355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Бородкин » Санькино лето » Текст книги (страница 2)
Санькино лето
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 06:03

Текст книги "Санькино лето"


Автор книги: Юрий Бородкин


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

Глава четвертая. Разговор с дорожным мастером. Зорька

Только собрались с Валеркой сходить на дорожное строительство, как на грех, Андрюшка выскочил из-за поленницы, будто специально подкарауливал.

– Вы куда?

– Никуда, просто так.

– Смотрите, чего нашел! – разжал кулак, показывая белое в коричневую крапинку яичко.

– Где? – спросил Санька.

– На нашей черемухе, в самом низу в густых ветках.

– Это черемушник вьет там каждое лето, отнеси яйцо на место.

– Их пять штук, жалко, что ли, одного-то? Мне хочется посмотреть, чего внутри, давайте разобьем.

– Я те разобью! – потряс кулаком перед носом братишки Санька. – Сказано, неси обратно в гнездо!

Андрюшка нехотя побрел в гумно и как только скрылся за домом, Санька дернул товарища за рукав:

– Айда, пока не вернулся, а то потащится как хвост.

Перемахнули через низкое прясло огорода и – напрямик к дороге. Вслед понеслась брань. Куприяниха заметила их с повети: никому не пройти, не проехать – обязательно высунется из своей «скворечни», любопытная старуха.

– Куда вас нелегкая несет по покосу?! Траву-то мнете, я вот ужо батькам нажалуюсь!

Нырнули в рожь, она уже поднялась в рост человека, заколосилась и вроде бы слегка поседела, но колосья были еще мягкие ласково касались рук, тянулись к лицу; теперь ребят можно было увидеть разве что с самолета, они бежали пригнувшись, сдерживая смех, точно набедокурили и скрылись от какой-то погони. Вот и дорога, пыль взрывами рикошетит из-под ботинок; навстречу, позвякивая цепью, профырчал бензовоз, белое облако тянулось за ним, как если бы цистерну волокли по земле; потонула в пыли рожь, на какое-то время потеряли друг друга из виду Санька с Валеркой.

Развиднелось. Пошли шагом. Беспокойные пигалицы с настойчивым криком сопровождали их до самого леса. Все слышней становился гул машин.

– Помнишь, в школе говорили, что у нас нет полезных ископаемых? Теперь, оказывается, нефть ищут.

– Лучше бы прислали сюда военных, – сказал Санька. – Представляешь, по этой дороге шли бы с песней солдаты, прямо через Заболотье.

– Сам же говорил, выселят тогда всех из деревни.

– Если в селе станем жить, все равно можно прибежать: в своем лесу никто не поймает, проберемся. Учения у них будут, как на войне.

И чудился Саньке гул не самосвалов, а могучих военных тягачей, крытых брезентом. Здесь, в Заболотском лесу, можно будет увидеть такое, что и в кино редко показывают.

Впереди забрезжила широкая просека новой дороги: бульдозеры потеснили в стороны от обочин молодой сосняк. И эти деревья, которые ближе к деревне, тоже скоро дрогнут под стальным ножом, а пока стоят торжественно и безмятежно, нежные мутовки желтеют на солнце, как свечи.

В самом начале просеки земля была сильно исковеркана, дальше угадывалась насыпь: ровными рядами горбились вдоль нее кучи песка; двое рабочих – один с полосатой рейкой, другой с прибором, похожим на короткую подзорную трубу на треноге, – делали какую-то разметку по колышкам, вбитым в землю; бульдозер углублял кюветы, срезая маслянисто-влажные глинистые пласты; после грейдера громыхал по камням огромный каток, утрамбовывал полотно. Здесь начиналось настоящее шоссе, ровное, прямое, по нему стремительно носились глазастые «ЗИЛы» – подвозили гравий. Кажется, могучая машина, а опрокинет кузов – получается всего небольшая кучка. Неужели правда из Калининской области камень? Спросили об этом одного из шоферов.

– Правда. А наше какое дело? Хоть из Хабаровска пусть гонят платформы, – беспечно махнул он рукой.

