Текст книги "Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

ГЛАВА V
«Полковнику никто не пишет».
Железный занавес
(1955—1959)

– Наступают тяжелые времена, мой дорогой Габриель. – Главный редактор допил кофе и поставил чашечку на столик, где стояло уже с полдюжины пустых. – К нам присылают цензора!

– Но в других газетах они уже давно сидят, Гильермо, – заметил Габриель Кано, брат главного редактора и владелец газеты. – Неужели это из-за Гарсия Маркеса? Выходит, виноваты его статьи о потерпевшем кораблекрушение?

– Вне всякого сомнения!

– Ну что ж, мы прилично на этом заработали. Ты по этому поводу пригласил меня к себе?

– Нет. Надо решать, что делать с Гарсия Маркесом. Правительство генерала теперь глаз с него не спустит. А он, я его знаю, не станет писать по-другому.

– Но увольнять его нельзя! Ни в коем случае! – Габриель Кано порывисто встал. – Мы тут же потеряем и читателя, и тираж. Надо что-то придумать, Гильермо.

– Вот как раз над этим я и ломаю голову. Эдуардо нашел выход. Отправить курицу, несущую золотые яйца, спецкором в Европу. Будет сидеть в Женеве, выезжать, когда надо, в другие столицы, но прежде всего пусть осветит, как он умеет это делать, встречу глав четырех государств.

– Но мне это обойдется в копеечку.

– Зато мы вырастем в глазах читателя. У «Тьемпо» спецкора в Европе нет. А тут свежий материал талантливого журналиста. Это тебе не жвачка международных агентств, которые ездят по проторенной колее и гнут одну и ту же линию. Я уверен, тираж нашей газеты поднимется. Так что решай, Габриель! Убьем сразу трех зайцев: генерал и его цензор будут спокойны, престиж «Эспектадор» поднимется, и мы сохраним нашу «курицу». Решай, брат. Последнее слово за тобой. Эдуардо и Гарсия Маркес ждут в приемной.

– Мне нравится мой тезка. Он любит жизнь! В какой-то степени благодаря ему я и сам стал чувствовать вкус к жизни, несмотря на возраст. Зови, пусть входят. – И владелец газеты вновь уселся в кресло.

В первой декаде июля 1955 года газета «Эспектадор» предложила своему ведущему репортеру отправиться спецкором в Европу. Гарсия Маркес, услышав о предложении, вспылил. Он сказал, что владельцы газеты струсили, что они гнут спину перед диктатором и хотят избавиться от него, Гарсия Маркеса, и потому фактически выставляют из страны, лишают любимой работы. Что чувствовал писатель в ту минуту, известно только ему самому.

Габриелю предложили чашечку кофе, а лучше бы – бутылку пива. После вчерашнего болела голова.

Говоря о любимой работе, Гарсия Маркес, видимо, прежде всего имел в виду журналистское расследование, которое он вел вместе с Хосе Сальгаром. В Боготе упорно ходили слухи о том, что на площади Боливара, прямо напротив Национального Капитолия, со времен завоевания страны были зарыты, баснословные сокровища. В одном из близлежащих дворов по авеню Хименес де Кесада был обнаружен прорытый кем-то подземный ход, который вел к площади.

Перед тем как выйти из кабинета главного редактора, Гарсия Маркес сказал, что ему нужно пару дней подумать.

– Коньо, так это же прекрасно, Габо! – воскликнул Альваро.

– Карахо, я поздравляю тебя, Габито, от всей души! – вторил Луис.

Друзья сидели в кафе «Черная кошка». Мутис и Висенс, услышав от Гарсия Маркеса о его новом назначении, разумеется, обрадовались за друга, хотя оба понимали, что теперь они не скоро его увидят.

– Но меня выгоняют!

– Дурачок! Тебе оказывают честь и тебя спасают. – Мутис подозвал официантку и заказал всем по рюмке рома. – Я бы плясал на твоем месте. Рохас Пинилья обид не прощает! А ты мне дорог, как брат.

– Габо, это же новые горизонты для тебя.

– Но я сам хочу выбирать себе горизонты!

– Ну знаешь! Никогда не думал, что талант и глупость могут спать в одной постели! А потом, Габо, ты не семижильный! Год и восемь месяцев изнурительного труда. Ты пашешь без отдыха и сам не замечаешь, что от некоторых твоих статей уже начинает веять усталостью. Мы с Луисом об этом говорили. Иной раз ты уже не пишешь, а отписываешься.

– Например? – спросил Габриель с вызовом.

– Ну хотя бы последний репортаж с продолжением о трехкратном чемпионе – велосипедисте Рамоне Ойосе.

– Спасибо, Альваро, я этого не замечал, а сейчас думаю, может, ты прав, карахо. Ситуация в Колумбии действительно становится из рук вон!

– В Европе отдохнешь, увидишь другой мир. А самое главное, Габо, там ты сможешь писать, – добавил Висенс.

– И заняться изучением итальянского кино – осуществить свою давнишнюю мечту. Выучить французский. Повидать иную культуру. Плюс ко всему триста зелененьких – это не зарплата, а подарок, – заключил Мутис. – Так что брось валять дурака, Габо. Соглашайся!

Сборы были недолгими. Мутис через свои связи помог получить визу за два дня. Проводы были настолько бурными, что Гарсия Маркес проспал самолет на Париж. Но ему в который уже раз повезло. Мощный «констелейшн» из-за неисправности совершил посадку в Барранкилье, где простоял двое суток. Габриель догнал его именно там и в ожидании отлета проводы продолжились. Однако самой большой радостью в Барранкилье стала для него не столько встреча со старыми друзьями, mamadores de gallo из «Пещеры», сколько то, что его невеста Мерседес Барча Пардо, которая ждала его вот уже десять лет, дала слово и дальше терпеливо ждать Габриеля, пока он окончательно не станет на ноги.

15 июля готовый к полету лайнер взмыл в воздух и с посадками на Бермудских и Азорских островах, а также в Лиссабоне и Мадриде через тридцать часов доставил спецкора газеты «Эспектадор» в Париж, откуда он направился поездом в Женеву. Гарсия Маркес снял номер в первом попавшемся отеле, переоделся и направился было в здание Организации Объединенных Наций, но там выяснилось, что спецкор, кроме родного испанского, не знает никакого другого языка. Его французского было явно недостаточно. И снова выручил случай. На улице Габриель увидел священника, который показался ему похожим на испанца. Он заговорил с ним, и священник, оказавшийся баском, провел его в зал заседаний дворца, где происходила встреча Эйзенхауэра, Булганина, Идена и Фора, и познакомил с собратьями по перу из стран Латинской Америки. Первый подробный репортаж «Женева равнодушно взирает на встречу» был отправлен телеграфом в «Эспектадор» в тот же вечер и на следующей день был помещен на первой полосе.

Затем он отправил следующие репортажи на тему встречи четырех великих держав: «Мой симпатичный клиент Айк», «Каков собой этот пресс-муравейник», «Четыре балагура», «Испуг четырех великих», «Настоящее вавилонское столпотворение», «Три великих дамы Женевы», которые были опубликованы в «Эспектадор» с 20 по 31 июля 1955 года.

– Габриель, сын мой, отчего ты такой грустный? Молодости свойственно улыбаться. «Будь тверд и мужествен, храни и исполняй закон, который завещал тебе Моисей, раб Мой; не уклоняйся от него ни вправо, ни влево, дабы поступать благоразумно во всех мероприятиях твоих», – завещал нам Господь. – Священник положил руку на голову Габриеля.

– Я атеист, падре. Но вы добрый, и я откроюсь вам. – Габриель пригладил волосы. – У себя на родине, в Колумбии, я был одним из ведущих репортеров, а здесь вот уже скоро месяц, как я посылаю в газету всякую ерунду: какие-то цифры, факты, лежащие на поверхности, анекдоты.

– Надо быть прилежным, сын мой.

– Все дело в том, падре, что этот город для меня чужой, я не знаю ни его истории, ни истории страны и не говорю на тех языках, которые здесь в ходу.

– В Женеве есть твои братья-латиноамериканцы…

– О! Каждый из них занят своим делом. Не будут же они свой материал отдавать мне.

– Да поможет тебе Бог!

– У меня из головы не идет, что думают обо мне друзья в Колумбии.

По этому поводу Дассо Сальдивар пишет следующее: «Тогда, с легкостью скользя по поверхности событий, он только сыпал шутками в стиле mamar gallo, посылал веселые приветы своей невесте, коллегам из „Эспектадор“ и несравненным друзьям из Барранкильи, пытаясь таким образом доказать им всем, что старая Европа абсолютно его не ослепила» (28, 328).

В газете все это быстро поняли и перевели спецкора в Рим, обязав его как можно скорее выучить итальянский язык, а затем, уже в Париже, и французский. Пока же его первым заданием в Италии было освещение работы Шестой Биеннале кинематографического искусства, которая проходила в Венеции. Вскоре в газету стали вновь поступать репортажи Гарсия Маркеса, достойные мастера «лучшей в мире профессии». Например, обширный материал «Скандал века» об убийстве в Риме красавицы Вильмы Монтеси, который напомнил читателям «Эспектадор» историю потерпевшего кораблекрушение.

В Италии Гарсия Маркес очень быстро понял, что «заболел другой корью» – кинематографической, которая у него протекала намного острее, чем литературная и журналистская.

Писательский интерес Гарсия Маркеса к Ватикану, к истокам его силы и величия, привел к тому, что он познакомился с Папой Римским Пием XII (в миру Эудженио Пачелли), а затем и сдружился с ним. В течение пяти месяцев он отправил в Боготу пять подробных материалов об этом человеке.

И еще раз судьба улыбнулась Гарсия Маркесу. В маленьком тихом отеле, в районе виллы Боргезе, где ему порекомендовал поселиться консул Колумбии, писатель познакомился с Рафаэлем Рибера Сильвой, колумбийским тенором, который вот уже шесть лет обучался пению у итальянских мастеров. Рафаэль стал другом и гидом-переводчиком спецкора газеты «Эспектадор».

– Габо, я внимательно прочитал ваш материал «Скандал века», – произнес Рафаэль во время ужина за порцией спагетти с сыром «пармезан». – Вы знаете, это рассказ настоящего писателя. Должен сказать, я получил куда большее удовольствие, чем от чтения «Палой листвы».

– Почему?

– Там ваша проза несколько заумна.

– А здесь?

– Здесь все ясно. Вы рассказали об убийстве так, будто сами были участником событий. Убийцы выписаны необыкновенно ярко и убедительно, а бедняжка Вильма – просто царственная жертва! Описание суда чертовски увлекательно. А стиль – ясный, крепкий. Вы, Габо, обязательно должны писать книги! Именно так, как этот материал.

– Хороший совет, Рафаэль. Я так и поступлю, но мне сейчас не до книг. Вот если б вы мне посоветовали, как познакомиться с Витторио де Сика или хотя бы с Чезаре Сабатини, я бы поставил вам дюжину бутылок «кьянти».

– Что же вы не воспользовались случаем, когда были в Венеции?

– Может, и воспользовался бы, если б я был «Мисс Колумбия». Они оба были вне пределов досягаемости. В нашей стране надо создавать свой кинематограф, вы же знаете, там есть что снимать. Только никто в Венеции на это не клюнул.

– Но вы же написали в свою газету, что один крупный французский режиссер собирается поработать в Колумбии.

– Я же журналист.

– А вот о своей поездке на кинофестиваль в Варшаву промолчали.

– Не успели мы стать друзьями, Рафаэль, а вы уже хотите, чтобы меня выгнали из газеты. Я им даже не сообщал о том, что я вообще был в Варшаве. У нас же военная диктатура. Горилла у власти! Да и посол США следит. Непременно был бы скандал! А вы отличный парень и хорошо поете, особенно « до» по утрам, когда распеваетесь.

– Ну а как все-таки жизнь за Железным Занавесом?

– Поскольку мы не на пресс-конференции, скажу вам как другу. Любая религия, основанная на догме и опирающаяся на закоренелую бюрократию, – губительна. Удовольствия от я поездки не получил. В польском кино есть талантливые люди, но они живут и действуют если не по прямой указке, то непременно в угоду ЦК компартии. И Москве. Что скажут там…

– А вы напрасно так мало едите. Костюмы на вас висят как на вешалке.

В конце октября, по протекции недавнего друга и покровителя, аргентинского кинодеятеля Фернандо Бирри, Гарсия Маркес был зачислен на режиссерский курс Экспериментального центра кинематографии Италии. Бирри, человек левых взглядов, уже пять лет учился и работал в Риме. У Гарсия Маркеса было к нему рекомендательное письмо от Альберто Саламеа, сына известного колумбийского поэта и писателя Хорхе Саламеа и племянника Улисса. В письме к Фернандо Бирри он просил «оказать всяческое содействие молодому журналисту и писателю, страстно влюбленному в кино».

Бирри увидел худого и бледного парня невысокого роста, с пышными усами. На нем было старомодное пальто до пят и испанский берет. Он спросил: «Что вы собираетесь делать? Какие у вас намерения?» Гарсия Маркес ответил не раздумывая: «Хочу изучить итальянское кино! Познакомиться и подружиться с Витторио Де Сика». Аргентинец рассмеялся, но сказал: «Идет! Мне нравятся люди, которые пытаются сразу же взять быка за рога. А чем у вас набита сумка?» Габриель вдруг смутился и ответил: «Книгами». И тогда Бирри, поинтересовавшись, где живет Габриель, был настолько любезен, что предложил ему перебраться к нему.

«С первого же дня в лице Бирри Гарсия Маркес нашел еще одного друга на всю жизнь, который принимал в нем живое участие, – пишет Дассо Сальдивар, – и маленький, „личный“ Рим, который ограничивался районом Пуриоли, где Гарсия Маркес проживал вместе с тенором Рафаэлем Рибера Сильвой, расширился до площади Испании, дом № 9, где аргентинец занимал большую комнату, стены которой были оклеены вырезками из газет и журналов» (28, 328).

– Но вернемся к нашим баранам. Ты все-таки мне не веришь, Фернандо! Я же вижу. А я тебе клянусь – вспомни, как зарождалось кино в Аргентине, – в Колумбии сейчас для этого уже подготовлена почва. В нее надо только бросить семена. И никто другой, как я вижу, кроме Фернандо Бирри, не сможет помочь мне заинтересовать этим итальянцев! – горячо убеждал своего друга Габриель, несмотря на то что валился с ног от усталости.

– Я обещал свести тебя с Де Сика, и я сведу. Ты же знаешь, его сейчас нет в Риме.

– Ну хорошо! А Сабатини? Ты, Фернандо, сам не пишешь и поэтому не знаешь, а я твердо знаю, что своим колоссальным успехом итальянское кино обязано сценариям. За спиной Де Сика и других звезд стоит Сабатини и такие, как он. Устрой мне интервью у Сабатини.

– Это я тебе обещаю! А скажи мне, почему ты пропускаешь лекции в Центре?

– Потому! У меня аллергия на всякого рода академизмы. Я не гуляю, а сижу в архиве Центра и читаю сценарии великих картин. Пытаюсь понять, в чем секрет и каковы принципы сочинения сценариев в итальянском кино. Меня интересует не режиссура. А в Центре о сценариях не говорят. На лекциях я чувствую себя одиноким и страдаю от этого.

– Когда я прочел «Палую листву», меня поразил образ человека, который прожил всю жизнь и умер в абсолютном одиночестве. – Фернандо хотел было допить кофе, но кофе уже остыл.

– В моем следующем романе, который, я думаю, будет называться «Полковнику никто не пишет», главный герой – тоже человек, живущий в одиночестве. Полковник, у которого в жизни только и осталось что жена да бойцовый петух, каждую пятницу ждет, что правительство пришлет ему наконец пенсию, а оно, разумеется, и не думает ее присылать.

– Я вижу, ты хоть и не веришь в Бога, но подвержен суевериям. Я по своим убеждениям атеист. А тебе многое, если не все происходящее вокруг, представляется проявлением сверхъестественных сил.

– Многое в природе нам неведомо. Но ты подметил правильно. Я верю в потусторонние силы. Есть люди или животные, например черная кошка, которые приносят несчастье. Множество людей считают несчастливым тринадцатое число. В Америке нет домов с таким номером, а в домах нет тринадцатых этажей. А мне цифра тринадцать приносит удачу.

