Текст книги "Диверсант. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Юрий Корчевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 31 страниц)

Саша обтёрся полотенцем, натянул брюки, телогрейку на голое тело и бегом – в избу. Там на лавке он нашёл чистое исподнее – рубаху бязевую и кальсоны. Мужские трусы в деревнях только после войны увидели, а до тех пор носили кальсоны, называемые иногда подштанниками.

Он оделся и почувствовал себя на седьмом небе. Сам чистый, бельё чистое! Всё‑таки для солдата на войне баня – первое дело. Есть дают – пусть и не сытно, но относительно регулярно. Стригут – хотя бы раз в месяц. А с баней туго. Попробуй в полевых условиях нагреть воды на роту или на целый батальон!

Олеси не было. Саша прошёл в комнату, улёгся на кровать. Спал он уже на ней однажды, правда – давно. И сейчас, едва улёгся, сон его сморил. И так хорошо у него на душе было, как он давно себя не чувствовал.

Проснулся он оттого, что рядом кто‑то лежал и сопел потихоньку. Повернул голову – Олеся. Саша полюбовался лицом её. Кожа чистая, нежная, как будто изнутри светится; волосы длинные, густые, устлали подушку. Губы приоткрыты, и видны ровные зубки. Красавица! В Москве на такую сразу бы клюнули затасканные донжуаны, да и он бы не пропустил, постарался бы познакомиться.

Александр глубоко вздохнул. Олеся проснулась.

– Извини, что рядом улеглась – так захотелось к сильному мужскому плечу прижаться. Устала я одна. Всё самой приходится. Ты надолго?

– Я же говорил – до весны.

– Оставался бы ты навсегда.

– Ты же комсомолкой была, и должна понимать – врага с земли нашей гнать надо, разбить наголову. Тогда и вернуться можно.

– Когда это будет? – с тоской в голосе сказала Олеся. – Я к тому времени старая уже буду.

– Так и я не молодею.

– Ты… – Олеся помолчала, подбирая слова, – … надёжный, вот.

– Закончить войну надо, Олеся. Добьём немца – вернусь за тобой, в Богдановку эту, Богом забытую, заберу тебя в Москву. Эх, заживём!

– Расскажи, какая она, Москва?

– Большой город, суетный. У вас в деревне все друг друга знают, здороваются. А у нас в подъезде – и то не всех знаешь.

– Ты где до войны работал?

– В метро, машинистом.

– Покажешь мне метро? Говорят, там так красиво!

– Красиво. И покажу, и прокачу.

– А живёшь где?

– Квартирка у меня там. Небольшая, однокомнатная, но своя.

– Мало одной комнаты.

– Мне хватает. Зато с удобствами: ванная, туалет, кухня. Открыл кран – горячая вода, мойся сколько влезет. Не то что у тебя: пока баню натопишь, сам вспотеешь.

– Слышала я об удобствах городских. Думала – не у всех они. А ты – машинист в метро, а удобства есть.

– Эх, Олеся! Много чего ты не видела. Кино, телевизор, книги – красота. – И запнулся. Про телевизор говорить не стоило. Но Олеся на его ошибку не обратила внимания.

– А кем ты меня в Москву возьмёшь? – неожиданно спросила она.

– Женой, конечно! – удивился Саша.

– Правда? Я тебе нравлюсь?

– Правда, как перед Богом! Ты девочка чистая, в городе таких поискать ещё надо.

Олеся замолчала. Каждый думал о своём. Саше было немного стыдно перед девушкой. Она и в самом деле ему нравилась. Но жизнь у него непредсказуемая, рискованная. Любой удачный выстрел паршивого немца – и маленькая пулька оборвёт её. И времени у него – только до весны. А там снова будет вредить немцам, уничтожая их и технику. Потому что‑то обещать девочке и давать ей клятвы он не стал. Останется жив – вернётся, нет – поплачет она, потоскует, и, в конце концов обидится, решит, что забыл, другую кралю нашёл.

Меж тем Олеся стянула с себя ночную рубашку, в которой была после бани, прижалась к Александру жарким телом и обняла. Ну не чугунный же он, взыграло мужское начало! Стал ласкать – сначала медленно, затем темпераментнее, потом и вовсе неистово. Олеся под его руками и языком лишь постанывала.

Всё случается по воле Божьей, и ни один волос с головы человеческой не упадёт без его соизволения. Вот и между молодыми людьми произошло всё то, что могло произойти между мужчиной и женщиной.

Олеся была совершенно неопытна, но отдавалась со всем жаром молодости и нерастраченной любви.

С тех пор они стали жить как муж и жена, спали в одной постели.

Недели через две Олеся вошла во вкус и сама уже проявляла инициативу.

Саша за это время отъелся, отогрелся, отмяк душой. Однако деятельная его натура требовала действий. Снег пока не выпал, хотя было холодно. Не найти ли ему Мыколу или его брата, Михася? Адреса только он не знал. Встретились‑то они случайно, у станции ловча, а дальше – в условленных местах. И зацепок никаких – кроме той, что Михась работает в паровозном депо кочегаром на паровозе. А где само депо? Впрочем, Мыкола жил недалеко от станции. Можно обойти деревни близ железной дороги, порасспрашивать подростков. Только они могут не сказать – вдруг он полицай? На нём ведь не написано.

И чем дольше он отдыхал и бездельничал, тем сильнее было желание найти парней. Ему подумалось, что такие активные ребята обязательно найдут контакт с партизанами. А через них – и он. Глядишь, снова у дел окажется.

Следующим утром после завтрака Саша сказал Олесе, что уходит до вечера.

– Ты же обещал до весны в избе сидеть? – вскинулась Олеся.

– Я же не инвалид. Пока снега нет, пройдусь до станции, может – старых знакомцев встречу.

– Опять взрывать что‑нибудь собрался? А потом раненым придёшь?

– Типун тебе на язык!

– Саша, не ходи, Христом‑Богом прошу!

– О как заговорила! А вроде бы комсомолка, в Бога не веришь, – отшутился Саша. – Обещаю вести себя мирно и вернуться вечером.

Олеся губки надула, обиделась. Нет, за её юбку он держаться не будет, у него своя голова.

Саша вышел на знакомую дорогу и направился к станции. На саму станцию не выходил – там немцы, полицаи, пошёл вдоль путей вправо. Вроде как Мыкола в ту сторону за гранатами уходил.

У первой же деревни Саша от путей свернул.

Он поговорил с мальчишками – есть ли в их деревне Мыкола, у которого старший брат на железной дороге работает.

– А зачем вам, дяденька?

– Знакомый, увидеться хочу.

Мальчишки переглянулись. Глазёнки хитрые. Видно, что Мыколу знают, но из мальчишеской солидарности выдавать его не хотят.

– Ладно, пацаны. Сделаем так. Вы поговорите с ним, скажите – я через час ждать его буду у дерева, где мы с ним познакомились. Он поймёт.

Саша пошёл к станции и уселся в кустах.

Уже через полчаса к дереву подошёл Мыкола. Саша его сразу узнал, хоть на голове паренька и была кепка с большим козырьком, закрывавшим половину лица, и кожушок потёртый надет. Великоват кожушок, явно с плеча старшего брата или отца.

Паренёк покрутил головой и встал у дерева.

– Мыкола! – окликнул его Саша. – Иди сюда.

Парень осторожно раздвинул кусты, увидел Сашу и радостно кинулся к нему.

– Дядько, что же ты пропал?

– Дела были, да и от полицаев ваших скрывался. А ты как?

– Нормально.

– Брат в депо работает?

– Работает.

Мыкола был на удивление немногословен.

– Подполье есть? Или с партизанами связь наладили?

– Не могу говорить, дядько. Ты не обижайся. Я с братом посоветоваться хочу.

– Выходит, не доверяешь?

– Ну почему… – Мыкола смутился. Врать у него получалось плохо.

– Хорошо, Мыкола. Через два дня встречаемся на этом месте. Идёт?

Парень кивнул.

Похоже, старые связи налаживаются.

В Богдановку Саша пришёл в хорошем настроении – даже раньше, чем обещал. А уж как рада была Олеся его благополучному возвращению! Испекла его любимых драников, да со сметаной!

Два дня пролетели в домашних заботах – требовалось дров побольше на зиму запасти, по снегу не больно натаскаешь.

На третий день Саша отправился на встречу. Вместе с Мыколой и брат его, Михась пришёл. Мужчины пожали друг другу руки.

– Отойдём в лес подальше, – предложил Саша.

Они немного углубились в лес и уселись на поваленную берёзу.

– Как работа? – начал разговор Саша.

– Кочегарю помаленьку, – ответил Михась.

– С партизанами связь есть?

– Имеется, – не стал юлить Михась. – Я им про тебя рассказал: про эшелон, что ты поджёг, про пушку и аэродром. Не скрою, заинтересовались. Но прежде чем с тобой связаться, просили о себе поподробнее рассказать. Мы‑то с Мыколой тебя знаем, даже в деле видели, но… – Михась развёл руками. Да оно и понятно было. Является чужак, которого никто не знает, может быть – агент немецкий.

– Хорошо. Слушай и передай своим. Я был командиром партизанского отряда «За Родину» в лесах под Полоцком. Комиссаром у меня был Покидько. Связь с полоцким подпольем держал именно он. Приходил в отряд представитель подполья, назвался Анатолием Терентьевичем. Я с группой на задание ушёл – взрывать шлюзы на Березинском канале. Группу немцы окружили на мельнице. Погибли все, одному мне удалось вырваться. Вернулся на базу отряда, а там уже немцы зачистку провели. Я только схрон взорванный увидел, и гильз вокруг полно. Через своих передайте в Полоцк, что предатель – Янек.

– Круто замешано!

– Ещё как! Из отряда только мы двое остались – я и Янек этот. Откуда он в отряде появился, не знаю. Новобранцев этот Анатолий Терентьевич привёл. Я на него положился – он заверил, что парни все проверенные, до войны в комсомоле были.

– Всё услышал и запомнил в точности, так и передам. Только я ничего не решаю. Как там решат, такой тебе ответ и принесу.

– Это понятно. Когда мне ответ ждать?

Михась задумался. И это тоже было понятно Александру. Пока он с подпольем свяжется, пока пинские подпольщики свяжутся с Полоцком, времени много уйдёт. Связного придётся посылать, а сейчас это долго и рискованно.

Михась, видимо, прикидывал то же самое.

– Ровно через месяц, на этом же самом месте. Идёт?

Мужчины ударили по рукам и разошлись. Конечно, Саша мог бы начать свою войну сам, как он это уже делал. Но всё‑таки с партизанами сподручнее. Вон, под Полоцком они подрывную машинку нашли. Опять же цели конкретные ставили. Вместе, в группе, легче диверсии совершать и засады устраивать. Одиночку немцам поймать проще, а если ранили – без поддержки вообще не выжить. Правда, у него тыл крепкий есть, Олеся. И рассказывать о ней он пока не собирался ни при каких обстоятельствах. Случай с Янеком многому его научил. Из‑за одного иуды был разгромлен боеспособный отряд.

Саша вернулся к Олесе, ножом поставил зарубку на угловой доске сарая. Потом каждый день добавлял новую. Без календаря, без радио легко сбиться со счёта и пропустить важную для него встречу.

Через неделю после деловой встречи пошёл снег, ударили первые морозы. Вот когда Саша похвалил себя за предусмотрительность. Он забил дровами весь сарай, должно было хватить до весны.

Снег валил почти каждый день. Деревья стояли со снежными шапками, всё вокруг было белым и красивым. Только Саша забеспокоился – дорогу совсем занесло. Ни конному, ни пешему не пройти и не проехать. Как он до станции доберётся?

Олеся заметила его беспокойство.

– Ты чего такой недовольный?

– Снега полно, а мне вскорости на станцию надо.

– Так лыжи отцовские возьми. Они охотничьи, быстро на них не пойдёшь, зато в любом, даже самом глубоком снегу не провалишься и не утонешь.

– Что бы я без тебя делал?

Саша обнял Олесю и закружил её.

Подошло время встречи. Есть Саша не стал – он надел лыжи и пошёл сначала по заснеженной дороге, а потом свернул в лес. Направление он знал.

Лыжи скользили легко. Широкие, подбитые лосиным мехом с брюха животного, они не проваливались в глубокий снег.

На душе Александра было беспокойно. Как‑то воспримут партизаны его рассказ? И ведь события были достоверными. Единственно – он не мог рассказать о зелёном шаре и о своём исчезновении на десять дней. Не появись шар – и он вполне мог бы успеть явиться в отряд. Тогда события могли бы развиваться по другому сценарию. А с другой стороны – если бы не шар, так его и в живых бы не было. Самостоятельно выбраться из окружённой и горящей мельницы – это невозможно.

На месте встречи его уже поджидал Михась. Парень пришёл на встречу один, без Мыколы, и лицо его было отчуждённым.

Саша сразу понял всё без слов.

– Здравствуй.

– День добрый. – Руку для пожатия Михась не протянул.

Они сели на поваленное дерево – как в прошлый раз. Михась неожиданно наклонился к Саше и понюхал его телогрейку.

– Тебе Анатолий Терентьевич привет передавал.

– Спасибо.

– Спрашивал, как тебя звать.

– А я не сказал разве? Сержант Иванов.

Михась кивнул удовлетворённо.

– Был такой партизанский отряд. Ныне разгромлен. С тобой до окончания проверки рекомендовано не общаться. А насчёт Янека – искать его будут. Кто из вас двоих предатель – не ясно пока.

– Это подполью не ясно, а я точно знаю.

– Всё, что велено тебе передать, я передал. Больше добавить нечего.

– И на том спасибо. Я себе занятие найду. Только обидно будет, если Янека не найдут и не покарают. Парни не должны остаться неотомщёнными.

– До свиданья.

Михась поднялся и ушёл, не подав на прощанье руки.

Саша поднялся тоже. Похоже, веры ему теперь в подполье нет. Белоруссия невелика, и в какой бы отряд он ни влился, рано или поздно об этом станет известно. Похоже, воевать дальше Саше предстояло одному. Ну что же, ему не привыкать. В спецназе учили действовать в одиночку. Так даже спокойнее, никто не предаст, по крайней мере, как тот Янек.

Тем не менее настроение было испорчено. Для партизан он теперь лицо подозрительное, изгой.

Вернувшись домой, Саша поставил в сенях лыжи и снял тулуп, который ему дала Олеся. Тулуп был её отца, из натуральной овчины, тёплый, хотя с виду и потрёпанный.

Девушка сразу обратила внимание на его расстроенное лицо.

– Что случилось? На тебе лица нет!

– С партизанами встречался. Подозревают меня, не хотят в отряд брать.

– Тоже мне беда! Оно, может, и к лучшему. Целее будешь.

– Олеся, ты же комсомолка. Война идёт. Я мужик, врага бить должен, воевать, свою лепту в победу внести. Не сидеть же мне всю войну возле твоей юбки.

Олеся, приобретя мужа – пусть и невенчанного, пусть и без регистрации в сельсовете или загсе – не хотела его терять. Где она ещё найдёт себе мужа на хуторе, где кроме неё только старая и наполовину глухая бабка? А женское естество требует своего.

Саша, хоть и ожидал от партизан проверки, в душе был огорчён, потому что не ожидал, что их отказ ударит по нему так больно.

– Выпить есть?

– Самогон от отца остался.

– Налей.

Олеся молча спустилась в погреб, вытащила оттуда бутыль с мутноватой жидкостью и налила самогон в стакан. Положила в миску солёных огурцов, квашеной капусты.

Саша вздохнул, одним махом выпил стакан и закусил огурцом.

Горло обожгло – самогон был крепким. Но не брал он: слегка померкла обида, только и всего. И вроде со стакана «первача» он должен был почувствовать себя если не пьяным, то слегка захмелевшим. Голова же оставалась лёгкой.

Саша взялся за бутыль.

– Саш, не надо! – Олеся положила свою руку на его кисть. – Только голова болеть будет. Горе или обиду самогоном не зальёшь. По большому счёту – что случилось? Ты руку или ногу потерял? Нет! Не инвалид? Нет! Ну и чёрт с ними, с подпольщиками! Ты же один целого… – Олеся старалась подобрать слово –…вот, целого полка стоишь!

– Эка хватила!

– Вспомни лето. На станции эшелон взорвал, потом аэродром с немецкими самолётами. Я же помню! А где тогда подпольщики да партизаны были?

– Ну, двое‑то мне помогали.

Олеся погладила его по голове, как маленького.

Саша поднялся.

– Пойду вздремну, что‑то устал я сегодня.

Он разделся и улёгся на кровать. Полная апатия! Не хочется ни есть, ни вообще что‑то делать.

Так он проспал до утра. Даже Олеся, улёгшаяся вечером рядом, не смогла подвигнуть его на близость.

А утром встал бодрым, с хорошим настроением. Что произошло? Партизаны его не взяли в отряд? Так он и сам немцам урон нанесёт не меньше партизанского отряда! Тогда в чём проблема?

Саша стал напевать про себя песню. Всё будет хорошо, только не надо падать духом, расклеиваться. Он же мужик, в конце концов, а вчера нюни чуть не распустил. Крепко его взяло за живое подозрение подпольщиков!

Олеся уже хлопотала у плиты.

Они позавтракали жареной картошкой со шкварками, выпили компота из сушёных ягод, и Саша снова улёгся на кровать. Спать не хотелось, просто так лучше думалось. Что он имеет из оружия? Нож да карабин немецкий. Взрывчатки нет, потому поезд или мост взорвать не получится, машину на шоссе – тоже. Да и машины у немцев теперь в одиночку не ходят – только колоннами, поэтому расстрелять грузовик или легковушку тоже не выйдет.

Для начала надо разведать обстановку – где немцы и какие склады, базы, воинские части располагаются в районе. Вот тогда можно планировать акцию. Сначала разведка, потом диверсия, и никак не иначе. Его учили действовать именно так.

– Олеся, я прогуляюсь.

Саша оделся, взял лыжи и вышел во двор. Свежий снег слепил глаза. Так они быстро устанут, слезиться начнут.

Саша подошел к берёзе, ножом вырезал кусок бересты и сделал две узкие прорези для глаз. Из бересты же вырезал узкую полоску – вроде жгута, привязал жгут к бересте и натянул на лицо. Получилось коряво, но глаза от снега уже не слепило. Так делали еще наши прадеды, когда не было солнцезащитных очков. Никто Сашу не учил, сам догадался, а может – память предков подсказала.

Дышалось в зимнем лесу легко, и лыжи скользили просто великолепно. Видно, отец Олеси понимал толк в лыжах. Сделанные своими руками охотничьи лыжи не уступали заводским по скорости, но, в отличие от узких фабричных, не проваливались даже в свежевыпавший снег.

Саша отошёл от хутора километров на семь‑восемь, повернул влево и описал вокруг хутора, как вокруг исходной точки, большой круг. И только в одном месте он наткнулся на малонаезженный санный след. Видимо, из деревни кто‑то наведывался в село или даже в Пинск на базар. Там, в городе, продукты питания выгодно обменивались на вещи или даже драгоценности. Кроме того, можно было узнать новости.

Новости о положении на фронтах Саша хотел бы знать и сам. Он‑то знал, что Москва устоит и немцев отбросят, но где сейчас проходит линия фронта? Ведь от Белоруссии до Москвы не так далеко, и чем ближе фронт, тем интенсивнее перевозки в прифронтовой зоне.

Однако, ничего интересного не обнаружив за сегодняшний день, Саша вернулся на хутор, к Олесе. Он порядком продрог и проголодался и в очередной раз мысленно возблагодарил Бога и судьбу за то, что встретился с такой девушкой. Вот куда бы он сейчас, зимой, пошёл? В такое время без землянки и запасов в лесу не выживешь, мороз градусов двадцать. И землю под землянку не выдолбишь – замёрзла, и инструментов нет. Материалов, чтобы печурку сложить, тоже нет. А про запасы надо было думать ещё осенью. Вот и выходит, что Олеся – как подарок судьбы.

Партизанские отряды к зимовке загодя готовились, да и то не все смогли зиму пережить. Некоторые отряды были до весны распущены, и партизаны разошлись по своим домам, припрятав оружие. Активность действий подполья снизилась.

И Саша пока не предпринимал активных действий. Каждый день он бегал на лыжах по району, изучив его, как свою квартиру. С местными в разговор не вступал, сторонился – только слухи пойдут ненужные. И, возвращаясь домой, следы лыж заметал еловым веником. Особенно Саша любил, когда шёл снег – он лучше всего скрывал и так не очень заметные следы от охотничьих лыж.

За зиму Саша вошёл в физическую форму – хоть в кроссах участвуй. И за это время он не только свой район изучил, но и на территорию соседних районов забирался – надо же знать места будущих военных действий!

Незаметно пролетело время, наступила весна 1942 года. На фронтах шли тяжёлые бои, наши войска отбросили от Москвы вражеские полчища. Немцы перестали говорить о том, что со дня на день возьмут русскую столицу. Но враг был ещё очень силён и продолжал продвигаться на восток, в донские степи, стремясь выйти к Волге и на юг, к Кавказу. Для немцев это было очень важно. Юг – это нефть, бензин с бакинских нефтяных месторождений в то время покрывал более половины потребностей Красной Армии в моторном топливе. И большая часть бензинов и масел шла по Волге, в нефтеналивных танкерах. Немцы это прекрасно понимали, и вся кампания 1942 года была направлена на юг и восток. Лишить Красную Армию топлива, значит – одержать над ней победу.

Для нашей же страны 1941–1942 годы были самыми тяжёлыми. В глубь страны эвакуировались сотни заводов. На новом месте устанавливались станки в любых приспособленных помещениях, а то и в голом поле, и начинали работать.

Особенно тяжело приходилось танковой промышленности. Танки КВ выпускались в Ленинграде, окружённом немцами. Новый средний танк Т‑34 до войны освоили и начали выпускать только в Харькове, и едва успели эвакуировать оборудование и рабочих в Омск и Челябинск. В Горьком выпускали лёгкий танк Т‑40, имевший слабое бронирование и маломощный двигатель от грузовика. Сталинградский тракторный выпускал гусеничные артиллерийские тягачи и срочно перестраивался на выпуск танков Т‑34. Никто тогда не знал, что, едва наладив производство, его тоже придётся сворачивать и переводить за Урал. Ещё хуже обстояла ситуация с танковыми двигателями. Дизели прекратили выпускать, и пришлось ставить на Т‑34 авиационные бензиновые двигатели, довольно пожароопасные. Новые танки Сталин распределял по фронтам лично – поштучно. Для страны наступили самые тяжкие времена.

В марте снег везде потемнел, просел, стал ноздреватым и тяжёлым. На лыжах ходить стало затруднительно. Днём снег под солнцем подтаивал, а ночью подмерзал. Образовывался наст – тонкая ледяная корка. Идти по ней было тяжело: наст не выдерживал человека, с хрустом ломался, и лыжи проваливались.

Потому Саша на время прекратил свои выходы. Он занимался хозяйством. Дом у Олеси был справный, как и сарай, и коровник, благодаря хозяйственным рукам её отца. Но отец давно был в армии, весточек от него не было, а хозяйство требовало мужских рук. Доску ли на фронтоне заменить, крыльцо ли поправить, дров натаскать из леса – поколоть на поленья, воды из колодца натаскать…

Время за работой шло быстро. Казалось – только позавтракал, а уже смеркается. Понятно, дни короткие, но за работой часы просто летели.

Понемногу снег начал таять, появились проплешины. Земля стала влажной, тут и там появились озерца подтаявшей воды. По дороге нельзя было пройти вовсе – можно было увязнуть. И в лесу делать нечего – грязь несусветная.

Хорошо, что Саша заранее натаскал во двор чурбанов и теперь за калитку не выходил, колол их на поленья и складывал в поленницу – всё какое‑то занятие для рук и тела.

Олеся, видя хозяйственную активность Саши, нарадоваться на него не могла.

– Ты прямо как мой отец. Тот на месте не сидел, – как‑то сказала она ему. – Я думала, городские ленивые. Что после работы в квартире делать? Лежи на диване и читай газету. Не жизнь, а рай.

– Это издалека так кажется, – парировал Саша. – Сама попробуешь – узнаешь.

– А расскажи – как там, в городе? – однажды подсела к нему Олеся. – Я дальше Пинска не была. Да и Пинск‑то невелик, почти все дома деревянные, в два этажа.

И Саша начал рассказывать о метро. Незаметно увлёкся, описал на память самые интересные станции. Потом рассказал про ВДНХ – какой он помнил её по детству. Это уж потом, в лихие 90‑е, выставка коммерционализировалась. А ещё он помнил павильон «Космос» с ракетой перед ним, самолёт на площади, фонтаны. Он описывал широкие улицы, трамваи и троллейбусы.

Олеся слушала как заворожённая, приоткрыв рот.

– Как я завидую москвичам! – воскликнула она. – Живут там и не замечают такой красоты вокруг, привыкли!

– В общем‑то, да.

– А в чём ходят женщины? – внезапно поинтересовалась девушка.

Вопрос поставил Сашу в тупик. В чём ходили, какая была мода до войны, он не знал. А рассказывать про современную моду – глупо. Сейчас женщины больше ходят в брюках, в топиках с голым пупком, а в пупке колечко – пирсинг. Не про пирсинг же или про татуировки ей рассказывать?

Тату у девушек Саша не любил. На Западе это увлечение от рокеров пошло, а у нас как‑то о зеках напоминало.

– Ты чего замолчал? – поинтересовалась Олеся.

– Ты знаешь, Олеся, припомнить не могу. Плащи, платья, блузки и юбки.

– Понятно, что не голые! А фасоны?

– Олеся, уволь, не по моей это части.

– А девушки у тебя до войны были?

– Была одна – расстались.

– Ты её бросил?

– Сама ушла, нашла лучше.

– Вот дура!

– Нашла богаче.

– Не может быть – чтобы из‑за денег?

– Очень даже может. Вон – из‑за денег люди Родину предают, друзей, отца с матерью. Разве не так?

– Слышала. Саш, я никогда тебя не предам – ни за какие деньги! Веришь?

– Верю, – Саша обнял Олесю.

Так они и уснули. Девушка ли его растревожила, или память сама как‑то пробудилась, только всю ночь снились ему сны о Москве, о метро, о друзьях.

Проснулся он с хорошим настроением. Но как увидел избу, в которой спал, сразу вспомнил, какой сейчас год, и хорошее настроение мигом улетучилось. Не то чтобы Саша трудностей боялся – нет, просто он был человеком своего времени. Привык к мобильному телефону, компьютеру, телевизору, тёплой воде из‑под крана. И к мирной жизни. Отработал смену – можешь с девушками гулять, пиво пить с друзьями, обсуждая постоянные провалы российской сборной по футболу.

А в этом времени? В любую минуту могут заявиться полицаи или немцы, и придётся или стрелять, или убегать – документов‑то у него нет. Да и сам он – как будто бы есть, и в то же время его как будто и нет. И любой гадёныш – вроде предателя полицейского – может его убить. Как‑то несправедливо это, не по правилам.

Через три недели земля подсохла. По дороге идти было ещё рано, а по лесу – вполне можно. Там дёрн, высохшая прошлогодняя трава да опавшая хвоя землю укрывали. Передвигаться вполне можно.

И Саша начал планировать первый выход. Перво‑наперво на железнодорожную станцию наведаться надо. Во время распутицы немцам по дорогам передвигаться не с руки. А на железной дороге жизнь никогда не замирает. Поезда идут днём и ночью, в жару и в холод, в сушь и распутицу. Вот и надо им кровь пустить. Железная дорога – это как сосуды кровяные у человека.

Закупори сосуд тромбом – орган не умрёт, потому как другие сосуды‑коллатерали есть. Так ведь и он во вражеском тылу не один. Есть партизаны, подполье, армейские диверсанты наверняка. Да и простые граждане саботируют как могут. Власть‑то немецкая – она в городах, на дорогах. А в глубинке, в некоторых деревнях немцев живьём ещё не видели.

Глава 9

ПУЛЕМЁТ

С утра Саша хорошо поел, чтобы не нести с собой продукты, закинул за плечо немецкий карабин и отправился к железной дороге. Для начала он решил понаблюдать за движением, может, умная мысль в голову придёт.

Он добрался до двухпутки и влез на дерево. Хоть и небольшая высота, метра четыре, а видно лучше.

От дерева, на котором он сидел, вправо тянулся путь прямой, шедший на затяжной подъём. Вдали, на перегибе пути, маячил часовой.

Через четверть часа послышалось пыхтение паровоза и перестук колёс. На подъём шёл поезд. Впереди паровоза катилась платформа, обложенная мешками с песком. Спереди – амбразура, торчит ствол пулемёта. На платформе во весь рост стоял немец и играл на губной гармошке.

Нагловатый вид немца задел Сашу за живое. А может, врага давно живьём не видел?

Он передёрнул затвор карабина, взял немца на мушку, повёл стволом вперёд, делая упреждение, и нажал на спуск. Раздался не выстрел, а щелчок. Осечка. Саша вновь медленно передёрнул затвор, поймал в руку патрон. Капсюль был наколот, стало быть, карабин исправен. Он прицелился ещё раз, пока паровоз не успел протолкнуть платформу вперёд, снова нажал на спуск – и снова осечка!

Саша выматерился. Ещё хорошо, что сейчас, а не при встрече с немцами нос к носу.

Скорее всего, патроны отсырели. Он и карабин, и патроны к нему хранил замотанным в промасленную тряпку под крышей сарая, чтобы чужому найти трудно было. Выходит, сейчас он безоружен! Карабин есть, а стрелять из него невозможно. Вот незадача!

Однако же в этот день Александру повезло. После неудачи с осечками он направился домой. Решив немного урезать путь, пошёл через лес напрямик, благо – общее направление знал. Рано или поздно он должен был выйти на дорогу к хутору.

Впереди показался завал из деревьев, причём лежали они верхушками в одну сторону. Саша подошёл поближе к завалу и увидел хвост самолёта.

Самолёт был наш, советский, довоенного ещё производства, на киле красовалась полустёртая звезда. Судя по всему, сбили его или он сам упал ещё летом 1941 года, поскольку его оплетали высохшие за зиму ветви кустарника.

Саша обошёл самолёт вокруг. Одно крыло его было оторвано, нос смят. Но видимых повреждений от пуль или снарядов он не нашёл. Не исключено, что самолёт упал оттого, что в баке закончился бензин. Иначе при посадке в лесу он вспыхнул бы и сгорел. Его догадку подтверждало ещё и то, что лопасти уцелевшего винта были погнуты только снизу – то есть винт при посадке уже не вращался.

Саша взобрался на единственное крыло и заглянул в кабину. Кресло пилота было пустым. Экипаж успел выпрыгнуть с парашютами или выбрался из повреждённого самолёта после аварийной посадки.

Саше стало интересно, и он открыл крышку бензобака на крыле. Пахнуло бензином. Он сломал веточку и сунул её в бак. Как он и предполагал, ветка осталась сухой – бак был пуст. Понятно, не дотянули до своих, возвращаясь с задания, упали.

Он заглянул в кабину ещё раз. Приборы были разбиты, но следов крови – пусть и засохших – не было.

Он бы так и ушёл – уже сделал несколько шагов, как обратил внимание, что на фюзеляже, ближе к хвосту, есть ещё одна кабина – вроде для хвостового стрелка.

Саша с трудом влез на фюзеляж; ухватившись обеими руками, откинул фонарь и заглянул в кабину. Она была пуста, а внизу, на полу, лежал пулемёт. Вид у него был немного несуразный: с высокой мушкой, приспособленной для стрельбы с турели, без сошек, без приклада.

Саша внимательно осмотрел неожиданную находку. По стволу и ствольной коробке – лёгкая сыпь ржавчинки. Если оттереть керосином, так пулемёт вполне ещё может пригодиться. И патроны в коробке есть – сотни три.

Саша осторожно спустил на землю пулемёт и коробку с патронами, выбрался сам. Водрузил пулемёт на плечо, коробку – в руку. Получалось тяжеловато, но своя ноша не тянет.

Он добрался до избы и сразу спрятал пулемёт в сарай, а карабин – под крышу. Зайдя в избу, обнял Олесю.

– Я тебя позже ждала, обед приготовить не успела, – виновато призналась она.

– Я не голоден. У нас керосин есть?

– Совсем чуть‑чуть. Я для растопки печи оставила, да для лампы.

– Отлей немного.

– Возьми в чулане.

Саша нашёл оцинкованную посудину – вроде круглой канистры, открыл крышку, понюхал. Точно, керосин. Плеснул немного в пустую консервную банку и поспешил в сарай.

Полчаса он пытался понять, как разобрать пулемёт – его интересовало состояние ствола. Если цел, не поражён ржавчиной – можно заняться смазкой и оттиранием ржавых пятен.