Наверно, лихой водитель, видок у него бравый: легкая курточка на «молнии», фуражка с куцым лаковым козырьком, тонкие, в шнурочек, усики, смахивает на какого-то поручика из фильмов о гражданской войне. В кабине – букетик сирени; учетчице, которая отмечает рейсы, шофер тоже положил веточку на тетрадку и что-то веселое шепнул, потому что она долго хохотала, запрокинув маленькую головку, – будто бы щекотливо ей сделалось от тех слов.

– Дедушка говорит, на Волчишной речке много камня, – сказал Санька.

Подошел толстый, меднолицый мужчина в спецовке и кирзовых сапогах, должно быть, дорожный мастер: из бокового кармана торчали две авторучки и записная книжка. Руки у него были короткие, не прилегали к туловищу, а оттопыривались в стороны, как пришитые, шея гладкая, из ушей и ноздрей пучками торчали волосы.

– Вот и показал бы твой дедушка нам то место.

– Он старый, ноги больные.

– Далеко ли это отсюда?

– Вон в той стороне, за рекой. Спросите дедушку.

– А что, Гоша, ведь не худо бы поближе найти гравий? – обратился мастер к шоферу, почесав под кепкой лысую голову.

– Нам километры нужны, Мокеич.

– Вам нужен заработок. Об этом я позабочусь – меньше получать не будете, потому что тут версты не меряные. Наряды закроем без обиды…

Ребята не могли понять разговор дорожников, одно было ясно, им требуется камень, который пропадает на неведомой Волчихе.

Шофер, облокотившись на дверцу, хитро подмигнул из-под козырька учетчице и дал с места газу, машина сорвалась, как пришпоренный конь.

– Ах ты черт, укатил! – спохватился мастер и спросил ребят: – Сами-то заболотские?

– Ага.

– С дедушкой вашим я как-нибудь потолкую. Может, там взять-то нечего, одна канитель?

– Дедушка зря говорить не станет, он – охотник, знает лес как свои пять пальцев, – убежденно повторил Санька. – Мы найдем то место. Правда, Валер?

– Хоть завтра сходим в бор.

– Попытайте счастья, – недоверчиво усмехнулся мастер.

Тяжело ступая по песку и покачивая короткими руками, словно пингвин, он направился к зеленой будке на колесах.

– Эх, на мотоцикле бы рвануть по этой шоссейке! – мечтательно произнес Санька, глядя на легкое пыльное курево, оставшееся после самосвала.

– Ну и полетишь, так костей не соберешь на камнях.

– Ничего не полетишь, меня папка учил – получается. Сначала можно в деревне потренироваться, вот научусь, мы с тобой вдвоем гонять будем.

– Пошли лучше к Феде Косульникову.

Свернули с шоссе в лес, чтобы напрямую пройти к заполью. Тракторная трескотня вначале глушила все звуки, но, постепенно отдаляясь, затихла. Впереди перепархивал пестрый дятел в красной шапочке, будто показывал направление. Коровьими тропами ребята вышли к самой реке.

Стадо лежало возле ольховника, коровы дремотно пережевывали жвачку. Косульников тоже по-царски развалился на плаще, пускает в небо сизые колечки дыма. В изголовье у него – транзисторный приемник: по «Маяку» передают музыку, здесь, в поле, она кажется необычной, дивной – коровы и те вроде бы заслушались.


Ребята завидуют пастуху, потому что в его распоряжении находится верховая лошадь Зорька. Вон, оседланная, пасется вместе со стадом, коровы привыкли к ней, и она – к ним.

– Здравствуй, дядя Федя!

– Здорово, орлы! – Косульников перевернулся на живот, подпер руками щетинистый подбородок. – Садитесь да хвастайте. Каникулы; значит, теперь? Хорошее дело.

Скучно ему целый день одному в поле – приветливо щурит светло-голубые, как будто выцветшие на солнце глаза.

– Купаться, что ли, собрались?

– Не-е, мы просто так… Верхом хочется прокатиться, – простодушно признался Санька. – Можно, дядя Федя?

– Можно, только с уговором; я подремлю часок, а вы посмотрите за коровами.

– Ладно!

– Чур, я первый! – опередил Валерка.

Пусть первый так первый, все равно не умеет ездить, притряхивается, как куль с овсом. Полной рысью ему ни за что не проскакать – свалится. Санька помог Валерке забраться в седло, хлопнул ладонью Зорьку и сам побежал вперегонки с лошадью. Валерка боялся понукнуть ее, словно окоченел, уцепившись за поводья, а Зорька – умница, трусила тихонечко, остерегаясь потерять неопытного седока.

