355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Юрий Бородкин » Санькино лето » Текст книги (страница 12)
Санькино лето
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 06:03

Текст книги "Санькино лето"


Автор книги: Юрий Бородкин


Жанр:

   

Детская проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Русак

Задоринские ребята ждут не дождутся той поры, когда весело начнут вызванивать в лугах косы и запахнет настоящим летом, когда можно бегать по гладкой кошанине, кувыркаться в сене, а потом нырять в речку, чтобы не щипало тело едкой трухой.

Но интересней всего, когда начинают обкашивать ивовые кусты, разросшиеся неподалеку за гумнами. В это время можно поймать зайчат.

Зойка Ларина не уступала в проворстве мальчишкам. Ей удавалось догнать в траве серенький комочек и смело схватить его за уши: зайчонку не больно. Восторгу Зойкиному не было предела. Она прижимала зайчонка к груди и чувствовала, как тукает его сердечко, как трясет его страх. Гладила его и успокаивала:

– Не бойся, дурачок! Ну, чего ты дрожишь? Какие у тебя славные глазенки, будто смородинки! И усы длинные, шевелятся. Есть хочешь? Сейчас я тебе дам ягеля.

Зайчонок нюхал молоденькие побеги ягеля и несмело щипал. Потом, уже дома, привыкал и к рукам и к коровьему молоку. Особенно нравилась ему кора с ивовых кустиков.

Позабавляются ребята с зайчонком несколько дней и унесут к опушке леса, выпустят на волю.

Однажды Зойке посчастливилось поймать матерого русака! Было это не в сенокос, а зимой. Послала мать Зойку за сеном на саночках. Пробралась она заметенной тропкой к сараю, стала открывать ворота, вдруг как метнется что-то вверх по сдвинутому полого зароду. Обомлела Зойка, прихлопнула ворота да бежать обратно к домам. Попался ей навстречу сосед Минька.

– Там зверь какой-то в сарае! Я так перепугалась и санки бросила, – затараторила Зойка.

– Айда, посмотрим, – храбро заявил Минька, выламывая на всякий случай палку из огорода.

Тихонько заглянули в сарай. Снова зашуршало по сену.

– Да это заяц! – определил Минька.

– Такой большой?! – обрадовалась и удивилась Зойка, протискиваясь в щель.

– Русак. Давай ловить.

Заяц отчаянно носился кругами по сену. Зойка с Минькой, сняв с себя пальтушки, старались накрыть его. Наконец Минька сделал удачный бросок и прижал русака. Он сильно бился, разодрал задними лапами Миньке рубашку и руку в кровь.

– Помогай! Чего рот разинула? – хрипел он.

Кой-как закрутили русака в пальтушку и потащили в деревню. Дорогой расспорились: у кого будет жить заяц? Наверно, унес бы его Минька к себе, но Зойка выставила неоспоримые доводы:

– Во-первых, я нашла зайца, во-вторых, поймали мы его в нашем сарае.

Русака посадили под печку. Он все еще метался за загородкой, в полутемной тесноте. Нагоняли его до безумия.

– Ничего, привыкнет, – сказал Минька. – Ты ему морковки принеси.

Чем только ни пыталась кормить Зойка зайца – не прикоснулся. Миску с молоком опрокидывал. Завидев человека, дико прыгал.

– Отпусти его, – говорила мать. – Вишь, как мается бедный.

– Отпущу. Пусть поживет немножко. Холодно ему в лесу, не зря ведь в сарай пришел…

Наутро заглянула Зойка под печку – русак лежал мертвый, вытянувшись во всю длину. Побежала, захлебываясь слезами, к Миньке сказать о случившейся беде. Он пришивал лыжные крепления: даже шило выронил из рук, когда Зойка, заикаясь, вымолвила:

– За-аяц по-омер…

В одной рубашке побежал Минька к Лариным. Увидел вытянувшегося на полу русака и тоже сморщился от жалости.

– Вот, говорил я, к нам надо нести его, – упрекнул он. – У меня не издох бы.

– Я ему всего давала, не ел… Зря мы его поймали. Чего с ним делать-то? – жаловалась Зойка.

– Теперь только нашему Шарику отдать.

– Выдумаешь еще!

– Выбросишь? Все равно собаки найдут. Эх, жаль, такой русачина пропал! – Минька нахлобучил шапку и вышел.

