Текст книги "Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

– Габо, у меня из головы не идет, как это так – три тысячи убитых и чтоб никто об этом толком не знал, – заметил Эмилио.

– Их в ту же ночь вывезли в двухстах товарных вагонах и выбросили в море. – Габо произнес эту фразу, как прокурор в суде.

– И этого никто не видел? Ведь это двести вагонов…

– Да! Их тащили три паровоза. Спереди, сзади и один посередине. Об этом я как раз и пишу в Романе!

– Ты себе представляешь, какой это должен быть состав! Таких не бывает, они просто не смогли бы передвигаться по железной дороге, – не унимался Эмилио.

– Коньо, прочтешь у меня – согласишься. – Габо чувствовал себя победителем.

А на следующий день, в понедельник, после трудового дня, Габо вспомнил Рамона Виньеса, «ученого каталонца», или «старика, прочитавшего все книги», как он назвал его в своем романе. Престарелый поэт и драматург Рамой Виньес вместе со своим сверстником, колумбийским писателем Феликсом Фуэнмайором, в пятидесятые годы были в Барранкилье духовными отцами пятерых закадычных друзей: Альваро Сепеды Самудио, Алехандро Обрегона, Альфонсо Фуэнмайора, Германа Варгаса и Гарсия Маркеса. В сборнике рассказов «Похороны Великой Мамы» Маркес упоминает об этой группе молодых литераторов как о mamodores de gallo – так их и называли в Барранкилье, – бравых шутниках, выдумщиках и пустомелях.

И тогда между мэтром, уже пребывавшим в ином мире, и лучшим его учеником состоялся мысленный разговор.

– Мне было очень приятно узнать, Габо, что ты с головой погружен в создание нового романа. Почему-то я уверен, что это будет лучшим из того, что тобою уже написано. Я отсюда слежу за тобой и горжусь, что сумел многое в тебя вложить. Не сомневаюсь, что Фолкнер, Вирджиния Вулф и Джойс, с которыми я тебя познакомил, во многом тебе помогут. Ты уже созрел для того, чтобы сочинить свой шедевр. Согласись, дорогой мой, семена знаний, посеянные еще в Барранкилье, должны были дать достойные всходы. – Голос каталонца дрожал, но звучал, как всегда, убедительно.

– Я часто вспоминаю вас. Вы были и остаетесь «лучшим часом в нашем суточном существовании». Не встреть я вас на своем пути, кто знает, что бы из меня получилось.

– Так вот, послушай меня, милый Габо. Я недавно перечитал твое предисловие к «Палой листве». Хочу тебе напомнить то место, где ты говоришь о простолюдинах Аракатаки, как своих, так и пришлых. Послушай и вспомни: «Вдруг точно вихрь взвился посреди селения – налетела банановая компания, неся палую листву. Листва была взбаламученная, буйная – человеческий и вещественный сор чужих мест, облетки гражданской войны, которая, отдаляясь, казалась все более неправдоподобной. Листва сыпалась неумолимо. Она все заражала буйным смрадом толпы, смрадом кожных выделений и потаенной смерти». И еще, вспомни, Габо, что роман «Недобрый час» поначалу ты хотел назвать «Este pueblo de mierda» («Это дерьмовое село»). Но ведь слово «пуэбло» означает не только «село», но также и «народ». Будь терпимым, Габо!

– Ну зачем вы так? Ведь я написал все, как было! «Банановая лихорадка», принесенная гринго в северо-восточную часть Колумбии, действительно собрала «палую листву» со всей округи. В Аракатаке царило пьянство и распутство, процветали черная магия «вуду», колдовство. Религиозные власти прислали в Аракатаку священника Педро Эспехо, чтобы спасти народ. А в романе «Сто лет одиночества» я с предельной точностью описываю и жизнь аристократии Аракатаки, с ее разгулом и излишествами.

– Ты знаешь, что делаешь, Габо. Я просто счел своим долгом напомнить тебе…

Обращает на себя внимание тот факт, что в романе «Сто лет одиночества» довольно скупо, фактически без писательской оценки, которая все-таки должна была бы прозвучать, описывается жизнь «электрифицированного курятника» Макондо.

