Текст книги "Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе"

Автор книги: Юрий Папоров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Так что, соглашаться, что ли? – В глубине души Габриель знал, что никуда не поедет, – у него не было сил на такую перемену, он не мог представить себе, как оставит Барранкилью и своих закадычных друзей.

– И не раздумывай, Габо! Правда, я должен тебе кое-что сказать. Старик Габриель Кано, когда узнал, что газета намерена пригласить тебя на работу, сказал мне: «Послушайте, Альваро, может, этот парень и талантлив, но его внешний вид – ужас что такое!» Я заверил его, что Кано в твоем лице будет иметь лучшего работника в газете, что он еще не видел такого трудягу, как ты, и т. д. Он не очень-то поверил, но через неделю пригласил меня к себе в кабинет и сказал: «А знаете, Альваро, вы оказались правы, он замечательно пишет. Спасибо вам. Тащите его сюда, в нашу газету!»

Однако Альваро Мутис так и не услышал от Гарсия Маркеса ничего определенного. Перед отлетом в Боготу он все-таки оставил Габриелю билет на самолет с открытой датой. Это было в первых числах января 1954 года. В суматохе тогдашней жизни Габриеля билет потерялся. Когда Альваро Мутис позвонил ему из кабинета главного редактора «Эспектадор», Габриель сказал, что билет у него украли и поэтому он прилететь не может. Тогда газета, по настоянию Мутиса, прислала Гарсия Маркесу другой билет. Сам же Мутис написал ему довольно резкое письмо, и тогда будущий лауреат Нобелевской премии устыдился.

Mamadores de gallo в количестве пятнадцати-двадцати человек три дня провожали Габриеля. Все отговаривали его от переезда в Боготу. Понимая, однако, что только там можно наконец всерьез попытаться издать «Палую листву», Гарсия Маркес распрощался с Барранкильей и, несмотря на свой патологический страх перед самолетами, улетел в столицу.

– Это что, все твои вещи? Плюгавый чемодан да два пакета! – с искренним изумлением произнес Мутис, который встретил Габриеля в столичном аэропорту «Течо».

– К чему мне много вещей! Тяжело таскать! Зато вот эти два пакета – мое будущее! Ты мне поможешь, Альваро, найти дешевую ночлежку?

– К черту ночлежку! Будешь жить у меня, пока не снимешь квартиру. Пора привыкать к цивилизации. Назавтра руководство газеты заказало ужин в твою честь в лучшем отеле Боготы. Пойдешь в моем костюме.

– Коньо, ты собираешься вот так командовать мной всю жизнь?

– Все зависит от того, как ты будешь себя вести.

– Спасибо, Альваро, теперь я вижу: ты – настоящий друг.

– Не стоит благодарности, – сказал Мутис и подумал: сколько еще понадобится времени, сил и терпения, чтобы сделать из Габо более или менее интеллигентного человека.

В чем Мутис не сомневался, так это в том, что два бумажных пакета – один потолще, другой потоньше – действительно представляли собою будущее писателя Гарсия Маркеса. В легком пакете находились старые варианты «Палой листвы» и еще один, четвертый, еще не правленный, а значит, не последний. В увесистом – сложенные вдвое газетные рулоны «Дома», основы целого ряда будущих книг писателя. «Дом» стал прародителем, который произвел на свет, будто из Адамова ребра, роман «Палая листва» и, в той или иной степени, повесть «Полковнику никто не пишет», роман «Недобрый час», сборник рассказов «Похороны Великой Мамы» и роман-эпопею «Сто лет одиночества» (27, 295).

– Альваро, что происходит, коньо? – не скрывая раздражения, спросил Габриель. Вот уже пятый день он сидел в кабинете своего друга, этажом выше редакции «Эспектадор», и изредка правил материалы, которые приносил ему из редакции посыльный.

– Закон капитализма. К тебе присматриваются.

– Закон твоей сраной столицы! Я тут загибаюсь от холода и одиночества! Дай мне выпить, прошу тебя. И все что-то обещают… Лучше одно «возьми», чем два «я тебе дам!»

– Они знают тебя, Габо, как хорошего писателя, но не знают, что ты такое в журналистике. Провинциальных газет они не читали. Кто умеет ждать, доживает до глубокой старости. Все будет в порядке. Тебе, конечно, ром? Тебя ведь от виски тошнит. Ты знай себе старайся! – И Альваро наполнил рюмку лучшим ямайским ромом.

Габриель осушил ее залпом и заявил:

– Жду до среды, а там – пошли они в задницу! Возвращаюсь в Барранкилью!

В понедельник, 1 февраля главный редактор Гильермо Кано пригласил Гарсия Маркеса к себе в кабинет и предложил ему подписать контракт сразу на год. Его принимали без испытательного срока на штатную должность редактора, с окладом девятьсот песо в месяц. Поначалу Гарсия Маркес не поверил своим глазам. О таком он не мог мечтать в самом счастливом сне. Впервые в жизни повеяло экономическим благополучием. Кано это понял и спросил: «О чем вы сейчас подумали, Габриель?» Новый редактор «Эспектадор» ответил то, что думал: «Наконец-то я смогу помогать моим родителям по-настоящему». Главный редактор улыбнулся: «Я вас таким и представлял. Идите с Богом! Трудитесь на благо газеты. Ваше рабочее место вам покажут».

Либеральная газета «Эспектадор» была по значению второй газетой в стране после «Тьемпо». В редакции работали профессиональные журналисты и писатели, в большинстве – прогрессивных взглядов, которые они вынуждены были сбывать. Молодой, начитанный, поднаторевший в журналистике Гарсия Маркес очень скоро завоевал авторитет среди коллег, поддержку и уважение завредакцией Хосе Сальгара и главного редактора. Он работал репортером и писал комментарии и передовицы. Веря в талант молодого журналиста и писателя, Эдуардо Саламеа Борда, зам главного редактора, помогал Гарсия Маркесу как мог. Не прошло и полгода, как Габриель Гарсия Маркес уже считался в газете репортером-звездой.

В этот период Гарсия Маркес особенно сблизился с известным журналистом, сотрудником «Эспектадор» Гонсало Гонсалесом (псевдоним Гог), который вел в газете колонку «Вопросы и ответы». Гонсалес был уроженцем Аракатаки и дальним родственником Габриеля и, кроме того, знал его как члена Литгруппы Барранкильи. Именно Гог показал Эдуардо Саламеа рассказ «Третье смирение», поскольку сам Габриэль был настолько не уверен в себе, что побоялся подняться в кабинет Саламея в «Эспектадор».

Однако не бывает дороги без ухабов. Многие коллеги увлеклись стилем Гарсия Маркеса, но однажды завредакцией Сальгар, опытный журналист старой школы, посоветовал Габриелю, к которому прекрасно относился, «свернуть шею лебедю литературы, который только мешает настоящей журналистике».

Гарсия Маркес обратился за помощью к своему «Христофору Колумбу», «литературному отцу» Эдуардо Саламея Борда, тонкому писателю, автору рубрики «Город и мир», которую он подписывал псевдонимом Улисс. Рубрика подробно рассказывала читателю о событиях культурной жизни страны и за рубежом и особенно о том, что происходило в литературе. Именно материалы Улисса семь лет назад дали Габриелю импульс к сочинению первого рассказа «Третье смирение».

– Знаешь, Пепе, я солидарен с Эдуардо. Выпей с нами кофе. – Главный редактор сам нацедил из итальянского аппарата «эспрессо» и подал чашечку заведующему редакцией.

– В чем солидарны, сеньор Кано? – Сальгар в предчувствии серьезного разговора, всегда переходил с главным на «вы».

– Ты напрасно упрекаешь Гарсия Маркеса в излишней литературности стиля. Читатели всегда с интересом читают его материалы. И ты это знаешь. Мы этим гордимся.

– Я уже стар, а значит, консерватор. Ладно, будь по-вашему! Я поговорю с Габриелем. Конечно, новые времена…

– И он не вылезает из редакции, – сказал Саламеа. – Даже ночует здесь. Это стало темой для анекдотов.

– Это да! Зато когда выбирается отсюда, утром приходит с мешками под глазами, помятый, и за три метра от него закусить хочется. Но при этом, надо признать, работник он отличный. Побольше бы таких.

– Вот видишь. Надо понимать, он же литератор, поэт. Богема – его стихия. Не сомневаюсь, в будущем он – первая величина в нашей литературе. Он как никто другой прославит Колумбию, – высказал свое мнение Саламея.

– Сам я в этом не уверен, но Эдуардо виднее. Он у нас известный дегустатор молодых талантов. – Главный нажал на кнопку вызова секретаря.

– Я вас понял. Черт его знает, что итальянцы засовывают в свой аппарат, – как ни сделай кофе-«эспрессо», всегда получается вкусно.

В Боготе Гарсия Маркес восстановил прежние знакомства и завел новых друзей. На встречах и вечеринках, где появлялась гитара, он исполнял вальенаты и всегда был душой компании. Самыми близкими его друзьями стали Мутис, его жена Нанси и каталонец Луис Висенс, один из основателей Киноклуба Колумбии. Все четверо «болели» литературой, и их беседы часто затягивались до зари.

Однако Мутис упорно делал свое дело. Прежде всего он научил Габо завязывать и носить галстуки, затем ввел его в престижные круги деятелей искусства и литературы, заставил еще раз внимательно перечитать Стендаля, Диккенса, Шиллера и Конрада. Основой дружбы Мутиса и Гарсия Маркеса была всепоглощающая страсть к литературе, а взаимная личная привязанность опиралась на схожесть характеров и взглядов – «две горошины из одного стручка», говорили про них.

Они вышли из Оперного театра, и Гарсия Маркес, вопреки обыкновению, молчал. Он был сосредоточен, напряжен. Внезапно он поцеловал в щеку Нанси и крепко обнял друга

– Карахо, это было колоссально! Я впервые слушал симфоническую музыку. Бетховен – гений! Он вывернул мне душу, – Габриель запустил в волосы обе пятерни.

– Третья симфония – «Героическая», как и Пятая и Девятая, проникнута мужеством, отвагой и демократизмом. Его творчество отражает идеи Великой французской революции. Он действительно гений! – Альваро сделал ударение на последнем слове.

– Высокая идейность Бетховена основана, прежде всего, на сознании общественного долга, – добавила Нанси.

– А Шостакович! – Габриель остановился. – Это же совершенно другое, это более современно, но какая силища!

– Должен тебе сказать, Габо, это твой композитор.

– Почему, Альваро?

– То, что ты слышал, – это о войне русских с фашизмом. Другие его вещи будут тебе еще ближе. Шостакович – новатор! Его музыка – это мучительные, порой трагические переживания человека. Она о несправедливости и одиночестве. Поэтому музыку Шостаковича с таким трудом принимают в коммунистическом СССР.

– Тогда почему его разрешает исполнять наша военная диктатура?

– Потому что ничего в нем не понимает! – ответил Альваро.

– Когда будет следующий концерт симфонической музыки, пойдем? – Габриель говорил умоляюще. – Богота теперь, карахо, совсем другой город. Приезжие иностранцы стряхивают с него колониальный нафталин.

– Обязательно пойдем, Габо, – с радостью сказала Нанси. – Меньше будешь торчать в своих любимых «Астуриас» и «Аутоматико». Все, что ты мог оттуда взять, ты уже взял.

– Да я теперь хожу в кафе послушать, что говорят, и только. И по этой же причине не пропускаю ни один новый фильм. Это все для работы в газете.

– Меня, Нанси, искренне радует, что в друзьях у Габо теперь ходят Саламея и старик Сальгар. Это знающие люди.

– Мы теперь часто с ними по выходным выезжаем в провинцию. Выпить пива, понаблюдать тамошнюю жизнь, поговорить. Они оба первоклассные собеседники. И меня уважают. Говорят, военная диктатура генерала Рохаса Пинильи – видимость. В действительности страной управляют олигархи.

– А их ненависть к народу выражается насилием диктатуры и жестокостью диктатора, – пояснил Мутис.

На следующий день, прежде чем отправиться в редакцию «Эспектадор», Гарсия Маркес отвез передачу в тюрьму «Модело» своему перуанскому другу Хулио Сесару Вильегосу. На обратном пути Габриель – это было 9 июня 1954 года – стал свидетелем того, как на авеню Хименес де Кесада по приказу диктатора Рохаса Пинильи была расстреляна мирная демонстрация студентов. Кровавая бойня произвела на Гарсия Маркеса столь сильное впечатление, что он окончательно решил примкнуть к левым силам. Сближение Гарсия Маркеса с левыми, под влиянием антиимпериалистического настроя его деда, началось еще в колледже в Сипакире, где кое-кто из преподавателей были членами компартии Колумбии. Его левые взгляды окончательно сформировались в Картахене и Барранкилье. Еще работая в «Эральдо», Гарсия Маркес помогал компартии денежными взносами. То же самое он делал, хотя об этом знали немногие, работал в «Эспектадор», где действовала тайная ячейка КПК, в то время находившейся в подполье.

После расстрела студентов Гарсия Маркес вошел в партийную ячейку газеты, посещал собрания, выступал там с яркими обличительными речами, однако решительно уклонялся от активной деятельности. Тогда Хильберто Виейра, генеральный секретарь КПК, пригласил Гарсия Маркеса к себе домой и заявил ему, что, поскольку он уклоняется от активной деятельности, нет смысла участвовать в работе ячейки. Виейра предложил ведущему журналисту «Эспектадор» получать информацию для газетных материалов лично от него.

«На самом деле поведение Виейры имело целью поближе познакомиться с восходящей звездой и заручиться его поддержкой, – читаем мы у Дассо Сальдивара. – Коммунисты прекрасно понимали, какое значение может иметь такая поддержка со стороны ведущего репортера газеты „Эспектадор“» (28, 305).

– Ну как? Закончил читать, людоед? – спросил Габриель, не успев переступить порог дома Мутиса, и тут же сорвал с себя галстук.

– Конечно, Габо, все это очень необычно! Ни в Колумбии, ни вообще в Латинской Америке так никто не писал. Не все это примут. Впрочем, Фолкнера и Вирджинию Вулф тоже не сразу признали. Терпение, мой друг, терпение. – Альваро направился к стойке бара, положил в стаканы кубики льда, добавил в виски содовой воды. – Пью за то, чтобы этот пятый вариант был последним.

– Четвертый, старик! Четвертый.

– Не мелочись! Когда я был в Барранкилье два года назад, ты трудился над четвертым. Когда же я выдрал тебя из провинциального болота, ты мне еще в аэропорту «Течо» сказал, что привез пятый вариант «Палой листвы», еще не отшлифованный до конца. Теперь роман готов, и надо искать издателя. Давай выпьем и подумаем над этим вместе.

– Было бы здорово!

– Да, Габо, я уже давно хотел тебе сказать: ты чертовски здорово делаешь комментарии к кинофильмам. Их очень интересно читать. Поздравляю!

– Откровенно говоря, Альваро, меня все больше и больше привлекает работа репортера.

– Ты и тут молодец! – сказала Нанси, входя в гостиную. – Ты вообще молодец, Габо! Кто еще может писать передовицы не хуже, чем Кано, Саламея, Сальгар и Гог? А ведь они – асы!

– Тем не менее то, что они делают, не так увлекательно, как материалы Габо в колонке «Кинематограф в Боготе. Премьеры недели». Тут он в своей стихии, – высказал свое мнение Альваро. – И так думают многие.

– Это мой дед привил мне любовь к кино. Иной раз в Аракатаке мы с ним смотрели по три фильма подряд – всю программу.

– Думаю, Альваро, у Габито есть еще одна заслуга, – заметила Нанси. – По сути, он один их первых в Колумбии, кто открыл путь для кинокритики.

– Ты абсолютно права, дорогая! Я уже слышал разговоры о необходимости создания в Колумбии собственной киноиндустрии.

Лето 1954 года принесло Габриелю Гарсия Маркесу первое официальное признание, первую премию в его жизни. Ассоциация писателей и артистов Колумбии присудила ему Национальную премию за рассказ «День после субботы». Получая ее, Гарсия Маркес думал об издательстве «Лосада», которое отказалось печатать «Палую листву». Правда, он знал, что рассказ «День после субботы» вызвал у членов жюри конкурса весьма противоречивые отклики, и не только по поводу стиля, но и по поводу той действительности, которую описывал автор, рассказывая о мифическом Макондо.

– Скажите, Габриель, почему в этом рассказе, да и во всех остальных, вы рисуете действительность такой тяжелой, мрачной, беспросветной? – спросил Гарсия Маркеса после вручения премии убеленный сединами член жюри.

– Потому что наша страна словно помечена несчастьями и катастрофами. Войны, насилие, скрытое и явное, беспардонное разграбление природных ресурсов, безысходная нищета, разрушительные наводнения и налеты саранчи, зависть и соперничество в области культуры, уровень которой и без того оставляет желать много лучшего, несправедливость, гражданское бесправие, грязная политика… – Гарсия Маркес не договорил, поскольку член жюри молча повернулся и ушел.

«Что же ты скажешь, когда прочтешь „Палую листву“?» – подумал про себя Габриель.

В начале августа Гарсия Маркес получил повышение по службе – его отправили в Медельин специальным корреспондентом «Эспектадор». Там произошло стихийное бедствие, повлекшее за собой большое количество человеческих жертв. Когда Габриель вернулся, сотрудники газеты встретили его в коридоре редакции аплодисментами – за три репортажа на тему «Итоги и восстановительные работы после катастрофы в Антиокии». После чего один за другим появились не менее блестящие репортажи спецкорреспондента: «Чоко, которого Колумбия не знает» (29.IX – 2.X.54), «От Кореи к действительности» (9—11.XII.), «Трижды чемпион открывает свои секреты», «Правда о моих злоключениях» и «Великий колумбийский скульптор, усыновленный Мексикой» о Родриго Аренасе Бетанкуре, опубликованный 1 февраля 1955 года.

Висенс и Мутис устроили ужин в честь героя дня. Вся читающая Богота говорила о Маркесе.

– Однако, дорогие друзья, признаюсь только вам, – говорил Габриель с рюмкой в руке. На столе среди закусок была русская икра. – Когда я увидел, что случилось в Медельине, меня охватил такой ужас, что я готов был бросить все к чертовой матери и вернуться в Барранкилью.

– Чего ты испугался? Увидел трупы? – спросил Висенс.

– Нет! Я испугался, потому что был уверен – мне об этом не написать! И должности спецкора мне не видать как своих ушей. И пока я был там, я не мог избавиться от страха.

– Но ведь ты справился, Габо, теперь все позади, – сказал Мутис, поднимая рюмку.

– Нет, Альваро, даже сейчас, как только мне кажется, что Сальгар или, еще хуже, Кано хотят меня куда-нибудь послать, я начинаю дрожать от страха.

– Но это нормально! Любой человек испытывает страх в решающие моменты своей жизни. Вспомни хемингуэевского Фрэнсиса Макомбера, – сказал Луис Висенс.

Уже будучи известным писателем, Гарсия Маркес не оставил журналистику, и благодаря своим глубоким и политически острым репортажам он оставался одним из ведущих журналистов Колумбии.

Однажды в руки Гарсия Маркеса попал старый номер газеты «Тьемпо» со статьей о кораблекрушении и о Луисе Алехандро Веласко, единственном моряке, оставшемся в живых.

– Бог с тобой, Габито, об этом случае кто только не писал, – сказал Гильермо Кано и протянул Гарсия Маркесу чашку черного кофе.

– Уверяю вас, не сказано и половины! Не сказано самого главного – правды! Дайте мне «добро», и я сделаю не репортаж, а конфетку.

– Ей-богу, Габо, даю согласие только потому, что уж очень тебя люблю. Съезди, проветрись, однако я мало верю в успех.

Прошло всего три недели, и «Эспектадор» начала печатать репортаж с продолжением, который назывался «Рассказ не утонувшего в открытом море», или, как еще называлась эта работа писателя, «Правда о моих злоключениях».

Габриель сидел за своим столом в огромной комнате редакции, вычитывая гранки седьмого куска, когда вдруг к нему подошел Кано и положил ему руку на плечо.

