Текст книги "Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

Не будем спорить, верно это утверждение или нет, по так или иначе эта Группа была одним из наиболее активных и знающих литературных объединений латиноамериканского континента. И она действительно сыграла решающую роль в формировании Гарсия Маркеса. Группа состояла из молодых людей – разгульных, экстравагантных, непочтительных, – типичных карибцев, живописно-выразительных, как персонажи театра марионеток, которые не относились серьезно даже к самим себе. Крепко спаянные дружбой, они вместе читали тогда Джойса, Вирджинию Вулф, Стейнбека, Дос Пассоса, Хемингуэя, Шервуда Андерсона, Колдуэлла, Теодора Драйзера и „старика“, как они называли Фолкнера, творчество которого было их общей страстью. Они нередко встречали рассвет за рюмкой и литературными спорами в каком-нибудь борделе, где были птицы в клетках, диковинные растения, цветы и те самые девицы, которые „продавали себя с голоду“ и которые были описаны затем в романе „Сто лет одиночества“».

Заметим при этом, что преуспевающий двадцатитрехлетний журналист, несмотря на бесшабашный образ жизни, ежедневно виделся со своей невестой Мерседес Барча, если не на танцах, то в аптеке ее отца на пересечении авеню Двадцатого июля и 65-й улицы, известной как «Аптека Деметрио Барча».

На этот раз друзья сидели в баре «Рим». Они только что отпраздновали встречу Нового года, пили, веселились, но сейчас настроение у всех было паршивым.

– Так, значит, решил окончательно? Оставляешь нас, – с пасмурным лицом произнес Альфонсо.

– Да брось, старик! Как я могу вас оставить? Мне вас уже никогда не выбросить из сердца! Но надо помочь отцу, маме, братьям. – В голосе Габриеля тоже не было радости. – Думаешь, они уехали из Сукре и оставили свой дом ради прихоти? Прижало! В Картахене отец откроет аптеку. И потом, там университет! Отец слезы льет, что я не учусь. Добью там четвертый курс.

– Он ведь не бросает газету. Будет писать как писал, – поддержал Габриеля Герман.

– Клянусь! Ты же знаешь, Альфонсо, я сам в этом заинтересован. Коньо, неужели сомневаешься?

– У него же здесь остается любовь. Я знаю, Мерседес дала ему слово ждать, пока он не станет известным писателем, – заявил Алехандро. – Вот увидите, карахо, чует мое сердце, он скоро вернется.

– А что будет с «Хроникой»? – спросил Альваро. – Так хорошо пошло. Ее даже из Боготы стали выписывать!

– Друзья, откровенно говоря, я от «Хроники» устал! Все несут свой материал, каждый хочет себя видеть на страницах, а помогать никто не помогает. Давай, Альваро, занимай мое место!

– Ты же сам опубликовал там свои лучшие рассказы! Одна только «Ночь, когда хозяйничали выпи» чего стоит! Саламея и Мутис не устают хвалить. Извини, Альфонсо, но я видел зависть в глазах твоего отца, когда зашла речь об этом рассказе. – Альваро протянул руку Альфонсо, и тот ее пожал.

– Альваро, я тебе серьезно говорю. Возьми на себя «Хронику». Один Альфонсо все не потянет. И не забывай, что ты там тоже опубликован свои лучшие рассказы. – Габриель полез было в карман, но там было пусто, и тогда Алехандро подозвал официанта.

– Я не журналист и не администратор! Сам знаешь, Габо, не могу я этим заниматься! – Альваро хлопнул ладонью по столу. – Карахо, я и дисциплина!

– Альфонсо, помоги мне уговорить главного. Пусть выдаст мне аванс. Ты же знаешь, я отработаю. Я не могу являться в Картахену без денег. – Габриель смотрел умоляюще.

– Захиреет и загнется наша «Хроника». Это как пить дать! А ведь многие в стране считают «Хронику» самым интересным журналом. Деньги, Габо, ты получишь. Я помогу. – Альфонсо и Габриель чокнулись.

– Я должен написать обо всем Виньесу в Барселону. Маэстро будет очень огорчен, – сказал Герман Варгас.