Дед Габриеля, полковник Маркес, водил туда внука, когда тот был еще дошкольником. Благоустроенные дома под цинковой крышей, ухоженные сады и лужайки, голубые бассейны, теннисные корты, асфальтированные дороги, царившая везде чистота и нарядные дети, игравшие в тени огромных зонтов от солнца, не могли не вызывать у мальчика зависти. С годами, по мере знакомства Гарсия Маркеса с марксистской литературой и приобщения к кубинской революции Фиделя Кастро, эта зависть переросла в неприязнь к богатым американцам. Надо сказать, американцы и сами давали к этому повод высокомерным отношением к тем, кто изнурительным трудом умножал их богатства.

Разница между пыльным, зачумленным селением и благоустроенной частью Аракатаки была так огромна, что не могла не оставить в душе и сознании будущего писателя глубокого следа.

Незабываемое впечатление на маленького Габито Гарсия Маркеса произвело появление на пыльных, заваленных мусором улицах Аракатаки открытого лимузина, за рулем которого сидела ослепительной красоты женщина из «курятника» в сопровождении огромного сторожевого пса.

В романе это видение обрело плоть в образе Патрисии Браун. Правда, после потопа 1932 года, который покончил и с «банановой лихорадкой», и с «курятником», от красавицы остается в романе лишь перчатка, забытая в лимузине, который скрыли густые заросли буйных тропических бегоний.

Не меньшее впечатление оставило личное знакомство в раннем детстве и затем в годы поисков писательского материала более подробное ознакомление с историей богатого итальянца Антонио Даконте Фама. Он, как и многие другие европейские дельцы, появился в Аракатаке, привлеченный возможностью нажиться на «банановой лихорадке». Прибыв в Аракатаку, Даконте Фама способствовал ее временному процветанию. Он привез с собою немое кино, наладил аренду диковинных в ту пору велосипедов и продажу граммофонов и радиоприемников, впервые появившихся в Аракатаке. Предприниматель оказался любвеобильным, жил сразу с двумя женщинами, которые приходились друг другу сестрами. Женщины, превосходно ладили между собой и рожали ему – одна только мальчиков, другая только девочек.

Все говорили, что дом, где жил итальянец с сестрами, полон привидений и домовых. Поэтому в детстве любимым занятием Габито и его друзей Франко Видали и Луиса Корреа Гарсия было подглядывать за привидениями и домовыми в доме синьора Даконте Фама.

В романе «Сто лет одиночества» этот итальянский предприниматель был выведен под именем Пьетро Креспи.

– Мария Луиса, у тебя есть пять минут? Я хочу прочесть тебе одну сцену. Только что написал. – Габриель был явно возбужден.

– Читай, Габо, только в трубку. Я тебя плохо слышу.

– Это о том, что вытворял в Макондо мистер Браун. «Прежние полицейские были заменены наемными убийцами, вооруженными мачете. Уединившись в своей мастерской, полковник Аурелиано Буэндия размышлял над этим новшеством, и в первый раз за молчаливые годы одиночества его охватила мучительная мысль, что было ошибкой не продолжать гражданскую войну до ее победного конца. Несколько дней тому назад брат забытого всеми полковника Магнифика Висбаля повел своего семилетнего внука выпить прохладительное в киоске на площади. Мальчик случайно толкнул полицейского сержанта и облил его форму напитком. Этот варвар своим мачете превратил мальчика в рубленое мясо. Когда же дед попытался остановить полицейского, тот одним ударом отрубил деду голову. Все село видело, как несколько мужчин несли обезглавленное тело, а женщина тащила за волосы отсеченную голову.

Останки мальчика несли в окровавленном мешке». Ну, как тебе кажется, Марилу?

– У меня даже горло перехватило. Это очень жестокая сцена.

– Но правдивая, карахо! Так было! Спасибо, Марилу. Сцена получилась! Мы ждем вас сегодня вечером. Приходите. – И Гарсия Маркес положил трубку.