– И то же самое происходит, видимо, с желтым цветом. Считается, что он приносит беду, измену, вообще какое-то неблагополучие. А ты носишь одежду в основном желтого цвета. Даже ботинки и пальто. И цветы приносишь в дом только желтые. Тебе желтый приносит счастье?

– Желтый, но не цвет золота! Для меня золото – синоним дерьма. Я был маленьким, когда в моем присутствии один психоаналитик сказал, что золото и счастье для нашего дома – вещи несовместные.

– А если тебе кто-нибудь подарит золотую вещицу?

– Выброшу! Или подарю кому-нибудь другому. Я очень верю в приметы.

– Например?

– Нельзя курить, если ты голый, или голым ходить в одних ботинках. Нельзя заниматься любовью в носках, ничего путного все равно не получится. Нельзя пытаться извлечь выгоду из своих физических недостатков. Ну да ладно, ты мне лучше скажи, поможешь мне завлечь кого-нибудь из итальянцев в Колумбию, чтобы заложить у нас основы национального кино?

– Об этом мы уже говорили, Габо! Пошли спать. Уже четыре утра. А ты скучаешь по Колумбии?

– Скучаю, но я и представить себе не мог, насколько богата европейская культура и какая интересная здесь жизнь.

Перед самым Рождеством Гарсия Маркес получил телеграмму от Гильермо Кано, в которой главный редактор сообщал, что газета заинтересована в получении материалов из Франции и потому спецкору надлежит переехать в Париж.

Последний материал, написанный Гарсия Маркесом в Италии, был посвящен актрисам Софии Лорен и Джине Лоллобриджиде; он назывался «Война чулок» и был опубликован в «Эспектадор» 26, 27 и 28 декабря 1955 года.

Париж, который Хемингуэй называл «праздником, который всегда с тобой», а Неруда городом, где «время летит, но Париж остается», буквально ослепил Гарсия Маркеса. Конечно, не праздничным убранством и ярким освещением. Да и ослепил, собственно, не столько сам город, сколько царивший в нем дух свободы. Особенно сильное впечатление на карибского жителя, непривычного к подобным вещам, произвели молодые пары, которые в любое время суток целовались везде где только можно: в парках, на улицах, в метро, автобусах, в кино, музеях и кафе.

Поселившись в Латинском квартале, в отеле «Фландр» на улице Кюже, Гарсия Маркес первым делом отправился в бар «Шоп Паризьен», где собирались колумбийские студенты. Там он сразу увидел Плинио Апулейо Мендосу, которого знал еще со времен учебы в Боготе на первом курсе Национального университета. Вот как вспоминает Мендоса об этой встрече: «Он уже не был похож на того веселого и живого парня, которого я когда-то знал. Теперь он чувствовал себя солидным человеком. В пальто из верблюжьей шерсти с кожаным поясом и обшлагами он пил пиво, и пена оставалась на его пышных усах. Его самоуверенный вид вынуждал меня держать дистанцию.

Он рассеянно поглядывал то на стакан, то следил за кольцами сигарного дыма, не обращая никакого внимания на колумбийских студентов, сидевших вокруг.

Он будто нехотя говорил о своей поездке в Женеву в качестве спецкора газеты „Эспектадор“ и о встрече в верхах между американцами и русскими. На нас это все не производило особенного впечатления. Но он, казалось, гордился причастностью к этому событию даже больше, чем успехом своей первой книги» (20, 13).

– «Палая листва» написана под сильным влиянием Фолкнера, – вдруг сказал какой-то студент, куривший трубку. – Принцип чередующихся монологов точно такой же, как в рассказе «Пока длилась агония».

– Какой принцип? – спросил Гарсия Маркес и удивленно поглядел на Плинио.

– Как в том эпизоде, где трое парней идут к реке.

Автор «Палой листвы» несколько смутился и произнес:

– В Колумбии мне никто об этом не говорил.

Тут освободился соседний столик, и Гарсия Маркес, сказав, что ему надо поговорить с Мендосой, пересел туда вместе с ним.

– Вы помните, Габо, где и когда мы познакомились? – спросил Плинио, когда они уселись.

– В Боготе, в кафе «Рим», в ноябре сорок седьмого. Когда нас представили, я сказал тебе: «А, доктор Мендоса. Как обстоят дела с лирической прозой?»

– Верно! Вы меня тогда предельно удивили. Я сразу понял, что вы читали мой рассказ о закате в саванне, опубликованный моим отцом, который издавал еженедельник «Сабадо» («Суббота»).

– Еще бы! Тебе тогда не исполнилось и шестнадцати. Мне было интересно его читать.

– А вам было двадцать. Вы напечатали уже два отличных рассказа. О вас говорили,' что вы худой как щепка, но самый веселый из всех своих друзей, и что у вас реакция игрока в бейсбол, и что вы будущий большой писатель. Я хорошо помню, вы были одеты пестро, как исполнитель румбы. И когда вы положили руку на задницу нашей официантки и предложили ей провести с вами ночь, а она отказалась, вы бодро заявили, что у нее в тот день была менструация. Я так хотел походить на вас, но я был совсем другим.

– Послушай, Плинио, ты мне нравишься. Карахо, давай без церемоний. Переходи на «ты» и будем дружить.

– Идет! Спасибо. А когда ты в тот раз ушел, мой друг…

– Луис Вильяр Борда.

– Да. У тебя, Габриель, потрясающая память.

– Как у каждого будущего большого писателя. Ну и что было?

– Луис сказал, что ты отличный парень, но мазохист. Я не расслышал и спросил: «Коммунист?» Луис рассмеялся и пояснил, что ты в понедельник всем в университете объявляешь, что у тебя сифилис, а в пятницу – что туберкулез, что статьи у тебя не получаются, а на самом деле все выходило прекрасно. Ты пьянствуешь, а сдавать экзамены не ходишь и частенько просыпаешься утром в борделе.

– Зато у меня есть о чем писать!

– Кстати, что ты сейчас пишешь, если не для газеты?

– Большой рассказ-памфлет о жизни людей в Сукре в конце сороковых годов. Словом, коньо, о диктатуре Рохаса Пинильи. Я вспоминаю счастливые недели каникул, которые проводил в доме родителей, и дерьмовое существование людей, которыми управляли как хотели мэр города – ставленник диктатора, его полиция, военные, судья, епископ. Название памфлета «Недобрый час». В те годы находились люди, которые расклеивали на стенах домов листовки против Рохаса Пинильи.

– И это будет интересно читателям?

– Я втисну туда рассказ о том, как обманутый муж отрубил голову Хоакину Веге, тромбонисту городского оркестра, любовнику его жены.

– Желаю тебе удачи!

Вечером в сочельник Плинио повел с собой Габриеля в дом колумбийского архитектора Эрнана Виеко и его супруги Хуаны, которые помогали как могли всем колумбийским студентам, жившим в Париже.

Хозяин дома задержал на госте внимательный взгляд совершенно желтых глаз, в глубине которых вспыхивали веселые искорки, а хозяйка дома Хуана, стриженная «под мальчика», удостоила Габриеля дружеского объятия, после чего гость устремился к большому книжному стеллажу, сооруженному из кирпичей и досок.

В середине вечера пришел студент с гитарой и очень неплохо спел несколько грустных, полных мечтаний о лучшей жизни песен Атауальпы Юпанки. Когда же гитара перешла к Гарсия Маркесу, спецкор ведущей колумбийской газеты вновь стал Габо, веселым заводилой, который, как и прежде, покорил всех вальенатами Рафаэля Эскалоны и, конечно, стал душою вечера. Хотя Плинио А. Мендоса много лет спустя написал в своей книге:

«– Зачем ты притащил к нам этого ужасного типа? – прощаясь, тихо спросила меня Хуана.

Хуане была свойственна критическая оценка людей.

–  Он действительно кажется тебе ужасным?

–  Слишком много мнит о себе, – недовольно сказала она. – Кроме того, он гасит сигареты о подошву своего ботинка» (20, 16).

Покинув хозяев дома уже под утро, Габриель отправился с Плинио и студентами на набережную Сен-Мишель, ему хотелось поглядеть и потрогать восьмое чудо света – снег. Он видел его впервые в жизни, и ему вспомнился лед в холодильнике, где хранили рыбу – морского окуня в американском районе Аракатаки.