Габриель Гарсия Маркес уехал в Картахену в последних числах января 1951 года, оставив в портфеле редакции «Эральдо» восемь статей.

За второе полугодие 1950 года он написал и опубликовал сто тринадцать материалов в «Эральдо» и «Жирафе» и четыре рассказа: «Ночь, когда хозяйничали выпи», напечатанный в «Хронике» № 14 от 29 июля; «Диалог с зеркалом», в «Хронике» № 19 от 2 сентября; «Возвращение Меме» (кусок из романа), в «Эральдо» от 22 ноября; и «Искусственные розы», в «Хронике» № 32 от 2 декабря 1950 года.

В январе Герман Варгас получил ответ на свое письмо от Рамона Виньеса. «Очень сожалею, – писал маэстро, – об угасании, „Хроники“, о котором вы пишете. Однако не нахожу это странным. Мне всегда казалось, что смысл существования „Хроники“ заключался в рассказах Альваро и Габито, которых теперь нет. Что поделаешь!..» (15, 24).

Друзья в Картахене встретили Габо с большой радостью, но с университетом у него ничего не вышло. Габо хотел продолжить занятия на 4-м курсе, однако ректор напомнил ему, что он не сдал три экзамена за 3-й курс, и предложил Габриелю, раз уж он действительно хочет стать адвокатом, пройти 3-й курс заново. Гарсия Маркес предложения не принял, и, таким образом, с учебой в университете было покончено навсегда.

– Ты понимаешь, сопляк, что ты наделал? – раздраженно спросил отец. – Я из кожи вон лез, чтобы заработать на твою учебу, а ты – раз, и все псу под хвост! Ты пустой человек! Посмотри на Луиса Энрике. Он скоро получит диплом и станет на ноги. А ты?

– А я уже давно стою на них. Чего ты кричишь? Кто вам мебель купил для нового дома?

– Я тебе отдам все до копейки!

– Габриель, перестань так разговаривать со старшим сыном, – заступилась мать за Габо.

– Не перестану! А вот кормить дармоеда – да! Что он знает о том, как мне достается кусок хлеба?

– Я не дармоед! Давно сам зарабатываю…

– Дерьмовые гроши! И те остаются в барах да в борделях! Тебе давно пора взяться за ум! А теперь что?

– Я пишу, печатаюсь…

– Вот и будешь есть бумагу! От меня ничего не жди…

Габо резко отодвинул стул и решительно направился к двери. На ходу проговорил:

– Мама, я тебя очень люблю. – И с силой хлопнул дверью.

С того дня отец и сын не разговаривали четырнадцать лет.

Через своих друзей отец устроил Габриеля и его брата Густаво на работу в канцелярию по переписи населения, где они фактически не работали, но получали зарплату, хотя и мизерную. Габриель Элихио также устроил на работу в отделение Министерства сельского хозяйства Луиса Энрике и дочь Марго в финотдел департамента. И все-таки многочисленная семья с трудом сводила концы с концами.

Вскоре, чтобы не зависеть от семьи, Габриель сам нашел место преподавателя испанского языка в колледже при университете департамента и вновь начал печататься в газете «Универсаль». Поскольку он являлся сотрудником «Эральдо», куда ежемесячно посылал от десяти до пятнадцати «жирафов» и до пятнадцати передовиц, все его материалы в «Универсаль» шли без подписи.

В начале июля, вернув аванс в шестьсот песо, полученный от главного редактора «Эральдо», Габриель прекратил сотрудничество с этой газетой.

– Я пью за Габо! Знаю, он нас не бросит, – заявил заплетающимся языком Герман Варгас. – Я с ним переписываюсь. Вы это знаете. И он, карахо, нас любит! И Виньес пишет, он уверен, Габо рано или поздно к нам вернется.

В один из июльских дней 1951 года дружная компания mamadores de gallo между спорами об американской литературе и рюмками рома в который уже раз с любовью вспоминала Гарсия Маркеса.

– Карамба, честно говоря, приходится признать, – уныло сказал Альфонсо Фуэнмайор, – что «Хроника» умерла только потому, что Габо укатил обратно в Картахену.

– Но ведь не насовсем! – твердо заявил Альваро Сепеда. – Хоть он и перестал печататься в «Эральдо», я тоже верю, что он вернется. Он нас не бросит! Где еще, как не с нами, он чувствовал себя самим собой?

Два соображения послужит причиной, по которой писатель отказался от сотрудничества с «Эральдо»: Гарсия Маркес чувствовал, что его «жирафы» и даже передовицы постепенно выдыхались и становились стандартными, с другой стороны, он встретил в Картахене человека, который согласился финансировать издание его собственной газеты.

Этим человеком оказался коммерсант Гильермо Давила, который стал администратором при главном редакторе Гарсия Маркесе, единственном сотруднике восьмиполосной газеты «Компримидо» (в русском переводе – «Таблетка» или «В сжатом виде») форматом в двадцать четыре дюйма. Тираж в пятьсот экземпляров обходился всего в двадцать восемь песо.

Передовица первого номера, вышедшего 18 сентября 1951 года, состояла из двух абзацев.

«„Компримидо“ —одна из самых маленьких газет в мире, однако, как и другие масс-медиа, мы надеемся, благодаря нашей настойчивости, стать по-настоящему большой и значительной газетой. Для достижения этой цели мы собираемся воспользоваться бедственным положением современной журналистики. Нехватка бумаги, убогая реклама и малое количество читателей послужат нашему успеху, ибо это дает нам возможность делать газету малого формата. Это все равно что давать ссуду под проценты, поскольку дает нам преимущество преуспеть ценой нашего собственного краха.

Приступая к изданию, мы приветствуем прессу страны и общество в целом и обязуемся, в меру наших возможностей, осуществить этот замысел, цель которого заключается в том, чтобы каждый день посылать обществу срочные телеграммы».

19 сентября в «Универсаль», в колонке «Комментарии», Клементе Мануэль Сабала сообщал своим читателям: «Вчера в Картахене начала выходить одна из самых маленьких газет мира, финансируемая Гильермо Давила; главным редактором газеты является Габриель Гарсия Маркес. Речь идет о „Компримидо“, которая будет появляться у читателей после обеда, ее редакторы задались целью создать новый тип журналистики, а именно: новости будут короткими и сжатыми, как таблетка, состоящая из необходимого, эффективно действующего вещества.

„Компримидо“, которая распространяется бесплатно, далека от политики, и ее единственной целью является доведение до сведения читателя самых последних новостей простым и понятным языком».

Читатели Картахены выдержали этот «простой и понятный язык» в таблетках всего шесть дней. 23 сентября «Компримидо» вышла в последний раз.

– Ты напрасно отказываешься у нас работать, Габо, – сказал с нескрываемым сожалением Клементе Мануэль Сабала.

Завредакцией «Универсаль» Мануэль Сабала, писатель Эктор Рохас, активно сотрудничающий с газетой, и Гарсия Маркес сидели в кабинете Сабалы.

– Но у вас же оплата – как подачка нищему! А если честно, причина в другом. Я устал. Исписался! Стал повторяться.

– Мы уж и то с Клементе Мануэлем говорили, что ты мчишься, как паровоз, – сочувственно заметил Эктор. – И еще мы говорили, что среди нас нет никого, кто бы столько печатался в газетах да еще писал роман.

– Нам он его не показал. Дал почитать только Густаво Ибарре, – с обидой сказал Сабала. – Тот, наверное, в восторге. Это третий вариант?

– Да! В этом варианте «Палой листвы» много нового. Он отшлифован, – ответил за Габриеля Эктор. – Я тоже его читал. Габо молодец!

– Я до отъезда принесу и вам почитать, Клементе Мануэль. Извините, просто руки не доходили, – признался Габриель.

– Да, мы наслышаны, что ты собираешься все бросить и прокатиться по провинции.

– Нужно побыть среди простых людей, «накопать» исторического материала. И не по нашим дерьмовым учебникам и исследованиям. И надо писать книги. Я – писатель, и только писатель!

На столе завредакцией зазвонил телефон. Сабала снял трубку и тут же передал ее Габриелю: «Тебя как раз разыскивает твой друг композитор!»

– Рафаэль, я уже закругляюсь. Ты где? …Буду через четверть часа! До встречи! – И, обращаясь к своим старым друзьям, сказал: – Решено окончательно. В понедельник выезжаем!

