Текст книги "Рейс туда и обратно"

Автор книги: Юрий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Мы уже обо всем с ним поговорили. Он стойкий, мужественный мальчик, он все понял... И вот что еще: я договорился с Олиндой, что она попытается устроить, его в Галифакское училище юнг. Есть такое училище для сирот. И сказала, что сэр Андре Сабатье, ее муж, поспособствует в этом.

– Ну, спокойной ночи.

– Спокойной, старпом. Если вы не возражаете, я отдам Томми свои матрац, одеяло и подушку, у него ничего этого нет. За все это я заплачу на берегу.

– Хорошо. Скажи коку, он у нас ведает спальными принадлежностями, чтобы все это приготовил. И еще пару наволочек да простыней.

– На созвездии Северная Корона ваш благородный поступок будет оценен по достоинству, – торжественно произнес Юрик. – Обещаю.

– Юрик... ну о чем ты опять? – устало пробормотал Русов.

В семь утра, полностью получив топливо, «Пассат» покинул порт Уолфиш-Бей. Раскаленное солнце уже повисло над пепельно-серыми, пологими горбинами дюн, плоскими крышами строений порта и свинцово-серой водой бухты. Тройка пеликанов, вяло взмахивая широкими крыльями, летела над гладкой водой, отражаясь в ней зыбкой, белесой тенью.

ТАНЮШКА КОНЬКОВА. УРАГАН «МАРИНА». «ЧЕРНЫЙ ДЕКАБРЬ»

«Пассат» капитану тчк Срочно следуйте район Южной экспедиции зпт раздайте топливо тчк Вашим действием Уолфиш-Бее потребуется подробное объяснение управлении тчк Почему не могли приобрести топливо более дешевой цене? Почему позволили наложить штраф? Действуйте впредь более квалифицированно зпт энергично отстаивайте свою позицию тчк Начуправления Огуреев».

«Пассат» тчк Гаваневу тчк Толик жду надеюсь верю тчк Во что бы то ни стало мы должны увидеться консультации поводу дальнейшего лечения глаза нашему механику тчк Твоя Анка».

«Пассат» тчк Старпому Русову тчк Коленька зпт как я тебя жду тчк Нина».

«Пассат» тчк Горину тчк Дорогой Михаил Петрович зпт нетерпением глядим горизонт зпт ждем вас зпт все готово приему топлива зпт воды тчк Попов».

Шесть тридцать утра. Двое суток уже миновало, как покинули Уолфиш-Бей. Русов прислушался: ага, вот и кок спешит. Дверь ходовой рубки открылась, лицо у Федора Петровича было решительное. Смахнув резким движением руки какую-то пушинку со своего левого плеча, сказал:

– Катастрофа с картохой, чиф. Гниет, зараза. Глянул в кладовку и ахнул: так ее мало осталось, а в меню на сегодня пюре с сардельками! Вношу предложение...

– Минутку, кок, – остановил его Русов. – Погляди, какой тихий океан. Гладь-то какая, зеркальная... Такая красота, кок, а ты?..

– Что? Гладь? Красота? – оторопело переспросил Федор Петрович и прилип к иллюминатору, вгляделся в розовую предрассветную воду. – И то, чиф, красота. Торчу в камбузе, что сурок в норе, с зари до зари, на океан взглянуть некогда...

– Вот и Дмитрич с Тимохой.

Громыхнула внизу дверь, и на переходном мостике появились боцман и кот. Засунув руки в карманы комбинезона, боцман крупно шагал, бросал взгляды вправо-влево, осматривал танкер, ящики с песком, остановился у пожарного щита, прикрыл железную дверку, за которой виднелся шероховатый брезент свернутого пожарного шланга, наклонился, поднял с палубы летучую рыбку, подал коту. Тимоха благодарно торкнулся ему в темную, широкую ладонь лобастой башкой, подхватил рыбу, побежал на полубак. Русов улыбнулся, сказал коку:

– Федор Петрович, делайте пюре, это во-первых, во-вторых: напеките-ка сегодня вкусных, как вы умеете делать, пирожков с яйцами и рисом. Хорошо?

– Праздник сегодня какой? – Лицо у кока вытянулось. – Пирожки?! Ведь это столько работы!

– Праздник, кок. Через два-три часа мы встретимся со своими, с рыбачками, которые так нас ждут, кок, и ждут не напрасно, везем мы им и топливо и воду, кок... Во-вторых, Петрович, доктор наш наверняка попросится побывать на «Коряке», взглянуть, как глаз у механика, а там, на «Коряке», его ждет милая врачишка Анка, вот мы и пошлем ей подарочек, а в-третьих, на нашем судне появится юная, ждущая ребенка женщина, кок, вот мы и встретим ее пирогами.

– Хорошо. Все сделаю, – вздохнул кок. – Шурик, поможешь?

– Уж не перейти ли мне вообще на камбуз? – усмехнулся Мухин. – Не волнуйся, Петрович. Приду.

Быстро вошел доктор. Глянул на часы, посмотрел в иллюминатор. Был он тщательно побрит, в чистой, наглаженной рубашке. Потирая щеки, Гаванев подчеркнуто озабоченно проговорил:

– Как-то там глаз у механика? Ах, хороша погодка: тишь! Такая удача – ведь деваху с «Ключевского» надо принимать... – И, немного помедлив, как бы между прочим добавил: – Да, вот что еще, придется и мне на траулер сплавать, как считаешь, старпом?

– Сплаваешь, Толя, сплаваешь, – засмеялся Русов и хлопнул доктора по спине. – Готовься, док, будем надеяться, что тебя на «Коряке» еще не позабыли.

Взошло неяркое, в этих дальних южных океанских широтах солнце, на которое можно было смотреть, не щуря глаз. Мягкая, пологая зыбь подкатывалась к «Пассату» с правого борта как напоминание о том, что все это спокойствие – явление временное. Океан будто нервно подрагивал своей серебристо-оранжевой шкурой, то ли еще не успокоившись от минувшего шторма, то ли готовясь к новому... А вот и альбатросы.

То плавно взмывая, то опускаясь к самой воде, словно заглядывая сверху в океанские глубины, летели три птицы. Э, так это же те самые, семейка, которая уже встречала «Пассат» в этих широтах. Ну да, папаша, мамаша и пока еще одетый в серое молодой. Правда, «малыш», если можно так назвать эту громадную птицу, лишь внешне, некой угловатостью в изгибах крыльев да суховатостью тела отличался от родителей. Он явно возмужал. Не жался к родителям, а свободно и неторопливо, то отставая от матери и отца, то обгоняя их, плавно и величественно совершая крутые виражи, облетал свои океанские владения.

С метелкой и совком пришел Серегин. Прибрал рубку. Пошептался с Шуриком и подменил его, встал к рулю, а тот отправился на камбуз.

– Красавцы, – сказал Серегин, кивнув на альбатросов: – Говорят, круглый год над океаном шастают, лишь весной летят на какие-то пустынные острова, чтобы вывести птенцов...

– Юннатом, поди, был, а?

– В секторе бегемотов. Подвезем с Михеичем, который ухаживал за бегемотами, тележку с овощами, берем по две лопаты, Михеич говорит: «Гоша, ап»! И Гоша, бегемот замбезийский, распахивает свою пасть. – Серегин улыбнулся. – И мы, как уголь в топку, шарк, шарк, шарк туда овощи! – Задумался, помрачнел. – Погиб Гоша, чиф, помер... – Русов молчал, и, тяжело вздохнув, Серегин сказал: ~ Какая-то сволочь в булку пяток гвоздей пятидюймовое засунула. – Серегин отвернулся, кашлянул. – Я видел, чиф, как бегемот плакал. И я плакал... Вы и не представляете, сколько животных гибнет в зоопарке, чего им только не подкидывают! Пытаюсь понять: зачем, для чего? Помню, на картошке был. И вот, заскочил на картофельное поле заяц. Молоденький такой, юный совсем зайчишка. Из любопытства, наверно, взглянуть решил, что это за существа, люди?.. А люди заорали, засвистели, похватали лопаты и окружили зайца. Они сходились, а бедный зайчишка метался и тоже кричал пронзительным, каким-то детским голоском. Я ринулся, расталкиваю, кричу: «Что вы делаете? Не трогайте зайчишку!», но меня оттолкнули, и лопаты обрушились на зайца. До сих пор вижу его глаза... Вопрошающие глаза, старпом, в которых застыл один вопрос: «Зачем?» Вот и я задаю вопрос, чиф, зачем? Откуда в людях такая жестокость? Серегин ждал ответа, но Русов молчал. Что тут скажешь?

– А в море почему пошел? – спросил он спустя некоторое время.

– От очередей сбежал, – усмехнулся Серегин. – Я буду ходить в море до тех пор, пока на суше не сгинет это унижающее человеческое достоинство понятие, имя которому очередь. Видите ли, я и родился в очереди, я вырос, чиф, в очередях...

– Родился?

– Угу. Родители мои, чиф, в небольшом степном поселочке жили. Все на керосине: свет, отопление, еда. Дров-то нет, потому что лесов нет, а электричество – воздушка, провода на столбах деревянных. Как дунет степняк, ветер такой, так рвутся они, провода-то эти, что нитки гнилые... Вы знаете, чиф, первый запах, который я уловил, наверно, был не запах материнского молока, а керосина, ведь все на керогазе готовили...

Серегин замолчал, задумался.

– Родился-то? – напомнил Русов.

– Ах, да. Мама уже на сносях была, а тут автоцистерна керосиновая прикатила, спешит, ковыляет хромоногая Шура: «Поля, керосин!» Ну, очередь. Мама туда. Просит: «Бабоньки, пропустите, я ж...» А бабоньки: «Стань в очередь. У всех свои заботы!» Встала. Качнулась и села в пыль... Открыла она глаза, спросила: «Кто? Сын? Дочь?» И еще: «Бидон-то я там оставила. Взял ли кто мне керосин?» Ну вот. Подрос, хромая Шура спешит: «Поля, посылай мальца в магазин, колбасу выкинули!» Бегу. Топчусь в очереди. В школу стал ходить, день начинается с того, что в магазин мчу. То за хлебом, то за маслом подсолнечным, то за тем же проклятым керосином. Стою в очереди. Читаю. Уроки устные готовлю. Черт бы их побрал, вся жизнь – очередь, очередь, очередь! Очередь за мясными консервами, картошкой, «жигуленком», за квартирой в очереди этой проклятой восьмой год стою...

– Как-то все мрачно, Валентин. Ну тебя к черту! И я в очередях по ноздри настоялся.

– Так вот, чиф, мама моя, бедная, в очереди и померла. Слабенькое у нее было сердце, а тут простыни привезли. Спешит хромая Шура: «Полюшка, простыни выбросили!» Поднялась мама, побрела... – Серегин опять отвернулся, вздохнул, сказал зло: – А вот я, чиф, не хочу больше стоять в очередях. Но где нынче такое может быть? Лишь в море...

– Выше голову, Серегин. – Русов хлопнул матроса по плечу. – Не все решается сразу, гляди выше очередей, выше мерзости еще в чем-то неустроенного быта... А, вот и капитан.

В рубку вошел подтянутый, свежий, будто помолодевший капитан; появился Бубин, в руке пачка радиограмм, кивнул Русову, подал одну, две – капитану, одну – Шурику Мухину, три радиограммы положил на штурманский стол, придавив их лоцией южных широт Атлантического океана, – для Жоры Куликова. Боцман появился в рубке, прошагал в угол, кот шмыгнул за ним следом, уселся возле ног и, громко мурлыкая, принялся намывать себе морду.

– Не будем рыбаков корить за то, что они послабляют свои веревки, – сказал капитан как бы боцману, а вместе с тем и Русову, да и просто всем, кто находился в рубке: – Вот мы отдадим им воду и топливо, да и снимемся в порт, а им еще пахать и пахать соленую водичку. Как считаешь, Дмитрич?

– Мы одни, а их полтора десятка, – сурово буркнул боцман. Капитан нахмурил брови, но боцман, вздохнув, не смягчился: – У них рейс кончится, и они все свое рванье спишут, в океан покидают, а нам кто концы спишет? А нам еще...

– Боцман!

– Ну хорошо, хорошо, – уступил Василий Дмитрич.

– Включайтесь, вот-вот и совет начнется.

Бубин быстро прошел к себе в рубку, в радиодинамике щелкнуло, послышались чьи-то тихие голоса, шуршание бумаги, бульканье воды, наливаемой, видимо, в стакан, и знакомый, сиплый голос наполнил рубку:

– Доброе утро, товарищи! Утро действительно доброе, тихое, однако по синоптическим картам в ближайшие трое-четверо суток следует ожидать ураган «Марина», который движется к нам со скоростью сто семьдесят миль в час из района Фолклендских островов. – Начальник промысла кашлянул. – Так что мы можем лишь поприветствовать «Пассат», который оперативно прибыл в наши широты. «Пассат», слышите нас? Подтвердите же, что привезли нам топливо и воду! – Василий Васильевич Попов опять кашлянул и, поубавив в голосе начальственной жесткости, добавил: – «Пассат», у нас от этой чертовой «опресненки» желудки известкой обросли.

– Привезли, привезли вам топливо и свежую, очень вкусную водичку! – проговорил в микрофон Михаил Петрович Горин. – Приветствуем вас, дорогие товарищи рыбаки. Надеемся, что все у вас хорошо.

– Спасибо, трудимся, – ответил за всех Попов. Слышно было, как зашуршала бумага, и чей-то шепот: «Да вот же текстик, вот...» – А теперь, товарищи рыбаки, разрешите поздравить тралмастера «Стрельца» Свиридова Федора Ивановича с днем рождения, с его пятидесятилетием! Прими, дорогой друг, наши искренние поздравления, здоровья тебе, дорогой, счастья тебе и твоим родным...

– Благодарим вас, Василий Васильевич, – отозвался «Стрелец».

– А Степана Владимировича... – Шепот в динамике: «Викторовича...» – А Степана Викторовича, моториста «Олюторки», мы поздравляем с рождением сына. Поднимай из малыша настоящего рыбака, дорогой наш Степан Викторович!

«Олюторка» не отозвалась, и, помедлив немного, шумно вздохнув, начальник промысла сказал, понизив голос:

– «Вилюй», слышите меня? Примите наши соболезнования по поводу смерти отца у дорогого нашего товарища, второго помощника капитана Шведова Федора Федоровича... Держись, Федя. Мы все с тобой, дорогой наш товарищ!

И «Вилюй» промолчал. Откашлявшись, помедлив немного, начальник промысла перешел к делу:

– «Пассат», первым даете воду и топливо «Ключевскому». Забирайте у них девушку... гм, роженицу... гм, только осторожненько. Потом связывайтесь с «Коряком», разрешаем вашему доктору осмотреть пострадавшего механика, дальнейший порядок работы я сообщу позже. Итак, товарищи, начинаем наш очередной промысловый совет. Прошу доложить об итогах работы за прошедшие сутки по установленному порядку. «Ордатов», как у вас? Сняли трос со ступицы?

– Черта с два сняли! – нервно отозвался «Ордатов». – Уже шесть часов маемся, восемь человек по очереди в холодной водичке бултыхаются! Сколько раз перед промыслом мы говорили: надо брать с собой водолаза, а начальство все одно дудит...

– Спокойно, «Ордатов», продолжайте работы по очистке ступицы винта от ваера, – прервал говорившего начальник промысла. – Да поторапливайтесь, я уже говорил про ураган «Марина»... «Омега»!

– Работаем в квадрате «Харитон-шесть». Штиль. Тишина. Шесть тралений, набили калошу рыбой по клотик! Пускай другие траулеры перебегают к нам, мы не жадные, а тут плотные, устойчивые косяки. «Пассат», кошка Манюська передает привет коту Тимофею. Спрашивает, так ли он бодр и полон мужской силы, как в минувшую с ним встречу?

– «Омега», не засоряйте эфир, – остановил капитана траулера начальник промысла, но сказал это не строго, а лишь для порядка, добавив при этом: – Молодцы, поздравляю с успехом! «Кречет», что у вас?

– А у нас – гирокомпас! – сердито ответил «Кречет». – Гирокомпас у нас полетел к чертям собачьим, вот что у нас! На магнитном, как Колумбы-Магелланы по океану ползаем, уже сутки механики, Кулибины-Яблочкины чертовы, с гирокомпасом возятся!

– То у вас обрыв трала, то гирокомпас ломается! Когда рыбку-то ловить будем?

– Когда суда дома, в доках, в порту, а не на переходах ремонтировать будем! Ладно уж – люди, мы все вытерпим, выдюжим, а теплоходы?! Они же стонут от этих дьявольских нагрузок! Все экономим, не даем машинам отдыхать, вот и не выдерживает железо, ломается!

– Ладно-ладно, «Кречет»! Не нам с вами решать эти вопросы. Все у вас?

– Да не все у нас, есть у нас еще кое-что... Матрос Соболь вчера во время качки упал на палубе, ударился о фальшборт, получил серьезную рваную рану головы. Хирург нужен...

– Штиль же вчера был!

– Да какая-то шалая волна подкатила...

– Хорошо. «Пассат», слышите?

– Слышим, – отозвался Горин. – Где «Кречет»-то?

– Да мы рядышком с «Коряком», в видимости друг друга находимся, – торопливо отозвался траулер. – Берем на себя доставку доктора на «Кречет», а оттуда на «Коряк». Да и рыбки «Пассату» дадим.

– «Коряк», не возражаете, если врач вначале...

– Не возражаем, – отозвался «Коряк». – У нас пять постановок. Колесо, восемь и шесть тонн, колесо. Котик Бомбино передает привет своей мамочке Манюське. Очень резвый котик. Простите за маленькую консультацию: обязательно ли ему нужно медное кольцо на шею?

– Обязательно! – врезался в эфир чей-то бас. – Иначе ваш Бомбино облысеет и превратится в старичино от действия летучих токов, исходящих от железной палубы... Простите, Василий Васильевич, это «Овен» на связь вышел, у нас четыре постановки, восемнадцать тонн, да еще какое-то чудо-юдо поймали, рыбину здоровенную, плоскую, как матрац, глазищи воловьи, плавает не плашмя, а торчком, а чешуя вся светится. Мы ее заморозили на всякий случай.

– Это луна-рыба. Доставьте ее в порт, может, для музея пригодится, – сказал начальник промысла и построжал голосом: – Товарищи, прошу прекратить лишние разговоры, у нас совет или посиделки? «Олюторка», слушаем вас.

– Шесть постановок, умучились, а на палубе всего пять тонн. Мотаем отсюда в квадрат «Харитон-шесть» к «Омеге»... Наша малышка Матильда тоже шлет приветы своей маме и братцу Бомбино. И последнее – куда передавать приданое для будущего моряка? Танюшка с «Ключевского», кажется, на «Пассат» пересаживается?

– На «Пассат», на «Пассат»! – нетерпеливо проговорил начальник промысла. – Слышите все? Татьяна Конькова пересаживается на «Пассат», и кто приготовил приданое для мальца... гм... или там будущей девчушки, передавайте все это «Пассату» во время бункеровки... Итак, продолжим наш совет. «Вилюй», слушаем вас, чем порадуете?

– Находимся в квадрате «Харитон-семь». Пять тралений. Три колеса, шесть и восемь тонн.

– «Тиличики» говорят: четыре, три, шесть – и обрыв трала...

Блеклое, как недопеченная оладья, солнце повисло над горизонтом. Его неяркие, чуть теплые, лучи роились в мелкой ряби воды, скручивались золотыми веревками в кильватерной струе и лужицах, разлитых по верхней кормовой палубе танкера. Засучив брюки, шлепая ступнями по воде, матросы мыли танкер. О чем-то весело переговаривались Шурик Мухин и инопланетянин Юрик, он тоже помогал мыть палубу. Задрав хвост палкой, брезгливо дрыгая то одной, то другой лапой, пробирался на пеленгаторный мостик кот Тимоха, привычно переругивались возле раздаточного патрубка Алексанов и Серегин, двое парней из машинной команды растаскивали по корме черные толстые шланги, а из приоткрытой двери камбуза выглядывал кок. Лицо у него было ярко-красным, видно, напарился возле электрической плиты, а над палубой, заглушая вонь солярки и сурика, витали вкусные запахи свежих пирожков.

Какой тихий, теплый, ласковый денек. Поверить трудно, что две недели назад в этих же самых широтах ревел ледяной ветер, а над водой растягивались седые космы снеговых зарядов. Русов стоял на верхнем мостике, щурился солнцу и улыбался: все позади. Еще неделька, они раздадут топливо и воду, заберут Танюшку Конькову – и домой, на Родину, на Сушу, к Нинке, которая, как она сообщает в радиограмме, ждет его не дождется и готовит ему какой-то радостный сюрприз... Что-то она придумала, проказница?

Работа шла быстро и сноровисто: штиль. Удачно, без повторных заходов связались «веревками» с «Кречетом», и доктор перебрался на него, потом без нервотрепки и ругани отбункеровали «Ключевского» и забрали с него Танюшку Конькову, милую юную женщинку, которую из шлюпки подхватили сразу с десяток рук. Смущенная, раскрасневшаяся от волнения – хоть и недолгое, а в связи с тишиной и неопасное, но все же путешествие в шлюпке по океану, – Танюшка Конькова улыбалась всем сразу, кивала: «Да-да, чувствую себя хорошо!» Пожимала чьи-то руки, засмеялась, когда Юрик вдруг преподнес ей забавного, сшитого собственными руками из тонкого брезента, набитого ветошью, зайца и ахнула от восторга, увидев люльку-лодочку из красного дерева, которую боцман поставил на палубе возле трапа. Шумной толпой все проследовали в госпиталь, в тесной, но уютной каюте которого предстояло совершить плавание на Родину Танюшке, и тут уж как-то так получилось, что Юрик всех быстро выпроводил из каюты, сказав при этом, что доктор поручил ему принять Танюшку, и, когда они остались вдвоем, помог ей раздеться. Сволок с нее тяжелый непромокаемый рокан, стянул рыбацкую куртку и тяжелые резиновые сапоги, достал из ее чемодана теплый байковый халатик.

Странно: камбузный матрос Таня Конькова безропотно подчинялась ему и даже переоделась, попросив лишь отвернуться, они будто были давным-давно знакомы, будто всегда были большими добрыми друзьями.

– Руки замерзли отчего-то, – сказала она, сев на койку. – Заледенели.

– Ну-ка, дай мне их. – Юрик взял руки Танюшки в свои, подул в ладони, поглядел в ее лицо, улыбнулся: – Сейчас я нагрею тебя горячим чаем с очень вкусными пирожками. И ты ляжешь и заснешь.

– Лягу и засну, – покорно ответила Таня. – Как все странно! Да, я засну. Все же это плавание в шлюпке по океану... Знаешь, дельфин возле борта выглянул и поглядел на меня, ну точно как человек! И, знаешь, будто что-то хотел мне сказать, но лишь тоненько так свистнул.

– Это я приказал дельфинам сопровождать тебя, – очень серьезно ответил Юрик. – Чтобы ты была в полнейшей безопасности. Свистнул? Это он передавал от меня привет... А вот и наш кок Федор Петрович!

В каюту стукнули, и весь белый, хрустящий накрахмаленным передником, вошел кок с подносом, на котором стояли чайник, чашки и тарелка с пирожками.

Ах, какая удача этот штиль! За день отбункеровали пять траулеров, треть всех судов Южной экспедиции. Да если так дело пойдет и дальше, они тут за трое суток управятся. Заполняя журнал в конце своей вахты, Русов привычно кинул взгляд на барометр (стрелка, как отличный солдат, стояла ровно вверх, на делении «76», обещая на ближайшие двое-трое суток спокойную, устойчивую погоду) и весело подмигнул вошедшему в рубку Куликову:

– Молодец, точен! Вызови-ка мне «Коряка», Жора. Что-то наш доктор загулял... Я же должен что-то писать в журнале.

– Доктор наблюдает за больным, – весело ответил Жора. – Неужели это не ясно, товарищ старпом?.. – Он вызвал «Коряка», попросил подозвать к радиотелефону доктора, сказал: – Док, чиф на связи! Говори.

– Николай Владимирович, дело тут такое... – промямлил доктор. Врать он не умел, не любил, но ведь надо было что-то говорить. – Видите ли, гм... как бы вам сказать... вроде бы осложненьице у моего больного... гм...

– И вы решили немного понаблюдать за ним? – помог ему Русов. – Решили побывать на «Коряке» до утра?

– Вот именно! – радостно воскликнул доктор. – Видите ли...

– «Пассат», пускай доктор побудет ночку на «Коряке», – вступил в разговор неизвестно кто. – Мы доктора знаем, отличный мужик.

– Да и Анна не какая-нибудь... – подал еще кто-то голос, засмеялся, поняв бестактность своей поддержки доктору, добавил: – Неопытная... – кха! – в хирургических делах, кха!

– Что на «Кречете», док? – прервал добровольных защитников Русов. Того и гляди, начнется новый «совет» с участием всех траулеров!

– Все нормально, Коля, все нормально, вернусь на «Пассат», доложу. Так как насчет моего... гм, пребывания на «Коряке»?

– Да, доктор, оставайтесь до утра. Будем давать топливо «Омеге», она где-то возле вас пасется, тогда и подберем тебя. Но чтоб глаз у механика был что ватерпас!

– Тут все серьезно, Коля, честное слово, – отозвался Гаванев.

– Ну, до утра, до встречи.

– «Пассат», «Пассат», слышите меня? Топливо и воду получили полностью, можем отвязываться, – послышался в радиодинамике голос вахтенного помощника капитана траулера «Ордатов». – Киноху нам только верните, «Мичмана Панина», а мы вам подарок для Тани Коньковой перешлем.

– Хорошо, «Ордатов», сейчас расстыкуемся, киноху вам отсылаем, – сказал в микрофон Куликов, началась уже его вахта. – Жаль, но картина покалечена, вырезаны кадры там, где девушка Панина обольщает, помните? Показывает ножку с подвязкой... А вы «Золотого теленка» досмотрели? Запакуйте коробки как следует, не подмочите.

– Все посмотрели. Лучше Юрского никто Бендера не играл! Посылайте своих ребят в корму.

– Наш боцман уже там. Дмитрич, меняйтесь картинами да отвязывайтесь, слышишь меня?

– Слышу, Кулик, слышу. Все сделаю как надо, не волнуйся.

– Боцман! Не «Кулик», а Георгий Николаевич Куликов.

– Да-да, Кулик... Георгий Николаевич. Уже тянем плотик с кинохой от «Ордатова».

«Марина» подала о себе весть на четвертые сутки после появления «Пассата» на промысле, под вечер. Поздно хватилась! Только что отдали бакштов последнего из судов экспедиции, а был им потрепанный в штормах, продутый ураганными ветрами этих гиблых южных широт траулер «Олюторка». «Марина» дала о себе знать резким, ледяным, шквалистым ветром. Глухо взвыв, он пронесся над океаном, сорвав с небольших волн легкую белесую пыль. «Пассат» тяжко колыхнулся под напором тугого потока воздуха, и буксирный трос «Олюторки», который еще не успели скинуть с кормового кнехта, звонко бабахнув как из ружья, лопнул, но не посередке, а у основания гаши, так что вред случился небольшой.

– Отвязались, туды ее! – весело прогудел голос вахтенного «Олюторки». – Не успела нас прихватить во время бункеровки, стерва. Ну, до новой встречи, мужики. Танюхе привет! Док, ты уж там постарайся, чтобы все ладненько у нее получилось, чтобы малец или деваха были крепенькими, здоровенькими. Да, на вахте! В приданом-то мы бутылочку «фуфыги» завернули, так что, как дитя народится, выпейте за его здоровье. Суше – привет, Родине – привет!

– Удачи вам, большой удачи! – отозвался в микрофон Русов и кивнул Шурику Мухину. Тот потянул рычаг тифона, и «Пассат» проревел торжественно и бодро. – Уловов вам больших, ребята.

Набирая скорость, вспенивая винтом воду под кормой, мимо «Пассата» прошел траулер. Рыжий от ржавчины, с покореженными фальшбортами и вмятинами на корпусе, он представлял собой грустное зрелище: трудяга, работающий на износ... Русов вздохнул – когда-то и он работал на «рыбачках», на малых, средних и больших морозильных траулерах. Знал, что гоняют их и в хвост и в гриву, что стране с каждым годом нужно все больше и больше рыбы, судов не хватает, что районы промысла с каждым годом все больше отдаляются от портов: вон куда забрались камчадалы! И что же? Не успеет траулер вернуться в порт, как его уже вновь «выгоняют» в дальний поход. Машина молотит? Палуба пока еще не прогнила? «В море, друзья, в море, – гонит из порта рыбаков начальство. – Подремонтируетесь на переходе». И в чем-то начальство право: порой, чтобы добраться до района промысла, надо потратить восемнадцать-двадцать суток беспрерывного, безостановочного движения. Конечно, за это время многое можно подправить на судне. И конечно же, не сидят без работы команды. Сдирают ржавчину, шкрябают корпус и надстройки, суричат и красят железо. Настраивают поточные линии в рыборазделочных цехах, подшивают свежими досками или кусками железа палубу, ремонтируют все, что требует ремонта, но главный-то двигатель не остановишь, «молотит» он и молотит, бедняга, выжимает из себя все свои возможности и силенки, и молотить ему безостановочно шесть долгих напряженных месяцев, повергая механиков в каждодневный страх: а ну как что-нибудь в нем «полетит», какая-нибудь важная деталь «гигнется»? Ведь не было на берегу достаточного времени на профилактику! И порой ломаются двигатели, умирает горячее, мощное сердце траулера, не выдержав чудовищных, без малейшего отдыха, нагрузок. Волокут тогда траулер в порт, волокут тысячи миль, волокут, потому что «вытолкнут» был этот траулер в море до того, как прошел полный, такой необходимый ему ремонт. И получается, что убытки от этого перекрывают всю прибыль, которая была достигнута за счет сокращения сроков ремонта доброго десятка судов...

Прощально проревев еще два раза, «Олюторка» скрылась в бурной соленой метели. Вздохнув еще более мощно, «Марина» вздыбила воду, рассеяла волны соленой капелью, взметнувшейся над океаном. Развернувшись кормой к тугому напору все усиливающегося ветра, «Пассат» направился «вверх», к экватору, за незримой, нулевой широтой которого лежало такое желанное, родное северное полушарие.

– Анатолий Петрович, вы мне еще не объяснили, как капитану танкера, отчего так долго затянулась ваша командировка на другие суда? – Горин поднялся из кресла, прошелся по каюте. Вид у него был очень строгим. Каким-то чужим, если можно так выразиться, показался Русову сейчас капитан. Холод в голосе, холод во взгляде. Этот сдержанный, официальный тон, откуда он, зачем? Ведь в общих чертах капитан знает, где был Гаванев и что делал на траулерах. Горин опустился в кресло, поиграл спичечным коробком, властно поглядел на откинувшегося к спинке дивана доктора. – Докладывайте же, я жду.

– Ну вы же знаете, Михаил Петрович, что «Кречет» обратился с просьбой о помощи и я выполнял врачебный долг. – Доктор улыбнулся, пожал плечами, но капитан не улыбнулся в ответ, и Гаванев распрямился, кашлянул и потускневшим голосом продолжил: – У матроса Соболя оказалась серьезная рваная рана справа, в височной части черепа. Я обработал рану, зашил. К счастью, сотрясения мозга не было.

– Почему вы заночевали на «Коряке»? Какая в этом была необходимость? Я разговаривал с капитаном «Коряка»: механик абсолютно здоров, глаз у него давным-давно вылечился.

– Не «вылечился», а я ему глаз вылечил. И надо было...

– Послушайте, капитан, что это вы так на доктора наседаете? Пересадка с «Пассата» на «Кречет», серьезная работа там, затем пересадка с «Кречета» на «Коряк», все это потребовало от доктора напряжения всех его сил, – вступился за Гаванева Русов. – Вымотался наш доктор, неужели не ясно? К тому же наступил вечер, темень, тьма египетская, к чему же излишний риск? И я разрешил доктору переночевать на «Коряке». Простите, Михаил Петрович, я не понимаю тона вашей беседы с доктором: вместо того чтобы поблагодарить человека, ведь он побывал еще на трех траулерах и оказал помощь четырнадцати матросам и механикам, вы устраиваете какой-то допрос. В чем дело?

– А дело в том, что на «Пассате» идут разговоры, что он не просто ночевал там, а ночевал в каюте у докторши! А это, между прочим, наверняка вызвало у отдельных членов экипажа траулера нездоровый интерес, излишнее возбуждение и неуверенность в моральной чистоте как нашего уважаемого доктора, так и врача траулера «Коряк», так что ждите в управление «телегу»!..

– Капитан, я же не мальчишка! – Доктор покраснел, шумно передохнул. – И потом: у нас с Аней самые серьезные намерения!

– У вас, Анатолий Петрович, «серьезные намерения», – саркастически сказал капитан, – а мне в управлении давать объяснения!

– Я все беру на себя, – сказал Русов. – Слышите, капитан?

– Да уж надеюсь!

Капитан опять прошелся по каюте, сел, нервно потер руки. И доктор и Русов молчали, отчего-то Русову казалось, что вот сейчас Михаил Петрович Горин устало улыбнется, махнет рукой, скажет: «Что это я? Все нервы, нервы... Не попить ли нам крепкого чайку?» Но капитан молчал, морщился, потом сжал руками виски, пошарил взглядом по столу, дотянулся к коробочке с лекарствами, открыл – она была пуста.

– Чуть не забыл, – сказал Гаванев и достал из кармана коробочку: – Редкое французское лекарство, Аня тоже мучается головными болями, немного оставила себе, а это вот переслала.