В те самые дни начала лета 1966 года писатель был в подавленном состоянии, хорошо знакомом ему по 1956 году, когда он работал в Париже, в такой же каморке, над повестью «Полковнику никто не пишет». В доме не было денег, а главное – мучила мысль, что вот-вот предстоит расстаться с главным героем истории о Макондо. Пора было выводить полковника Аурелиано Буэндия из игры. Ему предстояло умереть, и писатель чувствовал боль, будто расставался со старым другом. Он возвращался к первым главам, исправлял написанное и никак не мог заставить себя покончить с Буэндия, старым полковником, который отливал золотых рыбок, чтобы тут же их расплавить, а потом снова сделать, который участвовал в тридцати двух войнах, произвел на свет семнадцать детей от разных женщин, познал, что такое ждать собственного расстрела, не умер от сильнодействующего яда, устоял перед соблазном покончить с собой… и оказался, по сути дела, в полном одиночестве.

К слову сказать, у деда писателя, полковника Маркеса, помимо сына и двух дочерей было еще девять внебрачных детей.

Наконец настал день, когда Гарсия Маркес, собравшись с силами, покончил с полковником Буэндия. В романе «Сто лет одиночества» он умирает так же, как умер когда-то один из друзей деда Габриеля, дед сам рассказывал об этом Габо: под старым каштаном, в луже собственной мочи.

Поставив точку, Габриель Гарсия Маркес покинул Пещеру Мафии, поднялся на второй этаж, в спальню, где Мерседес дремала после обеда, сообщил ей о печальном событии, лег на кровать и заплакал. В тот вечер они должны были забрать детей из дома Хоми и Марии Луисы. Увидев Габриеля, друзья пришли в замешательство – так он был бледен и не похож на себя. Писатель объяснил друзьям: «Я только что убил полковника Аурелиано Буэндия».

Телефон разрывался минуты три, прежде чем Габриель вышел из Пещеры Мафии. Это было 15 июня 1966 года, в Мехико было два часа дня, а в Париже уже девять вечера. Мерседес ушла за детьми.

– Кого надо? – недовольно произнес Габриель.

– Привет, дорогой! Думал уже вешать трубку. Как хорошо, что ты подошел. – Голос Карлоса Фуэнтеса был едва слышен. – Нью-Йорк долгое время не давал Мехико. А ты мне нужен позарез.

– Извини, ради Бога, Карлос. Ты знаешь, как мне трудно отрываться от работы. Извини, я очень рад твоему звонку.

– Ну, мерзавец, ну, молодец! Дьявол ты эдакий, Габо! Сегодня закончил читать присланные тобою главы «Ста лет…». Это грандиозно, старик! Завтра отправляю их Фернандо Бенитесу в «Сьемпре». Он напечатает. Так и озаглавил – «Сто лет одиночества».

– Ты действительно доволен, Карлос? – От радости Габриелю было трудно говорить.

– Не валяй дурака! Ты прекрасно знаешь, что это здорово. Всех переплюнешь! Я начинаю так. Слушай. «Только что прочел восемьдесят мастерски написанных страниц. Это начало романа „Сто лет одиночества“, над которым работает Габриель Гарсия Маркес. Уже в повести „Полковнику никто не пишет“ Гарсия Маркес, обосновавшись в королевствах Ромуло Гальегоса и Хосе Эустасио Риверы, сумел превратить географию в историю и анонимное в личностное… Гарсия Маркес сейчас еще сильнее трансформирует плохое и низменное в красивое и достойное, поскольку понимает: наша история не только фатальна и написана черными красками, как мы, видимо, сами того хотели. Все дурное в ней он превращает в юмор». После публикации моей статьи тебе оборвут телефоны!

– Ты знаешь, Карлос, я думаю, у меня будут неприятности с Висенте Рохо, Неус Эспресате и Эммануэлем Карбальо. Я уже думал об этом.

– Это почему?

– Они настраиваются на издание «Ста лет…», а я хотел бы отдать этот роман более солидному издательству. С громким именем. Например «Сейс-Барраль» в Мадриде.

– Я их понимаю! Однако ты не прав! Все-таки лучше бы издать этот роман в Латинской Америке. У нас дома. Не гони волну. Пока ты пишешь, мы что-нибудь придумаем. Послушай последнюю фразу моей статьи. «Роман содержит множество мистификаций, благодаря которым мертвое прошлое превращается в живое настоящее. И мистификаций, при помощи которых живое настоящее возвращает себе прошлую жизнь». Как тебе?

– Это здорово, Карлос! Подумай, что еще можно сделать.

– Пожалуй, я покажу то, что прочел, Хулио Кортасару. Ему непременно понравится. Мы с ним сделаем волну!

– Спасибо! Ты настоящий друг. Извини, что не говорю ни о чем другом. Когда пишу, ни о чем другом говорить не в силах. Надеюсь, ты меня понимаешь?

– Пока, Габо! Еще раз поздравляю. Через неделю звони Бенитесу.

Этот телефонный разговор с именитым другом вдохновил Гарсия Маркеса. Он не сказал Фуэнтесу, что еще в марте того года летал на несколько дней в Боготу на премьеру своего фильма «Время умирать» и показывал первые главы романа своим друзьям, тем самым mamadores de gallo из Барранкильи, а также в столичной газете «Эспектадор». Здесь Гарсия Маркеса встретили особенно тепло и, в знак особого расположения к своему давнему репортеру, 1 мая 1966 года начали печатать первые главы «Ста лет одиночества».

Фуэнтес оказался прав. Известный аргентинский писатель Хулио Кортасар пришел в восторг от первых страниц нового произведения Гарсия Маркеса и тут же послал вторую главу в Монтевидео уругвайскому критику Эмиру Родригесу Монегалю, который немедленно опубликовал ее в августовском номере журнала «Новый мир» («Mundo Nuevo»),

– Скажи, Габо, а откуда появилось название села Макондо? – спросил Эммануэль и подлил себе «баккарди».

– В доме деда часто бывал некто Рамон Гарсия. Крепкий мужик. Управляющий банановыми плантациями усадьбы Макондо. Усадьба в триста тридцать гектаров земли. Она вплотную примыкала к берегам реки Севилья. Относилась к муниципалитету Гуакамайаль. Именно там зародилась идея забастовки рабочих двадцать восьмого года.

– Ты сам бывал в Макондо?

– Один раз. – Габо попросил подлить ему рома. Они сидели на кухне в доме Гарсия Маркеса. – Но всякий раз, когда мы с дедом, бабушкой или моими тетками ездили по железной дороге в Сьенагу, Санта-Марту или в Барранкилью, мы проезжали мимо роскошной усадьбы с шикарными цветочными клумбами, укрытыми тенью густых американских кедров, деревьев манго, и где росли гуайябы, сейбы и стройные королевские пальмы. Сейчас мне кажется, я впервые услышал это название, когда мне было пять лет, в полицейском участке Аракатаки. Он находился на углу, по диагонали от дома деда. Хотя, конечно, я мог слышать его и раньше. В Колумбии так называется тропическое дерево с очень крепким стволом, которое Гумбольдт назвал «бонго», и, кроме того, это название игры в карты. В соседнем с Аракатакой округе Пивихай есть деревня с таким названием.

– Но слово это явно иностранного происхождения, – заметил Эммануэль. – «Макондо» отдает Африкой.

– Ты прав, мой образованный друг. Шестнадцатый век. Начало заселения неграми района Карибского моря. Одни из них говорили на языке банту и называли бананы «макондо». В переводе это означает «пища дьявола». Правда, банту оригинальны? Им бы писать романы.

С той поры как Гарсия Маркес прибыл в 1961 году на постоянное жительство в Мексику, он познакомился и сдружился не только с Фуэнтесом, но и мексиканским критиком Эммануэлем Карбальо, который вместе с Фуэнтесом издавал «Мексиканский литературный журнал».

В конце 1963 года Карбальо взял интервью у колумбийского писателя, которое было опубликовано в «Мехико эн ля Культура», литературно-художественном приложении популярной в Мексике газеты «Новедадес».

Они сидели на просторной террасе дома Гарсия Маркеса. Карбальо видел перед собой застенчивого, неуверенного в себе провинциального писателя, одетого в яркую рубашку, джинсы и сандалии на босу ногу, который, однако, был твердо уверен в том, что он может и обязан быть среди литературной элиты Латинской Америки. Во всяком случае, манерой держать себя Гарсия Маркес это доказывал. Парадокс!

