Текст книги "Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

На следующий день после того, как он прочел «Превращение», Габриель Гарсия Маркес, которому следовало отправиться на лекции в университет, сел писать свой первый рассказ «иного пути». Он работал над ним, по утверждению сверстников, как «седовласый академик»: по два-три раза переписывал каждое предложение, по пять раз менял слова в поисках подходящего варианта. Как раз в это время Габо прочел в колонке «Город и мир», которую вел известный журналист и писатель Эдуардо Саламея Борда в столичной газете «Эспектадор», ответ читателю. Некий читатель обвинял Эдуардо Саламею в том, что в литературном приложении к той же газете, редактором которого тоже был Эдуардо Саламея, печатаются рассказы лишь известных писателей и нет новых имен. В своем ответе редактор заверял, что готов печатать молодых, однако они не присылают своих сочинений.

Это подхлестнуло Габо, работавшего над рассказом уже двенадцать дней, и он в последние выходные дни августа дописал рассказ и в понедельник отправил его в газету.

Каково же было изумление будущего писателя, когда в субботу, 13 сентября, он случайно увидел, как один из посетителей кафе «Аутоматико» читает его рассказ «La tercera resignación» («Третье смирение»), Габо бросился к газетному киоску, но тут будущий лауреат Нобелевской премии обнаружил, что у него в кармане нет пяти сентаво, чтобы купить газету. Выручили однокурсники. В тот день в пансионе кафкианский рассказ Габо прочли все его товарищи.

Через полтора месяца, 25 октября, та же газета «Эспектадор» опубликовала второй рассказ Гарсия Маркеса «Eva está dentro de su gato» («Ева внутри своей кошки»), и тут же появилась первая критическая статья. Автором ее был Эдуардо Саламея Борда, который объявил о рождении в Колумбии нового большого писателя.

Меж тем студент первого курса Гарсия Маркес уже почти не посещал занятий в университете, на экзаменах был рассеян и первый курс окончил посредственно и с двумя «хвостами» – по статистике и демографии.

Дома, в Сукре, чтобы предупредить неприятное объяснение, Габо, едва успев поздороваться, тут же стал говорить отцу:

– Один очень хороший человек, крупный писатель и поэт Эдуардо Саламея Борда…

– По прозвищу Улисс, – перебил отец. – Все его знают. Он издает прекрасное литературное приложение «Конец недели» лучшей газеты Колумбии «Эспектадор».

– Ну, отец, лучшая газета – «Тьемпо», но это для богатых, туда не сунешься. Так вот, Эдуардо Саламея напечатал в своей газете мой рассказ «Третье смирение». И не потому, что я его друг. Саламея говорил, в Колумбии нет хороших писателей, тут пустыня, одни поэты.

– А тебя он считает писателем? – Отец усмехнулся.

– Да, как и учитель лицея Хулио Кальдерон. Саламея говорит, что я подаю надежды. Не веришь, тогда послушай. – Габо извлек из кармана брюк потрепанный экземпляр газеты «Эспектадор» от 28 октября 1947 года и стал читать: – «Читатели „Конца недели“, литературного приложения к этой газете, отметили появление нового оригинального дарования, с ярко выраженной индивидуальностью. Были опубликованы два рассказа за подписью Гарсия Маркеса, о котором я никогда прежде не слышал. Теперь от коллег по редакции я узнал, что автор рассказа „Ева внутри своей кошки“ – двадцатилетний студент первого курса факультета права, который еще не достиг совершеннолетия. Меня немало удивила эта новость, поскольку сочинения Гарсия Маркеса ошеломляют неожиданной для его возраста зрелостью. Он пишет в новой манере, которую порождает малоизвестная область подсознания, впрочем, это закономерно. Человеческое воображение безгранично. Однако не каждому двадцатилетнему юноше, который совершает первые шаги в литературе, под силу такая естественность.

В лице Габриеля Гарсия Маркеса рождается новый писатель, и писатель значительный. Вместе с тем, не сомневаясь в его таланте, неординарности, в его желании упорно работать, я отказываюсь думать, – не умаляя никоим образом личных достоинств Гарсия Маркеса, – что среди колумбийской молодежи это единственный и исключительный случай». – Габо перевел дыхание и вытер со лба пот.