Не хотелось Зойке, чтобы собаки нашли зайца. Надела она лыжи и отвезла его за гумна в ивняк. Ведь умер он от тоски по лесу.

На следующее лето лишились задоринские ребята любимой забавы: не удалось поймать в кустах ни одного зайчонка. Может быть, ушли зайцы из этого места.

Елка

Всякий раз, когда под Новый год я отправляюсь искать елку, мне вспоминается деревня моего детства. Время было послевоенное, трудное, и редко кто ставил в избе елку. Может быть, поэтому обходил Дед-Мороз стороной деревню, не дарил ребятишкам ни игрушек, ни подарков.

Накануне праздника мать будила нас ласково:

– Дети, вставайте завтракать да снаряжайтесь за елочкой.

Сон моментально улетучивался, мы с братом спрыгивали с полатей. Ели торопливо, все посматривали в окно на засыпанный снегом, дремлющий лес. Острыми теремками печатались вершины елок на светло-оранжевой закрайке неба. И посветлевшее небо, и лес, и волнистое от суметов поле – все казалось необычным, сияло торжественной чистотой.

После завтрака мы накидывали шубейки и выскакивали с лыжами на улицу. В рыхлом снегу лыжи вязли глубоко, поэтому ехали сначала дорогой, а потом сворачивали к опушке.

Деревня наша плотно окружена лесом, преимущественно ельником, и, казалось бы, чего проще подыскать елочку, но мы были слишком разборчивы, подъезжали то к одному деревцу, то к другому и все браковали. Нам хотелось выбрать самое лучшее, и мы умудрялись пройти полный круг.

– Вон хорошая! – кричал я, показывая на пушистую елочку.

Устремлялись к ней. Брат уже держал наготове маленькую пилку. Стоило стряхнуть снег, и оказывалось деревцо однобоким.

– Поедем к Пригороде, – советовал брат, – там перелесок, где рыжики растут.

И опять – то ветки слабые, то вершинка двойная.

Упрямо тянутся два глубоких лыжных следа от Пригороды к курьяновской дорожке, от нее – к Чижовскому оврагу, к Телешихе и замыкаются на том месте, откуда начали шествие.

Мороз изрядный, ноздри пощипывает, а у нас шапки взмокли. Поди выбери лучшую елочку, если их тысячи несметные! Брат принимает решение: спилить макушку у большой елки. Задрав головы, осматриваем вершинки и некоторое время спорим:

– Эту?

– Нет, вон эту!

– У той шишки красивей.

Выбор сделан. Заткнув за пояс пилку, брат забирается на дерево и начинает пилить. Снег сыплется ему за шапку, за воротник. Он ежится, сопит – пилить неудобно. Наконец раздается треск мерзлой древесины, вершинка наклоняется и мягко соскальзывает по лапам вниз.

Я подбегаю к ней и ставлю в снег. Красавица! Ветки упругие, крепкие. Иголки темно-зеленые. А главное, вся увешана лиловыми шишками! Игрушек не надо.

Возвращаемся домой. Несмелое зимнее солнышко висит низко над деревней, высвечивая присмиревшие в сугробах избы и заиндевелые березы. Поле тоже словно бы оживает, искрится, санный след слюдянисто сверкает.

Встречает нас бабушка. Удивляется:

– Где пропадали таку доль? Наморозили сопли-то, полезайте-ка на печку.

– Нисколечко! Жарко!

Стаскиваем шапки. Бабушка кладет на наши потные головы сухие ладони.

– Эко, упрели! Будто кладницу дров напилили, сердешные. А елку-то что какую притащил, с шишками?

– Это вершинка.

– Дерево сгубили. Разве мало подросту? – укоризненно качает она головой и добавляет любимую свою приговорку: – В лесу лесу не нашли.

– Нам такая нравится. С шишками она нарядней, – расхваливаем мы елку, несколько обиженные тем, что бабушка не одобрила наш выбор.

Брат переворачивает посреди избы табуретку. Елку вставляем в нее. Ледянистое крошево на ветках растаяло, и теперь они словно спрыснуты крупным дождем. Шишки матово запотели. Должно быть, елке приятно ощущать избяное тепло, она постепенно отогревается, обсыхает, наполняя избу прохладным хвойным запахом.

Вечером приходит со скотного двора мать.

– Мама, смотри! – бросаемся мы навстречу.

Она умаялась на работе, но улыбается и хвалит елку:

– Какая густая! А шишки-то, как игрушки сверкают!

– Мы специально такую нашли.