– Я, как и наш общий друг Карлос Фуэнтес, уверен, что ты уже стоишь в одном ряду с Варгасом Льосой, Виньесом, Даносо и Кабрерой Инфанте, – мягко говорил Карбальо. – Интересно знать, истории, описываемые в твоих рассказах и романах, действительно основаны на твоем личном опыте? Это так?

– Не помню сейчас, кто это сказал: первые шесть книг любого писателя, даже обладающего поэтическим воображением, всегда автобиографичны. Я опубликовал четыре книги, и все они основаны на личном опыте. Разумеется, в каждой присутствует вымысел. Кто хочет определить его границы, не должен ломать голову. Худшее в книге и есть те самые измышления.

– В чем конкретно состоит твой опыт?

– Все, что я видел и познал в первые восемь лет моей жизни, – это и есть мой личный опыт. Он и лег в основу моих произведений. С тех пор у меня нет иной заботы, как наилучшим образом поведать о нем моему читателю. Начиная с моего первого романа «Палая листва», который я написал в восемнадцать лет, и кончая последним романом «Недобрый час» я писал об одном и том же. Смешно, но я до сих пор не убежден, что мне хоть кто-то верит. Во всех моих книгах действуют одни и те же персонажи, с теми же именами. Они совершают одинаковые поступки и живут в одних и тех же селениях.

– В противовес некоторым критикам я не считаю, что твое творчество механически воспроизводит структуру и стилистику Фолкнера. Полагаю, кое-где на страницах твоих книг просматривается влияние Хемингуэя. Твое творчество в ориентации на факты основательно совпадает с творческой манерой Фолкнера, а персонажи также действуют в рамках ограниченного географического пространства. Объясни мне, пожалуйста, как возникла и какую цель преследует эта настойчивая манера перепевов, бесконечно закручивающих одну и ту же гайку? – Эммануэль внимательно глядел на собеседника.

Гарсия Маркес немного подумал, улыбнулся и уверенно произнес:

– Конечно, дело вовсе не в том, чтобы дурачить читателя. Фолкнер прибегает к подобным повторениям, и, смотри, ему дали Нобелевскую премию. Мне ее никогда не дадут, поскольку речь идет о двух разных намерениях. Фолкнер делает так, потому что он всю свою жизнь создавал интегральный мир, писал о неразрывно связанном, цельном обществе. А я это делаю, потому что не могу писать иначе, и это стоит мне огромных усилий и труда. Ты не поверишь, но я до сих пор так и не знаю, чего хочу. Мне было пятнадцать лет, когда я впервые подумал, что могу не только читать книги, но и писать их сам. Я подумал: мне есть что сказать. Но тогда я еще не умел сочинять. Свои первые рассказы я нацарапал, когда мне стукнуло восемнадцать. И тогда мне казалось, что они написаны как надо. Однако скоро я понял, что это не так. Не мог же я переписывать их заново, чтобы в тридцать лет они снова показались бы мне никчемными и я опять должен был бы их переделывать. Тогда и пришла мысль, что лучше всего перемалывать собственный опыт, каждый раз по-новому глядя на вещи. Написаны уже четыре книги, а я так и не знаю, закончу ли когда-нибудь с воспоминаниями. Это все равно что стрелять в одну и ту же птицу с надеждой, что рано или поздно попадешь в цель.

На террасе появилась Мерседес с подносом, на котором дымились две чашки крепкого черного кофе.

– Габо, тебя Альваро просит к телефону.

– Жизнь моя, скажи, что я перезвоню ему через полчаса. Объясни ему.

Мерседес ушла, Карбальо отпил кофе и снова заговорил:

– В повести «Полковнику никто не пишет» обращает на себя внимание лапидарность стиля, отсутствие динамики в действиях персонажей и некоторая расплывчатость образов. Такие вещи обычно обедняют текст. Эта скупость на слова у тебя спонтанна или это продуманный прием?

