Текст книги "Рай-отдел (СИ)"
Автор книги: Юрий Валин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)
– Еще шутит, он, комедьянт, – проворчал старик, проходя за кусты сирени. – Пошел я следом, да потерял. А они сидят в гадюшнике дворовом, словно в столовке.
Он глянул на пустую бутылку из-под молока, на Мурзика. Девчонка попятилась за спину Вано и заблажила:
– Чего пристал? Повторно пороть за три паршивых полена Советская власть никому не разрешает.
– Я тогда в частном порядке тебе всыпал, – проворчал дед. – Половину поленницы уперли, ироды. И хитроумно же как. Я тебя, щепу гулящую, упреждал?
– А я чего? – возмутилась княжна. – Не брали мы больше.
– Лучше бы брала, – грозно сказал дед. – Сегодня на рынке гляжу – снова она, оборва. И в шайке.
– То случайно я мимо шла, – неубедительно заныла Мурзик.
– Стоп, ты, товарищ, выходит, местный? – догадался Вано. – Знаком с этой… гражданкой?
– Афанасьев. Константин Афанасьевич. Мастер с «Пролетария», – сухо представился дед. – Барышня у нас тут частенько мелькает. Зимой пропадала, потом опять с этими… На выставке пристроились в брошенных балаганах. Пакостят, с хулиганьем сцепляются, с «Осодмилом»[4]4
«Осодмил» – «Общество содействия органам милиции и уголовного розыска», в апреле 1932 года преобразовано в «Бригадмил», или БСМ – «бригады содействия милиции», создаваемые не по территориальному, как «Осодмил», а по производственному признаку.
[Закрыть] шутки шутят.
– Да ни в жизнь! – возмутилась Мурзик. – С этими сявками, так то вообще не мы…
– Твой дружок за складом трется, по нему вас и приметил, – Афанасьев глянул на Игоря. – Короче, товарищи из органов, я ее забираю. Бумаги какие там надо, справки, на этой шестидневке все оформлю.
– Хм, а если конкретнее? – уточнил хозинспектор.
– Чего тут конкретнее? Шефство-опекунство беру. Если в детдом или лагерь – пропадет там дура. Она уж шустрая, знающая. А мы люди семейные, троих подняли, еще одну на ноги поставим. И не забалует.
– Это вообще как⁈ – вознегодовала княжна. – В рабы что ль? Печку топить, дрова стеречь?
– Цыц! На меня смотри, дура. Ты тогда от ремня танцевала, но молчала. Я тебе дюжину горячих по голяжкам всыпал – и ни ударом более. Человек слова. Всё, пошли.
– А может я… – протестующее начала Мурзик.
Константин Афанасьевич, не тратя слов, указал пальцем в сторону проулка. Палец был темный, с намертво въевшимися в трещины кожи пятнами от металла и краски. Панцирный палец, убедительный.
Княжна втянула голову в плечи и, шаркая весьма свободными туфлями, двинулась по указанному направлению. Но молочную бутылку прихватить не забыла.
– Одно мгновение, Константин Афанасьевич, – заикнулся Игорь, – так серьезные дела не делаются…
– А как они делаются? – шевельнул седой бровью старик. – Или не доверяете?
– Доверяем. Только сложности с оформлением могут возникнуть, – пояснил начоперот. – Там такая бюрократия, что…
– Управлюсь. На фабрике помогут, – отрезал Афанасьев.
– Это да, не должны вам отказать, – согласился Вано. – Вы ведь в восстании девятьсот пятого участвовали?
– Ишь, знаете, – слегка удивился старик. – Было такое по молодости, не отрицаю.
– Органы много чего знают, – не замедлил значительно намекнуть осведомленный начоперот. – Не выпячиваете, значит, революционные заслуги?
– Грамота на стенке висит, а чего еще выпячивать? – усмехнулся заслуженный революционер. – В партии не состою, заседать мне некогда, в цеху дел хватает.
– Жаль, мы помочь не сможем, – сказал Игорь. – Не по нашей линии проблема.
– Обойдусь, – отмахнулся мастер. – На рынке вы, того, хватко. Я только частью видел, от керосиновой лавки до вас было далековато. Но ловко. И главное, как сквозь землю провалились. Эта стервь безголовая сидит, плачет, а вас как смыло. Потом, вроде, появились, опять сгинули. Ну, думаю, черт попутал, хорошо хоть Адельку в запале не застрелили.
– На меня им пульку жаль, – откликнулась бредущая впереди княжна. – А ты, дед, сам-то по молодости за правду выступал, а нынче свободных граждан по ногам лупишь. Ремень что дубина, мля его…
– Не сравнивай. Каждому возрасту своя правда, – цыкнул Афанасьев. – А чтоб до свободной гражданки дотянуть, из тебя еще говен пуда два придется вышибить. Еще разок без дела матернешься, ремень возьму. Я два раза не повторяю.
– Вот она, ваша правда жизни, – вздохнула Мурзик, помахивая бутылкой.
Свернули в Мароновский…
– Слушай, что, так ее и оставим? – прошептал Игорь на ухо начопероту.
– А чего мяться? Ответственности боишься?
– Да какая с нас, дохляков, в этом деле ответственность? Просто как-то легкомысленно.
– Чего тут легкомысленного? Я его знаю, этого Афанасьева. Проверенный…
– Вы ежели сомневаетесь, так прямо скажите, – рубанул, оборачиваясь, старик.
– Не, мы о служебном. Сами понимаете, не для всех ушей, – вывернулся начоперот.
– То иное дело. Спешите? А то зайдете, чаю попьем. Жильем мы обеспечены, не сомневайтесь, – прищурился Афанасьев.
– Спешим, но в меру. Чаю попить с хорошими людьми, то служебной дисциплине не противоречит, – откликнулся Вано.
– Дармоеды они, эти лягавые, – приглушенно сообщила палисаднику мрачная аристократка.
Мароновский переулок в эту довоенную смену оставался патриархальным – такие домишки, узкие лесенки на спусках, яблони и полисадники к лицу разве что уездному тихому городку. Только фабричный корпус впереди, кирпичная ограда да высокая труба наводили на мысль о большом городе.
Афанасьев открыл калитку: в тесном, запутанном дворике, в нагромождении пристроек и разномастных навесов, прятались обшарпанные двери квартир.
– Дом восемь, строение девятое, – пояснил Константин Афанасьевич. – Просторно, две комнаты…
Поздоровавшись с соседом, затачивающим у дворового верстака пилу, прошли внутрь.
– Вот, мать, изловил, – объявил Афанасьев открывшей дверь женщине. – На рынке попалась.
– Ничего я не попалась, – озираясь, возразила Мурзик. – Случайно замели…
– Молчи, когда старшие разговаривают, может, за умную сойдешь, – старик кивнул на гостей. – Товарищи из органов, рынок чистили. А это моя супруга, Авдотья Тихоновна…
Низкое окно выходило прямо в переулок – ни этого окна, ни этого домика, Игорь не помнил. Бегал мимо в начальные классы, не приходило в голову в окна заглядывать. А в начале 70-х снесли эти домишки и сделали футбольное поле на их месте. Хорошее, с завозным речным песком…
Пили чай с сахаром вприкуску, Вано с дедом беседовали о сельскохозяйственной выставке. За занавеской пыталась визжать княжна – ее мыли и вообще приводили в порядок. Суровая Авдотья Тихоновна, судя по всему, не находила нужным реагировать на протесты. Игорю было как-то тяжко – фотографии на стене тоску наводили, и вообще… Еще в досмертной жизни легко делил лица на чужих фото на живые-мертвые, а уж теперь-то… У Афанасьевых один сын в живых остался, да и тот далеко. Старики девку на ноги может и поставят, но что с ними дальше будет… Впрочем, никчемный вопрос. Будет с ними то, что со всеми людьми случается, кроме тех «особо-удачливых», что в керсты приписываются…
– Завтра в баню. А пока так, – кратко сказала хозяйка.
Преображенная Мурзик всхлипнула, бухнулась на табурет и ухватила кусок сахару.
– Чашку и блюдце возьми, – не глядя, сказал Афанасьев.
Вымытая девчонка ликом посветлела, да и опухоль с глаза практически сошла. Волосы коротко и неровно острижены, прихвачены на затылке старым полукруглым гребнем. Может, и правда княжна? Черты лица тонкие, разрез глаз запоминающийся. Капризность губ, опять же…
– Спасибо за чай, пойдем мы, – сказал Вано, поднимаясь. – А ты, Адка, не глупи. Побегала, пора и умом жить. Скоро новую школу у церкви отгрохают, зацепишь там выпускные классы, географию доучишь. И верно Константин Афанасьевич намекает – умный человек много языком не болтает.
– А то я не знаю, – пробухтела Мурзик, катая за щекой сахар. – Совет каждый дать норовит. Нет бы, самим очень умно и тактично помолчать. А Адка – имя поганое, церковное и старое. Вы мне его не лепите.