– Сиди свободней, никуда не денешься! – подбадривал Федя. – Полетишь, дак на землю.

Санька едва дождался своей очереди. С бугорка сам забрался в седло, лихо присвистнул, толкая пятками в упругие Зорькины бока – сразу взяла вскачь. Грудь сдавил холодок азарта, как будто мчался в атаку, земля барабаном гудела под частыми копытами; небось со стороны лошадь казалась неукротимой, но Санька-то чувствовал, что Зорька слушается каждого его движения, он даже с уверенностью кавалериста покрутил над головой кулаком, вроде бы сверкающий клинок сжимала рука.

Ах, если бы заиметь свою лошадь! Вот такую, как Зорька, рыжевато-соловой масти, а грива и хвост почти белые, впрожелть. Ее Санька полюбил еще прошлым летом, когда научился ездить верхом: часто прибегал в поле к доброму Феде Косульникову.

Стадо по-прежнему не трогалось с места, пастуха сморил сон. Ребята решили купать Зорьку. Она обрадовалась, когда сняли седло, встряхнулась, вздрогнула всей кожей и сама зашла на песчаную отмель. Стали плескать на нее пригоршнями воду, отпугивая появившихся слепней; Зорька стояла смирно, ей нравилось купаться, только изредка ударяла копытом по воде, словно озорничая. Потом в глубину ее завели – переплывала через реку вместе с ними.

Вода в Талице, что стекло: можно попить, можно нырять с открытыми глазами. По всему дну – белый промытый песок, и всю реку насквозь видно. Устанешь плавать, перевернешься на спину да чуточку шевелишь ладошками, как рыба плавниками, и несет течением будто с пологой горы, медленно поворачиваются ольховые берега, а в них широко разлилась другая река, небесная, и заметно, как верховой ветер сдувает с ее поверхности легкую пену облачков. И кругом – безгранично щедрое солнце, каким оно бывает лишь в июне…

Совсем забыли про коров, опомнились, когда услышали суматошный крик Косульникова:

– Куда вас, окаянных, запропастило с лошадью-то? Коровы в рожь ушли! Э-эй!

Санька в одних трусах поскакал на неоседланной Зорьке помогать пастуху выгонять коров с поля. Федя бегал по ржи, хлопал длинной плетью, будто из ружья. Санька боялся, как бы не стеганул он вгорячах по голой спине. Не тронул, а ругался вовсю:

– Я те, блудне, задам! Ишь, раздула пузо-то, волчье мясо! Э-э, пошли!.. Вот и понадейся на вас, приятелей! Кабы не проснулся, всю рожь потравили бы. Отвечай после. Где седло оставил?

– Вон Валерка тащит.

– Деятели! Купаться вздумали безо время! Живо слезай с лошади!

Оправдываться бесполезно. Провинились перед Косульниковым, пожалуй, больше не даст прокатиться на Зорьке. Сами виноваты.

Нехотя побрели вдоль закрайки ржи, измятой коровами. Стыдно было обернуться назад и встретиться взглядом с пастухом.

Глава пятая. Отцовский мотоцикл

Отец Санькин плотничает в Ермакове: село круглый год строится, новые улицы выбежали в поле, где раньше пахали. На работу он ездит на мотоцикле, а сегодня почему-то оставил его, видимо, уехал попутно с Валеркиным отцом: за ним присылают утром машину. Зато мотоцикла у Никитиных нет.

Старый «М-105» стоял в палисадничке у крыльца, давно искушая Саньку, но сперва нужно было сделать свою норму: ошкурить пятьдесят тычинок, чтобы вечером отец мог загородить еще одно звено тына. Пришлось звать на помощь Андрюшку, хватит ему баклуши бить – забавляется на пруду. Караси в эту пору плещутся у самого берега, хоть руками хватай.

– Иди сюда! – Санька поманил братишку пальцем. – Не все бездельничать, так и будешь за моей спиной всю жизнь маленьким прикидываться.

– Тебе велели, ты и делай.

– Ну хорошо, сейчас поеду на мотоцикле, посмотрю, что запоешь.

Вытирая мокрые ладошки о штаны, Андрюшка нехотя подошел к тыну! Губы выпятил, насупленный, лобастый, как бычок.

– Еще попробуй завести.

– Это не твоя забота. Держи вот, – подал Андрюшке тычинку.

Сам Санька ошкуривал тычинки дедовым охотничьим топориком, а братишка – просто руками: кора отстает легко, сок под ней. От этого соку ладони становятся черными, смолисто-липкими. Солнце, обходя вокруг дома, добирается до скамеечки у крыльца, скоро выманит оно дедушку, лучше уехать до той поры, а то дождешься лишней ругани. Осталось подготовить несколько тычинок.

– Доделывай! – уже приказал Санька брату. – Я пока заводить буду.

Он долго дергает ногой заводную педаль, мотоцикл молчит, как упрямое существо, послушное только хозяину. Санька про себя и бранил его и умолял самыми ласковыми словами, рубашка взмокла от переживания. Отвинтил крышку бачка, подергал его – есть бензин. В чем же загвоздка? Стоп! Кажется, нашел. Отец специально снял головку со свечи, чтобы не заводилось. Качнем еще… Вздрогнул, отозвался мотор, словно кот мурлыкнул, а со второго раза взял во весь голос, пулеметной очередью.

Андрюшка спешит, так и рвет кору с тычинок, настороженно поглядывая за братом: как бы не улизнул один, но Санька великодушно подрулил к нему, кивнул назад: дескать, садись. Отбросив тычинку, Андрюшка прыгнул на седло, прижался к разгоряченной спине брата, теперь только давай побольше скорости, жаль, что Санька не умеет пока ездить, как отец.

Они сначала тихо едут деревней, притряхиваясь на березовых корнях; Саньке хочется в этот момент встретить Ленку Киселеву, специально проехал возле ее дома, украдчиво скользнув взглядом по окнам, – нигде не видно. Ну не беда, все лето впереди.

Мотоцикл сам катится под уклон от гумна Чебоковых к полю, тропинка утоптана плотно, ровная и белая, как половица; Санька берет ручку газа на себя, прибавляет скорость, щекотливый ветерок забирается под рубашку, все приходит в движение – зелеными волнами раздвигается в обе стороны рожь, бегут в обгон перелески, солнышко прыгает над ними, как футбольный мяч. Санька весь напрягается, будто теперь уже не суметь остановиться, поэтому и не выезжает пока на большак, где лихо пылят машины. Здесь ничто не мешает, и полетишь, так во ржи не так ушибешься.

– Ну как? – чуть повернув голову, распираемый горделивым чувством спросил он братишку.

– Здорово! Только с папкой не так страшно ездить, как с тобой.

– Чего страшного-то? Сидишь, словно на табуретке. Мы куда угодно можем уехать.

Тропинка уткнулась в овраг, внизу – узкие мостки: рисковать не стоит. Притормозил, дал себе небольшую передышку, не заглушая мотора. Может быть, все обошлось бы благополучно, но в это самое время пробежал мимо кобель Ивана Агафонова, держа в зубах зайчонка. Захотелось догнать собаку. Санька резко сбросил ручку сцепления, мотоцикл рванулся и осекся: что-то лязгнуло у заднего колеса. Сам-то Санька удержался за руль, а братишку смахнуло с сиденья, он сморщился, как старичок, захныкал.

– Больно, что ли?

– Тебя бы так-то, прямо затылком.

– Держись как следует! Нечего ворон считать.

– Что-то сломалось.

– Без тебя знаю. Цепь свалилась. Э-эх, елки зеленые! – ударил с досады кулаком по баку.

– Ну и влетит от папки!

Приуныли. Один вел мотоцикл за руль, другой подталкивал сзади (длинным показалось поле), так бесславно и деревней тащились. Около дома стоял самосвал: тот знакомый шофер с дорожным мастером пили молоко на крыльце, дедушка сидел с ними. Санька стеснительно поздоровался, смахнув кепкой пот с лица.

– Подвела техника?

– Цепь слетела.

– Голову себе когда-нибудь свернешь. – Дедушка сердито пристукнул палкой. – Не знаю, чего батька дозволяет тебе мотоциклет?

– Доставай ключи, помогу, – понимающе подмигнул шофер.

Вот повезло! Видимо, на всякое дело легкая рука у этого чернявого шофера, знает толк в машинах: моментом ослабил осевые гайки, разобрал кожух, ключами крутит будто на ощупь, не глядя.

Тем временем мастер, положив на колено кукольно-короткие руки, вел разговор с дедушкой, про Волчиху спрашивал:

– Где она, эта речка? Правда, там много камня?

– Да ты мне не кричи на ухо-то, чай, не глухой, – отвечал дедушка. Он со всеми привык разговаривать на прямоту, независимо, по праву старшего. – Знамо, много. Это – километров шесть-семь отсюда, в бору: вот так будет Талица, а так – Волчиха, сначала-то вверх от Колесного броду дорожка есть…

Дедушка объяснял, чертя падогом по земле; мастер повторял его чертеж в помятой записной книжке.

– Теперь я представляю, где это место, – сказал Санька.

– Не перебивай. Во всякое дело встреваешь, как клин, – одернул дедушка. – А что верно, будто бы по железной дороге гравель подвозят?

Мастер утвердительно кивнул головой:

– Да, с государственных карьеров.

Дедушка с наивной недоверчивостью вздохнул, никак не мог он найти в этом здравого смысла. Наверно, ему, как Саньке, обидно было за свою Заболотскую землю: что же она, беднее всех? Простого песку да камня нечто не найти?

– Тут слух ходит, будто эта дорога не простого назначения, тогда, мол, и деревню нашу – на снос, – пользуясь случаем, решил уточнить дедушка.

Шофер с мастером усмешливо переглянулись, должно быть, уже слышали такие разговоры.

– Зря болтают, дед, никто не тронет вашу деревню. Наоборот, завидовать будут, потому что автобусную остановку сделают на загумнах. Надо тебе в село или на станцию – садись и поезжай, внучата в школу будут ездить. – Шофер хлопнул Саньку по плечу: – Ну вот и цепь на месте! Кожух сумеешь сам поставить?

– Сумею.

Мастер поднялся, прилепил кепку на гладкую голову:

– Поехали, Гоша. Тебе, отец, спасибо за молоко. Деньги все-таки возьми, – положил полтинник на перилку.

Машина мощно рыкнула и, сверкнув голубой эмалью, скрылась за углом, остался только забористый запах сгоревшего бензина. Дедушка, спрятав полтинник в карман брюк, продолжал журить Саньку:

– Оставь ты в покое мотоциклет! Экая игрушка! Я бы на батькином месте близко не подпустил. Ужо будет тебе рвань!

Нет, не будет рвани, спасибо шоферу Гоше. Санька подвернул последнюю гайку, поставил мотоцикл на прежнее место – порядок! Был бы дедушка молодым, тоже не утерпел бы, прокатился на мотоцикле, завидно ему, вот и ворчит.

Жарко. Надо свистнуть Валерку да поехать искупаться. Санька выкатил велосипед (этот в полном его распоряжении), разогнался по тропинке и руки откинул от руля, словно крылья в стремительном полете.

– Вот пострел! – восхищенно встряхнул бородой дед Никанор.

Андрюшка прошмыгнул в избу, старик только успел коснуться ладонью его мягких, как ленок, волос. Шаркая валенками, вышел на улицу, сел на сосновые столбы, приготовленные для огорода. Жизнь его подошла к такому сроку, когда все дни похожи один на другой, как близнецы, когда все сделано, отпущенное человеку на этой земле, и некуда больше спешить: сиди хоть весь день на солнышке, благо, оно светит всем, и малым и старым. На нынешнюю жизнь грех обижаться, одно худо – разбросала она по дальним краям четверых его сыновей, и мечталось ему, как о чем-то неисполнимом, о том счастливом дне, когда все Губановы соберутся под одной крышей, сядут за один стол: целый взвод сыновей, полроты внуков. Сила великая! А взялась она здесь, на земле заболотской, и крепче всех ощущает эту связь он, старик Никанор, не оторвавший своих корней.

И еще есть одно большое желание у Никанора – побывать в лесу, вроде бы причаститься от него неувядающей свежестью и силой. Оттого так тянет к себе, бередит лесной запах ошкуренных тычинок и смолевых столбов. До лесу рукой подать, посмотришь издалека, размечтаешься – только тоска засосет сердце. Так и получается, сыновья далеко, над ними не его воля, а лес близко, да недоступен, и сидит Никанор посреди деревни, словно околдованный, с немощью в ногах и неутолимой болью в груди.