Мать сегодня добрая. Бабушку она тоже не ругает за то, что зажгли семилинейную лампу со стеклом: оно единственное, и бережется пуще глаза. Да и керосину нет.

Мы с нетерпением ждем главного момента. Он наступает, когда выходим с кухни после ужина в переднюю. На елке висят две большие конфеты в самодельной обертке из красной бумаги!

Конечно, их повесила мать, но когда она успела это сделать? Где раздобыла такой яркой бумаги? Снимаем конфеты и подбегаем к матери:

– Спасибо, мама! Можно сейчас съесть?

– Ешьте на здоровье. Это Деда-Мороза подарки.

– А Новый год скоро придет?

– В двенадцать часов ночи, вы уже будете спать.

На полатях мы разворачиваем оберточную бумагу и обнаруживаем по нескольку карамелей-подушечек. Хватит сосать, может быть, до двенадцати часов, если растянуть удовольствие. Нет на свете ничего слаще этих елочных конфет.

Засыпаем мы с пустыми красными бумажками в руках, и видятся нам дивные сны. Дед-Мороз шагает по полям и лесам: стукнет длинным падогом по дереву – гулом отзывается лес, дунет на озябшую березку – вспыхнет она самоцветным кружевом инея, взмахнет полой шубы – загуляет метель. Он и в окно к нам заглянет, коснется пушистым рукавом стекла, разукрасит его причудливо. За спиной у деда волшебный мешок, набитый карамелью…

Это давно было. Теперь и елки у ребят стали веселей, и в мешке у Деда-Мороза не карамели-подушечки, а шоколадные конфеты и великое множество других подарков.

Я смотрю на нарядную елку моих детей и вижу ту елку детства, на которой вместо игрушек лилово-изумрудные шишки в медовых капельках смолы.

Звонкая тропинка

Ленька проснулся и, ослепленный солнечным бликом, играющим на самоваре, зажмурился, затих, пытаясь вернуться в сказку сна: ничего не получилось. Только что мчал на мотоцикле, только что бился перед глазами луч от фары.

Резко взбрыкнув ногами, откинул одеяло. Под окном, мимо палисадника, идет Борька Гирин. Вскинул на голову корзину и горланит:

– Эй, конопатый, пошли за грибами!

Выскочить бы да надавать Борьке. Только не до него сейчас, нужно бежать на Потушиху: сегодня последний день каникул…

Под досками у крыльца накопал Ленька червей и заприскакивал с ноги на ногу через гумно в овсяное поле. Лес надвигается на деревню со всех сторон несметным войском. Островерхие ели похожи на исполинов, закованных в игольчатые доспехи. Плотно ухоженная тропинка ведет навстречу нестрашной рати. Весело бежать по тропинке, звонко шлепая босыми ногами. Местами земля гулкая, как будто полая. Ветер гонит по полю широкую волну, если остановиться, то звон в ушах пропадает и слышно, как шушукаются метелки овса.

До реки километра два, а там берегом с километр, потому что бежит Ленька на Потушихин омут к сплавщикам. Мать знает, что Ленька встречается с отцом…

Все началось с того дня, когда отец ушел из колхоза на лесопункт. Зимой работал в лесу, а с весны перешел на сплав. Зарабатывал хорошо, приносил из орсовского магазина разные покупки. Он приходил домой каждую субботу, и мать, и Ленька ждали этого дня, как праздника. Потом стал бывать реже, без подарков, неразговорчивый и часто хмельной. Когда отец не приходил, мать говорила, что у него, видимо, срочная работа. Но по той тревожной грусти, с которой теперь она ждала субботу, Ленька догадывался, что мать от него что-то скрывает.

А однажды, сильно пьяный, засыпая, отец назвал мать чужим именем. И тогда, не стесняясь Леньки, она плакала навзрыд. Плакала и снимала с отца сапоги. Она добрая.

С тех пор как отец приходил последний раз, прошло около месяца, но Ленька иногда видится с ним на реке. Ниже Потушихи, где самый опасный перекат, у сплавщиков шалаш. Их трое: отец, Матвей Никанорыч и Валя. Матвей Никанорыч иногда ночует в шалаше, уступая место на отцовском мотоцикле Вале. Тот молодой, и как вечер, так торопится в кино или на танцы. Новому «ИЖу» Валя рад больше самого отца. И Ленька был бы рад, если бы отец ездил домой, а не в поселок лесопункта. Мать говорит, что его не отпускает начальство, а было бы здорово – ворваться в деревню на мотоцикле! Небось Борька Гирин сразу бы прикусил язык. А то чуть что, так: «Ленька рыжий конопатый лазал в печку за лопатой!»

