Текст книги "Рейс туда и обратно"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

– Юрик! Я чертовски устал после вахты. При чем тут чистота речи?

– Да при том, что заявление в отдел кадров Калининградфлота я написал так: «Милостивый государь, господин управляющий!» – Юрик засмеялся. – Изучив словарь Владимира Ивановича Даля, я обращался к женщинам со словами: «Барынька ты моя!», произносил словечки: «ведила», «голомя», «загнуить»... Нет-нет да и ныне из меня какое-то словечко от Даля выскакивает.

– Ближе к делу. Так значит ты с... Геммы? Но для чего?

– Направлен в вашу страну для изучения жизни и быта обитателей России. Для чего? Мы – посланцы космоса...

– Посланцы? Значит, ты... не один?

– Конечно же, не один! Три года назад несколько тысяч геммиков...

– Геммиков? Ах да, обитателей планеты Гемма, да?

– Ну да... были высажены на планету Земля. Куда? А кто куда. Кто в Америку, кто в Африку, кто в Россию. Вот одна знакомая девчушка была заброшена на остров Мадагаскар.

– У нее зеленые глаза, да?

– Зеленые? У всех геммок зеленые глаза, у всех мужчин с Геммы глаза как у меня. Серые.

– И метка на груди, да?

– С такой меткой мы рождаемся. Это наш пароль для общения друг с другом. Вот видите? – Юрик распахнул ворот рубашки. Русов пригляделся, отрицательно мотнул головой:

– Но эти точечки... их не семь, как в созвездии Северная Корона!

– А это не имеет значения! У кого семь, у кого... но это не важно сколько, важно то, что вот одно, в центре, пятнышко крупнее остальных.

– Подожди, Юрик, а почему ты так доверчив ко мне? Не раскрываешь ли ты какую-то великую тайну, а?

– Доверчив? – Юрик пожал плечами: – Отнюдь. Вот вы кому-то скажете, что я инопланетянин, но кто поверит, а? Скажут: да он просто сумасшедший! Ведь верно, а?

– Да, пожалуй. Итак?..

– Так вот, нас забросили сюда. Мы должны внедриться в различные народы различных стран. Изучить их обычаи, порядки, особенности, а потом мы вернемся к себе, чтобы доложить на Высшем Совете об увиденном.

– Зачем?

– Этого я не знаю.

– Ты болен, Юрик.

– Что вы, я совершенно здоров! Разве я говорю о каких-то неразумных вещах?.. Ах да, я еще не объяснил, что это за штуковина. Ее вам стармех передал? – Он взял со стола железную коробочку, поправил антенку, приложил коробочку ко лбу и несколько раз стукнул указательным пальцем по крышке. Сосредоточился. Кивнул. Пояснил: – Я поддерживаю связь с планетой через специальное передающее устройство, которое постоянно кружит вокруг Земли.

– Но коробочка-то пустая!

– Вы правы, но сам передатчик и приемник тут. – Юрик постучал себя пальцами по лбу. – Схема вмонтирована под черепную коробку, только и всего. И мне достаточно приложить ко лбу любой металлический предмет, как он становится передающей и принимающей антенной...

– Юрик, я действительно очень устал. На сегодня хватит, да?

– Отдыхайте, старпом. У нас еще будет время побеседовать. – Он погладил кота, поднялся и направился к двери. Обернулся: – А воду рыбакам все же надо взять.

– Минутку, Юрик. А на зверобазе ты ведь скрывал, что ты инопланетянин. Почему?

– Зачем же мне надо было об этом болтать? Там я проговорился... Вот то собрание. С кем ни побеседую из моряков, все говорят: «Противно нам это убийство бельков! Мерзкая, отвратительная работа; малыш еще живой, кричит, а ты с него уже шкуру сдираешь, торопишься... Мерзостный промысел, незачем его развивать!» Раз так все говорят, а начальство заставляет бить зверьков, вот я и выступил на собрании. Но что удивительно: меня никто не поддержал. Я был поражен, знаете, я даже плакал, как мне было жаль людей! Чего они боятся? Кого боятся? Почему между собой толкуют об одном, а на собрании при начальстве – о другом? У нас на Гемме все по-другому. Спокойной ночи, старпом.

ВЕЧЕРНИЕ БЕСЕДЫ

Звонок. Русов открыл глаза, взглянул на часы: без четверти двадцать три. Снял трубку.

– Николай Владимирович, извините ради бога, – услышал он торопливый Жорин говорок. – Вы меня слушаете? Если будем заходить на остров, то пора менять курс. Вот я и сказал об этом капитану. А он как разорался на меня! Вы слушаете меня? Может, вы с ним...

– Жора, ты свинья, – сдерживая в голосе дрожь, проговорил Русов. – Вот ты, подлец, нормально спишь ночью, а я?.. Только-только заснул, а ты?! Нажалуюсь деду Ивану, Жорка.

– Простите, старпом, – осевшим голосом проговорил Жора. – Но я думал...

– Индюк между прочим тоже думал!

Рывком повернулся на другой бок, стиснул веки. Б-бам! – громыхнула дверь. Боцман, гад плешивый, неужели нельзя дверь закрыть тихо?! Вау-вау-вау! – донеслись утробные вздохи джаза снизу, из каюты Володина. С ума можно сойти! Сколько раз просил деда не включать свой приемник на полную мощность.

Сел в кровати. Еще этот инопланетянин! Вода для рыбаков! Действительно, если они сейчас протопают мимо островов, то назад капитан танкер уж не поведет. Потянулся к брюкам. Надел свежую рубашку, галстук, пошел к Горину.

– Входи, Коля. – Капитан открыл дверь. Лицо цвета залежалого сыра, желтое, сморщенное. Тусклые глаза в оплывших, бурых веках. Капитан тяжело опустился в кресло. – Что это ты нарядился? Праздник какой, что ли?

– Праздник? Конечно. Праздник, Михаил Петрович, потому что мы живем, потому что мы не погибли в той войне. – Русов сел напротив Горина, налил в стаканы боржоми. – Праздник, потому что я не лег мальчишкой в какой-то из рвов Волкова или Пискаревского кладбища, что и вы не погибли там. И знаете еще почему? Потому что самое страшное, что могло быть в нашей жизни, уже было. Оно было там, капитан, в Ленинграде.

– Самое страшное? – Капитан поднял глаза. Слабо улыбнулся. – Для человека, Коля, понятие страх – понятие постоянное. Вчера ему не страшно было, когда наступил на мину, а она не взорвалась! А сегодня ему может быть очень страшно лишь оттого, что задержался у приятеля, а дома ждет жена, которая тотчас возопит, лишь ты откроешь дверь: «Ты где шатался, негодяй?»

– Нет, вы не правы. Когда мне бывает очень трудно, страшно когда бывает, я вспоминаю Ленинград... И мне становится смешно: т а к о е пережито, так чего еще можно бояться? Шестьсот тысяч моих согорожан полегли в землю, а я жив! И еще чего-то боюсь? – Русов устроился в кресле поудобнее, поставил на стол пепельницу. – Мирная жизнь, капитан, измельчила нас. Тогда, в детстве, в юности мы были смелее, мы были крупнее в помыслах, в своих действиях. А сейчас? Дрожим, когда сидим в приемной у начальника управления, когда матрос напьется и надо объясняться по этому случаю в парткоме, когда... – Он чуть не сказал про бухту Хопефул, куда все же обязательно следует зайти за водой. Нет уж! Нахмурился. – Вот лежал сегодня, сон не шел, вспомнил блокаду. Дивился: как можно было там выжить? В комнате минус десять. Лед на полу. Иней на стенах, темно даже днем, потому что окно завешано какими-то тряпками. Спим в пальто, валенках, в шапках. Мама будит: «Коля, иди за водой...»

– За водой?..