– Скажите откровенно, то, что вы сейчас печатаете, это литературное произведение или правда? – спросил владелец газеты.

Габриель поднялся со стула.

– Это литературное произведение, потому что это правда, – смущенно ответил спецкор.

– Вы клянетесь? – Кано говорил серьезно.

– Клянусь! – так же серьезно ответил Маркес.

– Тогда скажите мне, сколько еще частей вы планируете написать?

– Всего у меня написано четырнадцать.

– Тогда сделайте пятьдесят! Гильермо говорит, тираж газеты увеличился вдвое.

– На сей раз не получится, дон Габриель. Все, что можно, я уже написал.

– Что ж, очень жаль!

Пять минут спустя хозяин газеты сказал своему брату в его кабинете:

– Спасибо тебе, Гильермо, что принес нам в газету эту курицу, несущую золотые яйца.

Из-за этой повести Гарсия Маркеса, которая была написана от первого лица и как бы за подписью моряка Луиса Алехандро Веласко, отношение правительства генерала Рохаса Пинильи к газете «Эспектадор» изменилось в худшую сторону.

В открытом море эскадренный миноносец обнаружил моряка, умиравшего от голода. Паром, на котором он находился, был якобы унесен штормом в море. Семеро товарищей Веласко погибли, а он сам провел десять дней без еды и питья. Моряка сделали чуть ли не национальным героем, и диктатор пытался использовать это в своих целях. Гарсия Маркесу удалось убедить моряка Веласко рассказать правду: на пароме по приказанию близкого к диктатору генерала был размещен контрабандный груз. Во время шторма плохо затепленный груз сорвался, и весь экипаж оказался в воде. Вскарабкаться обратно на паром сумел лишь Веласко.

С момента публикации рассказа моряк Веласко перестал быть героем, был уволен из военно-морского флота, а недовольство властей Гарсия Маркесом усилилось. Как справедливо отмечает Дассо Сальдивар, «по своей сути репортажи Гарсия Маркеса были куда глубже и серьезнее, с точки зрения политической и революционной, чем деятельность подавляющего большинства его современников левого толка, открыто отстаивающих свои убеждения. И если цензура пропускала его материалы, так только потому, что писатель, в отличие от своих единомышленников, не занимался демагогией и митингованием и не был подвержен идеологическому пустословию, присущему склеротическому марксизму Москвы. Он кропотливо исследовал колумбийскую действительность и в каждой строке, в каждом материале смело говорил о том, что его волновало (нередко используя информацию, которую получал от своих друзей из компартии)» (28, 318).

– Не обижайся, старик, но лучшего издательства я не нашел. Роман надо издавать! Уже столько лет ты носишься с ним, как с младенцем, который никак не желает появляться на свет. – Мутис старался говорить мягко.

– Еще как желает! А кто будет рожать? – быстро спросил Габриель.

– Не удивляйся! Самуэль Лисман Баун, владелец «Типографии Сипа».

– Коньо, никогда о таком не слышал!

– Тем не менее он скоро сюда войдет. Потому я и попросил тебя прийти в «Астуриас» с рукописью «Палой листвы».

– Карахо, отдавать неизвестно кому!

– В противном случае хорошая книга будет и дальше тухнуть на полке и знать об этом будем только мы с тобой да еще несколько человек.

В это время в кафе появился щуплый, быстроглазый Лисман Баун. Он увидел Мутиса и решительно направился к нему.

– Сеньор Мутис, где рукопись?

– Да вы сначала познакомьтесь с автором.

– Мне важнее знакомство не с автором, а с рукописью. – Владелец типографии продолжал стоять, хотя Мутис жестом предложил ему сесть.

– Значит, как мы договорились, сеньор Лисман, вы отпечатаете книгу сразу. Поверите мне на слово и не станете искать рецензентов.

– Договорились! Автор, давайте вашу рукопись и приходите через неделю, – сказал издатель.

– Послушай, Альваро, это же проходимец, карахо, – шепотом проговорил Габриель.

– Но книгу написал ты, а не он! Через неделю отпразднуем.