Рассуждая таким образом, Ленька миновал сухой соснячок, обгоревший в прошлое лето от грозы, свернул по берегу Вохтомы. Теперь тропа кидалась из стороны в сторону, ныряла в прохладные заросли смородины и крапивы. Ленька смело продирался сквозь них, выставив вперед локти. Солнечная на быстринах, затаенная в заводях, бежала наперегонки с Ленькой река. Добежали до Потушихина омута: река пенисто покружила в нем, как в громадном кипящем котле, вырвалась и – дальше, а Ленька остановился. Запесок, с которого ловит он пескарей, превратился в островок. Выше стоит плотина – бывшая колхозная электростанция. Теперь используют ее для сплава леса: накопят перед плотиной воду и пускают по реке вал.

Сплавщики докуривали, когда Ленька, раздвинув кусты, высунул свою огненную голову.

– А, Ленька! – обрадованно и вместе с тем как-то неловко улыбнулся отец.

Матвей Никанорыч крякнул, заскорузлым пожелтевшим пальцем прижал окурок к шесту багра.

– Нарвешься ты, Ленька, на змею, будешь знать, как скакать по кустам босиком.

– Я не боюсь их. Один раз даже держал за хвост убитую, – похвастал Ленька.

– То-то и есть, что убитую.

Валя потрепал Ленькины вихры:

– Не волосы, а медная проволока.

Он всегда подтрунивает, но ему – не Борьке Гирину – на кулаках не докажешь.

– Ты займись пока чем-нибудь. У нас видишь тут какой аврал. – Отец показал на сплошь забитую лесом реку. Ловко отдергивая ноги от погружающихся следом за ним бревен, он быстро перебежал на тот берег.


Сплавщики на первый взгляд неторопливо, по бревну начинают разбирать путаницу затора.

Слышны глухие удары багров да покряхтывание Матвея Никанорыча. Ленька решается сигануть через реку, кричит:

– Смотри, пап! – и бежит, едва касаясь бревен.

Никто не остановил его, потому что на воде опасна малейшая заминка. Только успел перебежать, как бревна на середине реки ожили, лениво зашевелились и большим косяком оторвались от затора.

– Ты что? Без головы захотел остаться? – закричал отец, пригрозив кулаком.

– Я попробовать.

– Героя нашелся!

Ленька не обижается. Он рыж в отца и незлобив в мать – всегда улыбается.

На плотике, который сплавщики называют «кобылкой», Ленька пересек омут и приступил к своему любимому занятию – чистке мотоцикла. Он так занялся, что не заметил, как подошли отец с Валей.

– Ленька, прикрыл бы голову, а то подпалишь бересту на шалаше. – Это опять Валя.

– Добро! – оценил Ленькину работу отец и тут же завел мотоцикл.

Валя с двумя баграми пристроился сзади. Они спешат на Осыпи, там тоже часто бывают заторы, а вода вот-вот пойдет на убыль. Ленька стоит, слушает, покуда треск мотоцикла не растворяется в лесу, затем берет удочки и спускается к реке.

Матвей Никанорыч остался дежурить. Он сидит на бревне у самой воды и дымит самокруткой. У него шадровитое лицо, губы наискось перечеркнуты шрамом. Пятнадцать лет он гоняет сплав, все знает и любит поучать Леньку.

– Впредь по бревнам не бегай без надобности. Лес на воде чуткий, бывает, едва тронешь – и пошел. А коли двинулся он скопом, далеко не уйдет.

Изредка, шурша по песку, на берег наползет бревно. Матвей Никанорыч отпихивает его и продолжает:

– Рыбу ловить обожди, пока не сошла вода, ничего не изловишь. Сейчас самый щучий жор, беда только – рыбы совсем не стало: сплав все лето идет. А бывало…

Тут Ленька выслушивает рассказ о том, как Матвей Никанорыч поймал щуку на тридцать фунтов. А уж окуней, этих, по словам его, можно было натаскать за два часа целое ведерко…

Под вечер вернулись с Осыпей отец и Валя. Мотоцикл взревел, словно поперхнувшись, зачихал и смолк.

– Есть предложение заночевать всем, – сказал Валя и вытряхнул из рюкзака с полведра картошки.

– Лёнь, иди лови пескарей.

Поймать несколько пескарей – минутное дело. Отец насаживает самого крупного на трехкрючье и забрасывает в омут там, где ракитник полощет побуревшие от переменной воды ветви.

Конец августа – самое затишье в природе. Лес словно цепенеет в безмолвном ожидании холодных ветров и дождей. По омуту кружат крохотными лодочками листья ветлы. Вода в эту пору кажется особенно прозрачной.

Леньке грустно прощаться с летом, с отцом, с Матвеем Никанорычем и Валей. Завтра в школу. В пятом классе, наверное, много будут задавать уроков. Удрученный такими мыслями Ленька даже вздохнул.

– Ты чего, Лёнь?

– Каникулы кончились. Теперь на реку не походишь.

Присев на корточки, отец курит. Раньше он был веселый. Когда улыбается, у него смешно топорщатся усы, и хотя зубы щербатые, все равно улыбка красивая. Теперь глаза у отца все время припухшие и усталые.

– Значит, в село нынче будешь ходить в школу. Мать, поди, ругает меня?

– Не, она говорит, что тебя начальство не отпускает. Поехали, пап, домой. Начальство не узнает, ты же собираешься ночевать в шалаше.

В это время поплавок чирк – и пошел в жутковатую глубь Потушихи.

– А ну пробуй! Не все тебе на пескарях упражняться, – доверил отец.

Что есть силы сжимая удилище в руках, Ленька потянул леску и ощутил, как она натуженно дрожит. Почему-то разом пересохло во рту.

– Тяни, не ослабляй!

Шумно, мелькнув белой брюшиной, рассталась щука с омутом.

– Вот это да! – ликовал Ленька. – Сколько, пап, фунтов?

– Ты у Никанорыча спроси. Тащи прямо на удочке.

Еще издали Ленька закричал:

– Дядя Матвей, сколько фунтов? Я сам вытащил!

– Около пяти будет, – прикинул Никанорыч.

Леньке хотелось сравнить свою щуку с той, которую изловил Матвей Никанорыч. Получалось, что та была в шесть раз больше, даже не верится.

– Ленька, мы тебя сейчас на руках качать станем за такую закуску, – потирал руки Валя.

Матвей Никанорыч распотрошил щуку и подвесил над костром котелок с ухой. Ленька посожалел при этом, что ребята не увидят щуку, а словам не поверят. Перемазавшись в углях, он так аппетитно ел картошку, как это может быть только на реке. Сплавщики выпивали.

Завернув ноги в фуфайку отца, Ленька наблюдал, как вечер кутает мраком таинственности притихшую землю, слушал разговор сплавщиков, неумолкаемое бормотание Вохтомы и шепот леса. Пламя играло отсветами на лицах людей, и чем ярче оно разгоралось, тем плотнее обступала темнота. Леньке казалось, что он сидит среди отважных путешественников и не на берегу Вохтомы, а на каком-нибудь неведомом острове. Рядом бубнил филин, но Ленька ничего не боялся.

– Здоровы бывают эти филины, – заметил Матвей Никанорыч. – Раз иду вот так же в сумерках делянкой, впереди Нерка: небольшая была собачонка, за уткой шла отменно. Вдруг из кучи хвороста как вымахнет филин… цап Нерку и на воздух, та визжит. Я из двух стволов ка-а-к ах-ну – отпустил, окаянный.

Этот случай Ленька тоже слышал, но тогда Матвей Никанорыч говорил, что филин только схватил Нерку, а поднять не смог.

Матвей Никанорыч помешал в котелке, хлебнул.

– Ну, я поехал… Никанорыч. Леньку надо отвезти домой. Вы тут пируйте, я вам утром квасу привезу. – Отец улыбнулся своей прежней красивой улыбкой.

– Поезжай, Федюха, поезжай! – напутствовал Никанорыч.

И вот уже, позабыв про щуку, Ленька сидит на мотоцикле, который словно одобряет решение отца: так-так-так…

Что для мотоцикла три километра! Ветер бьет в лицо и гудит в ушах бодрой песней, щекоча, забирается под рубашку, надувает ее колоколом за спиной. Пробежали навстречу опаленные грозой сосенки, белой стежкой вспыхнула в луче фары тропинка через овсяное поле. Хорошо по ней бежать, звонко шлепая босыми ногами, но еще лучше птицей мчать на отцовском мотоцикле.



    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю