Текст книги "Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)

– Я так рада за тебя! Пиши, звони, не забывай, Габо!

В октябре 1966 года писатель наконец поставил последнюю точку в рукописи. Он торопился скорее всего потому, что экономическое положение семьи было хуже не придумаешь. Гарсия Маркес не находил себе места, Пещера Мафии не спасала, надо было разослать сразу несколько экземпляров романа, а денег, чтобы заплатить машинистке, не было. С другой стороны, не давала покоя мысль, каким будет окончательное суждение редакторов «Судамериканы». Хотя договор уже был подписан и писатель понимал, что им создано мастерское произведение, сомнения его не оставляли.

По поручению Габриеля Мерседес отправилась в центр города на Главпочтамт, чтобы отправить рукопись в Буэнос-Айрес. Почтовый служащий взвесил пакет и сказал, что это будет стоить восемьдесят песо. Мерседес лихорадочно перерыла сумочку и наскребла полсотни песо. Она разделила рукопись на две части и отправила в «Судамерикану» первую половину.

Приехав домой, Мерседес сложила в коробку фен, миксер и электронагреватель, отправилась в ломбард, в Монте де Пьедад, где заложила эти вещи за пятьдесят песо. Затем пошла на почту и отправила вторую часть рукописи.

– Ну как? – Габриель был дома.

– Теперь у детей нет миксера, у тебя электронагревателя, а у меня фена. Но рукопись я отправила. Слушай, Габо, не хватает только, чтобы этот роман им не понравился. Тогда мы пропали!

– Ты что, марихуаны накурилась?! – Габриель тут же пожалел, что накричал на жену, и крепко обнял ее, – Да быть не может такого! Хотя бы потому, что рукопись отправила ты, а не я. Ты вот не читаешь рукописи, а Хоми, Мария Луиса, Эммануэль, Висенте, Неус… все говорят, что это здорово. Вчера Альваро – он только что закончил читать – обнял меня, поздравил. Очень хвалил. А Карлос Фуэнтес, Хулио Кортасар – это тебе не «одна бабка сказала». Вот увидишь, роман «Сто лет одиночества», как «Дон Кихот», станет поворотным моментом в истории испаноязычной литературы. Потерпи еще немного, Мерседес. Я тебе так за все благодарен! «Сто лет…» изменит нашу жизнь! Ты навсегда забудешь, что такое нужда. Я обещал тебе, помнишь? Когда мы поженились и летели из Барранкильи в Венесуэлу, я обещал тебе, что в сорок лет создам шедевр. Он у нас есть, дорогая! О романе уже везде говорят и пишут: в Колумбии, Венесуэле, Уругвае, Аргентине и здесь, в Мексике. Только бы рукопись не затерялась. Надо послать еще один экземпляр в Барселону. У кого бы занять денег?

В середине ноября рукопись была в конторе Кармен Балсельс. Она прочла ее и убедилась, что ее клиент Габриель Гарсия Маркес сдержал слово, данное ей и ее мужу Паломаресу в начале июля 1965 года. Кармен принялась за организацию перевода романа на французский, итальянский и английский языки.

О том, что Гарсия Маркес написал необыкновенный роман, узнал Габриель Ферратер, ведущий редактор издательства «Сейс-Барраль». Он попросил Кармен дать ему почитать рукопись. А когда прочитал, то решительно заявил: роман должен быть издан в «Сейс-Барраль». И что в этом случае он непременно получит Премию Малой Библиотеки, самую престижную для испаноязычных авторов.

Гарсия Маркес не раздумывая отказался от этого предложения, справедливо полагая, что «Сто лет одиночества», как советовал Фуэнтес, нужно издать дома, в Латинской Америке. Европа, с ее мизерными тиражами, никуда не уйдет.

Примерно в это же время Альваро Мутис, который уже год работал представителем известной американской кинокомпании «XX век Фокс» в Латинской Америке, придумал себе командировку в Буэнос-Айрес, чтобы отвезти в «Судамерикану» текст романа. Гарсия Маркес беспокоился, что рукопись, отправленная Мерседес по почте, может затеряться.

– Старик, я тебя еще раз поздравляю! Не успел я связаться по телефону с Франсиско Порруа и сообщить, что привез ему твой роман, как он просто заорал в трубку: «Не говори мне ничего по телефону! Я уже получил оба пакета. Роман гениален! Ты где находишься? Сейчас приеду! Хочу знать, что говорят в Мексике и что ты сам думаешь».

– Разве вы с ним знакомы? – спросил Габриель.

– Нет, но разговаривал он со мной, как с родным братом.

– Еще бы, ведь ты представитель «XX век Фокс», а не деревенской футбольной команды. – Габриель представил лукавую улыбку друга.

– Я сказал, что остановился в отеле «Пласа», и Порруа примчался туда через полчаса. Засыпал меня вопросами. Я выдал все, что мог, сам понимаешь.

– Да ты для меня больше, чем брат родной! Что бы я без тебя делал?

– Замолчи! Теперь я буду гордиться тем, что я твой друг. Порруа подготовит почву! У него все на крючке: журналы, газеты, телевидение. Он всех поднимет на ноги. Можешь быть спокоен. Дело сделано!

– Надо наконец поговорить с Эммануэлем, Висенте и Неус, – виновато сказал Габриель.

– Я тоже думаю, Габо, что пришла пора.

Разговор с Неус и Висенте Рохо состоялся в конце рабочего дня в конторе издательства «Эдисионес Эра». Гарсия Маркес использовал все свои «домашние заготовки» и старался держаться как можно вежливее и мягче, насколько позволяли его характер и темперамент. Он превосходно понимал, что наносит своим друзьям и издателям незаслуженный удар. Владельцы «Эдисионес Эра», опираясь на компетентные суждения Карбальо о новом романе писателя, уже строили финансовые планы, вели предварительные переговоры с книготорговцами в Мексике и в других странах Латинской Америки.

Когда же Гарсия Маркес честно сказал, что предоставляет права на первое издание романа «Сто лет одиночества» аргентинскому издательству «Судамерикана», Висенте вспылил, a Неус на мгновение лишилась дара речи. Габо попросил друзей понять его: он не может упустить возможность выпустить книгу в свет в одном из крупнейших издательств Латинской Америки. В конце концов, владельцы «Эры» пока только вели с ним переговоры, а «Судамерикана» уже прислала договор и пятьсот долларов аванса.

В итоге Висенте, который хорошо знал о материальных затруднениях Гарсия Маркеса, смирился. К тому же Маркес предложил художнику сделать обложку для книги и обещал договориться с «Судамериканой», что предисловие напишет Эммануэль Карбальо, муж Неус.

Габриель встретил Висенте Рохо на террасе.

– Знаешь, Габо, было не просто. Столько персонажей и столько историй. Я долго ломал голову над главной идеей. В конце концов выбрал фольклорные мотивы. Сейчас увидишь. Рисунки на обложке не являются прямой иллюстрацией к роману, но тебе они понравятся.

Он достал эскизы. Обложка напоминала изразцовое панно: на белом фоне синие прямоугольники со скошенными уголками, и в каждом – в черных и ярко-оранжевых тонах – какой-нибудь символ из народных сказок: кровоточащие сердца, купидоны, улыбающееся солнце, танцующие дьяволята, ангелы, убывающие луны, колокольчики, падающие звезды, яркие орнаменты, летающие рыбки и символы смерти. Как бы заключая главную свою идею, художник вывел имя автора и название романа нарочито крупными буквами, а букву «Е» в слове «SOLEDAD» («одиночество») развернул в обратную сторону, как пишут иной раз в Колумбии простые люди.

– Мне нравится, Висенте. Здорово! Но издательство так нас торопило… Боюсь, первый тираж они дадут с импровизированной обложкой. Что тогда?

– Тогда будет второй, и обложка им понравится!

Оба оказались правы. Первый тираж вышел 30 мая 1967 года с обложкой, где был изображен галеон в зарослях сельвы. Последующие же издания, до миллиона и более экземпляров – таков был интерес читателей Латинской Америки, – сделали обложку Висенте Рохо столь же популярной, как и сам роман.

Правда, отдельные критики ломали головы над перевернутой «Е», а владелец крупного книжного магазина в Гуаякиле попросил издательство «Судамерикана» не присылать ему больше книг с опечаткой, которую он, прежде чем продавать роман, исправляет на каждом экземпляре.

С тиражом тоже произошел курьез. В самом начале мая Порруа сообщил Гарсиа Маркесу, что издательство намерено выпустить книгу первым тиражом в восемь тысяч экземпляров. Гарсия Маркес пришел в замешательство и тут же отправил письмо, в котором, весьма обеспокоенный, утверждал, что издательство рискует надолго забить свои склады экземплярами этого романа.

Быть может, чувство уверенности снова изменило писателю?

Порруа же делал «большую волну». Газеты и журналы Буэнос-Айреса давали анонсы и печатали статьи о скором выходе в свет «небывалого» романа «Сто лет одиночества». Ведущий еженедельник «Примера Плана» в самом начале июня отправил в Мексику своего ответственного секретаря Эрнеста Шоо. Тот взял у Гарсия Маркеса пространное эксклюзивное интервью, и журнал собирался к началу продажи книги выпустить специальный номер с портретом автора на обложке. А когда этот номер вышел в свет, все восемь тысяч экземпляров «Ста лет…» были уже почти распроданы. Слава Буэнос-Айреса как «города, где бурлит культура», делала свое дело. И когда 20 июня Гарсия Маркес с Мерседес прилетели в Буэнос-Айрес, издательство «Судамерикана» уже готовило к выпуску второй тираж в десять тысяч экземпляров. Автор «Ста лет…» был приглашен на презентацию книги не только как ее автор, но и как член жюри литературного конкурса «Примера Плана Судамерикана».

В три часа ночи Гарсия Маркеса встречали в аэропорту Франсиско Порруа и Томас Элой Мартинес, главный редактор еженедельника «Примера Плана». Они пришли в изумление, услышав, что автор «Ста лет…» предлагает тут же отправиться в пампу есть асадо [11]11
  Мясо, жаренное на решетке, вертеле, а также целой тушей.


[Закрыть]и встречать там рассвет. Вместо пампы Гарсия Маркеса с женой повезли в ночной ресторан. «Глядя на писателя, сидевшего рядом с Мерседес, на его яркий, карибской расцветки пиджак, узкие брюки а-ля Пьетро Креспи, на его золотые зубы, столкнувшись с его менторским тоном и обескураживающей прямолинейностью, Франсиско Порруа и Томас Элой Мартинес начали понимать, что только такой cataquero [12]12
  Житель Аракатаки.


[Закрыть], странствующий собиратель историй, мог сочинить роман, который за две недели „положил на обе лопатки“ восемь тысяч аргентинских читателей» (27, 455).

Первые два дня прошли спокойно, хотя во многих витринах города, на обложке журнала «Примера Плана», красовался портрет Гарсия Маркеса. Однажды, завтракая в кафе, он увидел женщину, нагруженную авоськами. Какова же была радость автора, когда среди помидоров и баклажанов он вдруг заметил знакомую обложку своей книги. А в тот же вечер Габриель с Мерседес были приглашены на премьеру в театр Института Ли-Телла. Они немного опоздали, и, когда шли по партеру, свет в зале уже был погашен. Однако прожектор (по команде все того же Порруа) выхватил их из темноты и «повел». Они уже собирались было занять свои места, когда кто-то выкрикнул: «Браво!» – и раздались аплодисменты. Перекрывая их, женский голос прокричал: «Спасибо за роман!» Аплодисменты перешли в овацию, весь зал встал, и публика долго аплодировала писателю. «В ту минуту я увидел, как слава спустилась с небес, будто на крыльях, облаченная в сияющие белоснежные покровы, как Ремедиос Прекрасная, создавая вокруг Гарсия Маркеса облако света, неподвластное разрушительному действию времени» – так вспоминает об этом писатель Т. Элой Мартинес.

И начался триумф славы, который, по сути дела, навсегда покончил с одиночеством и покоем Габриеля Гарсия Маркеса. Через пару дней его вынуждены были переселить на частную квартиру и приставить к писателю секретаршу, которая отвечала на многочисленные телефонные звонки.