– Я давно знаю, что Эдуардо Саламея умеет красиво писать, – заявил отец.

Габо пропустил обидное замечание мимо ушей – он был слишком взволнован.

– У меня голова закружилась, отец, и не потому, что меня похвалили. Я почувствовал ответственность, которая вдруг обрушилась на мои плечи. Я не знал, что мне делать, как мне быть, чтобы не подвести Эдуардо Саламею. А теперь я хочу сказать тебе, что я должен и буду писать всю свою жизнь. И хорошо писать, отец!

– Но ты не сможешь на это прожить! Подумай, писатели и поэты не могут литературным трудом зарабатывать на жизнь. Стань адвокатом, черт возьми, открой контору и тогда забавляй себя и Эдуардо Саламею. – Габриель Элихио Гарсия Мартинес был убежден в своей правоте.

Однако Луиса Сантьяга передернула плечами и решительно заявила:

– Нет, мой сын должен писать! Тем более, у тебя это хорошо получается и ничем другим ты заниматься все равно не хочешь. Я же вижу!

Сын с благодарностью посмотрел на мать.

– А я буду зарабатывать литературой, отец! Клянусь, карахо, даю тебе слово! У тебя будет обеспеченная старость!

На втором курсе, за время каникул, Габо отпустил длинные волосы и густые усы, однако ко вкусам «качакос», особенно в одежде, привыкнуть не мог. Стоило ему появиться на улице, в кафе, в университете, в нем безошибочно угадывался провинциал, житель побережья. Одевался он «а-ля кубана»: носил пестрые рубашки, яркие свитера, цветастые галстуки и кричащих тонов носки. Все, кто знал Гарсия Маркеса в ту пору, вспоминают его как худощавого парня с бледным лицом, который очень много курил, был не слишком веселого нрава, но с реакцией бейсболиста и танцора румбы. Многие, однако, считали его ни на что не годным, не понимая, что он жил среди чуждых ему по духу людей, что изучал профессию, которая не была его призванием, и что он страдал от одиночества. И еще одно. Писатель говорил об этом в интервью Герману Кастро Гайседо: «Если я хотел пойти в кино, то не мог, потому что мне всегда не хватало пяти сентаво. Билет стоил тридцать пять сентаво, а у меня было тридцать. Если хотел посмотреть бой быков, а это стоило одно песо двадцать сентаво, у меня было лишь песо и пятнадцать сентаво. И так постоянно».

Между тем 17 января 1948 года газета «Эспектадор» опубликовала третий рассказ Гарсия Маркеса «Тубаль-Каин выковывает звезду», в котором, так же как и в первых двух, присутствовала тема смерти. Дассо Сальдивар считает: «За четыре месяца он опубликовал три совершенно необычных в контексте колумбийской прозы рассказа и уже рассматривался критиками как восходящая звезда отечественной литературы» (28, 185).

Это так, однако, каким бы «блистательным выдумщиком», в стиле Шехерезады, Кафки или бабушки Транкилины, ни был Гарсия Маркес, он не мог предвидеть поворотов истории. 9 апреля 1948 года случилось событие, которое совершенно изменило судьбу будущего писателя.

В Боготе был убит Хорхе Эльесер Гайтан, лидер либеральной партии, наиболее вероятный кандидат на пост будущего президента, за которого был готов голосовать простой народ Колумбии. Убийство вызвало волну негодования. Повсюду громили богатые дома и магазины, а их владельцев расстреливали тут же на улице.

Вот как о тех событиях вспоминает сам Гарсия Маркес: «Я был в пансионе и собирался обедать, когда мне сообщили, что убили Гайтана. Я поспешил к месту преступления, но Гайтана уже увезли на такси в больницу. Я пошел обратно в пансион и по дороге видел, как толпы людей разносили магазины и поджигали соседние дома. Я присоединился к манифестантам. Что за день! В тот вечер я по-настоящему понял, в какой стране живу. Я много думал о своей жизни и пришел к убеждению, что мои рассказы чрезвычайно далеки от действительности.

