Текст книги "Искатель. 1983. Выпуск №1"

Автор книги: Юрий Медведев

Соавторы: Энтони Джилберт,Александр Буртынский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Значит, старшина пойдет сейчас к тому кинжальному, так и не ожившему пулемету. И сам не понял, как сорвалось:

– Чем кого-нибудь, лучше – меня… Пулеметчик же я!

Майор чуть помедлил, старшина, опережая его, сказал:

– Беру, товарищ майор.

– Давайте. Возьми у санитарки автомат. И гранат побольше.

– Ясное дело.

Они вышли к концу траншеи. Старшина, пригнувшись, какое-то время вглядывался в кустарник, обернулся, шепнул:

– Рванули.

Голое место пробежали пригнувшись, падая, вскакивая, через колдобины и воронки, под редкий посвист пуль. В кустарнике на мгновение припали к траве, отдуваясь, и снова помчались, обдирая лица о хлесткие ветки. Этот чертов старшина пер, словно кабан по зарослям, напролом. Но когда Антон, споткнувшись, шлепнулся в ямину, вдруг откуда ни возьмись над ним, возникло широкое потное лицо старшины.

– Ну что, целый? Кто ж так ходит? А? Глаза под ладонь, сам гляди под ноги и по сторонам сквозь пальцы, а ты ветки мордой ловишь, весь в крови.

– Ты-то откуда знаешь, как надо? – спросил Антон, поднимаясь.

– Тайга научила, охотницкое дело. Ты сам откуда?

– Неважно, пошли.

– Не боись, успеем. Они раненых стали таскать. Пока стащат да задание получат. У них порядок. Так кто ты есть?

– Стрелок-радист.

– А до того?

– Студент.

– А, интеллихенция. – Он все еще внимательно, недоверчиво разглядывал Антона, словно определял, чего от него ждать, сам же взял в напарники, ободряюще заключил: – Ничего, ты вроде молодчик, я должник твой, надо же… Я думал, концы мне, а ты вон как трехнул его, словчился. Ну добро, айда, тут недалечко.

Теперь они шли осторожно, старшина нет-нет и выглядывал, раздвинув листву с высоты своего здоровенного роста, что-то примечал и снова по-кошачьи неслышно пробирался в гущине. Вдруг Антон ткнулся в его спину.

– Вот они… Так и знал. – И в голосе его, прозвучавшем горестно и тихо, проскользнула нотка облегчения.

В истаявшем свете луны виднелись черные кляксы минных разрывов, наводчик, солдат в годах, лежал на пулемете, уткнувшись бородой в прицел. Кошкин лежал ничком, разбросав руки.

– Надо ж, как не повезло, – сипло сказал старшина, – шальной миной.

Лента была заправлена, очевидно, их накрыло в последний момент. Антон помог старшине оттащить убитых подальше в кусты. Вдоль по взгорбку были вырыты две запасные площадки. Коробки с патронами сложены в нишах. Возле пулемета валялось несколько фляжек. Антон потрогал – тяжелые, с водой, все предусмотрели, только сами не убереглись.

Он хотел было лечь к пулемету, но старшина легко отстранил его своей лапищей:

– Погоди…

Минометные расчеты смутно различались в лощине метрах в трехстах напрямую, Антон пожалел, что нет пристрелки и делать ее нельзя – засекут. Немцы скучивались правее, должно быть, впрямь нацелились на кустарник в обход наших окопов. Выйдут во фланг и в тыл, навалятся… Старшина, лежавший за пулеметом, подергал затвор, ругнулся: что-то у него не ладилось.

– Погляди, специалист. Кажись, задержка…

– Отвались! – Антон, неожиданно разозлившись, плечом помог старшине.

Молча, ощущая в руках знакомую теплоту металла, Антон откинул затвор, продернул ленту раз, другой, устранив перекос: видимо, ребята поспешили. Сказал негромко, как нечто само собой понятное:

– Подтащи коробки и ложись справа, вторым номером.

Старшина повиновался без звука.

В ложбинке произошло движение, темная масса разделилась, часть открыла огонь по окопам, другая стремительно потянулась к кустарнику. Антон приник к прицелу, замер не дыша.

– Давай! – процедил старшина. – Ты че?!

– Не мешай.

– Ты… – И нервно потянулся к затвору.

Антон ударил его по руке.

– Сорвешь, ответишь перед майором.

«Майор» словно бы отрезвило старшину. Кажется, и сам уже что-то понял. Прошептал тягуче:

– Уйдут же.

– Вернутся.

И в то же мгновение, улучив единственный верный момент, когда цепь головой коснулась кустарника, ударил на глубину. Он не видел трассы, но давним опытом стрелка, чуть подправив на ходу вертикаль, ощутил дистанцию и, уже не целясь, повел на ширину цепочки, выдав полную ленту. Он рассчитал точно: передние сиганули в кусты, остальные, прижатые огнем, стали отползать к своим.

Цель теперь была одна – там, в ложбине, – мутная, расплывчатая, вдруг ощерившаяся вспышками огня… Пули постанывали над головой, звякали о щит. Их нащупывали здесь, на взгорбке, в кустах, и Антон, не давая опомниться немцам, почти не отжимал гашетки, принимая ленты у жарко дышавшего словно после быстрого бега старшины. Уже открыв себя беспрерывным огнем, передвинул прицел, полоснул влево по минометным сполохам, успел заметить, как заметались тени расчетов, оттаскивая свои «трубы» пониже, в овраг.

Где-то далеко позади них грохали пушки, глухо, как сквозь вату, дробилась винтовочная пальба – должно быть, оставшиеся заслоны нарочно подымали побольше шуму, маскируя отход основных частей: впереди у смутно белевшей хаты огрызалась огнем группа майора, а здесь были они со старшиной – каждый в этой искромсанной огнем ночи делал свое дело, сам себе солдат и командир, и Антон на миг почувствовал себя частичкой огромного целого в этом мгновенном ощущении бытия, где были оборваны все концы и начала. И не стоило думать о том, что будет через час, через минуту…

Короткая передышка не могла обмануть. Их уже засекли. Немцы торопились смести с дороги тех, у белой хаты, ударив по ним в лоб с фланга, – они со старшиной оказались тут как заноза в пятке. Издали послышались короткие команды, около взвода передвигалось перебежками прямо на пулемет, скапливаясь за кромкой ложбины, а те, что остались в кустарнике, невидимые, наверняка подберутся вплотную как снег на голову. Они подумали об этом одновременно. Антон не успел вымолвить слово, как старшина понял – ухватившись за хобот, подцепив рукой пару коробок, уже тащил пулемет на запасную огневую, подальше от кустарника. За две ходки, захлебываясь от натуги, не разгибаясь, они перенесли весь боезапас и гранаты. Теперь и кусты метрах в двадцати и кромка лощины слева были как бы в вилке.

От напряжения до тошноты закололо в затылке, снова дала себя знать контузия.

Он вынул пробку в кожухе.

– Подлей из фляги.

– Не скипела ж…

– Потом поздно будет.

Старшина едва успел забить пробку, как по оставленной только что огневой ударила мина, остальные легли веером, поднимая клубы желто-фиолетовой пыли. Приподняв головы, оба следили за ложбиной и кустами. Наступавшие, видимо, решили взять их с ходу, закидав гранатами.

– Все ж таки здорово ты их подмел, – буркнул старшина. – А я уж подумал, пальцы тебе от страха свело.

– Ты и не то подумаешь. Подозрительный мужчина.

Старшина хохотнул:

– Такая работа… Ладно, может, еще подружимся.

– Если живы будем.

– Навряд ли…

Должно быть, немцы решили, что их накрыло минами. Антон видел, как по краю ложбины поднялось несколько касок – то ли их нацепили на стволы, но стрелять не стал, чтобы не обнаружить свою новую огневую. Однако и немцы остались на месте… Потом вдруг раздался резкий свист, и они хлынули разом: человек десять из кустов и остальные с кромки – слепяще брызнули гранаты в брошенном окопе… Он резанул по ним как ножом сначала по тем, ближним, из кустов наповал, несколько уцелевших почему-то бросились не назад в кусты, а к своим, в панике столкнулись, и там их достали одна за другой короткие яростные очереди.

Но теперь они залегли совсем близко, за старой огневой я, видимо, решили взять пулеметчиков во что бы то ни стало.

Не сговариваясь, не давая опомниться гитлеровцам, они закидали их гранатами. Антон еще заметил, как забилось пулеметное пламя там, в стороне хаты… Майор отвлекал противника на себя. А мины грохали рядом. Оба то и дело зарывались в мелкий окопчик, трава вокруг чернела в оспяных ожогах, от гари першило в горле.

Старшина, подняв голову, прохрипел:

– Живой?

Какое-то время нельзя было высунуться, шмелями густо высвистывали пули. Антон заправил ленту, утер саднящую щеку, ладонь стала черной, липкой: задело-таки. Подул ветер, и небо с востока стало быстро заволакивать тучами. Только бы не закрыло луну, подумал Антон. И пора бы уже светать. Он и сам не понял, зачем ему свет, при свете они будут как на ладони. Но и немцы тоже. Пусть – один конец…

И тут они снова пошли. Возникли как из-под земли густой орущей толпой, с оглушающей трескотней автоматов. Потом их стало больше, гуще, валом, и, уже поняв, что это конец, Антон рывком сбил все наводки, ствол вертелся в его руках словно чертова мельница. Ослепший от ненависти, ловя летящий свинец, с пронзительным отчаянием думал лишь об одном: выжить еще минуту, две, три, пока не вышла лента.

Двое или трое, белоглазые, без касок, с искаженными от беззвучного крика ртами, прыгнули сверху, и старшина, страшный, весь в крови, в разорванной рубахе, ринулся навстречу, взмахнул прикладом – хруст, стон, тупое уханье. Тела, сплетясь, рухнули в окоп, и тотчас оглушающий взрыв гранаты, и тело старшины, горячей тяжестью на миг прижавшее Антона к брустверу, пока он вслепую дрожащими руками перезаряжал ленту… И снова рявкающий, какой-то нутряной всхрап старшины, и гранаты одна за другой, летящие за бруствер, и почти одновременно захлебнувшийся огнем пулемет в упор по вмиг разметавшейся в стороны солдатне. Они отползали, прячась за кочки, изрыгая автоматный огонь. Гранаты старшины все еще рвались, выковыривая автоматчиков из ямок, укрытий, тесня к спасительной ложбине.

Впереди было голо. Серая земля под серым небом. Немцы отползли в– низинку, оттуда слышались протяжные стоны вперемежку с руганью. Мины, оглушив, легли позади окопа, оба нырнули– на дно, уткнувшись своими лбами в шершавый глинистый скат.

Старшина заново, торопясь, перевязывал рану повыше локтя, и крупное щекастое лицо его, посеченное осколками, с черным фонарем под глазом, даже в полутьме казалось страшным.

Антон хотел спросить его, как с рукой, и не мог, не в силах был отдышаться, сердце все еще клокотало в самом горле.

– Живой, а? Живой? – Старшина вдруг хихикнул, откинулся на скат окопа и засмеялся, глядя на Антона странно округлыми, плоскими в белесом рассвете глазами. Антону стало не по себе от этого спокойного, всхлипывающего смеха. Кажется; это был шок, старшина все раскачивался взад и вперед и все повторял: – Живой, гляди-ка! Разве может быть…

Антон тряхнул его за плечи раз, другой, даже в голове помутнело, просипел в глаза:

– А ну кончай! Кончай дурить… Тебя-то как звать? Слышь, контрразведка?

– Живой… Жив, свят, неженат… А Васька твой дурак.

– Слышишь! Давай в тот окоп за патронами, кончились, может, там осталось что? Тебя-то как звать? Как звать?

– Кешей! Кешей! Дурак твой Васька. Про детей болтал!

Все это было ужасно глупо, и страшно становилось от одной мысли, что старшина всерьез свихнулся и он, Антон, останется один, без помощника…

– Кеша! – заорал он снова до темноты в глазах, стараясь привести старшину в чувство. – Погляди там, может, коробка осталась на старом месте. Хоть одна!

И старшина, ни слова не говоря, неожиданно легко для громоздкого своего тела ящерицей скользнул наружу. Вскоре вернулся так тихо, что Антон, приткнувшись к насыпи с закрытыми глазами, даже не услышал шороха. Одна коробка была у него в здоровой правой руке, другая с вещмешком – в зубах.

– Последние.

– А почему Васька дурак? Какие дети? – Он все еще пытался занять старшину. Язык ворочался во рту тяжело, сухо, куском наждака. Он позволил себе отпить глоток из фляжки и передал старшине.

– Потому! Такая была трактористочка, – тяжело переводя дух, пробубнил старшина. – Соболя ей дарил. Свадьба на носу, а тут война, жаль стало… Пожалел. А было бы дите, смерть не страшна. Не так?

– Может быть.

– Может, может! А он детей спужался! Майор сказал: дите – это наше бессмертие. А у его, у майора, сынка на границе убило. В первый день.

– Давай помоги, – попросил Антон, – вон туда…

Пригнувшись, они. потащили пулемет по дну окопа, подняли и, осторожно скатившись с пригорочка, проползли метров на десять левей, в небольшую водомоину, и залегли в ней. Антон осторожно выглянул наружу. Звонко дзенькнуло в щит, тупо, как молотком, ударило по голове, свет померк, и земля колыхнулась, стряхивая его в жаркую пустоту.

– …Пей!

Он подавился глотком, задышал, постепенно приходя в себя, словно выбираясь из цепкой вязкой трясины. Открыл глаза и один, запухший даже на ощупь, закрыл рукой. Толстые губы старшины растянулись в улыбке.

– Я уж думал, все, кончики! – И снова суетливо затыкал флягой в зубы. – Ты что? Однова меня оставлять? Никак нельзя. Нехорошо…

И Антон улыбнулся ответно, словно встретился после долгой разлуки, и не было рядом смерти.

– Рикошетом тебя, а? Надо же, шлем спас. А то бы долбануло в висок. – Старшина выколупнул осколок. – Держи на память.

Старшина, отпрянув, приник к пулемету. Антон подполз к ленте, увидел здоровым глазом – опять ползут, но как-то вяло, надолго замирая в мелкоте воронок.

– Береги патроны, – сказал сухим горлом, едва различая собственный голос, словно за него говорил кто-то другой издалека… Мины грохнули слева возле окопа отдаленно и слабо, будто елочные хлопушки. – Выбирай цель… Слышишь? – Старшина кивнул. И опять, он увидел под черной травой низкие взбрызги минометных разрывов, задергал старшину за рукав. – Слышь, пережидай налет… Они ж пока не пойдут. Потом жми. Короткими. Береги…

Он говорил бестолково, каждое слово иглой ударяло в голову, но старшина понял, кивнул не глядя.

Там, у белой хаты, стрельба поредела. Над лесом, затянутое облаками, взошло солнце, и стали видны пестрые куртки на серой траве. Казалось, люди полегли кто где после тяжкой работы. И только сейчас Антон ощутил., как ломит все тело, наливаясь чугунной усталостью: закрой глаза, и полетишь в сонное небытие, такой тяжелой была голова.

Запухшими глазами он вдруг различил шевеление в долине – фашисты стекались в одно место, ближе к минометному оврагу, и те, что были здесь, у кромки, тоже стали отползать туда, таща за собой раненых.

И вдруг посередке лощины наискось поднялись столбы разрывов, как бы прочесывая ложбину до самого края, где прятались минбатареи.

– Стопятки, – гаркнул старшина. – Наши бьют, комбат…

– Какой комбат?

– Ну из заслона. Видно, наладили связь, дают на прощание.

Над лощиной еще погрохотало минут пять. В развеянном ветром пыльном дымовище снова возникли немцы, медленно, вразброд уходившие к лесу, к оврагу. Шли, словно спотыкаясь, не оборачиваясь, таща на себе раненых. И лишь из оврага, будто отсекая возможную погоню, подвывали минометы.

– Выдохлись, – пробормотал Антон, чувствуя, как слипаются пудовые ветки, уже не в силах их разомкнуть.

– Неужели, – сказал старшина, – железо и то устает.

И вдруг все исчезло: и старшина, и черные взрывы вдали, и солнце над лесом.

* * *

Его били по щекам, стараясь привести в чувство, затем, подхватив под руки, тащили по кустарнику тяжело, нескончаемо долго, и все это время он слышал знакомые голоса: бубнящий густой – Богданыча, визгливый, с веселым придыханием – Васькин и еще басовитый, отрывистый – старшины.

Изредка в разлепленных слезящихся от солнца веках мелькали взрытое воронками поле, снова кусты, белый расплывчатый кубик хаты вдали… Откуда-то донесся приглушенный гомон, скрип колес. Совсем рядом. возникло крупное, словно увеличенное линзами лицо Маруси в черных подтеках, с растянутыми в улыбке губами.

– Глотни, мальчишечка, ну-ка!

Обжигающий глоток прояснил все вокруг: сидящих на взгорбке окруженцев, их было совсем немного, в серых бинтах, рваных, прожженных гимнастерках. Низиной к лесу, над которым сияло солнце, тянулась на восток колонна, кони тащили пушки, скрипели двуколки с ранеными, а где-то в стороне все еще слышались отголоски затухавшего боя.

– Пей остатнее. Теперь-то добудем.

– Вы кричите или нормально разговариваете?

– Нормально, а что?

– Значит, ничего страшного.

Только глушь в ушах, будто их заткнули ватой, и все тело как не свое.

– Спасибо, Маруся.

Санитарка сипло рассмеялась непонятно чему, сунула ему в руку горбушку хлеба.

– Подрубайте, у нас с такими контузиями и сестру не зовут.

– А я не звал…

– Верно… Богданыч, – снова рассмеялась санитарка, – ты все горевал об крестнике своем. Оживел…

Только сейчас Антон увидел Богданыча и Ваську, полулежавших рядом у стены, дремлющего старшину с уткнутым в грудь подбородком. Все были словно на одно лицо – черные, закоптелые, лишь Богданыч выделялся непокрытой седой головой. Чуть поодаль на носилках горбилось над накидкой чье-то худое тело.

– У вас, говорят, кисет был?

– А вы курите?

– Тут научишься.

– Возьмите, может, есть на закрутку… – И подставил карман, до того трудно было шевельнуть рукой.

– Вот организм, – сказал Богданыч, – минуту покемарил, и Опять хоть за Марусей ухандривай.

– Ты что? – фыркнула Маруся, свертывая цигарку. – В отцы годишься.

– В отцы. Сорока не стукнуло.

– Надо ж, я думала, все полсотни.

– Эх, Маруся, Маруся…

– Да какая я Маруся? Вера я, – всхлипнула от смеха санитарка и плюхнулась рядом с Васькой. – Это вот он меня окрестил – и пошло, а я с санроты, меня тут не знают. Ну и пусть Маруся, не жалко. – И снизу искоса как-то странно глянула на Ваську. – Поделюсь?

– Ага, на троих… А Маруся – хорошее имя, и сама ничего, нравишься. Как ты этого фрица гранатой огрела! Не ты, давно б я на небеси витал. Здорова!.

– Плохо?

– По мне хорошо, – мечтательно вздохнул Васька. – Детишки будут крепкие.

– Дожить бы до детишек…

– Может, и доживем.

Они снова взглянули друг на друга. У Васьки вдруг заполыхало лицо, сквозь копоть проступил румянец, а Вера вздохнула, яростно затянувшись.

– Эх, жисть жестянка… Потанцевать бы щас, а потом над озерком посидеть в парке…

– В каком еще парке?

– Был у нас в селе парк. И озерко. Только я не сидела ни разу, на других завидовала. А сама нет, мала была. Ты не гляди, что большая, мне всего-то семнадцать.

– Я не гляжу, – буркнул Васька. – Вот если все обойдется, тогда поглядим. Может, всю жизнь только и буду глядеть на тебя.

Человек на носилках застонал и притих. Низом по-прежнему тянулись подводы вперемежку с пешими и конной тягой. Антон сплюнул скрипевший на зубах песок, тяжко ломило суставы, сушило в горле, и вместе с тем было такое чувство, будто после долгой разлуки за тысячи верст вернулся к своим, родным.

– Про Бориса не слышно?

Богданыч вскинул на него лохматые брови.

– Должно, лечится, если успели проскочить. С вечера проскоку тут почти не было.

Санитарка, о чем-то болтавшая с Васькой, прыснула, уткнувшись лицом ему в колени. Васька робко приложил ладонь к ее стриженой голове.

Антон хотел спросить, где майор, что с ним. Но тут снизу от колонны, завихряя пыльцу, откололся зеленый «газик» и, выскочив к ним на взгорбок, развернувшись, затормозил. Из него выпрыгнул майор и, чуть приволакивая ногу, затянутую поверх колена грязным жгутом, подошел к лежавшим. Жестом дал знак оставаться на местах, хотя никто и без того не шевельнулся, пытливо смотрели на пропыленную фигуру майора с седым чубчиком, выбившимся из-под козырька. Лишь один старшина, качнувшись, поднялся и застыл, опустив руки по швам.

Майор оглядел искромсанную полумертвую землю за гребнем окопа с неразвеянным дымом над лощиной, куда отошли остатки фашистов, на редкую цепочку отступавшего батальона, уже скрывавшегося головой в тени дальнего леса, сказал старшине:

– Возьмешь всех с собой и приставай к колонне. На первом же привале передашь людей комполка Кузьмичу, с ним согласовано. Раненых в санбат. И возвращайся, я буду при штадиве.

– Вернусь, если не задержат.

– Ну, ну, твое место у меня.

– А как же сборный пункт, проверка? – спросил Васька, шмыгнув носом.

Майор снял фуражку – ветер взвихрил седые редкие волосы, – посмотрел на Ваську, на медленно поднявшихся солдат, сказал чуть надтреснуто, глядя поверх голов в пространство:

– До свиданья, товарищи. Спасибо за все…

Двое по знаку Богданыча подняли носилки и пошли гуськом с холма. Санитарка подбежала к Антону, но он, отстранив ее, поднялся сам, чувствуя, как слегка поплыл жухлый бугор, люди, спускавшиеся по склону, майор, вдруг остановившийся перед ним вполоборота,

– Ты вот что, – сказал майор, – давай в мой «газик», выскочим отсюда, сядешь на попутку – и на свою базу. Там скорей подлечат, там это проще…

Антон все еще не двигался, как-то даже не сразу сообразив о какой базе идет речь, так она была далека отсюда, от нынешних его мыслей, от той ночи, когда погиб командир самолета и штурман, единственные близкие люди, которых он успел узнать за месяц своей летной службы. Он смотрел мимо майора на удалявшихся солдат, на Богданыча, оглянувшегося в их сторону, и вдруг понял, что никуда от них не уйдет, не бросит, потому что нужен им, и они ему тоже, связан с ними незримой нитью, которой не порвать. Вместе покидают они это поле, пути их не считаны, но они еще вернутся сюда. Не они, так другие… Еще устроят немцам кашу, еще икнется гадам, погоди, скрипнул зубами.

Майор, уже повернувшийся идти, удивленно через плечо взглянул на него.

– Останусь я, если можно.

Майор задержал на нем чуть прищуренный взгляд, надел фуражку.

– Смотри. Твое дело… Если что узнаю об отце, сообщу.

И торопливо вприскок захромал к пыльно сверкающей на солнце машине.