– Одним из обстоятельств, которые удлиняют процесс моей работы, является стремление отделаться от очевидного порока латиноамериканских прозаиков – пышной риторики. Писать напыщенно – легко. Но это шулерство. К этому прибегают, когда хотят скрыть за словесным недержанием слабость сути. Писать надо ясно и конкретно, но именно это стоит большого труда. В этом случае нет ни возможности, ни времени для шулерства. «Палая листва» – роман несколько растянутый. Полагаю, лучше всего мой стиль просматривается как раз в повести «Полковнику никто не пишет». Я категорически против всяких словесных излишеств, поскольку это снижает уровень литературного повествования. Книга в конечном варианте имеет семьдесят восемь страниц, что равно восьмидесяти машинописным. Когда я только закончил это сочинение – это было в Париже в пятьдесят шестом году, – в рукописи было сто сорок страниц. И в этом варианте было столько же эпизодов, сколько в окончательном. Получается, что роман состоял на шестьдесят машинописных страниц из никчемных, бесполезных слов. В то время я изучал французский язык и теорию и практику кино. Тогда я и обратил внимание на точность французских сценарных текстов, с одной стороны, а с другой – на выразительную строгость их языка. Я разорвал уже написанную рукопись и принялся сочинять роман заново. Второй вариант также оказался раздутым. В нем тоже есть лишние слова. Мало, но все-таки есть.

– Возвращаясь к твоей манере придерживаться одних и тех же тем в разных произведениях, можно ли говорить, что ты из книги в книгу творчески шлифуешь, углубляешь образы твоих персонажей? Я, например, вижу, что с каждой новой книгой они совершенствуются, достигая классических пропорций.

– Все мое творчество – это сплошное экспериментирование. Возможно, как раз это и вызвало интерес читателя. Я даю ему возможность идти по следу того или иного события или персонажа от начала и до конца. – Гарсия Маркес положил руки на колени, давая понять, что сказал все, что хотел.

– Позволю себе модный вопрос. Извини, Габо. Почему ты пишешь? – Карбальо улыбнулся.

Гарсия Маркес ответил просто:

– Я пишу не для того, как ты понимаешь, чтобы прославиться. Поначалу я писал, потому что видел – друзья слушают меня и за мои рассказы любят меня еще больше. Сейчас я пишу, потому что в противном случае чувствую изжогу. Она проходит, только когда я сочиняю.

– Существуют писатели, которые в своем прекраснодушии полагают, что их книги изменят мир к лучшему, сделают людей более совершенными. Ты принадлежишь к разряду этих писателей, замечательных и полных добрых намерений?

– Я абсолютно не пытаюсь благоустроить мир своими книгами! Я хочу только поведать читателю о том, что порой случается с людьми, и сделать это так хорошо, как только смогу. Мне нравятся мои произведения, но мою самую любимую книгу написал не я. Ее автор – Хуан Рульфо, и книга эта называется «Педро Парамо».

В начале сентября 1966 года по инициативе Карбальо Автономный госуниверситет Мексики (УНАМ) задумал выпустить в своей коллекции «Живой голос Латинской Америки» пластинку, где колумбийский писатель Гарсия Маркес читает отрывки из своего нового романа. Вступительное слово должен был написать и прочесть Карбальо.

В ту пору писатель и критик встречались каждую субботу, ближе к вечеру. Карбальо забирал с собой свежие страницы и в следующую субботу возвращал их с весьма дельными замечаниями. Так их оценивал сам Гарсия Маркес, хотя Карбальо до сих пор утверждает, что это был поиск «блох», «работа шлифовальщика», который лишь «полировал превосходно выструганное сочинение», ставшее «одним из лучших испаноязычных романов второй половины XX века».

Хоми только что проснулся. Он стягивал с себя пижаму, когда зазвонил телефон.

– Старичок, как дела? – из трубки доносился голос Габриеля.

– Только встал. Собираюсь в душ.

– А Марилу? Дай ее мне.

– Она еще спит.

– Подними ее, ради Бога! Она мне очень нужна. Давай скорей!

Через минуту в трубке послышался сонный голос Марии Луисы:

– Слушаю тебя, Габо. Говори, дорогой, что надо?

– Видишь ли, Меме, дочь Фернанды боится забеременеть. Что ты посоветуешь?

– Что?

– Я думаю, горчичные припарки. Что скажешь?

– Я использую другой способ.

– Какой?

– В Колумбии он не в ходу. А про горчицу я слышала.

– А если Меме все-таки забеременеет, что надо пить? Может, какие-нибудь отвары? Из какой травы? Ну, ты же все знаешь.

– Тебе приспичило? Дай подумать. Вечером скажу. Я еще сплю. Вспомни, когда мы вчера от вас вернулись.

Вечером того же дня в дом Гарсия Маркеса, как это бывало почти ежедневно, приехали с пакетами в руках Альваро с Кармен и Хоми с Марией Луисой. Родриго и Гонсало отправились спать, а взрослые сидели в гостиной, потягивали хайбол [9]9
  Виски с содовой и льдом.


[Закрыть]и шумно разговаривали.

– Конечно, Висенте и особенно Неус – я знаю ее испанский характер – непременно обидятся, – говорил Альваро, размахивая руками. – Но, если они действительно твои друзья, они должны понять. Ни один автор на твоем месте не поступил бы иначе. Если только «Судамерикана» клюнет, Габо, с закрытыми глазами соглашайся! Такой шанс! Они издадут «Сто лет…» как надо! Сделают такую рекламу!

– А в чем проблема, Габо? – спросила Мария Луиса.

– Рохас и Эспресате, ты знаешь, совладельцы издательства «Эра». Они намереваются тиснуть у себя в издательстве «Сто лет…». Спасибо им, но этот роман надо издать с помпой. А у меня, похоже, складываются отношения с престижным аргентинским издательством «Судамерикана», – пояснил Габриель.

– Висенте и Неус переиздали две книги Габо, когда никакое другое мексиканское издательство не желало это делать. «Полковника…» и «Недобрый час», – добавил Хоми. – Муж Неус, Карбальо, с самого начала читает рукопись нового романа и не устает говорить, что это великая книга. А ты что думаешь, Мерседес?

– Я никогда не читаю рукописи. Вот выйдет книга… Но Габо, естественно, должен отдать этот роман лучшему издателю.

– Я много думал и, кажется, нашел выход, друзья! – Габриель улыбался, как школьник, получивший пятерку на экзамене. – Висенте я попрошу оформить обложку, а Эммануэль напишет предисловие. Что скажете? По-моему, это выход!

Гарсия Маркес говорил так, будучи уверен в том, что Луис Харсс сумеет заинтересовать каталонца Антонио Лопеса Льяусаса, владельца издательства «Судамерикана», и его главного редактора Франсиско Порруа. Оказалось, однако, что последний, весьма опытный издатель, прежде не слышал о Гарсия Маркесе. Это было в начале 1966 года, когда Луис Харсс передал «Судамерикане» свою книгу «Наши». Тогда Харсс вручил Порруа четыре книги колумбийца: «Палая листва», «Полковнику никто не пишет», «Недобрый час» и сборник рассказов «Похороны Великой Мамы». Когда Порруа их прочел, издательство «Судамерикана» направило письмо автору с предложением переиздать все четыре книги.

Гарсия Маркес был счастлив, но ответил, что, к сожалению, не может предоставить «Судамерикане» это право, так как связан договорами с другими издательствами, но что он с превеликим удовольствием мог бы предложить издать его новый роман «Сто лет одиночества», работу над которым он заканчивает в ближайшие дни.

Порруа попросил прислать первые главы романа. Когда он получил их (вместе со статьей Карлоса Фуэнтеса и публикациями в «Эспектадор» и «Новом мире») и прочел несколько страниц, то понял, что имеет дело с необычным произведением, принадлежащим перу мастера. Издательство «Судамерикана» тут же направило Гарсия Маркесу договор и чек на пятьсот долларов в качестве аванса. Эти деньги немедленно пошли на покрытие долгов.

Но здесь проявила себя Кармен Балсельс, и у нее было на это право. Она тотчас связалась по телефону со своим земляком Антонио Лопесом Льяусасом и стала выбивать лучшие условия как для писателя, так и для себя. Гарсия Маркес занервничал: так он, не дай Бог, может потерять возможность издать роман в «Судамерикане». Из дома Альваро Мутиса Габриель позвонил в Барселону своим литагентам и категорически заявил Кармен: «Перестаньте вы там спорить из-за каких-то пятисот долларов. Главное, чтобы они меня издали и сделали это немедленно!» (27, 447).

10 сентября 1966 года Гарсия Маркес подписал договор, согласно которому ему полагалось десять процентов от продажной стоимости книги.

– Милая мамочка, ты даже не представляешь, как я сейчас уверен в себе! На все сто! Мой новый роман обойдет весь мир. – Пожалуй, в редкие минуты своей жизни Габриель говорил с такой уверенностью.

– Сынок, почему ты так в этом убежден? У тебя уже изданы четыре книги, однако…

– Мама, я убежден хотя бы потому, что в детстве моими любимыми сказками были «Спящая красавица» и «Тысяча и одна ночь». И еще потому, что у меня есть такая мама и был несравненный, незабываемый дед, твой отец, а еще бабушка и тетка.

– Я хорошо помню, какое впечатление на тебя произвела «Тысяча и одна ночь». Ты весь день ни с кем не разговаривал. Но то были сказки, а ты, как говорит твой отец, описал в романе настоящую жизнь, без прикрас. Это не очень нравится людям. Но если ты прав, я буду так гордиться тобой!

– Ты верно говоришь насчет сказок. Я был еще совсем мальчиком, только научился читать. Ты этого не знаешь, а я, роясь однажды в бабушкином сундуке, обнаружил там истрепанную книжку без начала и конца. Я читал ее с замиранием сердца. У меня пот выступил на лбу, когда я узнал, что один несчастный восточный джинн был засажен в бутылку и просидел там целых шестьсот лет! Простой рыбак откупорил бутылку и выпустил его, дал ему новую земную жизнь.

– Описывая прошлую жизнь Аракатаки, ты тоже выпускаешь джинна.

– Опять ты права! Но не забывай, что кроме Шехерезады у меня были еще и фантастические истории, рассказанные бабушкой. И тетей Франсиской! Та книжка меня настолько увлекла, что читать ее мне было интереснее, чем играть с мальчишками, чем даже рисовать, есть и все остальное. Я читал ее не поднимая головы. Конечно, мир бабушки очень отличался от мира Шехерезады, но обе они рассказывали такие необычные истории! И заметь, всегда абсолютно невозмутимо. Можно сказать, что истории Шехерезады разбудили джинна, спавшего во мне. Я стал буквально проглатывать одну книгу за другой. Вы с дедом мне их покупали. Братья Гримм, Перро, Дюма, Жюль Верн и Сальгари [10]10
  Salgari Emilio (1862–1911) – итальянский писатель, автор популярных приключенческих повестей (более 70) и романов, переведенных на многие языки мира.


[Закрыть].

С той поры Габито редко видели без книжки в руках. Книга стала вторым «я» будущего писателя, который на протяжении всей жизни не раз возвращался к прочитанному, снова и снова штудируя произведения Софокла, Кафки, Фолкнера, Толстого, Хемингуэя, Достоевского, Сарояна, Трумэна Капоте, Дос Пассоса, Колдуэлла, Джойса, В. Вулф и мексиканца Хуана Рульфо.

В книге «Сто лет одиночества» Аурелиано Второй и Аурелиано Вавилония, пристрастившиеся к загадочным пергаментам Мелькиадеса, одержимы такой же страстью к чтению, которая определила литературную судьбу автора романа.

– Потом, мама, я не имею права забывать предсказаний Клементе Мануэля Сабалы. Помнишь, он клялся жизнью, что я далеко пойду, и не только как журналист, но и как писатель. Это предсказание непременно должно сбыться!

– Это какой Сабала?

– Главный редактор газеты «Универсаль» в Боготе. Этим романом я сохраню ему жизнь!

– Я рада за него и поздравляю тебя!

– И еще, мама. В Мексике большинство издателей, которым я показывал первые главы, в один голос говорят, что «Сто лет…» – произведение, ни на что не похожее, и отказываются его печатать. Не могу же я им сказать, что с первых шагов моей литературной деятельности я только и мечтал быть писателем, ни на кого не похожим. Я уже тебе писал, мама, это просто чудо, что я вовремя покинул писательские круги нашей столицы. Это позволило мне сохранить связь с землей, где я родился, и с карибской культурой. И потом, ты сама мне много раз говорила: «Будь ближе к хорошим, и ты станешь одним из них». Сейчас я живу среди очень хороших людей.