Я возвратился в Барранкилью, на Карибское побережье, где прошла моя юность и где была иная моя жизнь, которую я знал и о которой хотел писать. Я решил оставить университет и начать работать в газете. В домашних библиотеках моих друзей из Барранкильи было много книг современных авторов, усердным чтением которых я и занялся. Я читал и писал, и в этом была вся моя жизнь».

Дойдя до улицы Флориан (сейчас 8-я каррера), Габриель увидел, что горит его пансион. Сердце у него сжалось, в висках застучало, он бросился бежать. Увидев, что пылают только верхние этажи, Габриель бросился к входной двери и тут почувствовал, как кто-то схватил его за руки и за плечи. Друзья оттащили Габо подальше от огня, а когда отпустили его, он раскричался:

– Коньо! Сукины дети! Там мои рукописи! Они сгорят!

– Напишешь новые, а если сам сгоришь, идиот, их не будет никогда! – пытался увещевать Габо Хорхе Альваро Эспиноса, в будущем ведущий экономист страны, который и познакомил Габо с «Превращением» Ф. Кафки.

Хентиле Чименто, один из лучших друзей Габо, положил руки ему на плечи:

– Габито, это революция! Карахо, что они сделали с Гайтаном! Столько убитых…

– Но там мои вещи, книги и последние деньги! Коньо, как ты этого не понимаешь? Мои рукописи… – Из глаз Габриеля брызнули слезы.

– Не печалься, мы тебе поможем. – К нему подошли его брат Луис Энрике, который месяц назад поступил в Национальный университет, и верный друг Хосе Паленсия, с которыми Габриель делил комнату в пансионе.

Через два дня, в понедельник, 12 апреля, стало известно, что Национальный университет закрыт и занят солдатами, и Габриель Гарсия Маркес с братом Луисом Энрике решили лететь домой в Барранкилью, чтобы продолжить учебу в тамошнем университете. Габриель к тому же решил попытаться найти там работу журналиста.

Немного денег прислал ему отец, и помогли друзья. Габриель Гарсия Маркес купил билет на самолет до Барранкильи и вместе с Хосе Паленсия надолго распрощался с Боготой и навсегда – со своей юностью. Это было 20 апреля 1948 года.

ГЛАВА III
Зрелость. Журналистика. – «Дом»
(1948–1949)

– Я больше не мог жить в Боготе! Я не понимал этих дерьмовых «качакос», а они меня, провинциала, презирали. Отчужденные и чопорные, как англичане, вечно в черных отутюженных траурных костюмах и в пижонских шляпах. И что они могли понимать в современной литературе? Их проза и поэзия писалась в башне из слоновой кости. Их столичные души законсервировались в колониальном формалине! А потом, этот холод и проклятая вечная изморось! – говорил Габриель за столом, за которым в день приезда старших сыновей собралось все многочисленное семейство.

– Не у всех же законсервировались души, – возразил Луис Энрике, младший брат писателя. – Вспомни хотя бы Эдуардо Саламею. Фактически это он вывел тебя на дорогу как писателя, Габо.

– Ты ничего не понимаешь! Не он, так другой написал бы обо мне то же самое. Просто он намного умнее прочих. Писателем меня сделало другое…

– Не отвлекайся, Габо, – попросила мать. – Что было дальше с тобой в день убийства Гайтана? В котором часу в него стреляли?

– Около часу дня. В час и пять минут. В двух шагах от нашего пансиона. На 7-й каррере, между авеню Хименес де Кесада и 14-й улицей. Стрелял в упор из револьвера человек по имени Хуан Роа Сьерра.

– А кто его нанял и сколько ему заплатили? – спросил отец.

Габриель запнулся, посмотрел на отца и решительно ответил:

– Платили консерваторы, олигархи, реакция. Этот тип был безработным, и к тому же оказался шизофреником. Но народ взбунтовался. И я участвовал. В одном офисе взял пишущую машинку, вынес на улицу, чтобы разбить. И не смог. Тут мне помог один кубинец. Громадного роста, сильный мужик. Мы вместе с ним раскачали машинку и подбросили вверх. Она упала и разлетелась на куски.