Роман «Палая листва» действительно вышел через неделю. Из объявленного тиража в четыре тысячи экземпляров вышла только одна тысяча, во всяком случае так утверждали работники типографии. Из них пятьсот экземпляров, как потом рассказывал Мануэль Сапата Оливейя, старый друг и покровитель Гарсия Маркеса, во многом ему помогавший, издатель Лисман Баун всучил Сапате в качестве гонорара за его книгу «Китай, 6 часов утра».

Эдуардо Саламея, Альваро Мутис, Луис Висенс и сам автор ходили по книжным магазинам Боготы, уговаривая владельцев взять со склада «Типографии Сипа» хотя бы по пять – десять экземпляров и пустить их в продажу по пять песо за книгу.

Прошло ровно семь лет с тех пор, как из-под пера Гарсия Маркеса появился первый вариант «Палой листвы» – воспоминания детства, основанные на верности карибской культуре, но не без влияния прозы Фолкнера, В.Вулф и Мелвилла. Когда же наконец «Палая листва» с посвящением Герману Варгасу, одному из самых близких друзей писателя по Литгруппе Барранкильи, вышла в свет, ее сразу стали обсуждать в литературных кругах. Молодые писатели восхищались, представители старшего поколения пожимали плечами. Эдуардо Саламея, литературный критик и друг писателя, со страниц «Эспектадор» приветствовал выход книги шумными аплодисментами. Целый месяц праздновали это событие, обливая экземпляры шампанским, члены Группы Барранкильи. Вместе с тем широкая публика роман не покупала.

Пройдет двадцать лет, и ведущий литературный критик Мексики Эммануэль Карбальо напишет: «Роман „Палая листва“ – элегия, трехголосная месса по усопшему, в его основу положена история самоубийства человека и ненависти жителей города к нему даже после его смерти. Автор рассказывает о жизни и важных событиях в судьбах людей и в тяжелые времена зарождения Макондо, и в период его процветания, и в то время, когда жизнь в городке пришла в полный упадок. Структура произведения, намеренно хаотическая и запутанная, несет свою функцию и является основой, на которой, с той поры и до сего дня, будет строиться литературный мир Гарсия Маркеса. Она представляет собой первый образчик „рейтеративного“ – повторяющегося – стиля этого автора, который в самые неожиданные моменты переходит от реальной действительности к воображаемой, от традиционного реализма к реализму, созданному лучшими традициями современного романа, от простоты изложения к двусмысленности и „герметизму“ – непроницаемости. Кто внимательно читал Гарсия Маркеса, тот не мог не заметить неповторимого своеобразия его стиля как наиболее важной черты его творчества, которая зародилась именно в „Палой листве“, выковывалась в его рассказах „Сиеста во вторник“ и „День после субботы“ в сборнике „Похороны Великой Мамы“, ярко проявилась в рассказе „Море исчезающих времен “ и получила окончательное выражение во всей своей мощи и красоте в романе „Сто лет одиночества“» (5, 161).

А в мае 1955 года Гарсия Маркес был счастлив, дарил свою книгу всем подряд и впервые раздавал автографы. Когда тираж еще печатался, Гарсия Маркес взял первый экземпляр, пахнувший краской и клеем, и отправился в Министерство образования. Его бывший преподаватель литературы в колледже в Сипакире теперь работал директором департамента среднего образования и педагогики. Габриель вручил ему «Палую листву» с такой надписью: «Моему учителю, Карлосу Хулио Кальдерону Эрмиде, первому, кто натолкнул меня на мысль писать». Седовласый педагог поблагодарил и сказал: «Я всегда знал, что рано или поздно, но ты станешь настоящим писателем! Твои газетные репортажи – это уже литература!»

Радости не было конца, но уж так устроен мир: было горько читать резкую критику на роман «Палая листва» со стороны компартии Колумбии. Виейра в печати заявил, что в романе «Палая листва» отсутствует обличительный пафос и что мифическое содержание и своеобразный лирический стиль произведения никак не соотносятся с колумбийской действительностью.

Подобные высказывания пробуждали определенные сомнения, которые не оставляли писателя до тех пор, пока, благодаря созданию романа «Сто лет одиночества», Гарсия Маркес вновь не обрел творческую свободу.