Остаток декабря и весь январь Габриель не расставался с Плинио. Его новый друг разработал четкий план, в соответствии с которым он познакомил Габо со всем Парижем. Потом Плинио Мендоса улетел в Каракас – там скрывались от преследований диктатора его родные, – где начал активное сотрудничество с журналами «Элита» и «Моменто». Дружба Плинио Апулейо Мендосы и Габриеля Гарсия Маркеса превратилась со временем в настоящее братство.

– Что же вы теперь будете делать? – озабоченно спросил архитектор Эрнан Виеко.

– Из Парижа не уеду! Смешно сейчас возвращаться в Колумбию. Арестуют! – сказал Габриель и бросил на пол газету «Монд»; они только что прочитали о том, что в Боготе генерал Рохас Пинилья закрыл газету «Эспектадор».

Они сидели в кафе на улице Эколь. В середине января 1956 года в Париже лежал снег.

– Вам будет очень трудно найти здесь работу, Габо, – заметил Виеко. – Чем вы предполагаете заниматься?

– Писать! Надо закончить три начатых рассказа. Наконец засесть за роман, который давно созрел в голове.

– Но теперь чеки из газеты приходить не будут, – вслух подумал архитектор.

– Очень надеюсь на доброту хозяйки отеля. Мне кажется, с этой мадам мне повезло.

Гарсия Маркес не ошибся. Мадам Лакруа, видя, что ее новый жилец ночи напролет что-то пишет, расспросила его и, узнав, что он сочиняет роман, предложила ему перебраться в комнату на чердаке, где он может жить до тех пор, пока у него не появятся деньги, чтобы с ней рассчитаться.

И вновь Гарсия Маркесу улыбнулась удача. 15 февраля он получил сообщение, что в Боготе вместо закрытой «Эспектадор» начала выходить газета «Индепендьенте» («Независимая»), которую возглавил бывший и будущий президент Альберто Льерас Камарго, опытный и ловкий политик, писатель и отличный журналист.

Гарсия Маркес тут же отправив в Боготу огромный репортаж из семнадцати частей, опубликованных в «Индепендьенте» в период между 18 марта и 5 апреля 1956 года. Он назывался «Процесс по делу о французских тайнах». «На наш взгляд, это был единственный плохой репортаж, вышедший из-под пера Гарсия Маркеса за всю его долгую и блестящую карьеру журналиста. В нем не было ни четкой структуры, ни привычного стиля, он был написан без должной динамики и почти без юмора; казалось, его писали в спешке, без какой бы то ни было подготовки и обдумывания. Действительно, незнание языка и истории страны, непонимание политики правительства и сути французского общества явились серьезным препятствием в работе репортера, который считал себя обязанным писать, чтобы прокормиться», – пишет Дассо Сальдивар (28, 526).

Теперь чеки приходили с опозданием, хотя Гарсия Маркес чуть ли не каждый день писал в редакцию отчаянные письма, в которых красочно описывал свое катастрофическое материальное положение. Однако настоящая катастрофа разразилась 15 апреля, когда вместо очередного чека редакция газеты прислала своему репортеру авиабилет для возвращения в Колумбию.

Гарсия Маркес поступив по-своему: он обменял билет на наличные и остался работать в Париже.

Обычный день писателя выглядел так: он просыпался между часом и двумя, шел в душ, расположенный на этаже отеля, шел в бистро перекусить, повидать друзей и попрактиковаться во французском, потом обедал в какой-нибудь дешевой забегаловке и снова сидел с друзьями в кафе. В девять вечера он шел домой и садился за пишущую машинку. Писал он только по ночам, когда город затихал, а постояльцы отеля укладывались спать. Часы на башне Сорбонны, отбивавшие каждый час прожитой жизни, ему не мешали. Он ложился спать под шум мусоровозов, которые на рассвете объезжали город.

Габриель жил в крошечной комнатушке, где стояли шкаф, кровать, тумбочка с ночником, этажерка с книгами и стол с пишущей машинкой, а на стене булавкой был приколот портрет его невесты Мерседес Барча. Однако самым главным предметом был для Габриеля электронагреватель. Работать он мог, только когда было тихо и тепло.

Рассказ-памфлет, как это некогда произошло с рукописью романа «Дом», быстро перерос в роман-памфлет. Гарсия Маркес торопился запечатлеть множество разных историй, которые, опережая одна другую, изливались на бумагу. Рукопись романа «Недобрый час» насчитывала уже около пятисот страниц, когда летом 1956 года писатель понял, что история одного из второстепенных героев заслуживает отдельной повести. Полковник, который в романе «Палая листва» жил в Макондо, теперь «переехал» в город Сукре, где каждую пятницу ждал получения обещанной ему пенсии; этот образ настолько завладел воображением писателя, что он, перевязав цветастым галстуком пятьсот страниц романа, отложил их в сторону, вставил в пишущую машинку чистый лист бумаги и отстучал название: «Полковнику никто не пишет».

«Дитя своего времени, повесть „Полковнику никто не пишет“ – вторая книга Гарсия Маркеса. Но и она не открыла ему дверь ни в одно издательство, – утверждает Плинио А. Мендоса. – Помню, я долгое время таскал с собой копию рукописи, напечатанную на желтоватых листах дешевой бумаги. Я показывал ее многим влиятельным людям, которые могли оказать содействие в публикации, но, по их мнению, она не представляла никакой литературной ценности» (20, 70).

– Между романами «Палая листва» и «Сто лет одиночества» появились повесть «Полковнику никто не пишет», роман «Недобрый час» и сборник рассказов «Похороны Великой Мамы»; это реалистическая проза, строгая по конструкции и лапидарная по стилю, без какой-либо мистики и гипербол. Как ты объяснишь такую перемену? – спрашивал Плинио своего друга в 1981 году, за несколько месяцев до присуждения Гарсия Маркесу Нобелевской премии.

– Уже после «Палой листвы» я был абсолютно убежден в том, что всякий хороший роман должен быть художественным отображением действительности. Книга вышла в свет, как ты помнишь, когда Колумбия переживала время кровавых политических репрессий, и мои политические единомышленники, коммунисты, вбили в меня серьезный комплекс вины. «Это роман, который не обличает и ни с кого не срывает масок» – так они мне заявили. Эта концепция, как я теперь вижу, была слишком примитивной и вообще ошибочной, однако в те дни она вынудила меня думать, что я обязан заниматься только тем, что происходит в стране. Это означало, что я должен был отойти от моих изначальных литературных взглядов, к которым, к счастью, я сейчас вернулся. Однако была серьезная опасность сломать себе хребет. «Полковнику никто не пишет», «Недобрый час» и некоторые рассказы из сборника «Похороны Великой Мамы» – это произведения, навеянные колумбийской действительностью, и их рациональная структура определялась характером темы. Я не жалею о том, что сочинил эти книги, однако они входят в разряд заказной литературы, в которой всегда есть некоторая статичность в силу того, что она опирается на действительность. Хорошие эти книги или плохие, но они всегда заканчиваются на последней странице. Они куда более ограниченны в сравнении с тем, что я способен создать.

– Что тебя заставило изменить направление?

– Раздумья над тем, что я писал. Я долго и мучительно размышлял, пока наконец не понял, что мой компромисс, мое отступление не было связано с политической и социальной реальностью моей страны.

– Это означает, что ты на собственном примере отказался от заказной литературы, которая нанесла такой ущерб литературе стран Латинской Америки.

– Как тебе хорошо известно, я не меняю своих политических пристрастий.

– Ты говоришь о социализме…

– Да, я хочу, чтобы мир стал социалистическим, и думаю, что рано или поздно так и будет. Однако у меня есть много сомнений насчет того, что мы обычно называем заказной литературой, или, точнее, социальным романом, который есть наиболее законченная форма этой литературы. Уверен, ограниченное видение мира, присущее такого рода литературе, никому не принесло никакой пользы. Она не только не формирует общественное сознание, но наоборот, тормозит этот процесс. Латиноамериканский читатель ждет от любого романа чего-то большего, чем изображения разного рода притеснений и проявлений несправедливости, которыми он сыт по горло. Мои партийные друзья, которые почему-то чувствуют себя обязанными диктовать писателям, как и о чем писать, занимают, возможно, сами того не понимая, позицию реакционную, поскольку ограничивают тем самым свободу творчества. Полагаю, что роман о любви столь же значителен, как и любой другой. На самом деле обязанность любого писателя – и обязанность, если хочешь, революционная, – это писать хорошо.