– А откуда там взялся кубинец? – спросил отец.

– Он с друзьями приехал в Боготу, чтобы в противовес Девятой Панамериканской конференции, проводившейся под руководством США, организовать там же Конгресс латиноамериканской молодежи. Мы с ним подружились. Смелый парень, на два года старше меня. Фидель Кастро Рус. Он пытался стихийный народный протест превратить в революцию. Еле ноги унес. Его как кубинского коммуниста, хотя, по словам Фиделя, он им не был, искала полиция, чтобы свалить на кубинцев убийство Гайтана и уличные беспорядки. Когда он подошел к своему посольству, вход охраняли солдаты. Кастро перемахнул через забор.

– Много крови пролилось, а у нас сгорели все вещи и деньги. Иначе я бы не стал просить у тебя на самолет, папа. Теперь будем здесь устраиваться в университет. – Луис поглядел на мать.

– Это обязательно! И говорить нечего! – заверил Габриель.

– Габо, я скажу родителям правду. Мама, папа, он, конечно, будет учиться, но его заветная мечта – писать! А пока он хочет стать журналистом. – Луис протянул руку брату и пожал ее, как бы желая успеха.

– Вот увидите! Я стану и журналистом, и писателем! И в Колумбии не будет лучшего, чем я! – Габриель стукнул кулаком по столу.

Но в Барранкилье Габриель и его брат Луис столкнулись с теми же проблемами. Университет в Барранкилье также был закрыт, и они решили отправиться в легендарный, некогда пиратский город Картахену, куда собирались переехать и их родители с многочисленным семейством.

Однажды, шагая по улицам Картахены, Гарсия Маркес случайно встретил одного знакомого по Боготе, врача Мануэля Сапата Оливейю, интеллектуала, писателя и журналиста, автора известного романа «По ту сторону лица», который, скрываясь от преследования, переехал в Картахену. Габриель рассказал ему о своих делах. Сапата Оливейя буквально за руку отвел его в редакцию местной прогрессивной газеты «Универсаль», которая начала выходить в Картахене всего два месяца назад.

День 18 мая 1948 года запомнился Гарсия Маркесу на всю жизнь. Оказалось, что не только Мануэль Сапата, но и его друзья из «Универсаль», в том числе и опытный журналист, либерал Доминго Лопес Эскариаса, основатель и главный редактор газеты, прочитали и высоко оценили рассказы Гарсия Маркеса, опубликованные в «Эспектадор». В тот же день он был сразу принят в штат, на должность комментатора. И уже 20 мая в колонке «Комментарии», на 4-й полосе, где печаталась передовица, появился материал под названием «Приветствую Габриеля Гарсия», подписанный секретарем редакции Клементе Мануэлем Сабалой, который вкратце излагал приукрашенную биографию нового сотрудника и заканчивал статью так: «Сегодня Габриель Гарсия Маркес, движимый сентиментальными чувствами, возвратился в родные пенаты и вошел в наши университетские круги, заняв место студента факультета права, где он продолжит учебу, которую начал в Боготе с превосходными отметками.

Жадный до учения писатель, интеллектуал, в этот новый период своей жизни не станет молчать и расскажет на страницах газеты о подавлении личности в нашей стране, явлении, с который он каждодневно сталкивается и которое тревожит его воображение. Он будет рассказывать также об известных и о простых людях и о разных событиях и происшествиях».

В действительности Гарсия Маркес был зачислен на второй курс Университета Картахены и начал занятия лишь 17 июня 1948 года [25]25
  Регистрация № 129 на основе решения № 11 декана факультета права в книге № 7, листы 58 и 59.


[Закрыть]. Однако в редакции газеты дела его сразу пошли успешно. Мы читаем у Сальдивара: «Клементе Мануэль Сабала попросил приготовить первую заметку на свободную тему, и Габриель сочинил ее, дав волю своему воображению, используя и свои познания в поэзии, и склонность к самобытной прозе. Когда он вручил свою работу редактору, Мануэль Сабала взял со стола красный карандаш и стал править текст. Габриель тщательно пригляделся к стилю шефа и пришел к заключению, что его собственный стиль разительно от него отличается. В следующей заметке правки было уже значительно меньше. А еще через пару недель править было уже совсем нечего. Однако Габриель всегда сохранял собственный стиль, который отличался присущей ему одному игрой воображения и вымыслом на грани невероятного, и скоро Мануэль Сабала стал говорить, что Габриель пойдет далеко не только как журналист, но и как писатель» (28, 197–198).