– Ладно, паспорт будешь получать, Райкой запишешься, – ухмыльнулся Вано.
Заготовители шли к Якиманскому переулку.
– Да, с провиантом сегодня не особо получилось, – отметил начоперот. – С другой стороны, хорошее дело сделали. Да и ты не сплоховал. Нокаут сметано-баночный – редкий приемчик, я аж ахнул.
– А я чуть не обделался. И тут у меня кое-какие вопросики возникли, – злобно намекнул Игорь. – Если у нас такие спонтанные «перехваты» намечены, то недурно бы меня чем-то вооружить. Кроме сметаны и баллона, который уже сказал свое полное «пшик».
– Я и говорю – созрел ты. Подберем вооружение, тактику обсудим, – Вано подергал себя за ус и ляпнул. – А ведь красивая девка вырастет. Если не скурвится. Я бы на ней женился. Потом. Если бы остался живым.
– Не дай бог! – с чувством сказал хозинспектор.
– В каком смысле?
– В прямом. Невесты с таким бурным прошлым я бы даже такому балбесу как ты, не пожелал.
Заготовители зашли в магазин на Калужской площади, взяли хлеба, колбасы, бутылку «горькой-винторговской» и зачем-то красивую коробочку шоколадного набора «Весенний луч».
– Все же надо было нам по пути к Афанасьевичу что-то прикупить, – сожалел Игорь. – Вперлись в гости с пустыми руками. Небогато живут, а тут еще эта тощая сахаро-пожирательница.
– Кто знал? Случайно все вышло. Но я деду из твоей коробки барских папирос отсыпал, – сообщил щедрый начоперот.
Уже дома, разливая по рюмкам водку и с удовольствием вдыхая аромат поджаренной колбасы, Игорь поинтересовался:
– А скажи мне, товарищ начальник поста, с чего ты на рынке такую мхатовскую паузу держал? Меня испытывал? А если бы сметана подвела? Я полагал, ты одного подстрелишь, а двоих как-нибудь попробуем повязать.
– У меня такой план и был, – объяснил Вано. – Только в пистоле у меня два патрона. Они ж, маузеровские, дефицитные. Вот я и прикидывал чтоб наверняка бить. Но мы и так управились, сэкономили.
Хозинспектор брякнул бутылку на стол и процедил:
– Ну, ты, Ваня, и дебил…
Глава 8
Инструментарий и литера «Д»
…все эти сытинские книги, книжонки и газетные листы дают изумительную картину какого-то издательского хаоса
Д. Андреев «Знаменательный юбилей»
А мне те книженции нравятся. Доходчиво и с картинками.
воздухоплаватель-наблюдатель,
ответственный координатор ценных грузоперевозок
Л. Островитянская
Смена выдалась сугубо зимняя: косо сияло солнце, сверкали сугробы, мороз немедля принялся терзать нос и щеки. Высились вдали белокаменные башни Кремля, темные постройки посадов тонули в непорочной белизне снегов, да и вообще мир обезлюдел и вымерз напрочь. Из живого только дымы печных труб, тянущиеся в краткое блистание солнечного утра, да красующаяся на ближней дороге кучка свежего навоза. Хотя до дороги, вон, тоже не доберешься – сугробы до самых… ну, много выше колена.
– Надо бы нам лыжи заиметь, – задумчиво молвил начоперот, выпуская в хрустальный воздух мощную струю махорочного дыма.
– Нафига? – поинтересовался Игорь, примеряясь, докуривать папиросу или нет – подмерзшие уши уже практически звенели.
– Ну, пройтись для здоровья. И для спортивной формы. А может, зайцы попадутся. Они частенько к приречным садам шныряют.
– Угу, точнёхонько по заветам нашего земляка и классика – «За двумя зайцами»[5]5
Игорь слегка заблуждается. Авторство упомянутой пьесы – отдельный сложный вопрос. Пьеса написана Михаилом Петровичем Старицким по мотивам комедии Ивана Семеновича Нечуй-Левицкого «На Кожумяках». Оригинальный язык пьесы – украинский суржик, перевод на русский делал Александр Николаевич Островский.
[Закрыть] с двумя патронами. Знаешь такую поучительную историю?
– Не под-ёживай, – пробурчал начоперот. – Я ваш устаревший драмтеатр не одобряю как сугубо буржуазный и отмирающий, но с сутью пьесы знаком. Да, пусть и не такой начитанный, как некоторые. У нас в эскадроне… А, пошли делом займемся, а то губы аж как чужие…
Гарнизон швырнул в сугроб «бычки» и спешно отступил в тепло вестибюля «Межкниги».
– А вас Тать Вана искала, – сообщил Валерик, ковыряя в ухе колпачком ручки.
– Знаем, как раз к ней идем, – заверил Игорь.
– А это, вот чего такое «пассивно перемещающиеся водоросли и животные»? – пытался притормозить знатоков пытливый охранник, но керсты удрали к лифтам.
– Может, ему что-нибудь развивающее подсунуть? – размышлял Вано. – Как эти раскраски называются, где по циферкам размалевывают?
– Нет уж, он их потом нам показывать будет. Пусть над интеллектуальными вопросами думает. Кстати, а ты как насчет занимательной арифметики? Счетные палочки, камешки, гильзочки-патрончики?
– Да ты вообще с живого не слезешь! – возмутился начоперот. – Заладил как баба. Я же объяснял, шли мы в спокойный и мирный год, пистоль я взял чисто по привычке. Без него могли обойтись. И обошлись! И нечего мне нервы трепать – свое оружие имей и таскай. Сейчас я тебе выдам, хочешь временно, хочешь, выпишу на постоянно. Надежнейшая пушка и патронов поболее…
– Хм… – Игорь с противоречивым чувством взял «надежнейшую пушку».
Насчет надежности товарищ начоперот не сбрехнул – ломаться или клинить тут было нечему.
– Чего «хм»? – Вано стряхнул с поцарапанного приклада комки ваты – оружие, прикрытое видавшей виды фуфайкой, хранилось в нижнем ящике громоздкого начоперотовского комода. – Отечественное, проверенное. Ни единой осечки!
– Верю, – Игорь с некоторой опаской открыл затвор. – А ты его когда-нибудь чистил?
– А как же! Но то давно было, – дипломатично признал начальник ПМБД-Я.
– И как эту фузею звать?
«Фузея» оказалась карабином Бердана, облегченным до полного минимализма: предохранительная скоба отсутствовала, вместо спускового крючка – округлая сиротливая пипка.
– Не автомат, конечно, но редкой надежности штуковина, – пояснял начоперот. – Патроны – зверь! Дымноватые, этого не отнять. Зато двадцать две штуки!
– Так, может, ты себе такой агрегат оставишь? – Игорь глянул на безобразную царапину на верхней трети ложа – ее пытались сгладить ножом, но не особо преуспели. – Сразу видно, глубоко памятная тебе вещь.
– Это уж точно, – хмуро признал Вано. – Но маузер мне тоже памятен, да и вообще… Короче, пользуйся, пока себе по руке что-нибудь посовременнее не подберешь. Неровен час, начнется у нас на Посту полная боевая готовность, а ты с одним дурацким ломиком.
Хозинспектор взвесил карабин:
– Да, этот будет поувесистее гвоздодера. Я «бердана» в порядок приведу, а ты не стесняйся, рассказывай. Ведь пованивает малость карабинчик.
– Что, тоже чуешь? – без особого удивления буркнул начоперот. – Что делать, трофеи случаются разные…
Игорь, вооружившись ножом, надфилями и шлифовальными шкурками, приводил в порядок ложе разобранного «бердана», а юный ветеран посопел-посопел, набулькал себе в стакан «Ессентуков» и повел повествование:
– Я как чувствовал – высовываюсь за дверь, а сам думаю – «зря сразу шапку не взял»…
…Серое небо гулко вздыхало – резкие, неохотно затихающие отзвуки накатывали издали, вибрировали над крышами, угасали неохотно и долго. Орудия…
Мимо спешно прокатил лихач: в коляске трое, один из седоков резко и возбужденно взмахивал тростью. Народу на тротуарах было предостаточно: лица и встревоженные, и шалые, и боязливые. Вот продавцов-газетчиков как назло нет…
…– В Кожевниках у Цинделя[6]6
Товарищество ситценабивной мануфактуры «Циндель Эмиль».
[Закрыть] самое их гнездо. Фабричным заводилам пятьсот револьверов роздано…
…– Бежать из Москвы надо-с. Ей-богу, бежать! Сергей Митрофанович еще третьего дня-с как…
…– А они палить взялись прямком с баррикады, да с боков из форточек…
Это был он – грозный и трагический декабрь 1905-го…
Шапку Ванька впопыхах не нашел, схватил напарникову – тот держал в запасе новомодную, бело-синюю лыжную шапочку, с округлой литерой «Д» на лбу, говорил что вроде как «в ушах не так стреляет, когда сырость». Причуды стариковские – у керстов какие болезни ушей? Разве только воспоминания о прежних хворях. Шапчонка, конечно, еще та: завязки глуповатые, цвет, и вообще… Но тут ни минуты нельзя терять. Оружейка заперта, топорик под ватник и на улицу…
Иван мчался по Спасоналивковскому, кое-где из дворов выглядывали любопытные и трусоватые обыватели. Эх, мещанская прослойка, не поднять таких на самодержавие, не вывести на улицу. Обречена революция. А ведь на целых двенадцать лет раньше можно было страну к свободе и рабочей власти повернуть…
Многое знал про тот легендарный декабрь Ванька. И про героическую оборону Пресни, и про штурм училища Фидлера[7]7
В здании реального училища И. И. Фидлера (Лобковский переулок/улица Макаренко) 5 декабря 1905 года собрался первый Московский совет рабочих депутатов. 9 декабря здание окружили войска, после безуспешных переговоров, был начат артобстрел. Ночью дом был взят штурмом. Часть сдавшихся дружинников зарубили уланы. После разгрома дома Фидлера началось Московское вооруженное восстание.
[Закрыть]. Живы были еще те люди, порой вспоминали о баррикадах под стопку горькой, а то и просто так. Многое заслонила Октябрьская победа, но не всё. По-разному к далекому 1905-му году народ относился, говорили, что напрасно так рано начали, что специально отдельные хитрые заводчики и попы рабочих подзуживали. Да только к чему тень на плетень наводить? Не созрели еще массы в тот год. Но разве не героически и легендарны те дни⁈ Эх, взять бы тогда Николаевский вокзал, не пустить гвардейские полки из Питера. Отстояли бы Москву, а там кумачовая зарница по все стране разгорелась бы…
У-гух – вздыхало небо очередным орудийным выстрелом. Где бьют, непонятно – эхо меж стен и заборов блудит, путает направления. В орудиях Ванька не особо разбирался, но был уверен, что трехдюймовое. Что в керстах хорошо, так это знанье, непонятно откуда задарма полученное…
Улица Полянка… пустая, только кучка граждан на углу толчется, у одного под господским пальто угадывается мундир… Лучше обогнуть, не задерживаться. Вот заорали:
– Эй, куда, охвостень? Стой, говорю!
Это Ивану или тому мальчишке, что улицу у лавки перебегал? Выяснять незачем – с разбегу на забор, спрыгнуть во двор, потом наискось… За спиной осыпалась развалившаяся поленница… запаслись как на полярной зимовке, мещане-дармоеды…
Через ворота пришлось перелазить – заперлись наглухо. Сбоку за забором гулко взлаяла барбосина, вот же откормили зверя, купчишки проклятые…
Увязая в снегу и чуть не потеряв сапог, керст преодолел голый сад, вспрыгнул на очередной забор – переулок был пуст, только вдалеке семенила баба с двумя корзинами. За домами сухо треснуло, сразу еще и еще… Револьвер! Может, и раньше стреляли, в скрипе снега и гавканьи озверелого бобика разве разберешь. О, а это точно винтовка…
Ванька перебежал переулок, стараясь двигаться вдоль забора и не особо отсвечивать. Нужно было проскользнуть к углу Монетчикова переулка – там Типография Сытина, можно сказать, основная пролетарская цитадель Замоскворечья с серьезной боевой дружиной. Они там долго держались, пока типографию царские каратели прямой наводкой из пушек не сожгли.
Обречена революция, это Иван знал и понимал. Не изменит историю ни вмешательство одного-единственного, застрявшего между жизнью и смертью, человека, ни даже вооруженной группы решительных керстов. В том смысле, что отдельный день-то изменить можно, но в целом… Вон как с «Максимом Горьким» вышло, уж сколько стараний приложено, сколько вариантов изобреталось… Да, настойчиво предупреждали, звонили куда надо, и так и этак… Не разбился самолет в то роковое 18 мая[8]8
АНТ-20 «Максим Горький» потерпел крушение 18 мая 1935 года.
[Закрыть], через два дня оземь брякнулся… Пожили, конечно, летчики и пассажиры чуть дольше, только и смертный список оказался на две фамилии длиннее. Нет, ничего не спрямишь в истории. Но это не значит, что в такой день как нынче, простительно дома отсиживаться и труса праздновать. Керст полноценная боевая единица и то, что он смерти не боится, в такой ситуации только в плюс…
Смерти Ванька действительно не боялся, но опасался, что пошлют его дружинники не на баррикаду, а совсем по иному адресу. Там каждый револьвер и патрон на счету, соваться с одним топориком в серьезный бой просто смешно. Эх, надо было оружейный сундук взломать и плевать, что по тому вопросу Старший скажет…
Но возвращаться и ломать крепкий сундук было поздновато. Ничего, имелись бы руки и смелость, а дело бойцу найдется.
…Глухой цокот копыт – через перекресток пронесся десяток всадников. Ванька с опозданием шатнулся к забору. Уланы или казаки? Не разглядел от неожиданности. Тьфу, аж в пот бросило, нужно поосторожнее, лучше дворами. Тут до Монетчикова не так далеко, напорешься сдуру…
А ведь и, правда, сдуру. Казаки на смутную фигуру керста внимания уж точно не обратили. Разве что если специально заорать или к лошадям подскочить. Призрачность – большое преимущество в подпольной и партизанской работе. Вот только осознать что ты не совсем живой, привыкнуть к такой подробности личной жизни получается далеко не сразу. Как говорит Старый – «в нутро должно врасти». Пока не случилось, оттого мандраж и нервы как у гимназистки. Тьфу, аж во рту пересохло…
Снег на вкус отдавал сажей, юный керст сплюнул холодную гадость, подышал на озябшие руки, хекнул, подпрыгнул и ухватился за гребень забора. Сугроб, падла, ноги не выпускал. Ванька брыкнулся, с некоторым трудом подтянулся. Ничего-ничего, летом только неправильные революции случаются, пролетариат по холодку любит настоящим делом заняться…
Двор двухэтажного дома был старательно выскоблен, оттого сапоги на булыжнике норовили оскользнуться. Керст направился к садику в глубине…
– Вот он, голубчик! – сказали сбоку.
– Вы осторожнее, Владимир Сергеевич, неровен час… – испуганным басом заметили тут же.
Ванька обернулся.
В него целили из револьвера. Дырка коротенького рыльца ствола покачивалась, но все равно ощущать на себе взгляд железки оказалось на редкость гадостно. Оружие навел господинчик отвратительного вида: с ухоженной бородкой, ехидным прищуром, в пальто с бархатным воротником – ну сущая реакционная интеллигенция, всенепременный будущий троцкист. Рядом с ним топтался дворник – гигантские сапожищи, фартук, бляха вертухайская и толстенная оглобина-дубина в лапе.
– Я вам чего, утка, чтоб целиться как в тире? – мрачно спросил керст. – Иду и иду себе.
– Вот наглец! – все так же мерзко щурясь, воскликнул господинчик. – А скрути-ка ему, Ермолай, руки. Квартальному сдадим, а там уж…
– Помилуйте-с, Владимир Сергеевич, где же ныне тот квартальный, – бубнил дворник, пытаясь приглядеться к керсту. – Да и странен этот-с, с виду сущий мазурик. Может, бог с ним, выставим за ворота-с…
– Малодушен ты, Ермолай! – негодующе воскликнул стрелок. – И труслив! Вот из-за такого простодушного скудоумия и погибнет наша Русь! Мягкостью и уступками сами себя погубим…
– Погубите, – решаясь, подтвердил Ванька. – Рухнет ваша паршивая империя как трухлявый мухомор. Иная воспрянет Россия – трудовая, светлая, образованная! В церквях клубы откроем, в Кремле музей, а вы, буржуйские упыри, как крысы за границу драпанете. Ученье марксизма-ленинизма восторжествует! Да здравствует диктатура пролетариата!
– Да вы чего несете, сударь⁈ Из студентов, что ль? – испугался дворник.
– Хуже, Ермолай, хуже, – процедил господинчик, наводя «бульдог» в живот керсту. – Этот молодчик из закоренелых, из социал-демократов, идеалистов-хищников. Крути ему руки без жалости.
Дворник осенил себя широким крестным знамением, потянул из кармана грязноватую веревку и робко предположил:
– Может, он просто умом скорбен? Вовсе ведь заговаривается. Вытолкать взашей, да и…
– Немедля вяжи! – воинственно приказал зловредный Владимир Сергеевич.
– Вяжи, сатрапчик! – насмешливо сказал Иван, делая шаг навстречу оружию, и готовя-разминая запястья. – Да и то, что пустяками заниматься? Клади меня враз в лоб, без суда и следствия. Спускай курок, сука! Что, не дрогнет рука-белоручка, дырявя пустое пролетарское брюхо?
Слабы они, – твердо знал Иван. Духом слабы. Даром что Ермолай на две головы выше, да и этот близорукий барин не так уж хил в кости. Неправое их дело, потому с ними можно и голыми руками совладать. Но классовая борьба – дело суровое, потому и подпирает поясницу согретый небогатым керстовым теплом топорик. Загодя петлю там пришил, очень ловкая выдумка. Некоторые под мышкой топор приспосабливают, но то устаревшая манера, тогда рукой через карман нужно придерживать…
– Ты того, это вот… – опасливо заворчал дворник, крепче сжимая свою дровеняку.
– Вяжи! – Иван вытянул руки, подставляя их веревке. – Крутите, волочите к квартальному, к прокурорам и жандармерии. Только всех нас не перевяжете!
Ермолай оказался чуток – очень ему не хотелось приближаться. Воняло от обоих: от дворника страхом и валенками, от барина страхом, густо замешенным ненавистью.
– Да вяжи же его! – взвизгнул Владимир Сергеевич.
Ладони – широченные, считай с ту снеговую лопату – потянулись к рукам керста, Ванька сам схватил их за большие пальцы, рванул к себе. Ермалай охнул, уперся, керст тут же попытался подсечь дворника, пихая в сторону барина. Ударил носком сапога по валенку – точно как в самоучителе по джиу-джитсу. Куда там – валенок как броня, разве через него по костяшке попадешь? Перепуганный дворник сам шарахнулся вбок, сшиб с ног хозяина, отскочил еще дальше, замахнулся дубиной:
– Отпрянь, социлист!
– Порешу как фантомаса! – процедил Ванька, выхватывая топорик и взмахивая им на манер индейского тамогаука.
Одновременно керст не забыл наступить на револьвер, который тщетно пытался поднять со снега растяпа-барин.
– Злодей! – прошептал потрясенный дворник. – Караул! Грабют!
– Заорешь, всех в доме порублю! – зловеще предупредил керст.
Ермолай пятился к низеньким дверям дворницкой.
– Лапу убрал! – приказал Ванька барину, все еще пытающемуся выковырять из-под сапога «бульдог».
– Нет, не дам! Ты, мерзавец, людей погубишь! Не ведаешь что творишь! Человек ли ты⁈ – прорычал Владимир Сергеевич, тщетно пытаясь рассмотреть лицо керста.
– Человек, и знаю что делаю! Все равно наша возьмет! – крикнул Ванька, вскидывая топорик. – Да, через кровь и страданья победим! А ты как думал⁈
Неизвестно, что там думал барин, и на ногах-то не способный твердо устоять, а вот комсомольцу Ивану стало не по себе. Да неужели ж, неужели ж я и в самом деле стану бить по голове, размозжу этот редковолосый череп… потом оскользнусь в липкой, теплой крови, обтирая липкие руки, начну шарить по карманам, ища патроны?
Ох, черт, вроде такое уже случалось с кем-то или только мнится, что случалось?
Не имелось сомнений у Ивана, что классовая борьба будет разгораться все жарче, что непременно случатся революции, гражданские войны с их неизбежной кровавостью, террором против террора и прочими гадскими штучками. Но так ли нужно именно этот чистый двор кровищей заливать? Вон, Ермолай, пусть и глубоко замшелый труженик метлы, потом станет ту кровь вымывать-выскребать, браниться, и окончательно утеряет шанс уверовать в светлые идеалы революции и социальной справедливости.
Комсомолец Иван перекинул топорик в левую руку и кулаком врезал в барский подбородок. Отхватив наработанный «прямой» справа, Владимир Сергеевич хрюкнул и мигом запрокинулся на льдистые булыжники.
Вот она, буржуйская ущербность в кости.
Ванька подхватил «бульдог» – конечно, не трехлинейка или наган, но на безрыбье…
– Только дом не жги, – в ужасе взмолились из дворницкой.
– Не буду, – сдержано сказал керст. – Патроны у барина где?
– Так в левом кармане, кажись. А часы в жилете-с…
– Часы себе бери, – презрительно сплюнул Ванька.
Лазить по чужим карманам было все же неприятно. Запасных патронов оказалось всего пять штук. Тьфу, что за неимущий барин попался?
Владимир Сергеевич пришел в себя, пустил розовую слюну и простонал:
– Дикарь. Вандал. Гурон одичавший. Ирокез.
– Свободный семинол Замоскворечья, – поправил керст. – Патроны еще есть?
– Не дам, – просипел барин. – Пытай, стреляй, не дам!
– Я принесу! Только не губи, господин социст, – Ермолай выскочил из дворницкой, резво протопал к дверям дома…
– Не смей! – пытался сесть Владимир Сергеевич.
– Щас как врежу! – Ванька пихнул пленника топором.
– Да отчего ж по мелочам драться, господа хорошие. Сейчас я, сейчас-с, – урезонивал дворник, скрываясь в доме.
Через минуту, Иван, обогатившийся початой пачкой патрончиков, перелезал через ограду сада.
– Барыня уж в полицию звонит! – торжествующе заорал вслед осмелевший Ермолай. – Повяжут тебя, каторжника…
– А если вернусь щас? – откликнулся Иван.
Было слышно, как спешно запирают в доме двери.
Может и напрасно через дворы пошел. Напугал обывателей до усрачки, костяшки себе рассадил… Зато револьвер! В день восстания и без оружия – разве простительно? Паршивый, конечно, револьверчик, даже с виду ненадежный, но все-таки.
«Товарищество 'И. Д. Сытина и К°» на Пятницкой было ни какой-то там «типографией», а преогромным полиграфическим комплексом, включающим, кроме новенького четырехэтажного здания печатных цехов, еще и кучу складов, котельных, ремонтных мастерских, контор и прочего. Имелись здесь и дома-казармы для рабочих, прачечная, домовая церковь, и даже чайная с газетами. Недаром «Товарищество», выходящее фасадами на три улицы, занимало аж целый квартал. Мощное предприятие, чего говорить, оно многие российские читальни-библиотеки в свое время крепко поддержало. Лично Ванька считал своего знаменитого тезку-издателя личностью умной, хваткой, принесшей рабоче-крестьянским массам немало образовательной пользы, хотя и по-купечески двуличной. Миллионер он, понимаешь. Впрочем, под руководством Советской власти подобные рвачи оказались вполне способны работать во благо народа, недаром Сытин стал первым персональным пенсионером СССР.
Но до Советской власти и Сытинской пенсии пока было далеко. Нынче декабрь девятьсот пятого, а значит, гореть этой великолепной типографии синим пламенем. Жалко, конечно, – такое совершенное оборудование могло бы лишние тыщи полезных книжек напечатать. Но ведь восстание! Тут жертвы неизбежны.
Через Пятницкую Ванька проскочил благополучно, «бульдог» согревался, засунутый поглубже во внутренний карман фуфайки. Прятал-то напрасно, керст и с пулеметом наперевес вряд кому ли в глаза бросится. Но опять же – привычки живых очень приставучи…
– С «Цинделя»? – окликнул в дверях возбужденный парень в студенческой тужурке и с шашкой через плечо. – А где ваши остальные?
– А черт его знает, – честно ответил Ванька. – Там конные солдаты рыскают, должно быть, наши дворами обходят.
– Быстрей бы. Солдат нагнали, пушки выкатывают…
Со стороны Серпуховской протрещал винтовочный залп, в ответ захлопали разрозненные выстрелы дружинников…
* * *
Все же восстание это не совсем то, что предполагает по этому слову человеческое воображение. Может, оттого что уж четвертый день идет то восстание и усталость бойцов дает о себе знать. Или от того, что у некоторых керстов чересчур яркое воображение? Нет, упрекнуть себя Ивану было не в чем – он оказался на своем месте.
…По сути, противостоящие стороны больше пугали друг друга. Порой мелькали на противоположной стороне площади фигуры в длинных серых шинелях, взблескивали штыки, пыхали вспышки выстрелов. Им отвечали из типографии, потом несколько отчаянных дружинников выбегали к жиденькой баррикаде, сложенной из столбов, створок ворот и перегораживающего рельсы вагончика конки, разряжали барабаны револьверов в сторону солдат, и, пригнувшись, неслись обратно к дверям революционной цитадели. Сквозь разбитые высокие окна тянуло холодом, «снайперы» восставших менялись на позициях, поочередно ходили греться чаем. Винтовок и ружей у дружинников насчитывалось немного, револьверов сотня, но и к ним патронов не густо. Имелось несколько самострелов – оружия кустарного, со сложным характером, но производившего большое впечатление на противника. Иван догадался, что будет нужнее у такого пулемета и сразу пристал к расчету мощной установки.