Глава шестая. Где Волчиха?

Искать береговую осыпь на Волчишной речке отправились не с пустыми руками: у Валерки за плечами был рюкзачок с рыболовным и съестным припасом, у Саньки – дедова централка, сумел прихватить тайком. Проснулся он рано. За окном тихо и торжественно разгоралась заря, ее мягкий свет проникал в избу, розовато теплился на переборке, за которой сопел дедушка. Санька подождал, когда мать вышла доить корову, кой-как выпутался из теплой тины сна, долго пританцовывал, попадая ногами в брючины, потому что с трудом разлепил глаза. Андрюшка сладко почмокал губами, но даже не шелохнулся – этого нарочно не разбудишь.

Ружье лежало под дедовой кроватью, не так просто взять его. Затаив дыхание Санька заглянул за переборку, ему всегда казалось, что дедушке тяжело спать: внутри у него что-то клокочет, всхлипывает, иногда вырывается свистящим кашлем. Он лежал, высоко задрав бороду, с приоткрытым ртом, словно бы притворялся спящим, и когда Санька, наклонившись, стал шарить за половицами, то ожидал, что дедова рука вот-вот сгребет за спину. Обошлось. Осторожно, будто взял не ружье, а мину, попятился к дверям…

Тропинка полого ведет под угор; отяжелевшая от росы рожь вблизи кажется темной, застывшими волнами скатывается она к реке, там, в конце поля, белым облаком пухнет туман, закрывая и прибрежный ольшаник, и лес, и солнце, похожее на яичный желток, плавающий в молоке. Ни один колосок не шелохнется, пьет рожь, боится стряхнуть хоть капельку влаги, потому что дни стоят вёдреные.

В лугах кто-то точит косу, будто скворец посвистывает: каждый звук сейчас слышен с особенной отчетливостью. Птицы гомонят в кустах, эти никогда не проспят солнце, встают всех раньше. По запеску хлопотливой притрусочкой бегает куличок – новый день, новые заботы.

Изредка всплескивает рыба. Вода в Талице кажется теплой, туман, сползая с берегов, оседает, как снег, тает в ней. Река то увильнет в сторону, то снова крадется возле самой тропы, ребята хорошо знают Талицу, и она – их: все лето кормят комаров на этих омутах и песчаных плесах.

– Дедушка Никанор влепит тебе за ружье-то, – высказал опасение Валерка.

– Он его и не спохватится, лежит и лежит под кроватью. Зато теперь – хоть куда. Представь, рысь прыгнула тебе на шею! Что делать? А просто, наставлю ей в бок дуло, и – каюк!

– Может быть, на тебя она прыгнет?

Санька несколько замялся, он и не предполагал такого, раз ружье у него на плече.

– Тогда ты трахнешь. В общем, только не отставать друг от друга.

– Я ни разу не стрелял.

– Сегодня попробуешь, – заверил Санька.

Вот и Колесный брод, слышно, как журчит вода на быстрине за густым валом ракитника. Если идти сразу в бор, весь перемочишься, потому что и трава и деревья обрызганы росой, она холодит ноги, глянцем ложится на резиновые сапоги. Решили порыбачить. Ниже переката полно ельцов и плотвы: рыба любит держаться на таких местах. Срезали по березовому удилищу, размотали лески.

Ельцы пасутся на песчаной отмели, иногда скрываются в глубине и снова медленно прибиваются к противоположному берегу, будто дразнят. Течение здесь уже ровное, потому что река скатывается как бы по столу – никакого завихрения со дна; очистившаяся от тумана поверхность воды кажется упруго натянутой, в ней плавится золотисто-оранжевый свет погожего дня, он бьет в глаза, на мгновение прячет поплавок, словно сжигает его.

Первая поклевка заставляет вздрогнуть сердце. Красный конец гусиного поплавка дрогнул, наклонился и стремительно скользнул в сторону, оставляя раздвоенный усатый след. Запоздалая, но удачная подсечка – елец словно бы сам выпорхнул из воды, сверкнул высоко над головой и запутал леску в ракитнике: перестарался Санька.