Первая статья Гарсия Маркеса в газете «Универсаль» называлась «Жители города…» и была посвящена славным страницам истории колониального города Картахена-де-Индиас. Она была опубликована 21 мая 1948 года на двух полосах и открывала новую колонку «Точка. И с красной строки». На следующий день в этой колонке появилась заметка «Не знаю, из чего состоит аккордеон», затем «В то время как Совет Безопасности спорит…», и вскоре колонка приковала к себе внимание читателей. Так начался путь одного из лучших журналистов Колумбии Габриеля Гарсия Маркеса и, возможно, лучшего из репортеров, писавших на испанском языке.

– Вчера Габо в сильном подпитии благодарил судьбу за то, что вовремя оставил тлетворную интеллектуальную среду столицы. И утверждал, что пьян от общения с карибской культурой. – Мануэль Сабала показывал главному редактору Лопесу Эскауриасу очередную статью Гарсия Маркеса.

– Это хорошо! Вот только ректор университета жалуется, что наш Габо плохо посещает лекции и никакого интереса к учению не проявляет, – заметил главный редактор.

– Но его колонка имеет успех! Для нас он подарок.

– А долго ли он будет с нами? Он помешан на создании новой литературы. Подруга моей дочери, молодая поэтесса, пересказывала мне речи, которые Габо произносит перед друзьями в кафе. Он с яростью говорит о том, что колумбийская литература – сущее дерьмо, поскольку она оторвана от реальной жизни страны.

– Извини, но его собственные рассказы – чистейшая абстракция, интеллектуальная игра и явно написаны под влиянием Кафки, Джойса, Борхеса.

– Однако они выстилают путь для литературы будущего. Я в этом не сомневаюсь. – Главный редактор говорил, одновременно читая статью, после чего возвратил ее Мануэлю Сабале. – А ведь пишет он здорово!

– Я тебе не говорил, но под нашим с ним влиянием сложилась Группа литераторов Картахены: кроме нас это Густаво Ибарра Мерлино, Эктор Рохо Эрасо, Рамиро де ла Эсприелья, Сантандер Бланко Кабеса, еще кое-кто, и даже Мануэль Сапата Оливейя присоединился к нам.

– Это хорошо, что ты патронируешь молодых. Это реклама для газеты. Я знаю, твой Габо в тебе души не чает. – Доминго Лопес пил кофе из маленькой чашечки.

– Я ему во многом помогаю. Я верю в его будущее. Характер у него, конечно, не сахар, но талант огромный! И такой тяги к знаниям я еще не встречал. Он перечитал уже почти всю мою библиотеку. – Сабала пригладил пышные, уже седеющие волосы. – Меня поражает количество стихов современных поэтов и классиков, которое Габриель знает наизусть.

– А меня поражает его способность в полночь диктовать срочные материалы прямо на типографский станок, потом, как говорят, идти в дом мадам Матильды Ареналес «Кровати напрокат», а к часу следующего дня класть тебе на стол очередную статью.

– Чаще после работы он с друзьями и подругами отправляется читать стихи на набережную залива Де-Альмас [26]26
  Район порта Картахены.


[Закрыть].

– Не только за этим. Однажды он мне признался, что черпает материал для своих статей из разговоров с пьянчугами, ночными гуляками и проститутками. И я ему верю.

– Это не мешает ему тщательно штудировать Вирджинию Вулф, например. Он уже три раза брал у меня «Миссис Дэллоуэй», изучил «Моби Дика» Джозефа Конрада… – Сабала не договорил – в кабинет следом за секретаршей вошел Гарсия Маркес.

– Извините, я могу отнести статью в набор? Я тороплюсь в университет, – произнес Габриель и закашлялся.

– Похвально! – сказал главный редактор. – Ты бы еще курил поменьше, а спал побольше. Словом, береги здоровье!