Интуиция не подвела Гарсия Маркеса. Роман «Сто лет одиночества» следовало издавать именно в Буэнос-Айресе. «В поле нашего языка только такой культурный мегаполис, как Буэнос-Айрес, обладал условиями для создания бестселлера, каковым явился роман „Сто лет одиночества“, прежде чем он мог быть отмечен в Нью-Йорке, Париже или Риме» (2, 456).

Гарсия Маркес возвратился в Мексику, твердо зная, что «Сто лет одиночества» поставили его во главу современного латиноамериканского литературного процесса.

Уже на следующий день ему позвонил из Каракаса Плинио Апулейо Мендоса, старый друг и коллега по журналистской работе в Боготе. Сын известного колумбийского журналиста и политика Плинио Мендоса Нейры, опубликовавший свои первые рассказы в возрасте шестнадцати лет в газете «Эспектадор», входил, как и Гарсия Маркес, в кружок поэтов и будущих литераторов Колумбии, завсегдатаев столичных баров «Мельница», «Черная кошка», «Рейн» и «Астурия».

В 1967 году Плинио Апулейо Мендоса жил в Венесуэле и руководил там журналами «Элита» и «Момент».

– Габо, какую цель ты преследовал, когда сел за написание «Ста лет…»? Именно это хотят знать читатели моих журналов.

– Дорогой мой, я стремился дать наиболее целостный литературный выход всему тому опыту, который накопился за время моего детства… Кроме того, я хотел оставить историческое свидетельство о том мире, который окружал меня в детстве и который, как ты знаешь, замыкался в огромном странном доме деда, где жили моя сестра – та, что ела землю, – и бабушка, предсказывавшая будущее.

– Ты не считаешь, что история семьи Буэндия – это символическое изображение истории Латинской Америки?

– Конечно считаю! История Латинской Америки – это суть романа, множество драм, бесплодных усилий и бесполезных поступков, так или иначе обреченных на забвение.

– Слушай, Габо, твой полковник, проигравший тридцать две войны, это намек на наши политические неудачи. А что бы случилось, если бы полковник вышел победителем?

– В романе один из приговоренных к смерти говорит полковнику Аурелиано Буэндия: «Вы еще увидите, как беспредельна ненависть к военным. Вы так долго нас ненавидели, так долго сражались с нами, что в конце концов стали такими же, как мы. Если дело и дальше так пойдет, ты станешь самым деспотичным и кровавым диктатором, каких еще не знала наша история».

– Я вспоминаю, Габо, когда ты только начинал писать и делал первые шаги в литературе, ты уже сочинял нечто подобное.

– Да. В романе «Дом». Я полагал, что вся история должна была проистекать в доме Буэндия.

– А как тебе работалось сейчас?

– Тяжело и радостно! Знаешь, Плинио, мне очень помогали друзья! Но не будь рядом со мной Мерседес, не было бы никакого романа. Нам нечего было есть, и я не знаю, как она умудрялась кормить семью в течение полутора лет, что я писал. Я работал день и ночь.

– Скажи честно, Габо, ты сам уверен в дальнейшем успехе «Ста лет…»?

– Уверен лишь в том, Плинио, что у романа будет хорошая критика. А как его будут читать, не знаю. Пока в Буэнос-Айресе он вызвал ажиотаж. Сомневаюсь, однако, что у него будет «широкий читатель». Его оценят только знатоки.

– А какова главная причина одиночества полковника?

– Он не умел любить! Ни один из Буэндия не был способен любить. Если человек не в состоянии оценить «чувство локтя», он всегда одинок.

– Макондо – это собирательный образ колумбийского селения?

– В общем это Аракатака и в чем-то Барранкилья. Однако Макондо не просто населенный пункт, это состояние духа.

– Были какие-то конкретные трудности в твоей работе?

– Было три невыносимо тяжких дня. Первый – когда я должен был начать писать. Второй – когда предстояло покончить с полковником и описать его смерть. И третий – когда я вдруг поставил последнюю точку. Было одиннадцать тридцать утра. Ни Мерседес, ни детей не было дома. Я метался по комнатам, не зная, что мне делать! Оборвал телефоны друзей, звонил кому только мог, но никого не застал. Я чуть было не рехнулся. Мерседес пришла домой в три часа дня. Она поцеловала меня, тогда я успокоился и сказал: «Дорогая, мы победили!»

