Текст книги "Схватка не на жизнь"

Автор книги: Юрий Мишаткин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

18

Антон никак не мог прийти в себя:

– И как я этого гада сразу не раскусил? Песни пел сладкие, в дружки навязывался, а сам хуже фашиста и еще меня в свое паскудное дело собирался втравить! Вначале про грабежи плел, дескать, в такое, как сейчас, время раз плюнуть кассу магазина обчистить или сберкассу взять! Вокруг столько горя, а ему лишь бы карман набить, и все заботы! Жаль, не попал я в него и он голову себе не свернул!

Магура слушал Антона, скрывая улыбку. Николаю Степановичу захотелось похвалить парня, который сделал верный выбор, поступил смело и решительно.

– Как думаешь, куда он мог бежать?

– Только не к себе, на это у него ума хватит, – решил Антон. – Может, в хату, где меня вначале поселил на Дар-горе?

– Там его сейчас ждут, – сказал Николай Степанович. – Куда бы ты на его месте поспешил, где бы решил скрыться?

– Где? – переспросил Антон. – Ну, выбрал бы такое место, где бы себя в безопасности считал…

– И где бы никто не рассчитывал найти?

– Верно, – кивнул Антон и хлопнул себя по лбу: – Есть такая крыша! В самый раз по нему! Хозяйка знакомая – сам меня с ней свел! У нее, только у нее может переночевать. Думает, что я его сейчас по всему городу выискиваю и не скоро домой вернусь.

– Если он пошел к тебе на квартиру, то уже арестован.

Антон поубавил шаг и посмотрел на Магуру:

– Выходит, не только его хату под наблюдение взяли, а и ту, где я квартирую? Выходит, и меня брать собрались?

– Выходит, что так, – согласился Николай Степанович. – И обязательно бы взяли, если бы на крыше ты повел себя иначе, стал пособником врага.

– Это чтоб сигналы самолетам давал, заодно с вражиной, с гадом ползучим был? Не на такого напали! Я в жизни оступался – было такое, срок получил – тоже такая строка в биографии есть, но чтоб фашистам помогать город бомбами крушить и людей убивать – этого от Селезня никто и никогда не дождется!

Они уже подходили к дому, где с недавних пор снимал угол Антон, когда Николай Степанович спросил:

– Приходилось прежде слышать о Хорьке?

– Нет, – ответил Антон, заходя в подъезд. – А это кто такой?

– Есть такой в городе. Непейводу с его компанией направляет на всякие дела, вроде сегодняшнего.

– Стойте! – воскликнул Антон. – Слышать не слышал и видеть не видел, потому как глаза мне завязали. А вот рядом с ним был! Непейвода все по его приказам делает! И меня при нем прощупывал, а потом приемник чинить попросил!

– Как думаешь, долго ли станет Непейвода отпираться от знакомства с Хорьком?

– Не! – поспешно ответил Антон. – Тотчас все выложит. Такие, как он, за свою шкуру страсть как боятся.

На третьем этаже он открыл своим ключом дверь и первым шагнул в квартиру.

– Вот он, гад ползучий!

Антон рванулся к Непейводе и занес над ним ракетницу, но оказавшийся рядом лейтенант госбезопасности перехватил руку и крепко, словно она попала в тиски, сжал. Селезень охнул и выпустил ракетницу.

– Боже! – вскрикнула Гликерия Викентьевна. – Не делайте ему больно! Умоляю! Я этого не перенесу!

– Отставить! – приказал Магура.

Лейтенант послушно отпустил Антона.

– Вы не успели исполнить свой песенный репертуар, – сказал Николай Степанович, шагнув к убравшему голову в плечи Непейводе. – Боюсь, что вам теперь будет уже не до песен, – и приказал арестованному: – Следуйте!

Из-под приспущенных век Непейвода мельком посмотрел на Гликерию Викентьевну, перевел взгляд на Антона и до боли сжал зубы. Затем, не поднимая головы, шагнул за порог.

– Господи! – вздохнула хозяйка. Все это время Гликерия Викентьевна стояла на пороге кухни, испуганно моргая ресницами. – И чего только на свете делается? Никогда бы не подумала, что это жулик. Доверяй потом людям, пускай их в дом!

– Это не жулик, – заметил Николай Степанович. – Это враг, притом отъявленный.

Старушка всплеснула руками и начала истово креститься.

– И мне идти? – угрюмо спросил майора Антон.

– Придется, – сказал Магура. – Без твоей помощи Непейвода, – Николай Степанович кивнул на дверь, куда скрылись арестованный и конвоирующие его сотрудники госбезопасности, – может надолго прикусить язык, а Хорек тем временем исчезнет, уползет в свою нору и начнет формировать новые диверсионные группы.

– Хитрая бестия, – вздохнул Антон. – Один Непейвода его в лицо знает, и где проживает тоже. Да только юлить эта вражина будет, дескать, «я не я, и хата не моя!» И тогда этого Хорька упустили.

– Поэтому и необходима твоя помощь при первом допросе.

Николай Степанович распахнул дверь и на прощанье успокоил хозяйку:

– Запирайтесь и спите спокойно: никто вас больше не побеспокоит.

Майор отворил дверь, собираясь покинуть квартиру учительницы музыки, но Антон вдруг резко обернулся, и сказал:

– Погодите!

Он шагнул к вешалке, где висели пальто, плащ, зонтик, и зажмурившись провел рукой по плащу.

– Был я здесь! До того, как с жильем устроился. Непейвода сюда слепым привел и слепым увел. Сколько раз потом тут толкался, а на ум не приходило, что я здесь уже бывал и приемник чинил!

Антон потер лоб и вспомнил, как его приводил сюда Непейвода, как оставлял одного в прихожей у вешалки. Все в памяти прояснилось, стало четким.

Чтобы удостовериться в своей правоте и доказать майору, что говорит чистую правду и не ошибся, Антон залез в карман плаща, нащупал прореху и достал из-под подкладки пуговицу.

– Вот! Точно был здесь!

Как это он раньше не обратил внимания на мелочи, которые помогли сейчас вспомнить свое первое посещение квартиры немецкого резидента и починку приемника?

Антон посмотрел, сощурившись, на Гликерию Викентьевну и усмехнулся:

– А сама чуть ли не под святую рядилась. Выходит, не слишком-то божья старушка! Тихоню из себя строила, а на деле вражина вражиной! Может, покажете, госпожа Хорек, где свой приемничек прячете?

Гликерия Викентьевна продолжала стоять, бессильно опустив руки в синих прожилках вен. Когда же Антон наклонился, чтобы заглянуть в ее маленькие, ставшие узкими и злыми глаза, она отшатнулась:

– Ненавижу! Будьте вы все прокляты! – и, сжавшись, отчего стала меньше ростом, прошептала: – Дас ист шлюсс!

Командиру корпуса

народного ополчения

Зименкову И. В.

Областное управление НКВД ходатайствует о принятии в народное ополчение города Сталинграда, с зачислением на все виды довольствия, тов. Свиридова Антона Кузьмича, 1924 года рождения, беспартийного.

Раскодированный текст радиопередачи от 2 апреля 1942 г. 18.00

Благодарим всю группу Хорька за успешную работу по наводке нашей авиации. Ждите нового налета 4-го в то же время. К вам в подкрепление 2.4 в 22.30 в районе станции Гумрак будут сброшены пятеро. Организуйте встречу. Пароль тот же.

Г у с т а в

Всего в районе Сталинграда за время его обороны только территориальными органами НКВД было схвачено и разоблачено более двухсот пятидесяти шпионов, диверсантов и террористов. Они были посланы с целью сигнализации противнику о действиях советских войск. Столкнувшись с тем фактом, что почти все вражеские лазутчики, диверсанты и агенты проходили специальную подготовку в варшавской или полтавской разведшколах, мы, естественно, заинтересовались этими гнездами шпионажа.

А.  В о р о н и н, начальник Сталинградского областного управления НКВД

ЧАСТЬ III

1

Боясь простудиться, фон Шедлих решил не выходить под гуляющие на летном поле резкие порывы ветра. Пусть приказ требует проводить группу до трапа самолета, дождаться, когда неповоротливый на земле «Юнкерс-88» вырулит на взлетную площадку и поднимется в воздух, он не станет рисковать здоровьем. Ведь при такой, как сегодня, погоде легко подхватить насморк, ангину или воспаление легких…

Фон Шедлих присел к столу и еще раз просмотрел документы.

В подгруппе абвера «I-Г» (что расшифровывалось, как «гехаймшрифтен» – тайнопись) изрядно потрудились. Даже при пристальном рассмотрении печатей, штампов и подписей придраться в документах было не к чему.

«Чисто работают, – подумал фон Шедлих. – С такими документами можно легализоваться даже в самой Москве, под боком у НКВД, и устроиться работать на любом русском оборонном объекте. Хотя… Спокойнее – и для нас и для агентов, – когда бланки неподдельные. Отчего не запросили спецкоманду, которая занимается сбором советских документов у пленных и убитых?

Он перетасовал, как перед игрой в скат, документы.

Сверху лег военный билет на имя Басаргина Павла Сергеевича, 1888 года рождения, полкового комиссара, раненного под Ростовом и после пребывания в госпитале направляющегося к родственникам в Гурьев. Тут же была вырезка из газеты «Красная звезда» с текстом Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденами и медалями, где третьей в столбце стояла фамилия Басаргина П. С. (при проверке в русском тылу сфабрикованная вырезка должна отмести от руководителя разведгруппы любые подозрения). Среди документов лежала и любительская фотокарточка: женщина, девочка и подле них человек в штатском. Все было продумано до мелочей, не забыта даже надпись на обороте карточки.

Следом шли документы Киржибекова Олджаса, казаха, беспартийного, чабана колхоза «Восход»: освобождение от воинской повинности, командировочное предписание…

Фамилия и биография Киржибекову оставлялись без изменений. Так решили в разведшколе «Валли», когда поняли, что пленный красноармеец может быть использован лишь как простой исполнитель диверсионных актов.

Что же касается Басаргина, то тут дело обстояло сложнее. Он был прислан из Варшавы с лестной характеристикой, из которой становилось ясно, что этого агента готовили основательно и он имеет немало заслуг как консультант по русским делам при «Абвер-заграница» и член зондерштаба «Россия» при белоэмигрантском Народно-трудовом союзе. Перед самой отправкой за линию фронта из Берлина пришла шифрованная телеграмма, дающая Басаргину неограниченные полномочия, предписывающая выдать ему лучшую рацию.

«Темная лошадка, – покачал головой фон Шедлих. – То ли действительно незаурядный разведчик, то ли кто-то в верхах просто опекает его».

Он не одобрял, когда в тыл к противнику засылались немцы. Куда лучше, если организация диверсий и террористических актов поручается самим русским или, на крайний случай, фольксдойче. Не напрасно Гитлер заявил: «Наша стратегия будет состоять в том, чтобы разрушить врага изнутри, заставить его разбить себя своими же собственными руками». Сказано предельно ясно, и этого стоит неукоснительно придерживаться в работе.

Фон Шедлих посмотрел на диван, где сидели двое, – один спокойно дремал, положив голову на ранец с парашютом, второй чадил в потолок сигаретой – и приказал:

– Пора.

Оставшееся до вылета время прошло в надевании парашютов, последней проверке оружия и коротком напутствии фон Шедлиха – пожелании счастливого полета и активной деятельности.

Пора было выходить к самолету. И тут фон Шедлих схитрил. Он раскашлялся, прижал ко рту платок и в изнеможении опустился в кресло.

Что оставалось Басаргину и Киржибекову? Потоптаться на пороге, попрощаться с представителем абвера и без провожатого выйти на открытое всем ветрам поле, где их ожидал «Юнкерс-88».

Опускался вечер, и две фигуры с ранцами за спинами быстро растворились в синем сумраке.

Лица диверсантов обрамляли темно-серые подшлемники, ноги обхватывали жесткие ремни подвесной системы парашютов.

Двое сидели, безучастно глядя в одну точку и ожидая сигнала.

«Юнкерс-88» шел над горящим Сталинградом, на недоступной для зениток высоте, ныряя в рыхлые облака.

Наконец замерцала сигнальная лампочка.

Басаргин и Киржибеков шагнули к распахнувшейся дюралевой двери бортового люка. В памяти всплыла инструкция: согнуть колени, податься правым плечом вперед, сильно оттолкнуться от борта и затем броситься во мрак – страшный мрак неизвестности. И пережить несколько затянувшихся секунд до открытия парашюта, когда настороженная ночь плотно облегает тело, сдавливает дыхание и, кажется, длится бесконечно…

В ту же ночь на стол генерала Эрвина фон Лахузена легло донесение:

«Высадка произведена квадрате четыре восемь при благоприятных метеоусловиях 4.20 5 октября 1942 г. Капитан 7-го отряда люфтваффе Альберт Шельгер».

2

Перехватив взгляд руководителя второго подразделения абвера, адмирал притронулся холеной рукой к тускло поблескивающей на столе модели корабля.

Эрвин фон Лахузен прекрасно знал, что это миниатюрная модель крейсера «Дрезден», на котором некогда служил Фридрих Вильгельм Канарис. Генерал фон Лахузен знал, что шеф абвера любит вспоминать о своей былой службе на флоте, поэтому стал рассматривать кораблик, изображая неподдельный интерес.

Канарис взял со стола модель.

– Не имея угля, 9 марта 1915 года «Дрезден» прятался у берегов Чили от превосходящего его по артиллерии английского крейсера «Глазго». И все же они открыли по нас огонь! Когда же я прибыл парламентером на борт «Глазго» и напомнил о нарушении международного права, в ответ услышал: «У меня приказ потопить «Дрезден», где бы он ни находился. Все споры уладят дипломаты».

Адмирал поставил модель, грустно улыбнулся.

«Вспомнил, как некогда открывал кингстоны своего крейсера», – предположил Лахузен.

Беседа происходила в кабинете бывшего морского офицера, а с 1 января 1935 года руководителя военной разведки и контрразведки «третьего рейха». Выгоревший диван. Карта мира и рядом с ней портрет генерала Франко. Чуть дальше на стене фотография любимой таксы по кличке Зеппа и маска из дерева – подарок японского посла в Германии господина Осимы.

– Итак, они приземлились, – отбросив от себя воспоминания, перешел к делу адмирал. – Когда ждете первое радиодонесение?

– Ровно через пять часов, экселенц, – взглянул на часы генерал. – Группа оснащена мощным передатчиком, а также индивидуальными средствами для диверсий и террора. Когда станет ясно, что группа успешно легализовалась, начнется высадка в Заволжье подразделений десантников. В тылу у русских они сумеют захватить важные стратегические пункты с целью их уничтожения или удержания до подхода наших частей.

– Вы имеете в виду железную дорогу?

– Не только. По агентурным данным в Заволжье сейчас находится командный пункт русских. Там же много полевых аэродромов…

– Вам знакома директива фюрера № 45?

– Конечно.

– Верховное главнокомандование вермахта поставило задачу перед группой армий «Б» занять Сталинград, полностью разгромить там вражескую группировку, прервать движение судов по Волге и выйти к Астрахани. Мы же топчемся у Сталинграда, растянули фронт, а результатов никаких. Значит, у русских крепкий тыл и большие резервы, не учтенные нами. Пусть наша агентура сконцентрирует свое внимание на разведывании русских аэродромов и переправ. Это на сегодняшний день главное.

Канарис говорил, глядя мимо генерала, устремив взгляд в полировку письменного стола:

– Поставьте меня в известность о поступлении радиограммы от группы, как только та заговорит. Разрешаю поднять меня для этого даже с постели. Сегодня район Заволжья является для нас первостепенным, как и взятие города, носящего имя русского лидера. На Сталинград мы слишком много поставили.

3

Это был его четвертый прыжок, не считая учебного, сделанного под руководством инструктора.

Отстегнуть ремни и закопать парашют, а с ним шлем, перчатки, комбинезон было делом нескольких минут. Теперь оставалось встретиться с напарником. Но найти друг друга в темноте, не подавая сигналов, было трудно, поэтому инструкция предписывала добраться до ближайшей станции по одному.

Предыдущий прыжок прошел тоже гладко, чего нельзя сказать о выполнении задания. А оно казалось пустяковым: прибыть с группой в хутор, стоящий в междуречье Дона и Хопра, и начать формирование казачьих частей для выступления против Красной Армии. Антисоветская агитация среди жителей хуторов и станиц проводилась от имени небезызвестного генерала Краснова, чей приезд обещался казакам с подходом к Дону армий рейха и кто с недавних пор был назначен начальником созданного при имперском министерстве восточных областей Главного управления казачьих войск [12]12
  Краснов П. В. – бывший генерал царской армии, в октябре 1917 г. командовал казачьим отрядом, двинутым Керенским на Петроград. Бежал на Дон, где создал при поддержке немцев белую «добровольческую» армию, разбитую в 1918 г. За границей многие годы занимался подрывной деятельностью против СССР. В январе 1947 г. приговорен Военной коллегией Верховного Суда СССР к смертной казни.


[Закрыть].

Тогда вместе с Басаргиным их было восемь. Пятеро прошли подготовку в разведывательном центре «Валли» и также были из числа белоэмигрантов, двое поступили из лагеря для военнопленных.

На Дону шла весна. В балках и низинах цвели яркие маки. Это была первая после долгих лет скитаний по чужбине встреча Басаргина с родиной, с теми краями, где в 1919 году он служил в Кавказской армии Врангеля. Но встреча с родиной оказалась довольно неприятной.

Не пройди Басаргин хорошую подготовку во втором подразделении управления «Абвер-заграница», не будь предельно осторожным, предусмотрительным – не шагать ему сейчас по вздыбленному полю: шестеро из агитаторов казачьего движения были под конвоем отведены жителями хутора в районное отделение НКВД, седьмой убит при сопротивлении и лишь восьмой – Басаргин – счастливо избежал плена или смерти.

Басаргин достал из вещевого мешка ушанку, нахлобучил на голову и зашагал по изрытой пашне.

«Все хорошо. По крайней мере, пока хорошо», – успокоил он себя.

Ноги сами вынесли на дорогу. Она шла ровно, не петляя, и была пустынна – ее не будили моторы машин или поскрипывание колес подвод. По одну сторону тянулось поле, по другую – толпились деревья.

«Перегнал ли меня Киржибеков?». – подумал Басаргин. О напарнике он вспомнил лишь потому, что у того находились рация и питание к ней.

«Тягловая сила этот Киржибеков, – усмехнулся Басаргин. – Здоров как бык, и силенок не занимать. Я бы с его грузом давно выдохся…»

Узкий серп месяца светил тускло, фигура одинокого человека на дороге не отбрасывала тени, сливалась с ночью и словно плыла в ней. Упругий ветер бил в спину, поэтому идти было легко. И вскоре Басаргин увидел приземистые постройки и здание станции с черными, проемами окон, с замершим на запасных путях составом теплушек. Огней не было ни в окнах, ни на путях, ни возле состава.

«Налетов остерегаются», – понял Басаргин и чуть не скатился в невидимую в темноте воронку. Это был след недавней бомбежки станции эскадрильей «мессершмиттов» новейшей модификации 10-9Г.

Полой шинели он протер голенища сапог и, прихрамывая на левую ногу, толкнул дверь в зал ожидания.

Первым, кого Басаргин увидел, приглядевшись к спящим на лавках людям, был напарник Киржибеков….

4

Приземление прошло неудачно: погасить купол парашюта не удалось, ветер подхватил его, потащил парашютиста по полю, ударил о комья земли. На какое-то время Киржибеков потерял сознание и очнулся от боли в пояснице.

О том, что он явится с повинной, Киржибеков твердо решил еще неделю назад, когда давал согласие на отправку за линию фронта в советский тыл. Было это в Полтаве, куда прямо из лагеря для военнопленных его привезли в закрытой машине. Он сидел в комнате, где на стене с довоенных времен остался висеть график выполнения квартального плана трикотажной фабрики, и тупо смотрел на фельдфебеля, заполнявшего за столом какие-то анкеты. Тогда Киржибеков солгал, приписав себе судимость за халатное отношение к колхозному стаду, пребывание в тюрьме и штрафном батальоне. Можно было бы присочинить и родство с каким-нибудь баем, но такая ничем не подкрепленная выдумка показалась бы явной ложью. На допросах (в школе они назывались беседами) Олджас старался играть роль недалекого, малограмотного человека, несправедливо обиженного Советской властью и силой отправленного на фронт. В этом, к счастью, удалось убедить всех, кто допрашивал Киржибекова. Поэтому с ним долго не возились, коротко растолковали суть задания, обещав при возвращении пост начальника полиции в кишлаке или даже городе Казахстана.

Единственное, чего Киржибеков не знал, как произойдет его явка с повинной, когда и при каких обстоятельствах он расскажет о своем пребывании у немцев и их задании. И, оказавшись в глухую ночь на скованной первым морозцем звонкой земле, он вначале растерялся.

«На станцию – к людям!» – решил Киржибеков и не стал, как того требовала строгая инструкция, закапывать парашют. Взвалил на плечо тяжелый мешок с рацией и заторопился. Ни картой, ни компасом он не воспользовался: над головой было небо и в нем рой звезд. А какой чабан не найдет путь по звездам?

Мешок с поклажей давил на плечо, но Киржибеков решил не отдыхать. Лишь у здания станции он остановился, чтобы перевести дух, и перевалил мешок на другое плечо.

В зале ожидания было малолюдно. Под потолком в полнакала горела запыленная синяя лампочка.

– Дверь закрывай! – недовольно пробурчал с лавки сонный старик. Одна штанина у него задралась, из-под нее выглянула деревяшка. – Ходят тут, студят!

Старик поглубже спрятал голову в поднятый воротник кацавейки и вновь закрыл глаза.

«Почему никто не охраняет станцию? Почему нет патруля?» – удивился Киржибеков, подошел к лавке и тронул за плечо старика.

Когда старик вытянул из воротника голову в потрепанном треухе, Олджас попросил:

– Покажи, пожалуйста, дежурного по безопасности.

– Чего? – зевнул старик.

– НКВД где?

– Иди ты! – чертыхнулся старик. Он поудобнее вытянул ногу, собираясь продолжить сон, но Олджас не отставал:

– Дело есть. Срочное – ждать не могу. Чекисты нужны, очень нужны. Ты, пожалуйста, не спи.

– Как же, уснешь тут, когда такой настырный пристал! Утра не мог дождаться, чтоб свои вопросы задавать? Сострадание поимел бы! Видел же, что спал, а ему подавай НКВД!

– Нельзя ждать, – покачал головой Олджас. – Мешок надо сдать, и себя тоже. На парашюте прыгал, немцы прислали.

Старик сощурил один глаз:

– Чего болтаешь? За такие разговоры и схлопотать можешь! Иди ты, мил человек, подальше со своими побасенками! Дай людям покоя.

– Прыгал я, – упрямо повторил Киржибеков. – Хочешь – слово дам?

Но старик уже не слушал. Запахнув кацавейку и потуже напялив на глаза треух, он отвернулся и привалился боком к спинке лавки.

Киржибеков в отчаянии огляделся. Но будить больше никого не стал. Поискал взглядом дверь с табличкой «Дежурный по станции» и, подхватив с пола мешок, решительно двинулся к этой двери.

Он спешил, понимая, что дорога каждая минута. Ведь тот, кто сброшен вместе с ним, – на пути к станции, где намечена их встреча.