Валерка успел выудить двух плотвиц. Тут уж не зевай, если пошел клев, рыбалка чем-то похожа на соревнование, а еще – она приучает к большому терпению. Попробуй просто так, без удочки, простоять на берегу часа два-три – изведут, съедят комары, сущей пыткой покажется такой отдых. Пожалуй, на всем свете не найдешь другого места, где было бы столько комарья, как на Талице.

Когда удишь, другое дело, сколько бы ни зудели над ухом эти кровопийцы, им не вывести из терпения рыболова. Нахлобучив кепки на самые глаза, ребята поминутно хлопали себя по шеям. А какая красота была бы без этих тварей! Хочешь – посиди, хочешь – полежи на траве, вбирая в себя особенный крапивно-смородинный запах реки, птичье щебетанье, тихий говор воды, синь неба, еще не слинявшего от зноя.

Одно солнце плывет по реке, другое – над лесом; день разгорается, даже дальние увалы приобретают ясную отчетливость. Роса заметно обсохла, а комаров поубавилось, клев стал затихать – поплавки недвижимо дремлют в затоне.

– Пора топать дальше, – спохватился Санька, – хватит, обрыбились, – и положил в рюкзак полиэтиленовый мешочек, в котором шуршали пойманные ельцы и плотва.

Едва приметная дорожка повела от Колесного брода через забытые луговые покосы, поросшие дурманной таволгой, нырнула в подлесок да вместе с ним и кончилась – ельник стеной загородил ее. Продрались сквозь него (вот бы где тычинки рубить – одна к одной!), дальше начался настоящий бор, просторный и приветливый, и птичьи голоса звучали в нем отчетливей, чем обычно: «Подь сюда… подь сюда…» – бодро зазывали зяблики. «Фьиу-лиу…» – нежно выводила иволга, заметив людей с высоты сосновых крон.

Солнце на открытых местах добралось до земли, пригрело темную зелень брусничника и толокнянки; под ногами то потрескивали шишки и кустики вереска, то мягко проминался бело-зеленый мох. Почему-то чувствовали себя очень маленькими среди этих гигантских сосен; бор велик, можно идти целый день, а он не кончится. Чем дальше углублялись, тем становилось тревожней.

Неожиданно дорогу заступила трясина, покрытая рыжевато-чахлой травкой. Санька уже сделал несколько шагов по ней, но вовремя попятился: прошлый год в таком зыбуне нашли корову Чебаковых, едва вытащили.

– Тут засосет, тогда кричи караул, надо обходить.

– Сидеть бы сейчас на реке да удить рыбу, – признался Валерка. – Пить хочется.

– Дойдем до Волчихи и попьем, наверно, уже близко.

Свернули в обход трясины по березняку. Санька шел впереди, на всякий случай держа ружье под мышкой.

– У тебя заряжено? – спросил Валерка.

– Конечно.

– Не выстрелит нечаянно?

– На предохранителе. И выстрелит – так вперед, не беспокойся.

Санька чувствовал, что Валерка уже не прочь повернуть на попятную, а ему хотелось доказать правоту дедовых слов. Лес, как назло, смешался, поугасла березовая светлынь рядом с мрачными елками.

– Ты представь, как наш дедушка один бродил здесь, да еще медведей гонял! Охотник в любом лесу, хоть днем, хоть ночью, нисколечко не боится, – подбадривал и Валерку и себя Санька.

Из-под самых ног взлетел, мощно хлопая крыльями, глухарь, так что ребята оторопело замерли, а Санька не сразу вспомнил, что у него в руках ружье. Стали осторожно пробираться в ту сторону, куда улетел лесной петух, осматривая на ходу каждое дерево.

– Стой! Тише! – прошептал Валерка. – Вижу я его, вон на голом сучке.

Глухарь настороженно вытянул голову, заметно было, как встопорщилась бородка под клювом, как напряглись крылья с белыми черточками длинных перьев понизу. Сорвался с сучка, не дожидаясь, когда Санька прицелится.

– Эх! – выдохнул Валерка. – Такая махина, как он только летает? Стрелял бы скорей.

– Со стороны-то больно просто. Не успел, а влёт разве попадешь?

Санька и сам на себя разозлился, что упустил редкий момент. Пытались еще раз подкрадываться к глухарю – пропал куда-то.

Дальше потянулся совсем другой бор, неприветливый, сумрачный, накренившийся в низину; теплый запах смолы забивается хвойной прелью. От жажды пощипали, как зайцы, кислицы, ее тут словно специально сеяли – листочки с копейку, на каждой веточке по три.