В то время Гарсия Маркес особенно сдружился с молодым адвокатом и писателем Рамиро де ла Эсприелья. Их литературные вкусы были поразительно схожими. По-разному они относились лишь к Трумэну Капоте и Сарояну, а любимыми писателями обоих были Фолкнер и В. Вулф, служившие им образцами нового стиля в прозе.

Оба были заядлыми mamadores de gallo – шутниками и балагурами. Известен такой забавный факт. 5 июля 1949 года им было поручено вручить короны и скипетры двум королевам красоты на городском конкурсе. Оба написали свои выступления заранее, но поменялись текстами, и каждый не знал, что написал другой, так что публика получила двойное удовольствие – как от содержания речей, так и от манеры чтения обоих ораторов.

Читатель «Ста лет одиночества» помнит, как менялись текстами выступлений Хосе Аркадио Второй и Аурелиано Второй.

Дверь в кабинет главного редактора едва не слетела с петель. На пороге появился Гарсия Маркес.

– Вызывали, шеф?

– Приглашал. Входи и садись, герой, – миролюбиво предложил Лопес Эскауриаса. – Не знаю, как ты это воспримешь, ведь ты работаешь журналистом всего три недели и еще очень молод. Однако над твоей головой сгущаются тучи. Я к подобным вещам отношусь спокойно. За правду, за разоблачение политического бесчестия погиб не один журналист, но других это не останавливает.

Габриель побледнел, нервно закурил и закашлялся.

– Неужели Кармен-де-Боливар? – теперь его лицо залилось краской.

– Да, но пока ничего страшного. Я тебе помогу, если что. Однако суть дела вот в чем. Мне звонили двое разных людей. Оба назвались полковниками, и оба заявили, что сообщать свои фамилии не видят смысла. Полковники – и этим все сказано.

– Карахо, а что они хотели?

– Ты еще спрашиваешь? Именно потому ты и сидишь у меня в кабинете и сейчас будешь пить кофе, который готовят только главному редактору. Габо, они настойчиво требовали, чтобы газета прекратила печатать материалы о событиях в Кармен-де-Боливар. Угрожали.

– То есть мои материалы, коньо! Они знают, кто автор?

– Не сомневайся, дорогой. Знаем только мы трое: я, Сабала и ты. За нас я спокоен, а вот ты никому не говорил?

– Еще нет. Хотя, кажется, Густаво Ибарра знает, и кто-то еще.

– Ибарра свой и умница, а вот кто-то еще… Однако ты прекрасно понимаешь, что военной контрразведке установить имя автора – что палец сунуть в ухо. Вот я и подумал: с одной стороны, информация о событии уже прошла, а с другой – не такое уж оно важное, чтобы стоило из-за него ломать копья.

– Согласен! Но если военные опять натворят что-нибудь подобное, я первый буду об этом писать.

– Молодец! Я в тебе не ошибся. А вот и кофе. – В кабинет вошла секретарь с подносом, на котором дымились две чашечки крепкого кофе. – А теперь скажи, когда ты послал в столицу свой последний рассказ и о чем он?

4 июня 1948 года вместе со своей одиннадцатой по счету статьей, названной «Неправда, что вы часто посещаете…», которую Гарсия Маркес подписал своим именем в колонке «Точка. И с красной строки», он опубликовал резкую заметку без подписи в связи с событием, которое произошло в небольшом соседнем с Картахеной городке Кармен-де-Боливар. Там была расстреляна мирная религиозная манифестация, и журналист требовал от правительства официальных объяснений произошедшего и соответствующего наказания виновных. Было опубликовано уже три статьи, когда в кабинете главного редактора раздались телефонные звонки. Члены литгруппы считали Габриеля героем, но его больше волновало, когда будет опубликован очередной его рассказ, уже давно посланный им в газету «Эспектадор».

В июле Гарсия Маркес печатает в газете «Универсаль» всего три статьи, а в августе ни одной. Он усиленно занимается и сдает экзамены за полугодие в университете.

А 25 июля в воскресном приложении столичной «Эспектадор» на 6-й и 12-й страницах был опубликован четвертый рассказ Гарсия Маркеса «Другая сторона смерти».