– Извини, Габо, а на чьи деньги? – спросил Сабала. – Эскалона берет расходы на себя?

– Не только. Вчера мать принесла сотню. Отец – человек упрямый. Однажды я напомнил ему, что он купил новую мебель на мои деньги. Теперь он из кожи вон лезет, чтобы вернуть их мне. Пусть! Они мне сейчас не помешают.

Гарсия Маркес и Эскалона познакомились в Барранкилье в марте 1950 года в кафе «Рим». Габриель пришел на встречу с композитором, напевая его песету «Голод в лицее». Эта песенка была одним из первых сочинений Эскалоны – он был автором и стихов, и музыки – на тему его учебы в лицее Санта-Марты. У Маркеса и Эскалоны были общие взгляды на жизнь и литературу, они одинаково воспринимали и проблему человеческого одиночества, и ситуацию в стране, и политику консервативно-военного правительства. Их первая встреча заложила основы крепкой многолетней дружбы. Эскалону приятно поразило то, что Гарсия Маркес наизусть и почти профессионально исполнял не только классиков вальенато [31]31
  Букв.: относящийся к Вальедупару; песенный жанр, распространенный в департаментах побережья Колумбии (меренге, пасильо, соны, пуйяс и тамборас).


[Закрыть], но и его собственные сочинения в этом жанре. Новый друг признался Эскалоне, что вальенаты для него как карибский воздух, без которого он не может ни жить, ни писать.

Уже будучи известным писателем, Гарсия Маркес неоднократно повторял, что Рафаэль Эскалона во многом ему помог и что они всегда были очень близкими друзьями. «Я присутствовал при рождении многих его песен, – говорил Гарсия Маркес репортеру журнала „Коралибе“, который написал статью „Когда я кормился за счет Эскалоны“. – Эскалона – гений в жанре вальенато. Я абсолютно в этом уверен! Ты представляешь себе – втиснуть столько истин в семь-восемь строк? За это я глубоко уважаю Эскалону Мартинеса и всех других композиторов, сочиняющих вальенаты».

С октября 1951-го до конца лета 1953 года они объездили все восточные департаменты Колумбии, в том числе тщательно изучили места «банановой лихорадки». Путь, который проделала Эрендира из «Повести о простодушной Эрендире и ее бессердечной бабке», полностью совпадает с маршрутом поездки Маркеса и Эскалоны по департаменту Гуахира.

Возможно, их сближало и еще одно обстоятельство: они были не только ровесники, но и однофамильцы. Фамилия Эскалоны – Мартинес. А полное имя писателя должно было звучать как Габриель Хосе Гарсия Мартинес Маркес. Габриель много беседовал на тему истории их семей с отцом Рафаэля, когда друзья жили в его доме в Вальедупаре. Клементе Эскалона, как и дед писателя, был полковником во время «Тысячедневной войны».

В начале февраля 1952 года Гарсия Маркес в Барранкилье продолжил сотрудничество с газетой «Эральдо», правда, теперь он работал не так интенсивно, как прежде, – они продолжали разъезжать с Эскалоной.

– Мама, как я рад! Ты ведь даже не знала, что я в Барранкилье. Как ты меня нашла? – Габриель всегда был нежен с матерью, а тут такая встреча, – всего три недели назад он приехал из Вальедупара.

– Земля слухами полнится, сын мой, хотя, должна сказать, я уж думала взять с собой Луиса Энрике, – сказала Луиса Сантьяга. Она приехала в Барранкилью из Картахены, с тем чтобы тут же отправиться в Аракатаку. – Надо продавать дом твоего деда. Пришло время. Нужны деньги, чтобы достроить наш дом в Картахене.

– Но в доме деда живут родители моей первой учительницы.

– И уже полгода не платят. И потом, после смерти твоей бабушки и последней моей тетки дом наверняка пришел в запустение. Его надо продавать.

– Луис Энрике пусть работает. Я поеду с тобой, мама. На катере до Сьенаги. Там повидаемся с Луисом Энрике. Оттуда до Аракатаки на поезде рукой подать.

– Конечно, Габо, надо же посмотреть, как он там, на новой работе, как устроился с жильем.

– А кем он работает?

– Твой брат получил повышение в должности. Он представитель Министерства сельского хозяйства в Сьенаге.

В Аракатаке, куда они приехали в первых числах марта, Гарсия Маркес пришел в отчаяние, увидев, что стало с селением и домом деда. Картина глубокого запустения больно контрастировала с воспоминаниями детства. Особенно запомнилась ему встреча его матери с женой аптекаря Барбосы, когда они, «прежде чем начать говорить, проплакали с полчаса». Их слезы и исполненный горечи рассказ аптекаря заставили писателя иначе увидеть жизнь колумбийской деревни, на многое взглянуть по-новому и понять, что и писать теперь ему следует совсем по-иному.

А вот с продажей дома им повезло. Освободившись без особых проблем от жильцов, они удачно продали дом за семь тысяч песо крестьянину, случайно выигравшему крупную сумму денег в лотерею.

– Альваро, тебе следует поездить по стране. Без этого тебе не понять, почему, карахо, я буду сейчас переписывать «Палую листву» в четвертый раз. – Габриель стиснул зубы.

– Почему? – Альваро Сепеда с изумлением глядел на Габриеля.

– В поездках с Эскалоной я увидел другую жизнь! Не жизнь, а кошмар! Других людей! Аракатака была последней каплей. Теперь я вижу мой «Дом» в ином свете.

– То есть ты считаешь, что теперь будешь писать лучше. Копать глубже и со знанием дела? – спросил Варгас.

– Что-то в этом роде. Обезьяна знает, по каким веткам вверх забираться. Мои детские впечатления обрели более определенную форму и новую глубину. И Фуэнмайор пусть не обижается. Для газеты сейчас буду писать еще реже, но зато серьезней!

Это были не пустые слова. Очень скоро друзья убедились в этом, прочитав в колонке «Жираф» два превосходных репортажа: «Одна маленькая сельская история» (12.III.) и «Нечто, похожее на чудо» (15.III.52), а в мае, в рукописи, репортаж «Страна на Атлантическом побережье».

В беседе с Марио Варгасом Льосой, которая состоялась в Национальном инженерном университете в Лиме в сентябре 1967 года, на вопрос перуанского писателя: «Когда тебе было семнадцать лет и у тебя уже было намерение написать „Сто лет одиночества“, ты чувствовал себя писателем – человеком, который посвятит свою жизнь этому делу? Чувствовал, что литература будет твоим предназначением?», – колумбийский писатель ответил: «Видишь ли, произошел случай, который, возможно, и стал решающим в моей судьбе как писателя. Наша семья покинула Аракатаку, когда мне было восемь или десять лет. Мы, вернее, моя семья переехала в другое место, а когда мне было пятнадцать, я встретился с моей матерью, которая, направлялась в Аракатаку, чтобы продать дом деда, который был полон призраков умерших родственников. Тогда я сказал ей: „Я поеду с тобой“. Мы прибыли в Аракатаку, там все было вроде на своих местах, но повсюду царила какая-то сонная одурь, выражаясь художественно. Другими словами, я видел все это по-новому: улицы, которые я знал широкими, стали узкими, дома выглядели разрушенными временем и нищетой. Мебель в домах была все та же, только обветшала за пятнадцать лет. Было невыносимо жарко и пыльно, полуденное солнце жгло нещадно, мы задыхались от жары. В таком селении, чтобы установить резервуар для воды, надо было работать по ночам – днем к инструментам нельзя было прикоснуться. Когда мы с мамой шли по улице, казалось, это не селение, а мираж: кругом не было ни души; я был уверен, мама страдала, как и я, оттого, что время сделало с селением. На углу мы вошли в маленькую аптеку, там сидела сеньора за шитьем; моя мать подошла к этой сеньоре и сказала: „Ну, как ты тут, кума?“ Та подняла голову, они обнялись, а потом проплакали с полчаса. В этот момент у меня и родилась мысль написать обо всем, что предшествовало этой минуте» (35, 33–34).

Неизвестно, преднамеренно или нет Гарсия Маркес вольно обращается с хронологией событий. Однако читателю понятно, что в год посещения Аракатаки в связи с продажей дома ему не могло быть пятнадцать лет. Скорее всего имеется в виду, что с момента отъезда семьи из Аракатаки до продажи дома прошло пятнадцать лет.

– Что в твоем случае служит толчком для сочинения книги? – спросил в беседе с Гарсия Маркесом в начале 1982 года Плинио Апулейо Мендоса.

– Зрительный образ. Другие писатели, я думаю, сочиняют книги на основе общей идеи, концепции. Я же всегда «отправляюсь в путь», оттолкнувшись от образа. «Сиеста во вторник», который я считаю моим лучшим рассказом, возник из образа женщины с девочкой, одетых в черное и под черным зонтом. Они шли под испепеляющим солнцем по совершенно пустынной улице селения. Когда я говорю: «Палая листва», то вижу старика, который за руку ведет своего внука на городские похороны. Отправная точка в романе «Полковнику никто не пишет» – образ человека, ожидающего баркас на рынке Барранкильи. Он ждал его с каким-то особенным беспокойством. Годы спустя я встретил в Париже человека, который ждал не то письмо, не то перевод с такой же тоскою, и я вспомнил того человека из Барранкильи и сел писать «Полковнику никто не пишет».

– И каков же образ, послуживший отправным пунктом для романа «Сто лет одиночества»?

– Старик, который ведет за руку мальчика, чтобы показать ему лед как одну из самых диковинных вещей на свете.

– То был твой дед, полковник Маркес?

– Да.

– А на самом деле это было?

– Не буквально, но навеян этот образ действительным событием. Я был еще совсем ребенком, когда в Аракатаке, где мы жили, дед сводил меня в цирк посмотреть на настоящего одногорбого верблюда. А потом я как-то сказал, что никогда не видел лед, и он повел меня в городок служащих банановой компании и попросил открыть холодильник с замороженными морскими окунями, а потом сунул туда мою руку. Отсюда и начался роман «Сто лет одиночества».

В апреле того же 1952 года Гарсия Маркес все свободное время посвящал переделыванию «Палой листвы» и переписыванию целых эпизодов в необъятной рукописи романа «Дом».

Он болезненно пережил сообщение о том, что роман Эдуардо Кабальеро Кальдерона, посланный в Буэнос-Айрес вместе с его «Палой листвой», был выпущен в свет издательством «Лосада».

Гарсия Маркес, полагая, что переделанную им рукопись романа можно будет снова отправить в «Лосаду», сдружился с ее представителем в Боготе, Хулио Сесарем Вильегасом, прекрасным собеседником и образованным человеком, перуанским политическим деятелем левого толка, который был вынужден покинуть свою страну, поскольку он подвергался преследованиям со стороны диктатуры генерала Одрия. Однако Вильегас неожиданно прервал отношения с издательством «Лосада», переехал жить в Барранкилью и открыл там свой книжный магазин. Теперь члены Группы Барранкильи стали собираться не только в магазине «Мундо», но и «У Вильегаса», где Гарсия Маркес читал все поступавшие в продажу новинки.

– Послушай, Габо, я тебя понимаю, но главный обижается. Ты мало пишешь для газеты. – Альфонсо протирал салфеткой свои очки и щурился. – Раньше ты давал до двадцати семи «жирафов» в месяц, а однажды даже двадцать девять, а теперь восемь-десять. Я тебя понимаю…

– Вот и хорошо, что понимаешь. Спасибо! А главный перебьется. Альфонсо, я должен довести «Палую листву» до кондиции. И потом, я все равно уже повторяюсь, гоню халтуру. Да и как писать, карахо, когда военная цензура душит.

– У тебя не сняли ни один материал. Ты что?

– А то, что меня вынуждают быть собственным цензором. Если бы я мог писать что хочу, чего душа просит… Не хочу я халтуру гнать, пойми, Альфонсо… И не хочу, чтобы читатель понял, что это халтура, и посчитал меня за дерьмо. – Габриель допил пиво. – У меня из головы не идет все, что я видел в Аракатаке.

– Ты свое взял. Стал хорошим журналистом, с именем. Теперь хочешь писать романы. Ну так давай! Я – за! А завтра, не забудь, приходи к семи в «Мундо». Там соберется человек двадцать из нашей Группы. Будем обсуждать последнюю вещь Колдуэлла…

– «Голоса травы»?

– Да. И новинку Хемингуэя, повесть-притчу «Старик и море». Потрясающая вещь. А закончим вечер в «Пещере». Я приглашаю.

В мае 1952 года Группа Барранкильи получила скорбное известие из Барселоны о смерти Рамона Виньеса. Почти каждая газета или журнал поместили некрологи. Сильнее других переживал это событие Гарсия Маркес, лучший ученик Виньеса.

В самом начале декабря Гарсия Маркес опубликовал в «Эральдо» два «жирафа» (последний материал назывался «Предупреждение ворам»), а накануне Рождества рассказ «Зима» (впоследствии он стал называться «Исабель смотрит на дождь в Макондо»), который был фрагментом романа «Палая листва», после чего окончательно прекратил сотрудничество с этой газетой.

«Как это всегда бывало в решающие моменты, ему помог случай, будто сама судьба постоянно связывала воедино разрозненные периоды его жизни, – читаем мы у Дассо Сальдивара. – Хулио Сесар Вильегас… наладил продажу книг в рассрочку и убедил Гарсия Маркеса стать одним из его разъездных агентов. …Когда Гарсия Маркес понял, что у Вильегаса он сможет зарабатывать больше, чем в газете „Эральдо“, и что, самое главное, он сможет ездить по провинции, по тем самым местам, откуда происходили его предки, он долго не раздумывал» (28, 286–287).

С января 1953 года начались поездки. Гарсия Маркес, у которого хорошо пошла продажа книг, был доволен судьбой. Вскоре он на время осел в Сьенаге, центре «банановой лихорадки», городе, где произошел массовый расстрел бастовавших рабочих и где жили его дед и бабушка, прежде чем перебраться в Аракатаку. Из Сьенаги Габриель вместе с другом Эскалоной и новым приятелем Лисандро Пачеко, внуком того, кого когда-то убил полковник Маркес, объездили департаменты Сесар и Гуахира и снова побывали в Риоаче. Поездка оказалась очень результативной, если говорить о сборе фактического материала, как исторического, так и фольклорного. Особенно интересовали Гарсия Маркеса легенды.

В Риоаче он получил от Вильегаса несколько номеров американского журнала «Лайф» на испанском языке, где была напечатана повесть Хемингуэя «Старик и море». Тогда в книжном магазине «Мундо» они говорили об английском оригинале, теперь же писатель проштудировал «Старика и море» на хорошем испанском и пришел в изумление от того, как, оказывается, можно коротко и ясно писать. Гарсия Маркес нашел у хозяина отеля книгу «Миссис Дэллоуэй» Вирджинии Вулф и еще раз внимательно ее прочитал. Теперь он знал, каким будет его собственный стиль, он понял, что нашел нужную форму. И его читатель вскоре почувствовал это в повестях «Рассказ не утонувшего в открытом море» и «Полковнику никто не пишет». Одна из них основана на легенде, другая – на действительном событии.

Вернувшись из командировки по провинции в июне 1953 года, за три дня до государственного переворота, который возглавил генерал Густаво Рохас Пинилья, Гарсия Маркес нашел своего нового друга и покровителя в панике. Вильегас предчувствовал надвигающийся переворот и опасался за свою жизнь.

Бывший министр перуанского правительства оказался прав. После переворота Вильегас был арестован, и Гарсия Маркес понял, что его выгодная и полезная служба окончена. Вильегаса арестовала военная контрразведка, он был переправлен в Боготу и помещен в центральную тюрьму страны «Модело».

Надо признать, что к этому времени Гарсия Маркес собрал огромное количество материала, необходимого ему как писателю: он многое пережил и увидел собственными глазами, записал множество историй, мифов и легенд. Теперь, когда все это уже утвердилось в сознании, начался процесс обдумывания.

– Габо, я всю жизнь мечтал иметь свою газету! Ну, не то чтобы собственную, но такую, чтобы я мог руководить ее изданием, как хочу. Теперь эта возможность есть! И ты знаешь, как я тебя люблю. Да, если б даже не любил, лучше тебя на место завредакцией вечернего выпуска хозяин «Насьональ» не найдет. Во всей Колумбии! Завредакцией утреннего выпуска буду я. Соглашайся! – Альваро Сепеда говорил так горячо, что Габриель невольно подумал: «Я никогда не видел, чтобы Альваро Сепеда так волновался из-за чего бы то ни было».

– Ты же знаешь, я без работы. А должность подходящая. И мы с тобой сработаемся, я думаю. Когда…

– И мы задавим «Эральдо»!

– Я всегда знал, что ты живешь именно этой мечтою. Надеюсь, мне не придется писать? Кто владелец и когда газета начнет выходить?

– Основатель и владелец – порядочный и богатый человек…

– Разве богатые бывают порядочными? – Габриель прищурился.

– Карахо, не валяй дурака! Хуан Давис Эчандия во мне души не чает. Считает, что мои рассказы лучше всех. Конечно, после тебя, дорогой. Правда, он считает, что ты пишешь отлично, но заумно.

– Коньо! И ты хочешь, чтобы я пошел к нему работать?

– Да работать ты будешь со мной, а главный редактор – Хайме Девис Перейра. Его ты знаешь, а он, я точно знаю, от тебя в восторге! Правда… – Альваро осекся.

– Что еще? Давай выкладывай!

– Он говорит, что ты богема. Но я ему напомнил о твоей работе в «Эральдо», и тогда он поднял руки вверх.

– Да ладно тебе. – Габриель усмехнулся. – Когда начинать и сколько положат?

– Гарантирую, что не обидят. Сегодня восьмое сентября. Думаю, через три недели. Значит, договорились, завтра пойдем к Хайме. Он будет рад! Да, забыл самое главное. Давис Эчандия купил новые типографские станки. Сейчас их устанавливают. Первое время на них будут работать гринго. А у нас при новой технике хлопот будет в сто раз меньше.

– Ладно, будем считать, что договорились.

Альваро Сепеда несколько заблуждался. Оба молодых писателя не просто работали в газете «Насьональ», они практически жили в редакции, участвуя в технологическом процессе издания обоих выпусков газеты с начала и до конца.

Вот что по этому поводу пишет Гилар: «Как вспоминает Герман Варгас – и это подтверждал сам Гарсия Маркес, – неуемные амбиции Альваро Сепеды вызвали недовольство многих сотрудников „Насьональ“, создав серьезные трудности. Сепеда много лет мечтал о том, чтобы иметь собственную газету, но когда это стало реальностью, он, по сути дела, все загубил» (15, 32).

Это был человек образованный, порядочный и невероятно требовательный в работе к себе и другим, особенно к пишущим журналистам, но его претензии и нововведения не раз служили причиной конфликтов и скандалов, вплоть до «итальянской забастовки».

– Ты, сеньор, баснословно талантлив, но еще молод! Ты не в состоянии посмотреть на себя со стороны! Ты здесь захиреешь, ты не сможешь развернуться должным образом и погибнешь, Габо! – так говорил Габриелю Альваро Мутис. Он работал в колумбийском отделении американской нефтяной компании «Эссо», занимался «PR-ом» и умел быть убедительным. – К тому же пьешь больше чем следует!

– Зато я – завредакцией! – Габриель пытался защищаться.

– Брось, Габо, ты только что сам говорил: в газете полный бардак! Ты завален работой, тебе некогда писать. А я нашел тебе хорошо оплачиваемую работу – редактором в самой престижной газете страны.

– «Эспектадор»… Там меня знают.

– И любят. И не забывай, что именно эта газета напечатала твой первый рассказ. И тот, кто открыл тебя, Эдуардо Саламеа Борда, нынче зам главного редактора. Он просил меня передать, что лично приглашает тебя.

– А Гильермо Кано?

– И главный редактор, и владелец газеты, ты же знаешь, это его отец – старик Габриель, твой тезка, – оба готовы хорошо платить!

– А Эдуардо не рассказывал, как все было с «Третьим смирением»? Почему он тогда его взял?

– Рассказывал. Ему понравился не столько стиль, сколько фантастический сюжет. Он сразу угадал в тебе талант. Эдуардо сначала показал рассказ своему брату Хорхе. И тот – ну что тебе говорить, наверное, это лучший писатель Колумбии – дал «добро».