Текст книги "Рейс туда и обратно"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Что свечка! Но это был огонь, жизнь. Потом Вересов добыл из кармана сухарь, сдул с него мусор и, подержав немного над огоньком, разломил на три части. «Зачем же? – сказала мама. – Вам самим надо». Вересов криво усмехнулся: «Вряд ли... ешьте». Склонившись над огоньком свечи, они медленно, наслаждаясь, жевали размякший сухарь, и лица их ловили слабое, но такое нужное сейчас тепло. Слизнув крошки с рукавицы, Вересов заглянул в мамино лицо и проговорил; «Там, на обочине, думал: все... И вдруг вы. И знаете, отчего-то вдруг очень захотелось жить! Понимаете, цель появилась. Уж если мне не суждено выжить, конечно, первый же солдат, с которым я повстречаюсь, пристрелит, то хоть вас-то спасу...» Они с мамой молчали, а Вересов продолжил: «Я кадровый военный, майор. Воевал в Испании, награжден. Работал на большой работе, но кто-то написал вверх, будто я завербован немцами еще в Испании, понимаете? – Он помолчал, тяжело вздохнул. – В августе мы рыли противотанковые рвы под Красным Селом, а тут танки вражеские прорвались... Кинулись мы кто куда. Одни навстречу танкам с криками, понимаете, радостными, другие – прочь. Человек десять нас вернулось в Ленинград, а там... Но что это вы?» Мама ахнула и махнула рукой вверх. Колька поднял глаза: на них смотрели желтые, будто восковые лица...

Нет, не заснуть, хоть стреляйся! И кто там все же ходит? Русов оделся и быстро поднялся в ходовую рубку.

– Десять баллов, чиф, порывами – до одиннадцати, – встревоженно сказал ему Жора Куликов и нервно рассмеялся: – Вот сука, угналась все ж за нами!

– Т-ссс... разве можно в такую минуту так говорить об урагане? – остановил его Русов. – А где капитан? Что он тут все бродил?

– Так вы ничего еще не знаете?

– А что я должен знать? Выкладывай.

– А то, что на траверсе мыса Агульяс затонул «Эльдорадо»!

– «Эльдорадо»?! А команда? Спаслись?

– Ничего пока не известно, затонул, и все. Но это еще не все новости: пропал из эфира «Коряк», а впереди, почти по нашему курсу, у острова Святого Павла, разбилась о рифы и погибла бразильская яхта «Эль Бореаль». Что с командой, тоже пока неизвестно. Бубин на постоянной связи.

– Ну и дела! «Коряк», «Эльдорадо»... Что же мне капитан-то ничего не сказал?

– Говорит: что волновать напрасно человека? Пускай перед вахтой спокойно поспит... Это уж я, болтун, не сдержался. – Жора легонько толкнул Русова в плечо. – Идите, Николай Владимирович, ведь у вас еще вся вахта впереди. Идите.

– Проклятая «Марина», что за ночь! – пробормотал Русов, постоял, раскачиваясь с пяток на носки, и зачем-то пошел в штурманскую, остановился возле стола, осмотрелся. – Ах, да... Ушел я...

Холодный сквозняк разгуливал по коридору, кажется, какой-то разгильдяй не закрыл дверь, ведущую на шлюпочную палубу. Он медленно шел по пустынному, ярко освещенному коридору, мягкая дорожка скрадывала звуки шагов, да и что шаги – надсадно выл ветер, дверь на ботдек действительно была раскрыта, тугой сырой ветер врывался в нее, и Русову вдруг показалось, что он видит ветер, его прозрачные, сырые воздушные волны, завихряющиеся в коридоре, кипящие в углах, бурно втекающие в помещения судна. Мотнув головой, Русов захлопнул дверь, прислонился к ней спиной...

Все смешалось в голове: лед Ладоги, легкие тени, скользящие в морозном свете луны, измученная, сипло дышащая мама, арестант, убежище, сложенное из трупов, в котором они втроем грелись от зыбкого огонька свечки, «Эльдорадо», «Коряк», механик, которому доктор лечил глаз, Анка, врачишка с «Коряка», о которой доктор продудел ему все уши... Бразильская яхта, налетевшая на рифы острова Святого Павла. И как ее туда занесло?..

Он повернул назад, прошел мимо машинного отделения и сквозь грохот двигателя и рев урагана услышал голоса, доносящиеся, кажется, из самого чрева танкера: «А я тебе говорю, шуруп ты неповоротливый, добавь еще масла, добавь!» Кажется, это Володин с кем-то из мотористов беседует... «А я вам говорю, масло налито до мерной черты, понимаете? До мерной!» – «А я тебе говорю: я эту двигушку знаю лучше тебя, шуруп ты... Ей, этой двигушке, масла всегда надо чуть более нормы. Долей, говорю!»

Масло. Двигушка... А где-то гибнут люди, карабкаются на риф, бултыхаются, захлебываются... Русов медленно шел мимо кают. Спят моряки. Храпят... «Лезь, Лысый, под стол, лезь!» – донесся чей-то визгливый от радости голос из-за двери каюты, в которой жили мотористы. «Хрюкай, Лысый, хрюкай, гад плешивый». – «Хр-рр! Хррр!» – прохрюкал моторист Семенов, а это наверняка был он, молодой, но совершенно лысый парень. Резвятся! Русов схватился за ручку: резвятся, когда!.. И отпустил ручку, подавил в себе вдруг вспыхнувшую злость на парней – никто ведь еще ничего не знает. И он быстро пошел по коридору, он шел, как пьяный, хватался за леера, упирался то правой, то левой рукой о переборки – танкер резко кренился то на один, то на другой борт.

– О н и высаживаются! – раздался вдруг за его спиной отчаянный крик. Русов резко обернулся: прямо на него, выставив вперед руки, бежал Юрик. – Старпом, это вы! О н и высаживаются!

– Стой! – Русов схватил его, попытался удержать, но Юрик вырвался, добежал до поворота коридора, вжался в угол и сполз спиной по переборке. Глаза его были вытаращены, лоб поблескивал от пота. Русов подошел к нему, положил ему руку на голову, и Юрик вдруг прижался к его ногам лицом, его била дрожь.

– Юрик, да что с тобой? Кто высаживается?

– О н и! Специальный отряд с Большой Короны... Я только что разговаривал с Великим Командором: они направлены за мной!

– Юрик, пойдем. Слышишь, какая непогода? Кто сейчас может высадиться? – Русов поднял Юрика, повел его к каюте, похлопал по плечу: – Ну же, возьми себя в руки.

– Николай Владимирович! Никого не пускайте на танкер, слышите?! Никого! Это могут быть они! И спрячьте меня куда-нибудь, слышите? Они – за мной, но я не хочу возвращаться т у д а, слышите? Не хочу, я остаюсь с вами, с Танюшкой... Спрячьте же меня!

– Хорошо, Юрик, хорошо, зачем тебе расставаться с нами, с Танюшкой? Вот и твоя каюта.

– Каюта? Нет-нет, я затаюсь в прачечной, там они меня не найдут. А вы меня заприте на ключ. Хотя нет, я сам закроюсь изнутри.

– Ну хорошо, Юрик, идем. Бери матрац да одеяло и идем в прачечную. И не бойся. Никому мы тебя не отдадим, никому.

Он помог Роеву перетащить в прачечную матрац, одеяло и подушку. Юрик заперся. А он с чувством какой-то неприязни к своим товарищам по рейсу – спят, храпят, хрюкают под столом!.. – понимая, что зря он злится на них, и все же злясь, совершил вновь путь по коридору мимо длинного ряда дверей, равнодушных к тому, что где-то в кипящей соленой воде тонули люди. Вошел в свою каюту. Что за ночь! Ветер все так же буйствовал, вспенивал воду, срывал с гребней волн пену и свивал из нее легкие, подвижные смерчики, будто пляшущие возле бортов танкера. Присмотреться, пофантазировать, так и представишь себе, что это не смерчики, нет, а чьи-то фигуры, то ли лыжники, стремительно несущиеся по ледяным холмам, то ли девушки с созвездия Северная Корона, танцующие в волнах и зовущие тебя принять участие в этом дьявольском хороводе.

Телефон зазвонил. Русов сорвал трубку.

– Думаю, что еще не спите, – послышался голос Жоры. – Новые вести, старпом. Плохая проводимость эфира, но Бубин все же достучался до Кейптауна. Слышите меня?

– Слышу, слышу, говори.

– Спасательное судно «Голиаф», посланное из Кейптауна в район гибели «Эльдорадо», подняло из воды троих.

– Троих? И все? Кого же именно?

– Да и в Кейптауне пока не знают. А в районе, где пропал «Коряк», одиннадцать баллов, чиф, молчит пока «Коряк», ищут его все суда экспедиции. Однако отдыхайте, больше звонить не буду.

Русов вернулся к иллюминатору, постоял немного, вглядываясь в толчею волн, а потом устроился на диване. Дергалось прихваченное к палубе цепочкой кресло, позвякивали кольца тяжелой занавески у койки, она то собиралась складками, открывая койку, то сама собой задергивалась.

Трое с «Эльдорадо»... Кто же спасся? «Коряк»... Что же у них там стряслось?.. Трое на льду Ладоги... Покинув свое временное страшное убежище, они продолжили путь... «Они высадились!» Уж не бразильская ли яхта «Эль Бореаль» – «Северная Корона» и есть они? Высадились, да неудачно, разбились о рифы острова Святого Павла...

Разбились... А они: он, мама и их новый странный знакомый из тюрьмы – продолжили путь. Сколько они так шли? Как не погибли в ту ночь? Перед самым рассветом они увидели смутный рубчик леса и огни костров. Люди показались. Вдвоем, втроем, поодиночке брели с озера к кострам и к низким серым строениям Ржевки те из ленинградцев, кто повернул назад, поняв; что вряд ли можно в такой мороз преодолеть ледяную ширь Ладожского озера. Люди шли к кострам, шли из последних сил, уже веря в свое спасение. Да вот и палатки. Грузовики, цепочкой съезжающие на лед с берега. Солдаты. «Стой! Эй ты, в бушлате, ходь сюда, – окликнул их боец, греющийся у костра. Скинув рукавицу, он шумно сморкнулся и, заглянув в палатку, позвал: – Лейтенант, эвон еще один из «Крестов» тащится». Полог палатки шевельнулся, и из нее выбрался одетый в меховой полушубок и затянутый ремнями портупеи лейтенант. «Ко мне! – приказал он. – Быстро. Сбежал? От нас не сбежишь!» Вересов бросил веревку саней и, вздохнув, сказал: «Ну вот и все, Коля. Живите, а я...»

Он топтался на месте, медлил, а лейтенант опять крикнул: «Ну что замер столбом? Назад в Ленинград подался? Грабить и убивать? Семенов, веди его». И лейтенант махнул рукой куда-то за палатку. Там, слегка присыпанная снегом, громоздилась какая-то серая груда. Он, Колька, вначале и не понял, что это там такое, а потом вдруг увидел чье-то белое лицо, руку. И вдруг бросился к лейтенанту, вцепился в него и закричал: «Не трогайте его, это... мой дядя. И он не убийца, не вор, нет!» Лейтенант растерялся. Колька увидел его молодое круглое лицо. Лейтенант проговорил: «Да ты что, малец? Отпусти! Да как же не убийца, ведь из «Крестов»!»

Тяжело поднявшись с санок, к лейтенанту брела мама и слабо выкрикивала: «Это мой брат, не убийца он, не вор... по недоразумению попал...» Лейтенант пятился к палатке, возле которой толпились солдаты, и тут Вересов торопливо проговорил: «Лейтенант! Она правду говорит, не уголовник я, арестован по недоразумению. Накатал кто-то на меня, понимаете?! Я майор, замвоенкома Петроградского военкомата, воевал в Испании, орденоносец». Солдаты подошли ближе. Мама и он, Коля, встали рядом с Вересовым, всем видом показывая, что они не отойдут от него, пускай расстреливают всех вместе, а лейтенант расстегнул полушубок и переспросил: «Майор? Из Петроградского военкомата, говоришь... говорите? – вдруг поправился он. – Как фамилия?» – «Вересов», – ответил мужчина. «Что-то я слышал про это дело, – нерешительно проговорил лейтенант и, приняв решение, успокаиваясь, произнес: – Хорошо. Идемте все в палатку».

Часа через полтора начальство, с которым лейтенант связался по телефону, приказало Вересова не трогать, а под охраной отправить в Ржевку, в комендатуру. «Спасибо вам, – бормотал Вересов, прощаясь. – Теперь вы для меня как родные». – «И вам спасибо. Если бы не вы... – устало говорила мама. – Все будет хорошо, вам поверят, бейте там фашистов. И к нам приходите, слышите? Обязательно приходите...»

Русов открыл глаза, посмотрел на часы, было без четверти четыре, пора на вахту, и, потянувшись за сигаретами, прислушался: ветер выл глуше, волны уже не вскидывались до иллюминаторов, качка стала более плавной, не такой резкой, как с вечера. Ну и слава богу, удрали, кажется, от этой «Марины», но что с «Коряком»? Нашелся ли? И кого все же спасли с «Эльдорадо»? Закурил, поморщился, голова будто полная дроби. Качнул головой, и ссыпалась дробь с тягучей болью от правого виска к левому. Без четверти четыре, самый сон... «Что за жизнь! – в который уж раз за этот рейс, за годы своих плаваний, с горечью подумал он. – Может, плюнуть на все да податься на сушу?» И об этом он размышлял не раз, да и какой моряк так не думал? Он глядел в подволок, по которому скользили зыбкие отсветы залитых лунным светом волн, и успокаивал себя – найдется «Коряк», найдется! Неторопливо курил и был еще весь в своих воспоминаниях, будто совершил длительное и трудное плавание туда, в свое тяжелое прошлое... Мама у дымного костра на льду Ладожского озера, похожая на ворох какого-то неопрятного тряпья – прожженное на боку зимнее, испачканное почему-то мелом пальто, рыжее байковое одеялко на плечах, заиндевелый шерстяной платок, а поверх гобеленовая, кулем, скатерть, из которой выглядывало сморщенное, как печеная картофелинка, такое родное, постаревшее лицо. И себя припомнил, неповоротливо, в длинном, до пят, отцовском пальто, бегущим за солдатами, которые уводили Вересова в сторону построек станции Ржевка. «Гребецкая, пятьдесят семь! – кричал он. – Квартира двадцать пять! Приходите!..»

Однако пора. Русов быстро прошел в душевую, включил холодную воду, вскричал, когда вода хлестнула по телу. Крепко растираясь махровым полотенцем, чувствуя, как тело наливается бодростью, он думал о том, что в океане никогда нельзя надеяться, что то или иное испытание последнее в рейсе, черта с два! Вот, к примеру, минует и это безобразие, ураган «Марина», и, конечно же, найдется «Коряк», найдется, а где-то впереди ожидают их новые сложности, а с ними и напряжение всех сил. Или это и является сутью любой морской работы – сплошное, бесконечное испытание твоих физических и моральных способностей? Наверняка и на его вахте, до которой осталось всего пяток минут, произойдет нечто такое, что все предыдущие сложности покажутся сущим пустячком. Хлопнет дверь рубки, с мрачным лицом войдет Бубин и положит на штурманский стол бумажонку, прочитав которую...

Резко зазвонил телефон. Так. Уже что-то произошло, коль звонят ему из рубки! Какие-то важные вести? О ком? О чем? Немного пригнувшись, Русов заглянул в зеркало, причесался. Ну и морда – лицо белое, с желтоватинкой у глаз... Опять требовательно и настойчиво загремел телефонный звонок, и, быстро одеваясь, Русов понял: звонил капитан, только он мог звонить ему повторно, после того, как Русов не поднял трубку. Так, где галстук? И как он оказался под койкой? Иду-иду!..

– Извини, что побеспокоил, – буркнул капитан, протягивая руку. Русов пожал плечами: о каком беспокойстве может идти речь? Работа есть работа. Капитан нахмурился. Действительно, что за чушь он несет? Кашлянул и, повысив голос, сказал: – Кажется, нам предстоят новые спасательные работы, Коля, черт бы побрал эту «Марину».

– Идем на поиск «Коряка»? – Голос у Русова со сна был хриплым, грубым.

– Нет, его ищут все суда Южной экспедиции. Тут другое: порт Ресифи обращается ко «всем-всем», кто находится в широтах острова Святого Павла, с просьбой обследовать остров. Они полагают, что члены погибшей бразильской яхты «Эль Бореаль» могли выбраться на этот островок...

– В общем-то, я такое предполагал. Выходит, что в этих широтах, капитан, «все-все» – это мы?

– Вот именно, курс-то наш лежит как раз мимо острова, и вокруг на несколько тысяч миль никого, кроме нас, нет. – Капитан направился в штурманскую, Русов последовал за ним, и оба склонились над столом, на котором лежала карта, вгляделись в маленькую, будто муха оставила свой следок, точечку. Это и был остров Святого Павла, или, как его называют бразильцы, Санта Пауло. Капитан взял циркуль, смерил расстояние от той точки, в которой находился «Пассат», до острова. Бросил циркуль: – Топать еще семьсот с лишним миль, да на некоторое изменение курса уйдет миль сто... В общем, трое суток хода.

– Ас управлением связались?

– Угу. И уже получили ответ за подписью Огуреева. «Действуйте на свое усмотрение». А как нам действовать, а?

– Ах, Огуреев, Огуреев! Осторожен, большим начальником будет, – усмехнулся Русов и, взяв линейку, прочертил новый курс, четкую линию к острову Святого Павла. Поглядел на капитана. Тот кивнул, а Русов сказал: – Лишь бы они выбрались с. рифов на остров, эти лихие мореплаватели. – Задумался: – Странно, как они могли наскочить на этот островишко? Скала посредине океана, ее при желании-то обнаружить трудно, а они трахнулись о нее?

– Коля, я ушел, – ослабшим голосом проговорил капитан. – Столько трагических событий, да наш еще разговор. Все так живо, страшно вспомнилось... Ну, спокойной вахты.

– Уж куда там. – Русов облокотился о стол, уставился в точечку на карте. – Странно все это, капитан, очень странно.

– Да, вот что еще. Получено известие о тех, кто спасся с танкера «Эльдорадо». Радиограмма на столе, под лоцией.

Да, странно все это, очень странно. Русов ходил взад-вперед по рубке, порой останавливался у лобовых окон и подолгу глядел в океан. Все так же громоздились волны, очертания их сгладились, и ветер уже не срывал с них пену, а лишь рябил воду, растягивал по волнам серебристые узоры, похожие на серебристую витиеватость клинка дамасской стали. Утихает «Марина», не угналась за нами, а за трое суток, что они потратят на переход к острову, и вообще все стихнет, ветер останется за кормой, будет светить солнце, но зыбь не уймется, мягкая и пологая в океане, она очень опасна возле берега, а тем более такого, каким является тот островок Санта Пауло... Так значит, о н и высадились? Ну да, они высадились на этот островок, лежащий вблизи курса, которым идет «Пассат» специально, чтобы...

Русов мотнул головой: какие все глупости! Он вернулся в штурманскую, вынул из-под лоции листок радиограммы и, как игрок, не перевернул его, а накрыл ладонью, задумался. Если бы можно было слить всю воду из морей и океанов, то обнажилось бы дно. Там горы, холмы и каменистые пики, там белая, кудрявая вязь коралловых рифов, песчаные, усыпанные раковинами и морскими звездами поляны, илистая грязь. И куда ни кинешь взгляд – обломки погибших судов. Вот высятся многоэтажные надстройки гиганта морей и океанов, пассажирского лайнера «Титаник». Висят над бортами заросшие водорослями шлюпки; змеятся покрытые ракушечником цепи; торчат из ила штоки якорей. А там лежит на боку «рыбачок», тоже, как и «Титаник», наскочивший на айсберг и затонувший в серых, туманных широтах Северной Атлантики, черно, зловеще зияют отверстия выдавленных водой иллюминаторов. Громоздятся стальными палубами американские и японские линкоры, покатой горой вздыбился английский авианосец, а вокруг него лежат сорвавшиеся с палубы самолеты. Там и сям торчат рубки немецких, русских и итальянских подводных лодок; вздымаются черные чудовища-сухогрузы типа «Либерти». У этих посудин была трагическая особенность ломаться во время шторма пополам. И вот отдельно лежит носовая часть судна, отдельно кормовая. Сгрудились разбомбленные, затопленные бомбами и торпедами суда северных конвоев; лежат на дне океанов и морей изъеденные морским червем клиперы, фрегаты и барки, паровые, колесные пароходы, турбоходы, красавцы «торгаши» и уродики «кунгасы»... В какой-то из газет Русев вычитал, что за всю историю человечества морские пучины поглотили более миллиона судов!.. Русов поежился: что ни год, то полтораста-двести теплоходов, танкеров и всевозможных других судов не возвращаются в родные порты. Сколько же человеческих жизней отнимает беспощадное синее чудовище; сколько страшных трагедий, сколько криков проклятия соленой воде, самых последних вскриков мольбы и прощания, когда вода уже вливается в легкие, мыслится за этими трагическими цифрами, сколько женских слез!

Вот и «Эльдорадо», да и бразильская яхта, почему-то с названием того самого созвездия, откуда появился «инопланетянин» Юрик Роев... Но кто же спасся с «Эльдорадо»? Повар Ли? Вряд ли, слишком толст и рыхл... Старпом Андре Сабатье?.. Но тому ведь надо было не просто спасаться самому, а и свою любимую жену, Олинду, спасать! Замешкались в каюте, не успели и до шлюпок добежать, как танкер ушел под воду... Томми? Но Томми, как говорил Юрик, спал в закутке, где хранятся запасные детали для главного двигателя, а это в глубинах машинного отделения, разве можно успеть за считанные минуты выбраться оттуда?

Русов перевернул листок радиограммы и прочитал: «Кейптаунская служба безопасности мореплавания сообщает, что из всей команды танкера «Эльдорадо» (Либерия, порт приписки Монровия) подобраны из воды кейптаунским спасательным судном «Минерва» дек-бой Томми Уокер, судовой повар Ли Шаньго, пассажирка Олинда Сабатье и помощник капитана судна Андре Сабатье. Поиски остальных членов экипажа оказались безрезультатными...»

– Прощай, Джимми Маклинз, – сказал Русов.

Он сунул листок радиограммы под толстый, тяжелый том лоции островов Атлантического океана, задумался, побарабанил пальцами по столу: яхта «Эль Бореаль». И все же, как она могла очутиться в этих широтах? Пересекали океан от берегов Бразилии к берегам Африки? Но есть более краткий путь, который проходит значительно севернее острова Святого Павла! Ведь в таком плавании каждая миля на учете, каждый литр воды на счету! А может, действительно и не было никакой яхты, а люди, или эти самые... – кха! – геммики, просто высадились на остров с космического аппарата? Конечно же, чушь собачья, но все же...

– Навещу Юрика, – сказал Русов Серегину, стоящему у рулевой колонки. – Пустыня! Но все же поглядывай. Через три минуты вернусь.

В радиорубке горел свет, и Русов открыл дверь. Бубин лежал на диване, наушники на голове. В рубке было накурено, сизое облако дыма плавало под подволоком. Спит? Русов не решился окликнуть радиста, но тот и не спал, шевельнулся, стащил наушники с головы, вопросительно поглядел на Русова уставшими, в набрякших веках глазами.

– Что с «Коряком»? – спросил Русов. – Есть новые известия?

– Обнаружена шлюпка и спасательный плотик, – ответил Бубин. – Все суда Южной экспедиции по-прежнему ведут поиск... Такая вот хреновина, Коля.

– Никому пока ничего не говорите об этом. Зачем напрасно волновать людей? – сказал Русов. – И доктору ничего не говорите, слышите?

– А док будто чувствует несчастье, – тяжело вздохнул Бубин. Он спустил с диванчика ноги, пошарил под подушкой, отыскивая сигареты. – Принес две радиограммы для Анны.

– Не может быть, чтобы и «Коряк» погиб, – убежденно проговорил Русов. – Не может этого быть!

– Все может быть, Коля, все может быть. «Тукан», к примеру, помнишь? Ведь почти все ушли на дно... – пробормотал Бубин. Надев наушники, он подсел к радиопередатчику, потянулся к тумблеру настройки. Обернулся: – Страшные помехи в эфире.

«Не может этого быть. Не может! – размышлял Русов, спускаясь на палубу «Б», он так размышлял, будто убеждая, словно заклиная кого-то. – Нет-нет, этого не может быть. У больших морозильных рыболовных траулеров отличные мореходные качества, да и ребята там опытные. Просто ураганом сорвало антенны, вот именно, эта чертова «Марина» сорвала им антенны, а из-за сильнейшего ветра поставить новые пока не могут... Найдется «Коряк», найдется обязательно».

В каюте доктора тоже горел свет. Дверь, закрепленная на штормовом крючке, была приоткрыта, и, проходя мимо, Русов увидел, что доктор не спит, облокотившись о переборку, глядит в иллюминатор. Ведь он еще ничего не знает.

Погруженный в размышления, Русов вначале прошел мимо железной двери прачечной, остановился в конце коридора, потер лоб пальцами: ах да, что же это он? Вернулся, постучал в дверь и тотчас услышал за ней какое-то движение, шепот, кажется, Юрик с кем-то тихо разговаривал. Русов почувствовал, как вспотели его ладони, а сердце забилось учащеннее: кто же там, у Юрика? И вновь постучал:

– Юрик, это я, Русов. Открой, пожалуйста.

– Вы один? – помедлив немного, спросил из-за двери Юрик. – Я сейчас... Минуточку, старпом...

Что-то там тяжко громыхнуло, заскрежетало, и дверь приоткрылась. Юрик выглянул в коридор, на голове у него была намотана скрученная спиралями проволока, он посмотрел в один край коридора, в другой, а потом, несколько отступив, пропустил Русова в прачечную и тотчас с грохотом захлопнул дверь, лязгнул задвижкой, подпер дверь ломиком. Тут же стоял тяжеленный бак для стирки белья, им, видимо, была забаррикадирована дверь, скрежет отодвигаемого бака и слышал Русов.

Кто-то тихо вздохнул за его спиной, Русов резко обернулся – в кресле, поставленном в углу, полулежала прикрытая одеялом Танечка. Она облегченно и, как бы извиняясь перед старпомом за свое тут присутствие, улыбнулась; вся ее сжавшаяся под одеялом фигурка, лицо были полны тревоги. И Русов криво улыбнулся ей в ответ, взглянул на Юрика, спросил:

– Что это за провода? Опять связь скверная с Великим Командором? Вот и Бубин...

– Это не связь. – Юрик потрогал провода, напоминающие терновый венец на голове Иисуса Христа. – Это эро. Не понятно? Энергорадиоотрицатель. – Он поглядел через плечо Русова на Таню, потянул старпома в противоположный угол прачечной, где стояли стиральные машины и, понизив голос, зашептал: – Что случилось? Они уже и вам дали о себе знать?.. – Он нервно повел плечами, прижал к губам палец, а потом взял в руку маленькую коробочку, только сейчас Русов увидел, что она подвешена на тоненьких проводках к проволочной короне на голове. Сосредоточившись, Юрик постучал пальцами по железной коробочке, сдвинув брови, прислушался, а потом вновь поглядел в глаза Русова. – При помощи эро я пытаюсь расстроить радионавигационную связь, которую они ведут с Северной Короной. Видите ли, план таков. Они должны оказаться на пути «Пассата» на каком-нибудь небольшом суденышке. В рыбацком фишкуттере или какой-нибудь яхте. Вы понимаете?

– Чушь собачья, – пробормотал Русов. – На яхте?

– И обратиться к нам за помощью. Мол, вода кончилась или там двигатель вышел из строя.

– Сними с башки свое железо, Юрик. Бубин жалуется на помехи в эфире, а это, оказывается, ты тут со своим... – кха! – эро химичишь. – Русов сел на скамейку. – Снимай, говорю. Видно, ты действительно разрушил всю космическую радионавигацию Северной Короны, потому что... гм... космический аппарат в виде бразильской яхты «Эль Бореаль» разбился о рифы острова Святого Павла.

– А?! Вот как! – воскликнул Юрик. – А что... сними?

– А неизвестно, что с ними! – разозлившись вдруг и на себя и на Юрика – тратит время для каких-то глупейших, чепуховых разговоров, – выкрикнул Русов и поднялся. – Черт бы тебя побрал со всеми твоими выдумками! Так вот, мы идем к ним... тьфу! К тем, кто, возможно, спасся с яхты, на помощь,

– Да вы что?! Не делайте этого. – Юрик побледнел, зашептал: – Конечно же, они спаслись, хотя яхта и разбилась о рифы, спаслись, чтобы расправиться со мной. Великий Командор не прощает измены.

– Ну, хватит, Юрик, хватит.

Медленно, как будто неохотно, подкрадывался к «Пассату» рассвет. Тревожно было на танкере. Горел свет в радиорубке, слышно было, как Бубин ворочался в ее тесном помещении, надсадно, видимо от безостановочного курения, кашлял. Он то ложился, и пружины дивана кряхтели под его грузным телом, то вновь подсаживался к радиопередатчику и работал на ключе, пытался с кем-то связаться, разыскать кого-то в эфире. Нервно бился пульс морзянки, затихал и вновь бился тоненькой торопливой россыпью сигналов. И чьи-то шаги были слышны на пеленгаторном мостике. То ли Юрик покинул свое убежище, то ли доктору не спалось? Бодрствовал и капитан, нет-нет да и подходил к двери, ведущей в рубку, будто прислушивался к тому, что в ней происходит.

И Русов, как заведенный, мерил шагами рубку, с ненавистью поглядывал в океан. Луна блекла, таяла, и волны в эти предрассветные часы казались ему мертвым стадом серых горбатых зверей, взявших «Пассат» в плотное кольцо и то забегающих вперед, то отступающих за корму, вскидывающихся над планширом будто для того, чтобы взглянуть: а ну-ка, что происходит на судне? Серая горбатая беспощадная стая, разделавшаяся уже с «Эльдорадо», бразильской яхтой и – кто знает? – может, и с «Коряком».

Хоть бы побыстрее кок пришел, черт с ним, пускай о чем хочет просит, он, Русов, разрешит ему все: спишет разбитую посуду, заменит мясные котлеты на оладьи. Скорее бы наступил рассвет, боцман бы появился с Тимохой, хоть бы ленивое солнце побыстрее высунуло из-за горизонта свою алую плешь и... да вот и кок.

– Входи-входи, Федор Петрович, что у тебя? – окликнул заглянувшего в рубку повара Русов. – Так, значит, в манной каше столько же калорий, что и в картофельном пюре?

– Я все понял, – огорченно пробормотал кок, как раз и не поняв наигранно-веселого вопроса старпома. – Ладно уж, сделаю вам пюре! – Русов хотел остановить его, но кок захлопнул дверь и прокричал в коридоре: «Пуре им подавай по утрам!! А кто картоху толочь будет, Пушкин? Может, им еще вустрицев в лимонном соке подать?!»

Взошло солнце. Медленно, тяжко вылупилось из волн, а луна еще более поблекла, стала прозрачной и легкой, как рыбья чешуйка. Рассвет! Небо и волны окрасились в живые лимонно-алые тона, теплые блики легли на приборы, и серые, угрюмые тумбы рулевой колонки, гирокомпаса, локаторов и машинного телеграфа обрели ясную и четкую форму, матово засверкали металлом. Лучи солнца будто омыли переборки рубки. Из угрюмой и пустынной стала она светлой, обжитой, уютной. Блики солнца легли на усталое сосредоточенное лицо Серегина, и тот мотнул головой, как застоявшаяся лошадь, улыбнулся, замурлыкал себе что-то под нос...

Рассвет, утро! Да вот и птицы появились. Легкие, розовые от лучей солнца чайки вылетели откуда-то из-за кормы танкера и, плавно взмахивая крыльями, полетели рядом с ходовой рубкой, то опускаясь к воде, то взмывая ввысь. Они перекликались озабоченными голосами, вертели хорошенькими головками и дружелюбно поглядывали через стекла лобовых окон на Русова и Серегина: мол, эй, люди, с добрым утром! Из-под форштевня танкера взметнулась стайка летучих рыб. Ярко сверкая чешуей и упруго раскинутыми плавничками-крылышками, они веером сыпанули в разные стороны, и чайки с воинственными, возбужденными криками кинулись за ними.

Солнце все быстрее поднималось по небу, и вместе с отступающей ночью отходили и ночные переживания, появлялась уверенность в себе, в своих силах, в том, что «Коряк» отыщется, все завершится благополучно, что... Хотя... Русов опять нахмурился. «Эльдорадо» уже лежит на дне океана, покоится на пятикилометровой глубине в северо-восточной части котловины Агульяс, а яхта с инопланетянами или обыкновенными бразильцами уже перемолота в труху о рифы острова Святого Павла, и вряд ли кто из ее команды смог уцелеть. Вот-вот распахнется дверь радиорубки и с мрачным выражением лица войдет Бубин.

Русов прислонился спиной к колонке машинного телеграфа, скрестил руки на груди и уставился на дверь.