Однако самым главным в те месяцы было для Гарсия Маркеса зарождение замысла большого романа, в котором он собирался рассказать о своей жизни в доме деда, о войне, в которой тот принимал участие, о несправедливой политике партии консерваторов, об американцах, которые нещадно эксплуатировали богатейшие земли Колумбии, о ее бедном, бесправном народе. Однажды, в середине августа 1948 года, вычитав очередную статью, в два часа ночи, Габриель Гарсия Маркес взял первый попавшийся под руку лист газеты, набранный лишь наполовину, перевернул его и на чистой, еще влажной стороне большими буквами вывел: La Casa – «Дом». Через два часа он закончил писать и отправился домой. И с тех пор сотрудники газеты, друзья, домашние и завсегдатаи его любимых кафе часто видели преуспевающего журналиста с рулоном газетной бумаги под мышкой. Иногда, сидя за столиком кафе, он разворачивал рулон и продолжал сочинять роман, который оказался бесконечным, но не бесполезным.

Шеф редакции Сабала поднялся с кресла и вручил Гарсия Маркесу четыре страницы очередной статьи.

– О’кей! Отлично пишешь. В набор!

– Спасибо, маэстро, стараюсь изо всех сил, – ответил сиплым голосом Габриель и пошел к двери.

– Тут мне один человек рассказывал о литературной жизни в твоей Барранкилье. Говорит, наша группа в Картахене – это слабое отражение, главное сейчас происходит в Барранкилье, и у них там вовсю бурлит литературная жизнь.

– А кто там? – заинтересовался Габриель.

– Мой друг назвал журналиста и писателя Альваро Сепеда Самудио, двух журналистов – Германа Варгаса и Альфонсо Фуэнмайора, художника Алехандро Обрегона и их учителей, Хосе Феликса Фуэнмайора и Рамона Виньеса. Он называл кого-то еще, но я забыл.

– Кое о ком я слышал.

– Мой приятель сказал, кто-то из них опубликовал хорошие рецензии на твои рассказы в «Эспектадор».

– Да? Это здорово! Можно я отлучусь, смотаюсь туда. Сегодня седьмое сентября. Тринадцатого, пусть меня черти съедят, буду на месте.

– Я не возражаю. Думаю, ты правильно сделаешь, но надо поговорить с главным. Впрочем, уверен, он согласится.

Знакомство Гарсия Маркеса в Барранкилье с mamadores de gallo из «Пещеры» сыграло чрезвычайно важную роль в дальнейшей судьбе писателя.

Прибыв в Барранкилью, Гарсия Маркес и его друг Густаво Ибарра Мерлано в редакции газеты «Насьональ» узнали, где найти Альваро Сепеду и Германа Варгаса. Варгас вспоминает об их встрече: «Мы обменялись несколькими словами, высказали кое-какие идеи и поделились взглядами на жизнь, а вечером отправились пьянствовать».

Гарсия Маркес произвел сильное впечатление на заместителя главного редактора местной газеты «Эральдо» Альфонсо Фуэнмайора и своим знанием литературы, и точностью характеристик. На следующее утро он отправился к главному редактору с идеей заполучить Гарсия Маркеса в газету. Мысль эта главному редактору понравилась, однако финансовая ситуация газеты была настолько трудной, что о приеме на работу нового сотрудника не могло быть и речи.

Вернувшись в Картахену, друзья рассказали о том, что видели в Барранкилье, и обязали Сабалу дважды в неделю устраивать встречи литературной группы, где бы они могли читать вслух и обсуждать книжные новинки. Получалось что-то вроде литературной мастерской.

Сам же Гарсия Маркес продолжал заполнять обратную сторону газетных полос романом «Дом». Он читал написанное всем, кто соглашался его слушать, вплоть до девочек из дома мадам Матильды Ареналес «Кровати напрокат».

Толстый рулон газетной бумаги, свернутый, как обои, лежал на соседнем с Габриелем стуле, и странного вида ангелочки, которыми были расписаны стены кафе, так же странно глядели на свиток и его владельца. Он только что закончил читать написанные им накануне страницы романа и, в ожидании суждения друзей, сделал большой глоток рома.

