Хотите кофе? Помогает.

   Мотаю головой.

   – Обработка завершена. Перед сеансом вы настаивали, что желаете получить сигнальный экземпляр сразу же после выхода. Вспомнили? Вы подтверждаете своё намерение?

   – Ну... да.

   Хлыщ в белом халате потянулся куда-то за моей спиной. Затем вынул небольшой томик и сунул мне в руки. Ещё тёплый. Броская обложка. Твёрдый переплёт. Бумажные страницы. Эстетика уходящего века. На обложке – гравюра. Ночь. Замок. Принцесса на балконе и рыцарь с серым волком у ворот.

   Открываю.

   Глаза машинально скользят по строчкам, сознание распознаёт буквы, переводит в слова, слова – в образы... Странно. Будто смотрю себя на просвет. Вижу...

   Чёрно-бурую слизь.

   Как я лгал, предавал, как глумился, как я... Да, даже это есть. Невесело усмехаюсь, листая страницы. Так вот, значит, как ты выглядишь, моя совесть.

Двадцать минут

Тихо. Дело к шести. Сумрак в храме понемногу сгущается. Синие огоньки лампадок, кажется, проступают ярче перед высокими, тёмными иконами. От приоткрытых дверей с улицы тянет прохладой и сиренью.

Влад потянулся к выключателю и зажёг настольную лампу. Вспыхнув, жёлтый круг выхватил стопки рыжих свечей, иконки и крестики с той стороны стола. Почесав подбородок с проступающим пушком, парень достал из кармана книгу, и углубился в чтение.

«Начало колонизации Ио было положено в 2117 году совместной экспедицией...»

Влад зевнул и выдвинул ящик стола. Где-то у Вити здесь мятные ледяшки обретались. Так, листки для записок, коробка с мелочью, карандаши, поминальная тетрадь – нету, облом. Надо было спросить, когда сменял. Теперь уж Витя, небось, на полпути к дому. Ладно, всего полчаса осталось до закрытия. А потом – в сторожку, чай пить с пряниками. И – снова читать эту нудятину про спутники Юпитера. Послезавтра зачёт по «освоению».

Хорошо хоть, народу нет. Вообще вечером, когда не служат, людей заходит мало. Так и сегодня. Только один пилот заглянул, из Космопорта, трёхкредитку на канун поставил; да ещё две тётки, проездом с Марса, – вон их свечки мерцают на золотистых подсвечниках перед Спасителем и Богородицей.