– Ну да. За водой ходил я. Беру десятилитровый бидон, в нем я носил воду, и выхожу из дома. Какой мороз! Кажется, что и воздух заледенел, что я вдыхаю вместе с воздухом острые льдинки и они раздирают мне гортань, леденят мне сердце, мозги, что я внутри весь покрыт инеем, как стены в комнате. Все плывет в глазах: мертвые дома, сугробы, трамваи, засыпанные снегом. Сесть бы в снег и закрыть глаза!.. Капитан, откуда у меня, мальчишки, брались силы, чтобы идти на Неву за водой, а? Чтобы не избавить навсегда себя от мучений? А ведь стоило лишь опуститься на снег и... конец. Вот же! И там сидит человек, и там, и там. Ледяные, впаявшиеся в сугробы фигуры... Но я иду. На Неву. Ползу к проруби. Мимо вмерзшей в лед девочки, мальчишки, старика. Я лежу на краю проруби, тянусь к воде. Только бы не поскользнуться! Сам видел, женщина упала в воду. Крикнула: «Сонечка!..» – и вода утянула ее под лед. Но вот вода в бидоне. Все в моих глазах темнеет, я волоку проклятый бидон из проруби, стону от усилия, плачу, он, этот бидон, сейчас меня самого утащит в прорубь! Вытаскиваю все ж. Несу. Десять шагов пронесу и сажусь на бидон. Все плывет, глаза закрываются... Что? Заснул? Дергаю бидон за ручку, а он примерз! Раскачиваю, толкаю, бью по бидону ногой, плачу от злости и бессилия. А люди проходят мимо. Да что люди? Ходячие полуживые скелеты. «Прости... – слышу я чей-то шелестящий голос. – Но я не могу тебе помочь...» Но что же делать, что?.. И вдруг подходит высокий, в черной шинели и шапке моряк. Он легко отдирает бидон от льда. Спрашивает: «Тебе туда? Пойдем. Помогу. Мне по пути». Я с удивлением гляжу в его лицо: какой сильный! И опасаюсь: а не отнимет ли он мой бидон с водой? А он улыбается мне, держись, малыш!.. Иногда, когда я гляжу на вас, Михаил Петрович, мне кажется, что это были вы.

– И в аэросанях я? И тут? – усмехнулся капитан. Лицо его немного порозовело, взгляд грустный и теплый. – Хотя все может быть. Наш катер стоял возле морского музея. Там мы вмерзли в лед на всю зиму. А невдалеке была прорубь. Иногда я приводил на катер ребятишек, мы кормили их, хотя сами страшно голодали.

– Это были вы, Михаил Петрович. – Русов положил руку на руку капитана, и тот стиснул ее своими желтыми от никотина пальцами. Отвел глаза в сторону. – И вы кормили меня. Да-да, сколько раз я ходил попрошайничать на боевые корабли Балтийского флота.

– Мы собирали их, ленинградских ребятишек, в кубрике команды возле печки-«буржуйки». Отогревали. Знаешь, Коля, я уже не помню детских лиц, но помню их глаза. Большущие-большущие глаза были у детей Ленинграда. Большущие, потому что личики от голода и холода сжимались в кулачок. – Капитан сделал судорожный глоток. – Они просили: «Дяденьки, оставьте нас тут», но мы не могли их оставить тут. Ведь боевой корабль. И дети уходили. Маленькие, согнутые старички на белом снегу. Как все это было страшно! Ты знаешь, Коля, в августе сорок первого года мы на катере возили на остров Сааремаа тяжелые авиабомбы. Оттуда наши летчики летали бомбить Берлин. Мы тащили на нашем катеришке по десять бомб ФАБ-250, это бомбы весом по четверть тонны. Бомбы укладывались в трюмы и на палубу. Коля, это были страшные рейсы! Ведь одной пули достаточно, одного махонького осколочка, чтобы... Мы ходили пятерками. На катере номер сто десять служил мой корешок Женя Коротков. Перед выходом на остров мы прощались и говорили друг другу: «Если кто из нас погибнет, то другой, если останется жив, пускай сообщит родителям. И поможет им, чем сможет...» Ходили мы, Коля, ночью, но и днем ходили, потому что летунам нужно было много бомб, а сколько их перевезешь за один поход на пятерке катеров? Минные поля, налеты фрицев... В один из налетов «мессершмитт» ударил из пулеметов по сто десятому. Взрыв был такой чудовищной силы, Коля, что и второй, идущий за ним катер взорвался от детонации!.. Вернулся из того рейса – чувствую, все мертво внутри. Сердце мертво, душа! Словно все окаменело во мне... Я спокойно спал. Спокойно ел, пил. Спокойно шел на любое задание, спокойно хоронил товарищей. – Капитан смолк, побарабанил пальцами в крышку стола. – Знаешь, есть у Андерсена сказка про мальчика, которому осколочек льда попал в сердце? Несколько вражеских осколков попало и в меня, мне в душу, и остудило сердце. А оттаяло оно тогда, когда я увидел детей возле проруби. Что-то дрогнуло в душе, и я позвал детей с собой. Мы уже несколько месяцев жили на катере. Такая долгая, спокойная, в общем-то, стоянка. Так вот, эти детские личики, громадные глаза, в которых застыла немая мольба: «Оставьте нас тут», эти взгляды растопили мою душу. «Что же я тут сижу? – размышлял я. – Кругом гибнут люди, дети, а мы ждем, когда растает лед?» В один из дней я отправился к старшему командиру с просьбой отправить меня на передовые позиции. И стал механиком больших пулеметных саней. – Капитан поглядел на Русова. – Коля, может быть, т о г д а это был именно я.

– Да, это были вы, капитан...

– Чертова тряпка! Стягиваю башку, а все равно трещит. – Капитан сорвал с головы полотенце, поднялся, распрямился, зашагал по каюте. Остановился перед Русовым. – Но ведь ты пришел не для того, чтобы поделиться воспоминаниями, а?

– Михаил Петрович, мне действительно припомнилось детство. Пойду к себе. Все ж поспать надо. – Русов направился к двери. Подумал, не следует ли рассказать капитану про «инопланетянина»? Усмехнулся, чушь собачья. Сказал: – Спокойной ночи.

– Минутку... С этой водой, – остановил его капитан. – Не пора ли уже поворачивать к островам?

Он кивнул Русову, не глядя подал руку, крепко пожал и задержал его ладонь в своей несколько дольше, нежели надо было бы для обычного пожатия.

Русов стоял в углу ходовой рубки, он медлил, не уходил к себе в каюту, глядел на залитую лунным светом поверхность океана и очень боялся, чтобы Жора что-нибудь не ляпнул, не начал бы расспрашивать его, почему вдруг капитан изменил свое решение. Так было хорошо, покойно на душе. Да, хорошую дорогу выбрал он в жизни, это именно его дорога, без которой жизнь иначе и не мыслится. Опасная, проклятая порой, но такая прекрасная морская дорога! И еще он размышлял о том, какое же это счастье, когда человек находит в жизни именно свою дорогу, Вот птица летит на юг. Без карт, маяков, без ориентиров, но никогда не сбивается со своего пути. Ученые говорят – внутри у птицы есть маленький биологический компас... Так вот, не каждый человек несет в душе такой компас и в жизни своей сбивается с пути, не ту дорогу выбирает, а когда вдруг понимает это, оказывается, что годы-то уже пролетели и нет времени выбирать новый путь!

Однако что он тут застрял? Забрав лоцию, чтобы перед сном полистать ее, Русов вышел из ходовой рубки и вдруг увидел доктора и Юрика. Стоя в закутке перед дверью на палубу, они о чем-то тихо переговаривались. Заметив старпома, смолкли. Юрик что-то буркнул доктору и сбежал по трапу вниз, а Русов кивнул Анатолию: зайди.

– О чем вы там беседовали, док? – спросил он Гаванева в каюте.

– Да чушь какую-то несет, батанушка.

– Что еще за «батанушка»?

– Словечко такое старинное, как бы «отец», «батя». А что?

– Из Даля?

– Угу... Люблю иногда полистать. Хочешь, дам томик?

– Не надо. Что он тебе говорил? Что инопланетянин? – Доктор кивнул, Русов поглядел в его глаза.

Раньше как-то не обращал внимания, а тут увидел: глаза у доктора были серыми. – Послушай, док. Вот ты осматривал ту женщину. Помнишь, у нее на груди белые пятнышки? – Доктор опять кивнул. И вот что еще приметил Русов, вглядываясь в лицо доктора: какая-то особая цепкость улавливалась в его пристальном взгляде. Поежился. Сказал: – Не странно ли, что и у Юрика такие же?

– А чего тут странного? – Доктор пожал плечами, усмехнулся. – Это очень распространенная болезнь кожи. Да вот и у меня такие же. – Он расстегнул рубашку, и Русов увидел, что на смуглой коже доктора рассыпаны мелкие пятнышки и лишь одно, как планета среди звезд, крупное, лучистое. Доктор засмеялся, посерьезнел, потрогал лоб Русова ладонью. – Вид у тебя неважный, чиф. Может, какую таблетку презентовать?

– Ты поглядывай за Юриком, док, – сказал Русов. – Парнишка он спокойный, симпатичный, но все же... Иди. До завтра.

Доктор ушел, Русов с решительным видом сел за стол, пододвинул бумагу и написал: «В Академию наук СССР. Считаю необходимым сообщить о следующем...» Задумался. «Да-да, надо сообщить в Академию наук о Юрике Роеве. Все, что он узнал от него. Письмо отослать авиапочтой из того порта, где они будут брать топливо, с тем чтобы...» Он засмеялся, сгреб бумагу, разорвал, крепко растер лицо ладонями. Лег в койку и подумал, уж не «сошли» ли у него мозги с «фундамента»? Ведь он же самый настоящий ненормальный, коль может поверить, будто Юрик, да и доктор инопланетяне? Стоп-стоп! Эти... геммики прибыли на Землю три года назад? Именно тогда и доктор появился в их конторе!

«Ненормальный... Нинка, схожу с ума». Русов лег на спину, уставился в подволок. За переборкой глубоким, грудным голосом мяукал Тимоха. Тосковал, наверное, по кошечке Манюське с «Омеги» и котятам, раздаренным почти по всем судам Южной экспедиции. В каюте стармеха утробно всхлипывала музыка. «И время ни на миг не остано-овишь», – тянула Алла Пугачева. Шарканье ног по трапу. С лязгом распахнулась железная дверь в машинное отделение, и послышался зычный голос Алексанова: «Ванька, хрен моржовый, куда синюю масленку подевал?!» И тяжкий гул машины ворвался во внутренние помещения судна. И снова лязг и грохот захлопнутой двери... Русов закрыл глаза, натянул одеяло на голову, заснуть бы, заснуть. Шаги в коридоре, кашель. «А рябчиков с картохой фри если они пожелають?! – жаловался кому-то кок. – Я, может, и из ресторана потому и убег, что...» Пр-роклятие, ну как тут заснешь?

Конечно же, он самый настоящий ненормальный. Да и можно ли быть нормальным человеком от такой жизни? Все они, все до одного моряки – люди чокнутые, ненормальные. Три, четыре, шесть месяцев в море, вдали от суши, родных, близких. Вдали от женщин... Рубка. Каюта. Рубка, каюта... Небо и вода, вода и небо! Коротенькие, сумбурные стоянки в родном порту. Горячечные ночи. Жаркие ласки изголодавшейся по любви жены, ее слезы, и сам ты как зверь, дорвавшийся наконец-то до желанной добычи. Любовь? А утром тяжеленная башка, беготня по конторам, начальству, выколачивание запасных деталей, карт, лоций, продуктов. Необходимых до выхода в море ремонтов. И постоянное, гнетущее ощущение скоротечности времени, безумного бега минут и часов, стремительно сокращающих такое коротенькое пребывание на Суше...

Ах, эта морская, выбранная тобой в жизни дорога! Ну может ли быть нормальным человек, если он в течение одного лишь рейса несколько раз меняет часовые пояса, из весны стремительно вкатывается в лето, из лета – в осень, зиму, а потом, возвращаясь из южных широт домой, опять в весну, лето и осень. Какая же страшная ломка происходит в организме. Ломка, которой никто как бы не придает значения, что поделаешь, работа!.. Но все это корежит твою нервную систему, психику, здоровье. А вахты? Можно ли остаться нормальным человеком, если каждые сутки тебе приходится подниматься в четыре утра? Чем и как возместить недостающие организму часы сна? Попробуй-ка засни днем...

А тут еще... инопланетяне. Отлично! Надо порасспросить Юрика о его планете. Войти в доверие... Он, Русов, включается в игру: рейс быстрее пройдет. Что они хотят, эти, гм... пришельцы из космоса? Перенять опыт нашей жизни или научить тому, чего мы не знаем? А может, заброшены на Землю с целью войны, захвата нашей планеты иными космическими цивилизациями? Русов засмеялся: игра начинала ему нравиться. Ну, док, удружил, ах ты «одинокий» мужик! Напроситься бы в недолгую поездочку т у д а, к н и м...

Лоцию бы еще островов Кергелен почитать, где они?

А, ладно, на вахте...

«Жи-изнь невозможно повернуть наза-ад...»

Дверь открывается, чьи-то легкие шаги, зыбкая тень на переборке.

Это ты, Гемма?

ОСТРОВА В ОКЕАНЕ. ЧЕРНАЯ ПТИЦА

«Острова Кергелен расположены между параллелями 48° 25 минут и 50° 00 минут южной широты и меридианами 68°30 минут и 70°35 минут восточной долготы. Они представляют собой обширный шхерный архипелаг, насчитывающий свыше 300 островов и островков. Самым большим из этих островов является остров Кергелен, берега которого изрезаны многочисленными фиордами и крутыми скалистыми берегами...» (Из лоции островов Южной Атлантики)

– Николай Владимирович, можно вопросик? – кашлянув в кулак, позвал Русова Шурик Мухин. Русов кивнул. Сидел он на узеньком откидном стульчике в углу ходовой рубки, читал лоцию. – Может, часок-два мы сможем по островку-то погулять? По земле бы хоть чуток побродить, запахи травы вдохнуть.

– Высадимся, Муха. Так... Читаю вслух. Острова имеют гористый, сильно пересеченный рельеф. Вершины гор покрыты вечным снегом и почти постоянно окутаны облаками и дымкой. Поверхность островов изобилует речками и озерами, в которых нет жизни.

– Нет жизни? Странно.

– Вода из озер и речек ниспадает в океан многочисленными мощными водопадами высотой до 600 метров...

– Увидеть бы такой!

– Помолчи. Птицы на островах гнездятся в изобилии. Из них преобладают вилохвостые качурки, чайки и пингвины...

– Так хочется увидеть настоящих, не в зоопарке пингвинов!

– Занято, а? Бухточка Кайе, Фок, бухта Бриз, каково, а? Жарден, бухта Сантр. Ну что скажешь, практичный парень?

– Ани-дю-Жарден... – как зачарованный пробормотал Мухин.

– В средней части берега бухты вдается глубокое ущелье Больде-Понш-Дьяболь, из которого дуют шквалы огромной силы. Слышишь, Шурик? Ветер дьявола! Долина Октан, долина Секстан... Кто и когда давал наименование этим долинкам? Кто были они? Бородатый, изнуренный холодом и испытаниями китобой? Отчаянный искатель приключений? Мыс Бурбон, гора Командор, долина Утраченных Иллюзий. Чьи иллюзии, Шурик, развеялись тут, а? Ей-ей, нет интереснее книг, чем лоции! Черные Утесы, Долина Крестов, слышишь? – Бухта Надежд, гора Прощания, долина Тревожных Ожиданий... Кто и кого ожидал там, какими тревогами мучился? А вот еще какие тут названия, Шурик: озеро Луизы, бухта Агнесс, Розы и Виктории. Пролив Фанни, какое красивое имя, правда? Фанни... Золотоволосая Фанни, чей нежный образ нес в своей продубленной морскими ветрами, прокуренной и проспиртованной душе суровый, молчаливый моряк... Остров Кармен, тут был испанец, бухта Мэри, в ней грустил по своей девчонке из Плимута англичанин, мыс Сюзан, на том мысу валялся в траве, мечтал о далекой родине, о любимой жене уставший от морских дорог француз. Мыс Дорис и мыс... Нины. Может, и русские тут бывали, а?

Русов захлопнул лоцию, уставился в иллюминатор. Ярко светила луна. С попутным в пять, порывами до семи баллов «Пассат» шел к островам Кергелен. Давление, три последние дня державшееся постоянно на отметке «77», со вчерашнего вечера пошло влево, к утру стрелка застыла на цифре «75», а еще вчера вечером Семен Арнольдович принял сообщение из порта Элизабет: циклон «Элла», достигнув южной оконечности Африки и углубившись на тысячу миль в восточном направлении, начинает смещаться на юг. Возвращается. М-да. Водичка... Не обойдется ли она слишком дорого? Риск. Опять риск. А, была не была!.. Мыс Нины, надо же? Побывать бы на том мысу...

Надев куртку, он вышел на крыло ходового мостика, подставил лицо свежему ветру, ночь-то какая звездная! Казалось, будто звезды усыпали не только небо, но неоглядная их россыпь плывет и по океану, плывет, похожая на серебристую пыль, что они насытили весь воздух, все пространство вокруг. Сделай нечаянный, глубокий вдох, и заскочит звезда в горло, застрянет там, угловатая и холодная. И придется бежать к Толе Гаваневу... «инопланетянину». А тому лишь попади в руки.

Внизу громыхнула дверь. Угловатый, сутулый, протопал по переходному мостику к полубаку боцман. Матовой синевой сияла его плешь. Дмитрич обернулся, сжал волосатый кулак возле уха – салют! – открыл дверь своей кладовки. Выволок самодельный верстак, уложил «а него доску и шаркнул рубанком. В лунные ночи боцману не спалось. К тому же он надумал сделать для моряков несколько деревянных лежаков наподобие тех, какие имеются на любом пляже. Отстояв вахту, парни собираются на пеленгаторном мостике, загорают, но разве удовольствие – валяться на голом, раскаленном железе? Стружки выскальзывали из-под рубанка и серебристо-голубыми спиралями падали на синюю, лунную палубу танкера. Черной тенью мелькнул кот Тимоха. Устроился возле ног боцмана и начал лапой мыть свою круглую морду.

Ч-черт, как еще долго мотаться по океану! Сил никаких нет, так хочется домой, на сушу, к Нинке. И что это за проклятие: жизнь моряка? Любить человека и уходить от него, уходить... Как, каким образом можно наверстать недели, месяцы и годы, проведенные вдали от любимой женщины? В этом году исполнится пять лет, как они вместе. Вместе! Русов нахмурился, подсчитал – едва полтора года из этих пяти наберется, что они действительно были вместе. И то хорошо.

...И он представил себе тот летний, теплый день, когда он возвращался домой из Северной Атлантики. Рейс был трудным. Отчаянные рыбаки ловили морского окуня среди ледяных полей и айсбергов: что поделаешь, рыбы в океане становится все меньше, куда только не приходится идти за ней. Да, тяжелый был рейс. Холодина такая, что резиновые шланги становились твердыми, как дерево, и ломались на сгибах. Арктические ветры несли с собой потоки воды, и она намерзала на леерах, надстройках и палубе гигантскими глыбами. Скалывали лед, срубали его; обмораживали и калечили руки, матерились, проклинали свою морскую жизнь и клялись, что больше в океан ни ногой! И опять тащились к черту на кулички, лавировали между ледяными горами к какому-нибудь бедовому «рыбачку», высасывающему последние литры солярки из своих емкостей, и снабжали его топливом. И ходили друг к другу в гости по снежному полю, дули крепчайший чай и играли в «шаши-беши», игру, известную, пожалуй, морякам всего мира.

В конце концов кончился тот тяжелый рейс, и они: отправились домой. Ну и видок был у танкера. Погнутые леера фальшбортов, вмятины на корпусе, содранная льдинами до металла краска. Но все было позади, а впереди суша, отдых, весна и весеннее настроение, и душа полна радостных ожиданий. Чего? А черт знает чего – просто было хорошо, и все тут!

Миновали Ла-Манш, серое Северное море, датские проливы, Балтику. Ранним утром вошли в морской канал. Чертовски вкусно пахла распустившимися клейкими листками и свежей, ярко-зеленой травой земля. Родной, волнующий до слез запах! Наверное, стоит несколько месяцев мотаться в губительных широтах Северной Атлантики, чтобы в какую-то из минут возвращения на Родину, Сушу ощутить себя безгранично, неправдоподобно счастливым. И ожидание какого-то чуда, которое должно произойти... Но что же, что?

Вот и знакомые контуры зданий порта, пирс. Летит на его бетонные плиты бросательный конец, ползет из клюза швартов. Что-то кричат встречающие. Лучатся глаза женщин. Визжат, прыгают ребятишки, грохочет и раскачивается трап – моряки ссыпаются на пирс. Букеты цветов, объятия, смех, слезы. А Русов ходил по крылу мостика и с завистью наблюдал за шумной, радостной толпой на пирсе: его никто не встречал. Какие-то были в последние годы у него летучие знакомства; ушел в море – и забылось.

Опустел пирс. Те, кто был свободен от вахт, укатили домой со счастливо растерянными женами и девушками, а те, кто не мог покинуть судно, увели своих родных и подружек в каюты. Не мог покинуть танкер и старпом: предстояла береговая суточная вахта. Да и куда идти? К кому? Но странно, приподнятое состояние какого-то радостного ожидания не проходило... «Эй, послушайте, – раздался вдруг голос с пирса, и он увидел, что внизу, возле большой синей лужи, стоит девушка в синем, коротком платьишке. Теплый ветер трепал ей волосы-, прилепляя платье к ногам, и они рельефно высматривались сквозь тонкую ткань. «Вы меня, – спросил он, – или кого-то встречаете?» Девушка засмеялась, ловко перепрыгнула через лужу и, размахнувшись, кинула ему букет сирени: «Это вам. С приходом!» Он поймал букет, прижал его к лицу, а девушка махнула рукой и пошла прочь, «Постойте! – позвал Русов. – Куда же вы?» Девушка уходила, И тогда Русов, шагнув в ходовую рубку, потянул рычаг тифона. Танкер рявкнул на весь порт, и девушка остановилась... Это была Нинка, спустя неделю ставшая его женой. Квартиры у Николая Русова на суше не было, и свадьбу справили в салоне танкера. Одно огорчило: выговорешник, который влепил Русову начальник управления за подачу звукового сигнала в порту, но это сущая мелочь по сравнению с тем, какую роль сыграл тот сигнал в жизни Русова...

Вспыхнул свет в окне капитанской каюты, и Русов увидел, как Михаил Петрович вышел из спальни, остановился посредине каюты и стиснул голову ладонями, как тискают и сжимают арбуз, проверяя, хорош ли? А, вот и Семен Арнольдович, с какими-то он вестями?

– Только что с Кергеленом переговорил. Радист-поляк по-русски отлично болтает, – сказал Бубин. – Пан радист сообщил, что остров этот – заповедник. Слоны тут морские обитают. Львы, тоже морские, пингвины и всякий птичий народец. Стаи собак. Диких. И кролики. Обитаемый поселок в бухте Морбиан, шестьдесят человек...

– А есть и необитаемые поселки?

– И поселки и отдельные дома. Когда-то тут китобои жили. Китов колошматили, на островах же их и потрошили, а потом все тут заглохло... Да, губернатор – студент пятого курса Парижского университета, Сорбонны, биолог. И вот что еще, в поселке одни лишь мужики, но есть, есть на острове и женщина! Живет одна-одинешенька где-то в глубине бухты Хопефул, альбатросов изучает. Может, в гости смотаемся, а? И самое главное: опасностей много при входе в бухту. У острова Ша – затонувший корабль, это будет чуть правее от нашего курса, у острова Гейби – траулер, погибший на рифах, а при входе в бухту Хопефул два китобойца на камнях. Такие вот дела!

Рассвет. Розовая дымка. Кок в рубку ворвался, глянул на Русова, сказать что-то хотел, но лишь рукой махнул, умчал к себе на камбуз. Капитан вышел из своей каюты, крепко пожал Русову руку, пожал руку и Мухину, зашагал по ходовой рубке. Лицо спокойное, голова высоко вскинута, но цвет лица нездоровый, землистый какой-то цвет.

Солнечно. Тихо. Знобкий, попутный ветерок рябит фиолетовую, ярко-зеленую на скатах пологих волн воду. Двери раскрыты, сквозняки гуляют по рубке, включен локатор, он уже «рисует» желтую, извилистую береговую полосу острова, да он уже и так прекрасно виден. Горы. Скалы. Зеленые долины. Белые пятна снега. Мрачный и величественный пейзаж. Но где же вход в бухту Хопефул?.. Широко расставив ноги, капитан стоит на крыле мостика, глядит в бинокль. На вахте Куликов, но и Русов тут, глядит в другой бинокль, и Степан Федорович, второй помощник капитана, тоже пришел. Листает лоцию, измеряет циркулем расстояния на карте, напевает: «Мы на ло-одочке ката-ались, золотистый, золотой». Говорит:

– М-да, господа мореплаватели, крутые гиблые повороты, теснотища. И знаете, какая ширина входного фьорда? Чуть больше кабельтова... «золоти-истый, золото-ой». А у нас не лодочка! Случись необходимость разворачиваться – носом будем скоблить одну стену расщелины, кормой – противоположную. Гм... Зачем прём туда? Проще надо жить, господа мореплаватели, проще!

– Но сама-то бухта Хопефул не такая уже и тесная, – говорит капитан. – Куликов, самый малый.

– Да еще пять миль до острова, Михаил Петрович, – возражает Куликов. – А глубины тут километровые.

– Хорошо. Топаем пока прежним ходом. И в бухте глубины хорошие.

– Пятнадцать, двадцать метров, – отзывается Степан Федорович. – И у самого берега – семь. От-тлич-ные глубинки. И все же риск. А ну как течения начнут нас мотать во фьорде? Может, не полезем в эту щель?