Когда Габриель и Мерседес возвратились в Мехико, дома их ждали поздравительные телеграммы от друзей из Картахены. Особенно радостными и пространными были послания верных друзей юности из Барранкильи.

Первыми, кого Габриель Гарсия Маркес пошел повидать по возвращении в Мехико, были Хоми и Мария Луиса. Тут было все – смех, поцелуи, слезы радости. После чего победивший и ныне прославленный автор вручил своим закадычным друзьям свежий, еще пахнувший типографской краской экземпляр романа «Сто лет одиночества». На титульном листе была написана единственная строчка: «Хоми Гарсия Аскоту и Марии Луисе Элио».

Супруги ликовали, но одна мысль не давала покоя обоим: «Габо теперь стал таким знаменитым. Не скажется ли это на нем?»

– Друзья мои, мы с семьей уезжаем. Мне необходимо поездить по странам Латинской Америки. Кое-что повидать своими глазами, кое с кем познакомиться поближе.

– Теперь у тебя, дорогой Габо, будет иная жизнь, – с грустью сказала Марилу.

– Вы всегда будете в моем сердце. Но сейчас мне надо уединиться и писать. И не в Мексике. У меня уже полностью созрел план будущего романа «Осень патриарха». По структуре и языку он не имеет прецедентов в литературе Латинской Америки. В этом смысле я должен переплюнуть самого себя. Главный герой – фигура анонимная и вымышленная. У нас на континенте масса таких патриархов, или, лучше сказать, диктаторов.

– Но не думай, Габо, что ты окончательно порвал с кино. Теперь будут делать фильмы по твоим произведениям, – сказал Хоми.

– Коньо! Но писать для кино я больше никогда не буду!

В тот же вечер Габриель побывал и в доме Альваро и Кармен. С Альваро они виделись утром, когда тот встречал чету Гарсия Маркесов в аэропорту Мехико.

– Старик, я писал, старался, я, конечно, хотел стать знаменитым, но, карахо, я не знал, какое все это дерьмо! Так вот что такое быть знаменитым. Теперь я принадлежу не самому себе, а им…

– Привыкнешь, Габо. В конце концов, не на погост же тебя несут! Мишель де Монтень еще четыре века назад утверждал, что слава и покой суть две вещи несовместные. – Альваро Мутис чувствовал и радость, и огорчение – он уже знал о намерении Габриеля уехать в Испанию.

– Коньо, никогда не думал, что это так чертовски смердит. Еще труднее дышать, чем когда я возился с кино. Но, Альварито, дорогой, сейчас мне как никогда надо много работать. Столько глаз теперь устремлено на меня!

–  Нам дарует радость не то, что нас окружает, а наше отношение к окружающему.Франсуа де Ларошфуко. Ты найдешь выход, Габо.

– Решено! Мы летим в Барселону. Латинская Америка завоевана. Карахо, согласись, Альваро, теперь пора покорять Европу! Для этого мне необходимо быть рядом с Кармен Балсельс. Она молодец!

– Это верно, Габо, я слышал, она уже договорилась во Франции о переводе «Ста лет…». А я буду здесь потихоньку подыскивать дом. В Сан-Анхель-Инн, конечно! Рано или поздно, я это твердо знаю, ты вернешься в Мексику. Я уверен! Ты не можешь жить без домовых. Гарсия Лорка был прав: «В Мексике много разных домовых». И потом, ведь именно здесь тебя посетила слава…

– Послушай, Альваро, а что происходит с твоим романом о Боливаре?

– Я утонул в море его переписки и прочих документов. История оставила их навалом. Сорок две тысячи писем! Когда он только успевал? Когда, я спрашиваю, ему было заниматься освобождением Латинской Америки? Похоже, надо считать, что я забросил эту затею.

– Тогда, Альварито, я заберу собранный тобою материал?

– В день проводов я с большим удовольствием поднесу тебе в дар все папки.

Если бы Гарсия Маркес знал, что происходило в ту минуту в душе Альваро Мутиса, поэта и друга писателя, сыгравшего в его жизни такую значительную роль, Габриель в тот вечер не покинул бы его дом так просто.

В середине июля 1967 года состоялись прощальные ужины с друзьями. Поначалу в домах самых близких друзей: писателя Хуана Гарсия Понсе, деятелей кино Луиса Висенсы, Эмилио Гарсия Рьеры и Луиса Алькорисы, а затем у Висенте Рохо, Гарсия Аскота-Элио и у Альваро и Кармен.

Шикарный ужин закатил Гарсия Маркесу в знаменитом кабаре «Ла Фуэнте» кинорежиссер Артуро Рипштейн. Приглашали Габриеля и Мерседес к себе на обед и Эммануэль Карбальо и Неус Эспресате.

– Так что, Габо, я испытываю двойную радость – и за тебя, и за себя. – Эммануэль говорил несколько напряженно.

– Я тоже, – подтвердила Неус.

– Я не ошибся в том, что «Сто лет одиночества» – одно из выдающихся произведений, какие нечасто встречались в истории литературы. – Хозяин дома откупорил бутылку виски «Белая лошадь».

– Этим я во многом обязан моим друзьям и очень им благодарен. – Габриель взял из рук Эммануэля стакан. – Но я не знал, что «Судамерикана» не издает книг с предисловиями.

– Это нестрашно. Главное, ты мастерски показал, что невероятное и мистическое вполне реально и даже обыденно. Порой оно более реально, чем сама жизнь. Кто-то уже назвал это «волшебным реализмом».

– Иногда писать таким образом было очень легко. Я просто вспоминал то, что мне в детстве рассказывали бабушка и мои тетки. Тогда это меня завораживало, как истории из «Тысячи и одной ночи».

– Мы все восхищаемся тем, что ты создал. И тем, что это создано именно в Мексике. Это несомненно! Однако семь великих городов оспаривали посмертную славу Гомера, а при жизни он выпрашивал на хлеб.

– Я через это прошел. – Габриель насторожился.

– Об этом я и хочу сказать. У тебя, Габо, теперь будет столько денег, что они, вкупе со славой, сделают тебя другим человеком. Это печально, но неизбежно. Не обижайся, но это будет именно так.

– Я не такой, как ты думаешь, Эммануэль!

– Вспомни Гете. Лавровый венок приносит больше страданий, чем счастья.Ты испытаешь это на себе.

– Потому я и утверждаю, что мне нужно найти такой уголок на земле, где можно было бы уединиться.

– Вот видишь! Твои мексиканские друзья тебе уже в тягость. Но, Габо, увы, теперь тебе такого уголка не найти на всей земле.

– Да быть того не может!

– Уж очень ты строго судишь, Эммануэль, – в разговор вступила Мерседес. – Мой Габо не такой, как все.

– Вот именно, – сказала Неус. – Не захотел отдать нам свой роман. Ладно, я его давно простила. Понятное дело, слава… Эммануэль прав! Габо очень скоро узнает, что это такое.

– Надо быть невероятно стойким. – Эммануэль подлил виски в стакан Габо. – И обладать особым даром, чтобы не позволить популярности изменить тебя.

– Габо такой и есть! – Мерседес продолжала защищать мужа.

– Вспомним сентенцию Вольтера: Un instant de bonheur vaut mille ans dans l'histoire.

–  Минута счастья стоит большего, чем тысяча лет славы, —перевел Габо.

– Если только Мерседес будет доставлять тебе эти минуты. – Неус старалась разрядить обстановку.

– А я уверен – мы потеряли нашего Габо. Ему не устоять против всемирной известности и кучи денег.

В тот вечер Гарсия Маркес покинул дом своих друзей в сильном раздражении; тогда он еще не чувствовал никаких признаков болезни, которая называется «испытание славой».

Но очень скоро эта болезнь заявила о себе.

Накануне отлета Мерседес с детьми в Барранкилью (это было за три дня до того, как дом № 19 по Улице Лома был сдан его владельцу) у Гарсия Маркеса собрались друзья, но проводы получились печальными. Все много пили, напрасно пытаясь развеселиться.

Проводив Мерседес с сыновьями и закрыв дом, Гарсия Маркес перебрался в квартиру Луиса Висенсы, а 1 августа улетел в Каракас, чтобы принять участие в XIII Международном конгрессе ибероамериканской литературы и присутствовать на вручении литературной премии имени Ромуло Гальегоса перуанскому писателю Марио Варгасу Льосе за его роман «Зеленый дом».

Гарсия Маркес был знаком с Варгасом Льосой только по переписке. Их встреча состоялась в аэропорту «Майкетия». Самолеты из Лондона и Мехико приземлились в Каракасе один за другим.

– Я с восторгом читал твой роман «Сто лет одиночества», – сразу заявил Варгас Льоса; они горячо пожали друг другу руки и, как принято в Мексике, похлопали друг друга по спине. – Следующая премия Гальегоса – твоя. Не сомневайся!

– Мне не до премий, Марио. Куда бы скрыться? Мне надо писать, – сказал Габриель.

– Я теперь с еще большим пылом готов приступить к нашей давней затее – написать роман в четыре руки.

– Это было бы здорово! О трагической и нелепой войне между нашими странами.

– Начало тридцатых. Да? Черные годы. Время зарождения многих военных диктатур на нашем континенте. – Марио не переставал улыбаться и радостно потирать руки. – Это не так просто – писать дуэтом. Получится славный роман. Единственный в своем роде. А «Сто лет…» – прекрасная книга Я только что опубликовал в журнале «Амару» статью о твоем романе. Почему бы нам, Габриель, не слетать вместе в Лиму? Там есть на что посмотреть и кому себя показать. Я тебя приглашаю!

– Карахо! Это мечта моей жизни!

– Но как же это тебя угораздило смастерить такое!

– По сути дела, «Сто лет…» должен был быть моей первой книгой. Но в семнадцать лет мне это было не под силу. Недоставало техники. А история уже была готова. Понадобилось сочинить четыре книги, чтобы почувствовать себя готовым для работы над этим сюжетом, понимаешь? В романе множество слишком серьезных проблем, и он написан на основе исторических фактов.

– Как раз об этом я и пишу в своей статье. А какой разгул фантазии! Уму непостижимо!

– Таким уж я родился. И потом, я много читал Рабле. А сейчас, когда есть время, читаю Дефо, «Записки чумного года». Это одно из моих наваждений (34, 28).

– Знаешь, дорогой мой друг Габо, мне бы хотелось сочинить нечто похожее на «Сто лет…». Послать подальше четыре века литературной застенчивости и целомудрия, поспорить с действительностью на равных и превратить повествование в нечто осязаемое, отображающее мир таким, какой он есть, – многосложным, как океан.

Пятнадцать лет спустя состоялся другой разговор на эту тему. На этот раз между Гарсия Маркесом и Плинио Мендосой. Беседа была долгой, и здесь мы приведем лишь фрагменты.

–  Каково было твое главное намерение, когда ты сел за сочинение «Ста лет одиночества»?

– Я уже говорил – дать всеобъемлющее литературное изображение того, что произвело на меня в детстве сильное впечатление.

–  Многие критики видят в этом произведении гиперболу или аллегорию истории человечества.

– Нет, это не так. Я лишь хотел оставить поэтическое свидетельство мира моего детства, которое, как ты знаешь, протекало в огромном печальном доме, где жили многочисленные родственники с одинаковыми именами, не видевшие большой разницы между счастливыми и блаженными.

–  Это правда, что ты в восемнадцать лет пытался сочинить этот самый роман?

– Да, это был роман «Дом». Я полагал, что все действие должно происходить в доме Буэндия.

–  Почему ты прервал работу над тем романом?

– Потому что в то время у меня недоставало опыта, не было ни вдохновения, ни техники, чтобы создать такое произведение.

–  Однако сюжет глубоко укоренился в твоем сознании.

– На целых пятнадцать лет! Я не находил тональности, убедительной для меня самого. Однажды, по пути в Акапулько – я ехал с Мерседес и детьми, – на меня снизошло озарение: я должен излагать так, как это делала моя бабушка, рассказывая мне разные истории, и начать с того дня, когда мой дед повел меня поглядеть на лед.

–  Это верно, что ты развернулся на шоссе, приехал домой и засел за сочинение?

– Да, так и было. Мы не доехали до Акапулько.

–  А Мерседес?

– Ты же знаешь, она всегда терпеливо сносила мои причуды. Без Мерседес, однако, я никогда бы не написал эту книгу.

–  В твоей книге различные безумства приходятся на долю мужчин (выдумки, изобретения, занятия алхимией, войны, безудержный разгул), а здравомыслие – на долю женщин. На твой взгляд, это соответствует действительности?

– Думаю, именно женщины поддерживают земной шар в равновесии, иначе он бы просто развалился, в то время как мужчины стремятся делать историю. И кто знает, какая из этих двух позиций более безрассудна.

–  Женщины, похоже, не только продолжают род человеческий, по и являются основой продолжения действия в романе. Возможно, этим и объясняется чрезвычайное долголетие Урсулы Игуаран?

– Да, по первоначальному замыслу она должна была умереть перед гражданской войной, когда ей было около ста лет. Однако я понял: не будет ее, не будет и книги. К моменту ее смерти роман набирает столько «пара», что дальнейшее уже не так важно.

–  Наиболее трудный момент в работе над романом?

– Начать его. Хорошо помню тот день, когда я с великим трудом закончил первую фразу и с испугом спросил себя: карахо, а что же писать дальше? И до тех пор пока я не нашел галеон среди сельвы, я не верил, что эта книга будет окончена. Но начиная с того момента писал в каком-то исступлении – даже самому было удивительно.

–  Есть ли в книге нечто такое, что критики, к которым ты испытываешь столько неприязни, проглядели? Можешь назвать?

– Они проглядели самую главную ее ценность – огромное сострадание автора к своим бедным созданиям.

–  Кто явился лучшим читателем твоей книги?

– Одна моя советская подруга встретила женщину, уже пожилую, которая переписывала мою книгу от руки, с начала до конца Моя подруга спросила эту женщину, зачем она это делает, и та ответила: «Потому что хочу знать, кто из нас сумасшедший – автор или я, и думаю, единственный способ это понять – переписать книгу заново». Мне трудно себе представить лучшего читателя, чем эта сеньора.

–  На сколько языков была переведена эта книга?

– На шестнадцать.

–  Тебя не озадачивал успех «Ста лет одиночества»?

– Да, и очень сильно.

–  И тебе не хотелось открыть секрет этого Успеха?

– Нет, я не хотел его знать. Мне кажется, это опасно – пытаться понять, почему книга, которую я написал лишь для своих друзей, продается повсюду, как горячие пирожки.

Конечно, Карлос Фуэнтес прав, утверждая, что роман «Сто лет одиночества», «без сомнения, одна из наиболее занимательных книг, когда-либо написанных в Латинской Америке» (11, 58). Он рекомендует читать ее много раз. О том, что автор раскрылся в ней во всю мощь своего таланта, говорит бразильский писатель Жоржи Амаду: «Если писатель рождается без литературного дарования, его усилия ни к чему не приведут. Жаждущий стать писателем не добьется ничего, он так и умрет, утонув в водах своих поползновений. Величие литературного произведения зависит от формы его воплощения, благодаря которой писатель достигает высот своего призвания. Это требует кропотливого и серьезного труда, ответственности и, прежде всего, глубокого знания жизни, близости и любви к своей земле и ее людям, своему народу. Все это присуще Габриелю Гарсия Маркесу».

Обращает на себя внимание тот факт, что в романе нет ни одного положительного героя. Разве что цыган Мелькиадес да проститутка негритянка Нигроманте. Вместе с тем и Карлос Фуэнтес, и Хулио Кортасар, и Марио Варгас Льоса, да и другие писатели и критики Латинской Америки считают «Сто лет одиночества» романом-зеркалом. Вот что говорил по этому поводу Томас Элой Мартинес: «Роман есть детально выписанная метафора всей латиноамериканской жизни, с ее войнами, безумными видениями и напрасными надеждами». Вспомним финал романа: «…ибо ветвям рода, приговоренным к ста годам одиночества, не дано повториться на земле».