В самом низу оказался овраг, захламленный валежником, кой-где были заметны промоины от весенней воды.

– Может быть, это и начинается Волчиха? – предположил Валерка.

– В ней даже рыба водится, весной в бочаги щуки из Талицы заходят: дедушка прямо из ружья их бил. А тут воды-то нет.

– Где-нибудь дальше из родника берется.

Пошли по оврагу, все время спускаясь как бы в подземелье; солнце передвинулось за спину, осталось где-то далеко, и никак ему было не дотянуться досюда. Все больше валежнику, сухие сучья на двухобхватных седых елях тычутся, как шпоры, крапива стрекает не только руки, но и лицо, все гуще заросли папоротника, под ними, в буераках, светится торфянисто-темная, а на самом деле чистая вода. Наконец удалось напиться. С каждым шагом усиливалось боязливо-брезгливое чувство, будто овраг кишел какими-то гадами, и, как бы предостерегая ребят, впереди застонало скрипучее дерево.

– Я дальше не пойду, – заявил Валерка. – Повернем назад.

– Сидел бы тогда дома, – с напускным придирчивым недовольством ответил Санька, почесывая покрасневшую от крапивы щеку: ему и самому хотелось в деревню или, по крайней мере, выбраться из лешачьей низины. – На реку этот овраг не похож. В какой же стороне Волчиха?

Валерка задрал голову. Между темных елей была видна промоина неба, как если бы смотреть из колодца.

– По-моему, в той, где солнце.

– Оно ведь не на месте стоит. Айда наверх, там сообразим.

Очутившись опять в редколесье, они почувствовали некоторую беспечность, долго гонялись за подвернувшимся на глаза ежом, а когда потеряли его, Валерка, вдруг войдя в азарт, спросил:

– Саня, дай стрельнуть.

– Надо во что-нибудь, чего так-то палить? Валяй, ты – в мою кепку, а я – в твою.

Мушка качалась, руки дрожали, словно ружье должно было разорваться; Валерка, зажмурившись, нажал пальцем на курок – сильно толкнуло прикладом в плечо и скулу, оглушило. Бежал за Санькой к болтавшейся на сучке кепке, как во сне, потому что в ушах стоял шум, но когда увидел несколько пробоин на кепке, расхохотался: все-таки не промазал!

Недолго пришлось ему ликовать. Санька угодил в его кепку чуть не всем зарядом (знай Губановых!), ее сорвало с сучка, вывернуло наизнанку, подкладка вся – в клочья.

– Ха-ха, вот это решето! Умора! – покатывался Санька. Его лицо сияло каждой веснушкой. Прилепил изодранную кепку Валерке на затылок! – Носи теперь по последней моде!

Валерке было не до смеха. Повертел кепку в руках и с нарочитой небрежностью швырнул ее: подбитой птицей закувыркалась в воздухе.

Только теперь вспомнили, что так и не решили, куда идти. Где Волчиха? Может быть, до нее осталось рукой подать?

– Надо было дойти до того места, где она впадает в Талицу, и оттуда начинать.

– После ты всегда такой умный, – упрекнул Санька товарища. – Вот выйдем к Волчихе, тоже скажешь, надо было…

Они дважды натыкались на горельник – совсем мертвый лес, – значит, закружились; панический холодок стал подбираться к ребятам. Вначале, после громовых выстрелов, они почувствовали себя владыками леса, а сейчас растерялись.

– Говорю, пойдем вон туда! – настаивал Санька, облизывая пересохшие губы. – Видишь, просвет какой-то.

И они наобум направились в ту сторону, предполагая, что все-таки выйдут к злополучной речке. Начали выбиваться из сил. Не стесняясь друг друга, кричали, в надежде услышать чей-нибудь отклик. Лес был зачарованно тих, даже птицы примолкли: то ли от их крика, то ли было уже поздно. В этот предвечерний час бор особенно настораживал, пугал своей затаенной неподвижностью – ни малейшего ветерка.

Сели на еловый корень отдохнуть. Умаялись, проголодались, во рту пересохло. Хоть бы ягоды поспели, сейчас бы черницы нахватались.

– Я забыл, ножик ведь у меня с собой! – вспомнил Валерка. – Поедим соку.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю