Текст книги "Подвиг"

Автор книги: Юрий Коротков

Соавторы: Валерий Тодоровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Блоха, Игорь и Соня переглянулись.

– Я считаю, можно сказать. А он может отказаться, – предложил Игорь.

– Я согласен, – сказал Блоха.

– А я против! – Соня враждебно глянула исподлобья на Мишку.

– Два голоса против одного, – подвел итог Блоха.

Соня подчеркнуто равнодушно пожала плечами и отвернулась.

– Только это тайна, – предупредил Блоха. – Никому ни слова… Убегать просто так из дома – это глупо. Это не подвиг… В общем, мы – Соня, Игорь и я – проводим испытания. Способен ли каждый из нас на подвиг, если понадобится…

– Да какие подвиги! – махнул рукой Мишка. – Я уже думал. Поздно родились: война кончилась, Север кончился, в космос как на работу летают…

– У каждого времени свои подвиги, – сказал Блоха. – И никто не знает, что потребуется от нас. Важно быть ко всему готовым. Хочешь вступить в нашу группу?

– Конечно! А я-то думал, что вы… – удивился Мишка.

– А мы думали, что ты… – язвительно ответила Соня.

Игорь тем временем пересек Антарктиду и незаметно перевел бинокль на Соню, разглядывая крупно ее брови, глаза, сережку в пушистой мочке уха, губы…

– Ты верующая, что ли? – вдруг удивленно спросил он, опустив бинокль.

Соня задумчиво водила по губам серебряным крестиком. Она вспыхнула и быстро заправила крестик за кружевной воротничок.

– Просто… бабка подарила… – Она исподлобья стрельнула глазами на Блоху. Тот, умолкнув на полуслове, растерянно улыбаясь, смотрел на нее.

Тогда Соня подняла голову и открыто, с вызовом посмотрела ему в глаза.

Ровно в девять часов, когда в гостиной послышались позывные программы «Время», Игорь погасил лампу, отдернул штору и трижды посигналил фонариком.

Окно Блохи было темно, но ответного сигнала не было. Он помигал Соне и тоже не дождался ответа.

На первом этаже в доме напротив тускло загорелся и погас огонек. Мишка тряс допотопный плоский фонарик, но ржавый включатель безнадежно заело. Игорь мигнул ему и снова тоскливо уставился в темное Сонино окно…

Соня и Женька целовались в тесной каморке лифта. Как только кабина останавливалась. Блоха не глядя нажимал на кнопку, и лифт снова полз наверх или проваливался вниз.

Соня чуть отстранилась и потерла поцарапанный Женькиной оправой висок. Блоха виновато снял очки и сунул в карман.

– А ты думал – кто? – спросила она.

– Федотова, – признался Блоха.

Соня закатила глаза и беззвучно захохотала.

– Тебе эта корова нравится?

– Да нет… А ты видела, как я искал?

– Конечно. Так смешно… А почему ты ни разу на меня не посмотрел?

– Не знаю… А почему ты сама не сказала?

– Испытание, – усмехнулась Соня. Она посмотрела на часы. – Полдесятого. Мать с ума сойдет…

Блоха снова потянулся к ней, но Соня отвела губы.

– Подожди. Ты ничего не хочешь мне сказать?

Блоха стоял напротив и молчал. Лифт остановился наверху. Соня испытующе смотрела на него.

– Значит, ничего? – она положила палец на кнопку шестого этажа.

– Я… – начал Блоха и снова умолк.

Соня решительно нажала кнопку. Оба глянули вверх, на табло, где стремительно бежал по номерам этажей сигнальный огонек. Двери распахнулись.

– Через пять минут выходи на связь! – успел выпалить Блоха.

Он шмыгнул сквозь толпу разъяренных жильцов, собравшихся у лифта на первом этаже, пробежал через темный двор. Закрылся в комнате, взял фонарик.

«Я тебя люблю», – просигналил он.

Соня улыбалась в темноте. Потом коротко мигнула в ответ:

«Повторите, сигнал неразборчив».

«Ятебялюблю, ятебялюблю, ятебялюблю»…

«Я тебя тоже», – наконец ответила Соня.

Игорь понуро сидел в темной комнате, глядя на мигающие фонарики в их окнах. Потом встал и задернул штору.

Хлопнула входная дверь. Соня радостно выбежала навстречу матери.

Инна Михайловна молча стянула с головы платок и, волоча его по полу в опущенной руке, ушла в свою комнату. Соня вошла следом. Мать сидела на корточках у стены.

– Что случилось, мам? – Соня присела рядом и заглянула ей в лицо.

– Он меня бросил, – бесцветно сказала Инна Михайловна.

– Кто? Филипп? Ну и что? Подумаешь! Пусть ему будет хуже!

– Ты не понимаешь… Он меня бросил. Меня первый раз в жизни бросил мужчина… Я стала старой и толстой…

– Ты самая красивая! Ты такая красивая, что молодым и не снилось! На тебя даже наши мальчики смотрят!

– Спасибо. Утешила, – усмехнулась Инна Михайловна.

– Зато есть повод начать новую жизнь! – Соня вскочила и деловито огляделась. – Давай поменяем обстановку, чтобы все было другое!

– Когда я рассталась с Константином, мы перетащили шкаф в твою комнату, – вяло сказала мать. – Ты предлагаешь перетащить его обратно?

– Нет! Давай… давай сломаем вот эту стену! – вдруг выпалила Соня. – И у нас не будет тесной кухни, а будет большая гостиная, будет просторно и много света!..

Повязав на голову косынки, они деловито встали около голой стены – Инна Михайловна с тяжеленной кувалдой, Соня с молотком. Мать размахнулась и с ненавистью изо всех сил ударила кувалдой по центру стены. Соня тут же добавила молотком. Куски гипсолита повалились на пол, посыпалась с потолка штукатурка, закачалась люстра.

– И пусть этот Филипп кусает себе локти!.. – азартно кричала Соня, пока мать замахивалась. – А у нас будет новая гостиная!.. А он приползет на коленках и будет спать на нашем коврике под дверью!.. А мы ему не откроем!..

Соседи трезвонили и колотили кулаками в дверь, стучали швабрами в пол и потолок, а мать и дочь самозабвенно крушили стену в клубах белой пыли.

– А потом он бросится с двенадцатого этажа и разобьется в лепешку… А мы даже не посмотрим вниз!.. Потому что будем пить чай в нашей гостиной!..

Потом они сидели рядом, засыпанные с ног до головы белой пылью, около горы обломков, изумленно оглядываясь то в комнату, то на открывшуюся кухню.

– Зачем мы это сделали? – спросила Инна Михайловна.

– А мне нравится, – ответила Соня.

– Да, но получается, что теперь я буду жить на кухне.

Они посмотрели друг на друга и захохотали.

Утром Блоха собирал учебники в портфель, прислушиваясь к голосу матери за стеной.

– Тринадцать лет!.. Тринадцать лет я, как дура, терпела, ждала чего-то!.. Думала, в новом доме по-новому будет!.. Советская власть ему мешает!.. Брежнев виноват, что у меня колготок целых нет! А Богуславский любой властью доволен! Потому что он вкалывает, а ты болтаешь! А знаешь, я ему благодарна! Я пойду и ему спасибо скажу. Если бы он тебя не уволил, не выкинул, как шелудивого пса, я бы и дальше терпела, ждала неизвестно чего!.. А знаешь, что я скажу, – не будет для тебя хорошей власти! Ты при любой власти будешь лишний, потому что ты – неудачник! Все вы неудачники, поэтому и сидите, как тараканы, на кухне и злобитесь на весь свет!

– А ты – мещанка! – жалко крикнул Блохин.

Блоха с портфелем тихо выскользнул из комнаты и стал торопливо надевать ботинки.

– А для тебя весь свет – мещане, один ты – свет в окошке! Да! Я мещанка! Я один раз живу и хочу жить, как люди живут! И хочу спасти от тебя сына! – она заметила Женьку в прихожей. – Женя, собирайся!.. Вот объясни мне по-человечески, – опять подступила она к мужу, – зачем ты подписывал это письмо? Солженицын для тебя дороже, чем жена, чем сын? Чего ты добился? Его все равно выслали, он теперь за границей живет припеваючи и над тобой, дураком, смеется, а ты будешь теперь метлой махать – и то если метлу доверят! Что? Молчишь? И правильно делаешь, потому что сказать нечего!.. Все, слава богу, кончились мои мучения! На развод сама подам! От тебя и тут толку не добьешься!

Мать ожесточенно утрамбовала вещи в чемодане, навалилась коленом и с трудом закрыла.

– Собирайся, я сказала! – крикнула она Блохе. – Я тебя ни на одну минуту с этим человеком не оставлю!

– Я не пойду! – сказал Блоха.

– Что? – обернулась мать. – Ты еще не понимаешь, что тебя ждет с таким отцом! Он и тебе жизнь сломает! Иди, я сказала! – она рванула Блоху за руку. Тот сопротивлялся, и тогда она ударила его по щеке – раз, другой, третий, из последних сил сдерживая слезы.

Блоха поправил очки.

– Я не пойду, – твердо повторил он. – А ты уходи от нас. Ты нам не нужна.

Мать отступила, растерянно оглянулась по сторонам, схватила вещающий «Голосом Америки» приемник и с размаху грохнула об пол, так что пластмассовые осколки разлетелись по комнате.

– Я его все равно не оставлю, так и знай! – крикнула она Блохину. – Я его через суд заберу! Я добьюсь, чтоб тебя от людей изолировали!

Она подхватила чемоданы и вышла.

В доме наконец стало тихо. Блохин склонился над разбитым приемником – и вдруг заплакал, визгливо всхлипывая, горько, как ребенок.

Блоха растерянно смотрел на его вздрагивающие плечи, на засыпанный перхотью седой затылок, не зная, как утешить…

По обе стороны Ленинского проспекта, дыша морозным паром, толпились люди. Подходили от метро новые группы и заполняли пустоты в шеренгах. Движение было перекрыто, на поперечных улицах выстроились вереницей троллейбусы, трамваи и машины. Стояли регулировщики в белых портупеях и крагах. Прохаживались позади толпы одинаковые молодые люди в одинаковых черных пальто и пыжиковых шапках, с одинаковым острым взглядом.

– Быстрей, быстрей! – торопила Марксэна.

Школьники с бумажными советскими и чилийскими флажками бегом добрались до бреши в людской стене.

– Пятьсот сорок вторая школа! – задыхаясь, отрапортовала Марксэна организатору с красной повязкой на рукаве тулупа. Тот заглянул в список, поставил галочку.

– С семьдесят шестого по семьдесят девятый! – сорванным, хриплым голосом крикнул он, указывая на фонарные столбы с крупными цифрами, нарисованными у основания. – Рассредотачивайте! – И он побежал куда-то дальше.

– Ровной шеренгой! Не толпитесь! – командовала Марксэна.

Наконец все выстроились.

Ожидание затягивалось. Люди молча стояли в бесконечных шеренгах, ежась на лютом морозе, притопывали заледеневшими ногами, безнадежно поглядывая в конец проспекта.

Соня и Блоха стояли с краю шеренги, у столба. Соня вжимала голову в меховой воротник, Блоха пытался держаться как ни в чем не бывало, стискивая стучащие зубы.

– Загадку хочешь? – спросил он.

 
Это что за Бармалей Там залез на Мавзолей?
Он большую шляпу носит.
Тридцать букв не произносит,
Он и маршал, и герой —
Угадай, кто он такой?
Кто даст правильный ответ.
Тот получит десять лет!
 

Организатор пробежал вдоль строя:

– Задержка на сорок минут! Никому не расходиться! Все на местах!

Соня подняла на Блоху заиндевевшие ресницы:

– Я больше не могу…

– Потолкаемся? – предложил он и толкнул ее плечом.

– Ты что, не понимаешь?! – со слезами в голосе вскрикнула она.

Блоха растерянно затих. Соня уже чуть не плакала.

– У меня тетка вон в том доме живет, – негромко сказал она. – Давай добежим?

– А Игорь с Мишкой?

– Только их еще не хватало! Мы туда и обратно.

Они глянули на стоящую поодаль Марксэну, осторожно боком попятились за соседнюю шеренгу и побежали к дому.

Соня открыла дверь ключом, быстро сбросила шубу.

– Иди в ту комнату, – указала она. – В самую дальнюю! И дверь закрой!

Она прикрыла еще дверь в коридоре и наконец юркнула в туалет.

– Пойдем? – спросил Женька, когда она, улыбаясь, вошла в комнату.

– Подожди, ноги совсем замерзли.

– А наших видно отсюда?

– Ага, из спальни.

Блоха следом за Соней прошел в другую комнату. Из окна виден был проспект и две темные шеренги людей.

– Марксэна еще не заметила… – Блоха оглянулся в комнате и присвистнул: – Ого! Вот это аэродром!

Половину комнаты занимала громадная кровать, накрытая пушистым пледом.

Соня забралась на середину «аэродрома».

– Иди сюда, – позвала она.

– А тетка когда вернется?

– Да она на Севере работает. Раз в год приезжает.

Блоха сел рядом. Потянулся к ней губами и обнял.

– Ай! – вздрогнула Соня. – Только руками не трогай…

Они целовались, неловко держа в стороне ледяные ладони.

– Покажи крест, – попросил Женька.

Вместо того чтобы вытянуть крестик за цепочку, Соня вдруг, улыбаясь, напряженно глядя ему в глаза, расстегнула рубашку и распахнула в стороны. Обмерший Блоха глянул на серебряный крест между маленьких грудей и тотчас вскинул глаза обратно.

– Опоздаем… – неуверенно сказал он.

– Успеем, – вкрадчиво ответила Соня. – Надо раздеться и лечь под одеяло, тогда быстрее согреемся… Только не подглядывай…

Они встали спиной к спине и начали быстро раздеваться, настороженно прислушиваясь друг к другу. Потом замерли в нерешительности, одновременно попятились, не оборачиваясь, к кровати, юркнули под одеяло с разных сторон и натянули его по горло, глядя друг на друга через огромную кровать.

Соня нырнула под одеяло, проползла под ним и появилась рядом с Блохой. Сняла с него очки и поцеловала.

– Не бойся, я все про это знаю… – прошептала она.

– Едут! Едут! – пронесся шум в шеренгах.

Послышалась милицейская сирена, в сгустившихся синих сумерках возникло в конце проспекта желтое зарево.

– Все дружно! Три-четыре! – взмахнула руками Марксэна, и школьники запели гимн чилийских коммунистов, едва шевеля замерзшими губами и размахивая флажками.

Зарево приближалось, на огромной скорости мимо пронеслась, слепя желтыми фарами, милицейская машина, за ней две в ряд, потом три, затем мотоциклисты, потом громадные черные «Зилы» – все с желтыми фарами. От каждой проносящейся машины била в лица воздушная волна с жесткой снежной крупой, заставляя невольно прикрывать глаза и отворачиваться. Снова промчались мотоциклисты, три «Волги», две, одна – и кортеж исчез, так быстро, что школьники не успели докричать даже первый куплет…

Соня и Блоха, взъерошенные, с опухшими влажными губами, растерянно смотрели из окна.

Ночью Соня пришла в комнату к матери, скользнула к ней под одеяло.

– Мам, – прошептала она. – Я хочу тебе рассказать… Мам…

– Завтра… – пробормотала сквозь сон Инна Михайловна. – Все завтра…

– Когда у тебя проблемы, я тебя слушаю, даже если мне некогда, – обиженно сказала Соня.

– Ну, что случилось? – вздохнула мать. – Опять двойка?

– Мам… Я сегодня была с мальчиком… – сказала Соня, глядя на нее, ожидая эффекта.

– Да? – сонно спросила Инна Михайловна. – Где?

– Ты не поняла, мам. Я была с мальчиком, – со значением повторила Соня.

Инна Михайловна приподнялась на локте, напряженно глядя на нее.

– В каком смысле?..

– Как ты. Как все женщины, – пожала плечами Соня.

Инна Михайловна подскочила на кровати и села, включила свет, с ужасом глядя на нее округлившимися глазами, еще не веря.

– Соня, ты с ума сошла?.. – спросила она. – Тебе двенадцать лет, Соня!

– Ты сто раз говорила: если любишь – все можно!

– Да не в этом дело! – крикнула Инна Михайловна. Она с силой схватила дочь за плечи. – Кто он такой? Сколько ему лет? Отвечай!

– Тоже двенадцать… – испуганно пролепетала Соня.

Инна Михайловна наконец взяла себя в руки, улыбнулась и погладила ее по волосам.

– Это Игорь?

– Нет. Не спрашивай, мам.

– Глупышка… – мать обняла Соню. – Это прекрасно, что ты влюблена, – мягко заговорила она, осторожно подбирая слова. – Но, понимаешь, в той, взрослой, любви любят не только сердцем, глазами, словами, но и телом. А ты еще совсем маленькая… Посмотри на себя… – она подняла дочь, и они встали рядом перед большим зеркалом в одинаковых прозрачных ночных рубашках до пят, обе с распущенными волосами. – Сравни себя со мной… У тебя еще нет груди, бедер… Ты пока еще не способна получить от этого удовольствие и не можешь доставить удовольствие другому… Ведь ты об этом хотела спросить, да? Ты ожидала чего-то другого?

Соня кивнула.

– И еще мне показалось, что он теперь меня боится.

– Конечно, – сказала Инна Михайловна. – Он тоже еще маленький, а ты его напугала. Это ведь твоя идея была?

Соня опять кивнула, задумчиво разглядывая себя в зеркале.

– А когда у тебя это случилось?

– В семнадцать лет. После выпускного бала.

– Значит, мне осталось еще пять лет?

– Дело не в возрасте. Ты сама почувствуешь – когда.

– А как?

– Ну… – Инна Михайловна тихо засмеялась. – Ты как будто сходить с ума, не можешь ни о чем думать и не хочешь думать. Это как сон – цветной, счастливый, и днем, и ночью, и когда он с тобой, и когда его нет – и не хочется просыпаться. У тебя тоже так будет, когда вырастешь… А пока ты не вырастешь – обещай, что ты никогда больше не будешь этого делать! Обещаешь?

– Хорошо, мам.

Инна Михайловна погасила свет, и они легли. Соня обняла мать.

– Я тебя очень люблю, мам.

– Я тебя тоже очень люблю. – Мать поцеловала ее, отвернулась и беззвучно, чтобы не испугать Соню, заплакала.

На следующий день полкласса хлюпали простуженными носами.

– Кого нет? – сурово спросила Марксэна, открывая классный журнал.

– Митюкова, Николаевой… Гольдберга… Филимоновой… Сташкова… Жуковой… Роменского… – оглядев поредевший класс, доложил дежурный.

Марксэна положила ручку и зловеще поднялась.

– Блохин, Неверова – выйдите сюда!

Соня и Блоха встали у доски, глядя в разные стороны.

– И повернитесь лицом к своим товарищам!..

Марксэна в гробовой тишине прошлась к двери и обратно.

– Вчера у нас с вами был необычный день. Знаменательный день. Вчера мы ясно увидели, кто есть кто. Семеро наших товарищей не смогли сегодня прийти, они заболели, но мужественно выполнили свой пионерский долг. И только вот эти двое сбежали, малодушно, позорно, бросив друзей. Это называется предательство! Да, дорогие мои, – предательство! И в войну за это расстреливали без суда и следствия!.. А ты не опускай глаза, красавица, не опускай! Посмотри в лицо товарищам! Сейчас они скажут, что они у вас думают! Ну? – Марксэна требовательно оглядела класс. – Кто хочет сказать?

Одноклассники молчали.

– Федотова!

Федотова поднялась, глядя грустными коровьими глазами, одернула короткую юбку.

– Что, Федотова, говорить разучилась?

– Ну… в общем… они поступили не по-товарищески… – промямлила она.

– Не по-товарищески?! Они не с гулянки ушли, а с политического мероприятия! Это политическая диверсия, и они еще за это ответят!.. Уединились, голубки! Все помнят – Рогозина родила в прошлом году в девятом классе? Позор на всю школу! А ты, голубушка, еще раньше решила начать? Тоже в подоле нам принесешь? Мать родила неизвестно от кого, без мужа, и ты туда же?

Соня с трудом сдерживала слезы. Кто-то хихикнул и тут же затих под грозным Мишкиным взглядом.

– Кто еще хочет сказать?

Игорь поднял руку.

– Богуславский, – обрадовалась Марксэна. – Что ты хочешь сказать?

– Марксэна Александровна, – четко начал Игорь. – Я хочу сказать, что вы – подлец… Извините, я не знаю, как в женском роде…

Марксэна на мгновение потеряла дар речи.

– Вон из класса! – наконец заорала она. – Вон! К директору! Все трое!

Мишка взял портфель и двинулся за друзьями.

– А ты куда?

– А я могу в женском роде сказать. Хотите?

– Родителей! – затопала ногами Марксэна. – Все четверо!

Мишка, Игорь, Соня с матерью и Блоха с отцом стояли посреди большого директорского кабинета. Директор сидел за столом, на фоне развернутого знамени, справа и слева от него – Марксэна и завуч.

– Во-первых, – негромко сказал директор, – вам всем следует немедленно извиниться перед Марксэной Александровной. Во-вторых, попросить прощения у одноклассников. И только потом мы будем решать, что делать дальше… Итак, я жду.

Инна Михайловна тревожно глянула на бледную Соню и подавленно молчащего Женьку.

– Может быть, сначала обсудим все это без детей? – улыбнувшись директору, предложила она.

– А я вообще не понимаю, за что им следует извиняться, – воинственно сказал Леонид Федорович. – Я абсолютно согласен с Игорем. А кроме того, считаю, что держать детей три часа на морозе – это преступление.

– Знаете, Леонид Федорович, – по-прежнему негромко ответил директор. – Я думаю, что нам с вами придется расстаться. В районе есть другие школы. В том числе и специнтернат для трудных подростков…

К школьному подъезду подкатила «Чайка». Борис Аркадьевич Богуславский в сопровождении старшего Шищенко быстро поднялся по лестнице.

Он без стука, уверенно распахнул дверь директорского кабинета.

– Игорь, выйди… И вы тоже, – кивнул он ребятам.

Соня, Блоха, Игорь и Мишка молча стояли в коридоре. Шищенко, заложив руки за спину, хмуро поглядывая на сына, замер у дверей. Даже сквозь закрытую дверь слышен был властный, громовой голос Бориса Аркадьевича. Потом дверь распахнулась, из кабинета вылетела секретарша и, цокая каблуками, побежала в одну сторону, затем завуч – в другую. Потом появилась красная как рак Марксэна.

Она дрожащими руками поправила прическу. Втянула сумасшедшими глазами на Блогу и зло прошипела:

– Знаешь, с кем дружить, гаденыш… – и пошла прочь.

Леонид Федорович, Инна Михайловна и Богуславский вышли из школы и, не прощаясь, не взглянув друг на друга, разошлись с детьми в разные стороны. Мишка, получив торопливый подзатыльник от отца, один неприкаянно побрел по улице.

Когда Блоха и Соня вошли в штаб, под ноги им радостно бросился, маша хвостом, Джульбарс. Игорь и Мишка сидели у стола.

– Давно собрались? – Блоха сел на свое место.

Соня, как обычно, забралась на диван, поджав под себя ноги.

– В шесть. Как договорились, – ответил Игорь.

– А я… – неловко начал Блоха. Виновато глянул на часы и замолчал.

– Счастливые часов не наблюдают… – сказал Игорь.

– Что? – обернулась к нему, надменно вскинув брови, Соня.

– Грибоедов. «Горе от ума».

Наступило молчание. Мишка курил, пытаясь выдуть ровное кольцо дыма. Игорь разглядывал в бинокль карты. Соня задумчиво водила по губам крестиком.

– Принес? – спросил Блоха у Мишки.

– Вон, – кивнул тот на свернутую брезентовую палатку. – Зашить только надо. По шву разошлась…

Снова молчание. Джульбарс встал передними лапами Соне на колени, она погладила его по голове.

– Я сказал: не порть собаку! – крикнул вдруг Мишка, схватил щенка и отшвырнул в сторону. Джульбарс жалобно заскулил.

– Я не пойду, – сказал вдруг Игорь.

– Ты что? – вскинулся Блоха. – Договорились же!.. Струсил?

– Нет. Просто не хочу.

– Каждый может отказаться. Но – сразу и навсегда!

– Вот я и отказываюсь, – Игорь встал. – Идите без меня. Пока…

– А я чего? – сказал Мишка. – Я тоже пошел… А я-то поверил, дурак… – он махнул рукой.

– Подождите! – крикнул Женька, растерянно оглядывая друзей. – Если вы сейчас уйдете… Стойте! Я хочу сказать важную вещь!

Игорь и Мишка остановились.

– Ну?

– Сядь! И ты сядь!

Мишка и Игорь сели на свои места. Блоха молчал, сосредоточенно глядя в пол. Быстро глянул на Соню.

– Ну? Чего? – спросил Мишка.

– Я… – с трудом начал Блоха. – Я предлагаю… если мы вместе… то пусть все и во всем будут равны… В общем, я предлагаю не влюбляться в нашей группе. Только дружба. Все и всегда только вчетвером… Кто за? – он первый поднял руку. – Игорь?

– Я согласен, – сказал Игорь.

– Я тоже, – поддержал Мишка.

Соня, распахнув глаза, смотрела на Женьку.

– А меня ты не хочешь спросить? – тихо сказала она. – Я никогда тебе этого не прощу!.. – Она вскочила и бросилась к выходу.

– Соня… – попытался остановить ее Игорь.

– А ты доволен? Да? Доволен? – сквозь слезы крикнула Соня. – Я все равно никогда не буду твоей! Понял? Никогда!

Она выбежала. Ребята остались сидеть, не глядя друг на друга.

Блоха посигналил фонариком в окно Соне. Безнадежно подождал и посигналил еще раз…

Соня плакала в глубине темной комнаты.

Блоха отложил фонарик и лег в кровать. Леонид Федорович заглянул к сыну, присмотрелся в темноте.

– Спокойной ночи, – тихо сказал он.

Блоха приподнялся на кровати.

– Пап, я хочу посоветоваться.

– Что-нибудь случилось? – Леонид Федорович присел к нему.

– Ты ничего не спрашивай, только ответь. Предположим, один человек любит другого человека. И тот, другой, тоже его любит… Может ли он… предположим, могу ли я отказаться от любви ради какого-то важного дела?

– Ты же знаешь, люди жертвовали не только любовью, но и жизнью…

– Своей жизнью! – Блоха ткнул пальцем себе в грудь. – Это каждый имеет право… А здесь… получается, что я предаю этого другого человека?

– Все зависит – ради чего? – сказал Леонид Федорович. – Ради маленькой выгоды – это большая подлость. А ради большой идеи – это маленький подвиг.

– А ты – мог бы ради большой идеи отказаться от меня?

– Ну-у… – растерянно сказал Леонид Федорович. – В науке это называется – некорректный вопрос. Об этом нельзя говорить теоретически… Это каждый решает сам…

– Понятно, – тоскливо сказал Блоха. – Спокойной ночи, пап.

Утром понурый Блоха вышел из дома и поплелся привычным маршрутом вдоль двора. У своего подъезда ждал его Игорь. Они молча пожали друг другу руки и двинулись дальше.

Мишка вышел из дома, так же молча поздоровался. Втроем они остановились у Сониного подъезда.

Вскоре появилась Соня. Не взглянув на них, она прошла мимо и направилась к школе. Ребята уныло шагали сзади.

В классе Соня не обращала на них внимания, порвала не читая записку, которую Блоха сочинял три урока, а в коридоре на переменах не отходила от девчоночьей компании.

Так же молча они шагали за ней из школы. Около котлована, там, где тропинки веером расходились к домам, Мишка вдруг обогнал Соню и встал, расставив руки.

– Чего тебе? – враждебно спросила Соня.

– Я царь горы! – вдруг заорал Мишка, сгреб всех троих в охапку и повалился вместе с ними в котлован.

– Да отстаньте вы от меня! – сквозь слезы сказала Соня. Она встала на склоне, отряхиваясь. Потом не выдержала, столкнула вниз карабкающегося мимо Игоря и сама бросилась на штурм…

Потом они, облепленные снегом с головы до пят, весело отряхивали друг друга.

– Пойдемте ко мне! – предложил Игорь. – Отцу из Англии пластинки привезли – настоящий «Битлз»!

– Я к вам домой не пойду, – твердо ответил Блоха.

– Ну, тогда… если хочешь – пойдем к тебе, – виновато сказал Игорь.

Теперь Мишка замялся:

– Я не могу… Отец узнает – убьет…

Все вопросительно посмотрели на Соню. Она потупилась, исподлобья стрельнула глазами на Блоху – и покачала головой.

– Ну, а к себе и не зову, – махнул рукой Мишка.

Они растерянно переглянулись.

– Встретимся в штабе, – решил Блоха.

Вечером они сидели в штабе, склонившись с четырех сторон к горящей на низком столике свече, как заговорщики.

– Давайте поклянемся, – негромко говорил Блоха, – что никогда в жизни, что бы с нами ни случилось, не расстанемся. До самой смерти!

– Погоди. Это особая клятва, – сказал Мишка. – Об этом только на крови можно клясться.

Он воткнул в стол самодельный нож с наборной ручкой, снял со стены карту и положил белой изнанкой кверху.

– Пусть каждый напишет здесь кровью свои инициалы.

Соня взяла нож, посмотрела на лезвие:

– Заражение крови может быть.

– Смотри, я первый… – Мишка подержал кончик ножа в пламени свечи, чиркнул себя сбоку по мизинцу, подождал, пока стечет капля крови и нарисовал корявые буквы «МШ».

Игорь проделал то же самое и поставил ниже «ИБ».

Соня глубоко вдохнула и плотно сжала губы, сделала надрез и написала «С» и «Н». Только потом болезненно поморщилась и прижала порез к губам.

Блоха все это время пристально смотрел в стол перед собой. Мишка прокалил нож и протянул ему. Блоха, белый как смерть, взял нож, провел дрожащим пальцем по лезвию и судорожно сглатывая, из последних сил удерживая сознание, начертил внизу свои инициалы. Отошел к двери и сунул в рот горсть снега.

– Что с тобой? – спросила Соня.

Ребята удивленно смотрели на него.

– Да он крови боится! – засмеялся Мишка. – Ну, дела! А еще в экспедицию собрался!

– Я?! С чего ты взял? – независимо пожал плечами Блоха. Он оглядел друзей. – Выходим сегодня! – решительно сказал он. – А то будем готовиться, пока зима не кончится!

Когда во всех домах засветились экраны телевизоров и раздались позывные программы «Время», в четырех темных окнах деловито замигали фонарики. Мишка, напряженно шевеля губами, поглядывая в листок с азбукой Морзе, читал сигналы и мигал в ответ.

Блоха запечатал конверт, положил на стол.

На кухне собрались отцовские друзья, негромко пели:

 
И все так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь?
Смеешь выйти на площадь?
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?..
 

– Пап, я к Соне.

Отец кивнул…

Соня положила конверт на подзеркальник в комнате. Мать выглянула из гостиной:

– Ты куда так поздно?

– К Женьке.

– А почему такой наряд? – Инна Михайловна удивленно оглядела толстый свитер, плотно заправленный в брюки с ремнем.

Соня на мгновение растерялась.

– Ну-у… Я же обещала, пока не вырасту – никаких вольностей, – невинно сказала она.

Богуславский-старший сосредоточенно работал в своем кабинете. Мельком оглянулся на сына.

– Что? – он снова склонился над бумагами.

– Ничего. Скоро приду.

– А… Хорошо…

На журнальном столике лежала большая стопка деловых конвертов с печатями. Игорь положил свой сверху…

Мишка тихонько оделся, надеясь незаметно выскользнуть из квартиры. Но отец услышал, вышел в коридор.

– Куда?

– Гулять.

– Опять к ним? А ну раздевайся! – заорал отец. – Я же запретил тебе водиться с этой компанией!

– Почему? – угрюмо спросил Мишка.

– А ты не понимаешь? У Блохина отец – махровый антисоветчик! Его из конторы выбросили с волчьим билетом. Неверовы тоже – мамаша блядь, и дочка туда же. Ты что, маленький, не знаешь, где я работаю?

– Знаю, – сказал Мишка, с ненавистью глядя на него. – Ты кагэбэшный стукач!

– Что?! – опешил отец. – Кто тебе это сказал? Ты за кем повторяешь, сучонок? – он бросился на Мишку, но тот выскочил за дверь и опрометью кинулся вниз по лестнице.

На улице вынул из кармана конверт, скомкал и бросил в сугроб.

Друг за другом они прошли по снежной целине. Мишка впереди тащил палатку. Из-за пазухи у него выглядывал щенок. Игорь и Блоха несли рюкзаки. Соня шла за ними, ступая след в след.

Многоэтажные корпуса микрорайона остались позади, на холме. Далеко впереди видна была черная полоса кольцевой дороги, освещенная фонарями, по ней беззвучно ползли крошечные автомобили.

– Хватит, – решил Блоха. – Нет смысла далеко уходить.

Они утоптали снег и натянули палатку. Забрались внутрь, разожгли маленький походный примус, поставили на него набитый снегом котелок и уселись вокруг на свернутых спальниках.

– Обидно, – сказал Игорь. – Завтра в школу придем – ведь не поверит никто.

– Черт, холодно… – поежился Мишка.

Блоха просунул руку наружу, достал термометр.

– Минус двадцать пять. Нормальная погода для высоких широт… ТУ, когда трудно, представляй, как мы вернемся из Арктики. Самые юные покорители полюса! Народу набежит… А мы черные, обмороженные, усталые… И никого не надо будет расставлять от столба до столба. Помнишь, как Гагарина встречали?..

Когда все затихли в своих спальниках, Соня осторожно повернулась к Блохе. Тот лежал спиной к ней. Соня тронула его за плечо.

Блоха торопливо закрыл глаза и размеренно засопел.

Соня улыбнулась в темноте и обняла его, поцеловала в висок и зашептала чуть слышно, касаясь губами уха.

– Раз ты спишь, значит, меня не слышишь, и я могу говорить, что захочу, любую глупость… Ты все равно будешь мой, потому что я тебя люблю. И я выдержу все испытания, хотя мне не нужен твой дурацкий полюс, и я не хочу быть черной и обмороженной. Мы вырастем и будем вместе всю жизнь, потому что я тебя люблю…