Текст книги "Знаменитые писатели Запада. 55 портретов"

Автор книги: Юрий Безелянский

Прошли годы. Отшелушились слухи и нелепицы вокруг имени поэта. Все явственнее проступает подлинный лик Шарля Бодлера. Его эпатирующие поступки забылись и стерлись, на первый план вышло творчество, магия бодлеровского стиха. Но и поныне, как верно отмечает. Николай Конрад, «Бодлером одни будут увлечены, другие возмущены». Это истинная правда. Не всем по вкусу придут, к примеру, такие безжалостно-точные строки:

 
Вы помните ли то, что видели мы летом?
Мой ангел, помните ли вы
Ту лошадь дохлую под ярким белым светом,
Среди рыжеющей травы?
Полуистлевшая, она, раскинув ноги,
Подобно девке площадной,
Бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги,
Зловонный выделяя гной…
…Из-за куста на нас, худая, вся в коросте,
Косила сука злой зрачок,
И выжидала миг, чтоб отхватить от кости
И лакомый сожрать кусок.
Но вспомните: и вы, заразу источая,
Вы трупом ляжете гнилым,
Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая,
Вы, лучезарный серафим.
И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты – навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй.
 

(Пер. В. Левика)

Это стихотворение «Падаль» высоко ценил Флобер. Однако для других оно было литературой «мертвецких, боен и притонов». Жесткие истины, высказанные Бодлером, были и остаются не для уха среднего человека. Мещанин, обыватель, буржуа требует усыпляющих грез. Его радует букет банальных красивостей. Уставая от жизни, он хочет забыться и испить чего-то вкусненького и сладенького, эдакий ликерчик от искусства. А Бодлер тычет его лицом в разлагающуюся падаль и постоянно твердит: «Remember!» («He забудь!»), Memento mori! («Помни о смерти!»).

Смерть подстерегает каждого из нас. Обычный человек не хочет в это верить. Он убежден, что будет жить вечно, и ему нестерпимо тошно смотреть в глаза реальности. Он предпочитает смотреть в другую сторону, а еще лучше – совсем закрывать глаза. Прятать, как страус, голову в песок.

В «Истории живописи Италии» Стендаль констатировал, что чувство скорби у его современников стало интенсивнее, нежели оно было в античности. Стендаль критиковал тех, кто осуждает изображение полей сражений или больниц как чего-то непоэтического, и призывал осознать, что говорить правду о своем времени – это нередко означает «рассказывать ужасы» (dire des horreurs). Бодлер эту горечь ужасов еще более сгустил. Она ощущается на зубах. Она проникает в глотку. Она разъедает организм. Такова сила бодлеровской горечи.

 
Сырой, холодный мрак пропитан трупным смрадом.
Дрожу от страха я с гнилым болотом рядом,
И под ногой моей – то жаба, то слизняк…
 

(«Романтический закат», пер. В. Микушевича)

Бодлер отважно бросается в бездны «подполья» и там зажигает факелы, чтобы яснее лицезреть запрятанные глубоко человеческие язвы и пороки.

 
В провалах грусти, где ни дна, ни края,
Куда Судьба закинула меня,
Где не мелькнет веселый проблеск дня,
Где правит ночь, хозяйка гробовая,
На черной мгле я живопись творю,
Всегда язвимый богом ядовитым,
И, как гурман с могильным аппетитом,
Свое же сердце к завтраку варю…
 

(Пер. В. Левика)

Бодлеру чистая радость не в радость, незамутненная красота не в красоту. Для него не существует светлого, гармонического совершенства.

 
Не стану спорить, ты умна!
Но женщин украшают слезы.
Так будь красива и грустна,
В пейзаже зыбь воды нужна,
И зелень обновляет грозы…
 

(«Грустный мадригал», пер. В. Левика)

Этот мотив человеческой красоты, обостренной перенесенными страданиями, до Бодлера встречался у Данте, у Китса и других поэтов. Истинный поэт не может наслаждаться личным счастьем, покуда кругом разлито море людских страданий и слез. Куда бы он ни пошел, повсюду его преследует видение Ада. Всюду он встречает юдоль обид и горестей. Повсюду натыкается на «бессердечие гранита». «Мы – каждый за себя! Нет ничего святого!» – восклицает Бодлер в «Исповеди». В отличие от поэтов он эстетизирует страдание, оно – альфа и омега бодлеровского существования. Если его нет, то нужно его найти. И находит.

 
Но сжал ли грудь твою хоть раз
Железный обруч отвращенья?.. —
 

обращается он к ближнему. Поэт верит, что железный обруч сжимает каждого.

Неверие в свет, в мир, в человека, в прогресс и сделало Бодлера роковым поэтом зла, неким Антихристом поэзии. Бодлеровский культ всего извращенного, порочного, искусственного, порожденного городской цивилизацией, его эстетизм и аморализм, – все это оказало значительное влияние на русских символистов: Мережковского, Минского, Анненского, Брюсова, Бальмонта, Сологуба…

А наш современный классик Андрей Вознесенский? Не пошел ли он по стопам Бодлера, когда написал, что:

 
Видно, душа, как печенка, отбита…
Ну, а пока что – да здравствует бой,
Вам еще взвыть от последней обоймы.
Боль продолжается. Празднуйте боль!
Больно!
 

Одна только разница: у Бодлера боль непреходящая, как доминанта всей жизни, а у Вознесенского – как некий поэтический каприз лирического настроения: сегодня больно!.. Как пошутил некий критик, Вознесенский организовал целый трест под названием «Главболь».

«Стихи Бодлера, – писал Анатолий Луначарский в первом выпуске советской литературной энциклопедии, – производят впечатление сдерживающего себя, полного достоинства констатирования ужаса жизни. Перед нами поэт, который знает, что жизнь представляет собою мрак и боль, что она сложна, полна бездн. Он не видит перед собою луча света, он не знает выхода. Но от этого не отчаялся, не расхандрился, напротив, он словно сжал руками свое сердце. Он старается сохранить во всем какое-то высокое спокойствие, стремится как художник доминировать над окружающим. Он не плачет. Он поет мужественную и горькую песню именно потому, что не хочет плакать. Позднее поэты этого упадочного типа совершенно утеряли такое равновесие и такую суровую граненность формы…»

Любопытная попытка советизировать Бодлера. Первые большевики вообще преклонялись перед ницшеанским сверхчеловеком. В этом ряду Луначарский числил и Бодлера: мол, ему худо, а он тем не менее «поет мужественную и горькую песню». Но, увы, никаким сверхчеловеком Бодлер не был. Наоборот, он был слабым человеком, увязшим в гипертрофированной рефлексии.

Сартр пишет:

«Исконная поза Бодлера – это поза человека, склонившегося над самим собой. Склонившегося, словно Нарцисс. Его непосредственное сознание само является предметом неотступного и пристального взгляда. Нам, людям обыкновенным, довольно и того, что мы видим дом или дерево; целиком поглощенные их созерцанием, мы не думаем, забываем о самих себе; Бодлер же не способен забыть о себе ни на секунду. Он смотрит и в то же время наблюдает за тем, как он смотрит, наблюдает, чтобы увидеть, как он наблюдает; он созерцает собственное сознание о дереве, о доме…»

И еще выводы Сартра:

«Бодлер – человек, чувствующий себя бездной. Терзаемый гордыней, скукой, головокружением, он видит себя вплоть до самых потаенных душевных глубин: он неповторим, оторван от других людей, не создан, абсурден, безосновен, брошен в полнейшее одиночество, где и несет свою ношу, обречен на то, чтобы самому оправдывать собственное существование, он непрестанно ускользает от самого себя, выскальзывает из собственных пальцев, он погружен в созерцание…»

Дистанция времени позволяет Сартру судить Бодлера со всей строгостью:

«Высказавшись в пользу зла, Бодлер тем самым сделал выбор в пользу собственной виновности. Угрызения совести – вот что позволяет этому грешнику воплотить свою единственность и свою свободу. Чувство виновности не покидало его в течение всей жизни…

…Этот человек отверг жизненный опыт, никакие внешние воздействия не смогли изменить его, и он ничему не научился… Каким он был в 20 лет, таким мы находим его и на пороге смерти…»

И все же, добавим от себя, понять до конца, каким был Бодлер человеком, задача из самых сложных. Лунный ландшафт его горемычной души еще предстоит изучать многим исследователям.

 
Поэт, как альбатрос, отважно, без усилья,
Пока он – в небесах, витает в бурной мгле,
Но исполинские, невидимые крылья
В толпе ему ходить мешают по земле.
 

Так перевел концовку стихотворения «Альбатрос» Мережковский. Якубович перевел иначе:

 
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов.
 

Толпа (глупцы) обломала крылья альбатросу. Он истекал кровью. И эта боль страдания сделала Шарля Бодлера великим поэтом.

Спившийся бог

Я люблю нырять в энциклопедический старый словарь – три черных тома выпуска начала 50-х годов прошлого века. Какие железобетонные формулировки, какие зубодробительные оценки и ярлыки в отношениях «врагов» и деятелей Запада. Возьмем интересующего нас Поля Верлена: «французский поэт, декадент. Его поэзия далека от действительности, проникнута меланхолическими и религиозными настроениями». И все – как отрезали: не наш!..

В литературной энциклопедии (1962) помягче, но тоже брошена тень на чуждого поэта, на его «символистские эстетические установки». Вместе с тем приведены слова Брюсова о том, что Верлен обогатил лирику разнообразными оттенками переживаний, сблизил ее с задушевной беседой, придал стиху тонкую музыкальность. О, это уже похвала!..

В июне 1952 года в беседе с Лидией Чуковской Анна Ахматова сказала: «Когда у одного француза спросили, кто лучший поэт Франции, он ответил: „Hugo, helas“ („Конечно, Гюго!“ – Ю.В.). Это, разумеется, не соответствует истине: взять хотя бы Верлена, он в 20 раз лучше».

Высказывания соотечественника Верлена, французского писателя Жюля Ренара: «От Верлена не осталось ничего, кроме нашего культа Верлена. Он похож на спившегося бога».

Приведу собственную публикацию о Верлене в газете «Вечерний клуб» от 15 марта 1994 года (интересно вспомнить).

В этом месяце исполняется 150 лет со дня рождения Поля Верлена. Не все знают знаменитого французского поэта, одного из основоположников символизма. Поэтому познакомим читателей вкратце с жизнью и творчеством поэта-символиста.

Верлен родился 30 марта 1844 года в Меце, в семье офицера. По окончании лицея служил чиновником Парижской ратуши, рано начал писать стихи. На первом этапе испытывал влияние Бодлера. Первый сборник «Сатурновские стихотворения» Верлен выпустил в 1866 году. Затем вышли сборники стихов «Галантные празднества» и «Песнь чистой любви».

Примечательный штрих в биографии Верлена: в 1871 году он служил в бюро прессы Парижской коммуны. После поражения коммунаров вынужден был уехать за пределы Франции. Его следующая книга «Романсы без слов» отразила болезненную тоску растерявшегося интеллигента.

 
Пусть будет прихоть нечиста или невинна,
Порок иль скромная мечта – мне все едино.
Я воплощу любой твой бред, скажи, в чем дело?
– О, дьявол, – я ему в ответ, – все надоело!
 

Другие моменты из жизни Верлена: ссора с Рембо, заключение как участника Коммуны в тюрьму. В дальнейшем разочарование, пессимизм, нищета, забвение в алкоголе. Он умер 8 января 1896 года в возрасте 51 года, вконец отравленный абсентом. На похоронах кто-то вскрикнул: «Женщины сгубили Верлена!»

Да, он любил женщин, ну и что из того? Прочитаем одно из стихотворений Верлена из его книги «Песня для нее» (1891) в переводе Федора Сологуба:

 
Не надо ни добра, ни злости,
Мне дорог цвет слоновой кости
На коже ало-золотой,
Иди себе путем разврата,
Но как лелеют ароматы
От этой плоти, боже мой!
 
 
Безумство плоти без предела,
Меня лелеет это тело,
Священнейшая плоть твоя!
Зажженный страстностью твоею,
От этой плоти пламенею,
И, черт возьми, она – моя!
 
 
До наших душ нам что за дело!
Над ними мы смеемся смело, —
Моя душа, твоя душа!
Но что нам райская награда!
Здесь, на земле, любить нам надо,
И здесь нам радость хороша.
 
 
Но здесь нам надо торопиться,
Недолгим счастьем насладиться,
Самозабвение вкусить.
Люби же, злая баловница,
Как льются воды, свищет птица, —
Вот так и. мы должны любить.
 

Верлен принадлежал к тому типу поэтов, у которых запрограммирована страсть сжигать самих себя. Тем выше градус горения, тем ярче огонь творчества. Таковы Верлен, Байрон, Высоцкий (да простят меня за такой выстроенный ряд!..) Степан Цвейг писал о Верлене и ему подобных: «Они пропивают, проигрывают, проматывают себя, их сметает внутренний вихрь их существа».

В заключение приведем одно из стихотворений Верлена в переводе Бориса Пастернака, весьма характерное по тональности для творчества французского поэта-символяста:

 
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
 
 
О дождик желанный,
Твой шорох – предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
 
 
Откуда кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
 
 
Хандра ниоткуда,
На то и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.
 

Пусть хандра. Пусть погодные аномалии. Пусть наследия. Пусть дробящиеся мелкие осколочки нашего российского быта. Но мы выживем. Опыт Варлама Шаламова говорит о том, что поэзия может спасти человека в любое трудное время. Поэтому совет: хоть иногда, хоть изредка давайте читать стихи – настоящих Поэтов, в том числе и Поля Верлена. Как говорил Евгений Баратынский: «Болящий дух врачует песнопенье». Все просто. И никаких дополнительных лекарств…

Так было написано в газете. Коротко. Недурненько и вполне литературненько, – скажем в рифму. Но не объемно. Необходимо расширить рамки текста. И заглянуть в верленовские бездны. Вспомнить его гей-повороты, дикарство и пьяные выходки, Именно это привлекает нынешнего читателя: не сделай нам «красиво», как раньше, а нарисуй нам «кроваво». Крутое время – крутые рассказы.

Итак, дополнительные штрихи к биографии Поля Верлена.

Отец поэта был армейским офицером, а мать простой, не очень образованной женщиной. Верлен был единственным ребенком в семье. До появления сына на свет мать его трижды рожала и все три раза дети оказывались мертворожденными. Но Поль выжил и поэтому неудивительно, что мать любила своего единственного сына и всячески баловала его. Верлен до самой своей смерти оставался любимцем матери. Она считала его, и не без основания, слабым, безвольным, безответственным и требующим постоянной опеки.

Чувственность в Верлене проснулась рано. Однако его внешность и постоянная неряшливость не позволяли ему надеяться на ответные чувства, у него было широкое плоское лицо с маленькими глазками, почти спрятанными под густыми бровями, невыразительное и почти уродливое. Он походил на преступника-дегенерата. В школе Верлена всегда дразнили и над ним издевались – «урод, урод!..» Первый биограф поэта – Эдмон Лепететье – писал: «Верлен был вызывающе безобразен. С годами его лицо, странное и ассимитричное, – с горбатым черепом и носом картошкой стало казаться совершенно невыносимым. Но оно излучало блестящий ум в ореоле таланта. К этому звериному лицу привыкаешь, когда оно смеется, и смиряешься с его загробностью, когда он говорит серьезно».

Но, будучи звероподобным, Верлен еще со школьных лет тянулся к ангелоподобным мальчикам из младших классов, предлагая им «горячую дружбу». С юности поэт был бисексуалом: одинаково тянулся как к женщинам, так и к мужчинам. С 17 лет стал пользоваться услугами проституток. И появилась тяга к алкоголю. Его любимым напитком был ядовито-зеленый абсент. Веселая богемная распутная жизнь… В какой-то момент Верлену она надоела. Он встретил удивительно чистую 16-летнюю девушку Матильду Моте и влюбился в нее, а в 1870 году женился на ней. Она восхищалась его стихами, а он пламенел от ее тела. «Я не люблю тебя одетой…» – писал он.

 
Глядеть на платье мне досадно —
Оно скрывает беспощадно
Все, что уводит сердце в плен:
И дивной шеи обаянье,
И милых плеч очарованье,
И волхование колен…
 

Я не знаю французского и не могу воспроизвести, как это звучит в подлиннике, но переводчик Федор Сологуб, сам блестящий поэт, нашел изумительный русский эквивалент: «волхование колен»…

Позднее в своих воспоминаниях Матильда Моте писала, что влюбленным Верлен был таким счастливым, что «он перестал быть уродливым, а я даже вспомнила о сказке „Аленький цветочек“, в которой любовь превращает чудовище в принца-красавца». На протяжении всех 10 месяцев, пока они были помолвлены, Верлен оставался преданным и целомудренным, забыл про абсент и писал стихи, прославляющие любовь. Но женитьба и последующая за ней совместная жизнь расставили все по местам. Пелена влюбленности прошла, и супруги предстали друг перед другом в своем истинном обличии. Матильда оказалась женщиной пустой и тщеславной, мелкой по своим интересам и не способной понять, что рядом с нею творит поэт. Ну, и Верлен для Матильды оказался вовсе не «принцем» из сказки, а настоящим «чудовищем» в реальной жизни. Он снова стал много пить и у него появились пугающие приступы дикой агрессии, которые, впрочем, чередовались с проявлением искренней нежности: он вдруг как бы прозревал. Однажды в порыве необузданного гнева Верлен попытался поджечь волосы на голове Матильды, а в другой раз в ярости швырнул своего новорожденного сына так, что тот ударился о стену. Но, слава богу, все обошлось без тяжелых последствий.

И все же какое-то время у Верлена была семья (раздоры, ссоры, – а кого их нет?!), он служил, и сохранилась, таким образом, некая буржуазная респектабельность. Но в 1871 году в жизни Верлена появился Артюр Рембо, и все мнимое благополучие полетело в тартарары. Жена не выдержала дружбы-любви своего мужа с Верленом и развелась с ним. Прошло всего лишь 3 года со дня их знакомства. И – финиш.

Артюр Рембо – еще одна знаменитость французской поэзии, – был на 10 с половиной лет моложе Верлена (родился 20 октября 1854). Он, как и Верлен, тоже был связан с Парижской коммуной и посвятил ей несколько стихотворений: «Нужны ли сердцу моему озера крови…» Рембо писал оригинальные стихи, а еще был преоригинальным человеком: неисправимым хулиганом, жестоким извращенцем и садистом, – гений и злодейство в нем сочетались вполне мирно. Рембо считал, что поэту необходимо испытать все формы любви, страдания и безумия, и только все это может позволить найти поэтическую «истину».

Рембо послал свои стихи Верлену, как мэтру, а в сентябре 1871 года и сам появился в Париже, оборванный, грязный и без гроша в кармане. С появлением Рембо нормальная жизнь Верлена кончилась: все пошло вразнос. Обратимся к книге, вышедшей на Западе, – «Интимная сексуальная жизнь знаменитых людей» (1981):

«Верлен вначале поселил Рембо в доме родственников своей жены, где и сам жил в то время, затем Верлен стал устраивать Рембо в домах своих друзей по очереди. Один из них, музыкант-гомосексуалист привил Рембо любовь к гашишу. День и ночь Верлен и Рембо веселились и пировали. На публике они специально вели себя очень провокационно, оказывая друг другу знаки любви и внимания, наедине Верлен и Рембо проводили „ночи Геркулеса“, занимаясь тем, что они сами называли „любовью тигров“. Из них двоих Рембо явно был доминирующим партнером, Верлен, который считал себя „женственным“ человеком, ищущим любви и защиты, был просто очарован этим „юным Казановой“, с его неотразимым сочетанием красоты, гениальности и насилия. Рембо однажды полоснул Верлена ножом, чтобы развлечься и проверить заодно свое могущество над старшим товарищем. Он также постоянно насмехался над „супружеской респектабельностью“ Верлена.

В июле 1872 года Верлен оставил семью и уехал из Франции вместе с Рембо. По всей вероятности, мать Верлена оказала им финансовую помощь, поскольку она ревновала Верлена к Матильде. Верлен и Рембо путешествовали почти год. Этот год стал для Верлена самым счастливым в его жизни. Он позже вспоминал этот год „интенсивно, всем своим существом“. Сначала они путешествовали по Бельгии, а затем перебрались в Лондон, где стали жить в самых дешевых гостиницах. Иногда они пытались зарабатывать на жизнь, давая уроки французского языка. В основном же они жили на деньги, которые присылала им мать Верлена и которая позже подсчитала, что Рембо обошелся ей в 30 000 франков.

Это был период подъема творческой активности Верлена. Вскоре, впрочем, отношения между ними стали портиться. Они все чаще стали ссориться, поскольку Рембо надоело быть в постоянной зависимости от своего старшего товарища-поэта. Верлен, не в состоянии более выносить накаленной до предела обстановки, внезапно покинул Лондон и уехал в Брюссель в июле 1883 года. Он разослал письма с уведомлением о том, что собирается покончить жизнь самоубийством, всем лицам, которым это могло касаться, включая свою бывшую жену, и стал ждать, кто из них и когда его спасет. Первой примчалась мать Верлена, за которой приехал и весьма агрессивно настроенный Рембо. Во время пьяного эмоционального разбирательства, переросшего в ссору, Верлен схватил пистолет, с помощью которого собирался покончить жизнь самоубийством, и выстрелил в Рембо, ранив его в кисть руки. Рембо обратился за помощью в полицию, опасаясь повторного нападения со стороны Верлена. Верлен был арестован. Во время медицинского обследования были найдены доказательства его участия в гомосексуальных половых актах. Верлен был приговорен к двум годам тюремного заключения за попытку убийства…»

Прервемся, чтобы перевести дух. Уф! Какие безумные страсти! Вот до чего может довести «Пьяный корабль»! Это хрестоматийное стихотворение под таким названием написал Артюр Рембо до своего появления в Париже:

 
… Ну, ее если Европа, то пусть она будет,
Как озябшая лужа, грязна и мелка,
Пусть на корточках грустный мальчишка закрутит
Свой бумажный кораблик с крылом мотылька.
 
 
Надоела мне зыбь этой медленной влаги,
Паруса караванов, бездомные дни,
Надоели торговые чванные флаги
И на каторжных страшных понтонах огни!
 

(Перевод Павла Антокольского)

Все надоело! Такое вот было мировосприятие молодого Рембо. А теперь обратимся к книге Пола Рассела «100 кратких жизнеописаний геев и лесбиянок» (1995). Другой ракурс и несколько другая трактовка отношений и событий тех верлено-рембовских лет:

«В Париже Рембо посещал известных поэтов, отпугивая своим поведением всех, кроме Верлена, с которым стал поддерживать любовную связь. К ноябрю 1871 года в прессе появилось немало домыслов об этих взаимоотношениях, и когда однажды Рембо с Верленом появились на одном литературном собрании, шокированная публика вышвырнула их вон. Затем последовал период беспробудного пьянства и шумных скандалов. Между любовниками происходили бесконечные ссоры, расставания и примирения. Кульминация наступила, когда10 июля 1873 года в Брюсселе Верлен, не помня себя от выпитого, выстрелил в Рембо и попал ему в запястье. Ужаснувшись содеянным, Верлен дал пистолет Рембо, настаивая, чтобы тот убил его. Рембо отказался, и они отправились в больницу, чтобы обработать рану. Однако на улице Верлен затеял новую ссору, вновь вытащил оружие, и Рембо пришлось умолять проходящего полицейского о защите. Артюра Рембо забрали в больницу, а Верлена арестовали. Обвиненный в покушении на убийство, сгоравший от любви поэт был приговорен к двум годам лишения свободы.

За время беспокойной любовной связи с Верленом Рембо создал два своих наиболее значительных произведения: великолепное и ужасное „Одно лето в аду“ и абстрактные стихотворения в прозе „Озарения“. С художественной точки зрения Верлен был окончательно превзойден. Ганс Майер оценивает развитие отношений между двумя поэтами следующим образом: „Это было именно то, на что Верлен не был способен: сильное и постоянное чувство на фоне скандальных переживаний. Он оставался глупейшим любовником супруга преисподней, и, как „глупейшая девственница“, так и не уразумел, почему всему когда-нибудь приходит конец“.

Вот так кратко представлены Верлен и Рембо в книге Рассела. А что было дальше? В 1875 году, когда Верлен вышел из тюрьмы, он и Рембо встретились лишь один раз, и пути их разошлись окончательно. Верлен в тоске по утраченному любовнику взялся за публикацию произведений Рембо, а в 1884 году написал о нем книгу „Проклятые поэты“.

Что касается Рембо, то он вскоре забросил поэзию и, по словам Майера, покатился „от любви к скандальной славе до скандальной безвестности“. Несколько раз посещал Африку, вел какие-то там торговые дела, занимался поставками оружия. Жаркий климат ему был противопоказан, но он туда возвращался вновь и вновь, как бы стремясь поскорее убить себя. И убил. Скончался 10 ноября 1891 года в Марселе, в возрасте 37 лет. Верлен пережил своего друга-любовника на 5 лет.

Связь, связка Верлен-Рембо до сих пор не дает покоя многим. В 1995 году на экраны вышел фильм бывшей полячки, а ныне „гражданина мира“ Агнешки Холланд – „Полное затмение“ („Total Eclipse“). В роли Верлена снялся англичанин Томас Тьюлис, а роль Рембо исполнил любимец Голливуда Леонардо ди Каприо. Картина эта не документально-биографическая, а нечто иное, ближе к исследованию. История о том, как энергичный гениально-испорченный юнец-хам-провинциал Рембо совратил (морально и сексуально) гениального, но слабовольного, не способного противостоять ненавистному мелкобуржуазному окружению Верлена.

Кто-то из киноведов посчитал, что праотцом фильма Агнешки Холланд явился… Борис Пастернак, который еще в 1944 году пересказал сюжет (вот и Пастернаку была интересна эта захватывающая история двух знаменитых поэтов): Он (Верлен. – Ю.Б.) запил. Тут судьба послала ему злого гения в виде чудовища одаренности, каким был буян, оригинал и поэт – подросток Артюр Рембо. Он сам на свою голову выкопал этого „начинающего“ где-то в Шарлеруа и выписал в Париж. С поселения Рембо у Верленов их нормальная жизнь кончилась. Дальнейшее существование Верлена залито слезами его жены и ребенка. Начались скитания Рембо и Верлена, навсегда оставившего семью, по большим дорогам Франции и Бельгии, совместный запой, полуголодная жизнь в Лондоне на грошовые заработки, драка в Штутгарте, каталажки и больницы. Однажды в Брюсселе после крупной ссоры Верлен выбежал от уходившего от него Рембо, два раза выстрелил по нем вслед, ранил, был арестован и приговорен судом к двухгодичному заключению в тюрьме в Монсе».

Одна и та же история, повторяемая по кругу и напоминающая ритмику знаменитого «Болеро» Мориса Равеля. Кстати, этот французский композитор жил во времена Верлена, хотя и был значительно моложе. Для своих нескольких вокальных произведений Равель выбрал тексты близких ему поэтов, в том числе Поля Верлена.

Но вернемся к фильму «Полное затмение», в нем ярко отражена страсть творческого организма – к самосжиганию. Чтобы поскорее забыться, уйти от проклятой действительности, сжечь себя дотла. Достичь полного затмения…

Верлен, разбитый, усталый, с опустошенным сердцем и высохшим умом, не верил в счастливую зарю человечества. Сын больного века, он с молоком матери всосал в себя пагубную страсть и чрезмерную чувствительность, с каждым годом все ниже опускаясь на дно порока.