– Знаешь, Габо, то, что ты печатаешь в газете, это иной раз даже не статьи, а рассказы, маленькие жемчужины, – сказал Рамиро де ла Эсприелья.

– А я знаю твердо, когда ты, Габо, станешь известным на весь мир писателем, твои биографы начнут изучать творческий путь Гарсия Маркеса с того, что ты пишешь сейчас в нашей газете. И будут удивляться твоему высокому журналистскому мастерству, – произнес Эктор Рохас Эрасо.

– Там, где молодых будут обучать ремеслу журналистики, непременно станут штудировать твои нынешние работы, – добавил Густаво Ибарра Мерлано.

– Карахо, ну и что дальше? – хрипло спросил Габриель и закурил очередную сигарету.

– Я тут читал журнал «Лайф». В нем была статья о том, что в США зарождается новый тип журналистики. По-моему, они опоздали! Ты, в Колумбии, их опередил, – заявил Эктор.

– А чем это он «новый»? – спросил Габриэль.

– Хемингуэй утверждает, что журналист не может быть одновременно хорошим писателем. Если он хочет им стать, он обязан бросить журналистику. Ты же доказываешь, что граница между журналистикой и литературой может быть почти невидима, – пояснил Эктор и поглядел на Сабалу.

– Коньо! Тогда почему, как только я начинаю говорить о моем «Доме», вы все как в рот воды набрали? Не тот писатель, кто сидит дома за машинкой и носа на улицу не высовывает. Работа журналиста дает писателю знание жизни, реальные факты! – Габриель осушил рюмку рома.

– Молодец, Габо! Я в тебя верю! И что бы мы тут тебе ни говорили, ты ведь не бросишь писать, – высказал свое мнение мэтр Сабала.

– Никогда! Клементе Мануэль Сабала, вы, как все утверждают, человек загадочный! Я не забуду вас до конца моих дней! Вы сами не знаете, как много мне даете! Но сейчас вы молчите! Ни слова о моем романе!

Сабала вздохнул.

– Если ты настаиваешь, я скажу. Твоя новелла «растекается по древу». Ты хочешь сказать слишком много сразу, а это не получается. Сумбур! Но, Габо, если ты бросишь работу над «Домом», ты очень меня огорчишь. Продолжай писать, и ты найдешь себя! Писателями не рождаются. Однако ты стоишь на верном пути. Вот только что ты будешь дальше делать с университетом? Я знаю, ты его посещаешь, только чтобы не перечить отцу. С другой стороны, журналистика, и чтение, и наша литмастерская и так дают тебе необходимые знания. Только диплома не будет. Однако поздно уже. Я, пожалуй, пойду. – И Сабала тяжело поднялся со стула.

Когда мэтр ушел, Габриель вопросительно посмотрел на своих друзей.

– Пока ясно просматривается только одно – твоя ностальгия по людям, вещам и событиям, уже принадлежащим истории, – начал Эктор. – Ты часто уходишь от главной темы, да ее вообще нелегко уловить. Получается несколько расплывчато…

– С другой стороны, твой реализм не оплодотворяется ни фантазией, ни подсознанием – ничем потусторонним, – дружелюбно добавил Рамиро.

– Ты как-то уж слишком вольно обращаешься со временем. – Густаво придвинул свой стул поближе к стулу Габриеля. – Ни у Фолкнера, ни у Стейнбека этого нет.

– Но я и не стараюсь писать, как Фолкнер. Госпожа Дэллоуэй многое дала мне. Это так, однако это будет мой собственный роман! Ну ладно. Спасибо. Вы настоящие друзья. Пошли по домам, – миролюбиво произнес Габриель.

В тот момент он подумал о своих новых друзьях из Барранкильи особенно тепло, и еще он вспомнил испанца-республиканца из Каталонии, Рамона Виньеса, который знал все на свете и «от которого никогда не отдавало нафталином».

Здесь интересно вспомнить, что говорил писатель своему другу Плинио Апулейо Мендосе в апреле 1982-го, за полгода до получения Нобелевской премии по литературе: