Текст книги "Морские люди. В двух частях (СИ)"
Автор книги: Юрий Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)
Атаджанов дослушал, сложил дуппи, разгладил ее, сунул в укромный уголок, потом повернулся к Шухрату:
–Я не над тобой. Это я одну историю вспомнил. Если хочешь, послушай, может, настроение поднимется. У меня ака, старший брат, поступил в Свердловский госуниверситет, на журналистику. Ну, сдал экзамены, учится. Жил он на квартире, на курсе ни с кем особо не водился, он серьезный такой, мой брат. Преподавателей к концу первого семестра заинтересовало, как Атаджанов экзамены сдаст. Думали, брат мой одни двойки нахватает. А ака по всем предметам только пятерки получил. Между прочим, университет с красным дипломом закончил, сейчас в Ташкенте, на радио работает. Так вот, что интересно, преподаватели на тех же экзаменах больше него радовались. Думаешь, чем была вызвана их первоначальная боязнь? Ака специально поинтересовался. Ну, узбек, ну и что? Сколько таких учится, не нуждаясь ни в чьей поддержке. Знаешь, какой он получил ответ? С каждым годом становится все больше выпускников, которых хоть заново в первый класс сажай, степень их подготовки ниже некуда, а они становятся студентами и, заметь, умудряются получать дипломы о высшем образовании.
Собеседник Шухрата невесело рассмеялся. Проблема много шире чем, как казалось его приятелю, самого важного – знания русского языка. Если диплом, как свидетельство способностей отдельно взятой личности становится возможным приобретать только для блага приобрести автомашину, усадьбу, еще что-то, недоступное обыкновенному человеку, далеко ли сумеет шагнуть в своем развитии такое государство, долго ли будет иметь гарантию на само существование?
Оно обязано исчезнуть.
Шухрат молчал, обдумывая слова Рустама, они почему-то не нравились. Посмотрел на сидевшего в задумчивости друга, вернулся к своим мыслям. Прикинул, что вовсе даже неплохо было бы иметь единство с Иваном Карнауховым, например, Колей Миловановым, другими ребятами. Глядишь, и веселее служить стало бы. Парни в команде хорошие, душевные, но что это за разговор, если один другого едва-едва понимает. Как было бы хорошо иметь такой запас слов, чтобы можно было чувствовать себя свободным. Можно об учебе в техникуме с Карнауховым поговорить, разузнать, какие там порядки, правила. Или у Петьки полезное из радиотехники разузнать, он у себя в радиокружке разные схемы изучал, это очень интересно и полезно...
Рустам посмотрел на часы. Приближалось время занятий по специальности.
–Э, Шухратбек, на занятия опоздаешь, давай, давай, иди, засиделись мы с тобой. Как бы не всыпали тебе.
Друзья договорились встретиться вечером.
–Ну-ка вытащи дуппи, дай померяю, давно не надевал. Да и пойду.
Шухрат привычным жестом надел тюбетейку, склонил голову на левое плечо, потом на правое. Важно выпрямился, погладил несуществующую бороду, степенным жестом поднес ко рту составленные под пиалу пальцы:
–Уважаемый, на занятия я не пойду. Пойду в чоллар чайханаси, буду вести со стариками умные беседы. Сяду в тени чинары, буду пить чай, да беседовать, тебя приглашу услаждать наш слух звуками рубоба. Умеешь играть на рубобе, или другого подыскать?
–Тебе командир отделения усладит слух за опоздание. Иди, несчастный, да про уговор не забудь, ждать буду.
Для того, чтобы попасть из кладовой сухой провизии в рубку гидроакустиков, надо подняться по вертикальному трапу, миновать пекарню, пройти несколько отсеков по коридору и два раза спуститься по трапам вниз, в трюма.
В помещении пока был только старшина второй статьи Карнаухов. Он принес несколько схем, толстое наставление по эксплуатации, указку, стопку общих тетрадей.
–Уразниязов, ручку не забыл? Давай, устраивайся, сейчас народ подойдет.
Следом за Шухратом появился матрос Иванов. Он устроился рядом, прошептал:
–Калайсам? Как дела, говорю.
Шухрат ответил, что ничего, нормально дела.
–Если что будет непонятно, ты пометь, я потом объясню, понял?
Как всегда, занятия начались с проверки формы одежды и принадлежностей для работы. Карнаухов добросовестно проделал и то и другое, затем объявил тему. Иванов просиял:
–Устройство индикатора. Знакомо, брат Шухрат, и, прямо скажу, интересно.
Привычный к строгому соблюдению порядка на занятиях, Карнаухов было нахмурился и продолжил сухо:
–Инструкция требует приступать к изучению нового материала с повторения ранее изученной темы. Свободу действий предоставляю... Предоставляю матросу Милованову. Остальным следить за ответом, будете дополнять.
Иван Карнаухов вел себя как заправский педагог. Шухрат вдруг подумал, что осенью жаль будет расставаться с таким серьезным и умным парнем. Неизвестно, почему Петька не очень высокого о нем мнения. Старшина у них грамотный, техникум закончил, умеет хорошо объяснять, не кичится своими знаниями. Нудноватый, правда, но не так уж, чтобы очень, вполне терпимо.
Старшина подождал, пока Милованов соберется с мыслями, протянул указку:
–Начинайте, товарищ матрос.
Даже такие вот, официальные обращения Карнаухова нравились Шухрату. Правильно, рассудил он, не в кубрике и не в курилке находимся. Там уместно называть подчиненного по имени, а здесь, на занятиях, нужна серьезность, как на работе в поле, например. Во-первых, это дисциплинирует. Во-вторых, сразу понятно, что люди заняты важным делом.
Первый час пролетел незаметно. При изложении новой темы Шухрат пометил несколько вопросов, оставив их для выяснения с Ивановым. Во время самоподготовки Петька поможет, разъяснит работу пластин в этой самой электронно-лучевой трубке и принцип взаимодействия некоторых узлов.
Напоследок, на закуску, как любил говорить Карнаухов, включили магнитофон с шумами надводных и подводных кораблей. Акустики надели наушники, послушали, как скрипит немазаной телегой транспорт, вкрадчиво шелестят осенним дождем винты подводной лодки, шуршат палой листвой под ногами торопливо идущего человека винты быстроходного противолодочника.
Шухрат попытался было на слух определить различия в шумах винтов кораблей одинаковых проектов. На дорожке были записаны звуки двух СКР – сторожевых кораблей 50 проекта, привычно называемых военными моряками "полтинниками". Для него они шумели одинаково, хотя операторы старательно, специально для обучающихся чередовали их. Каждый корабль имел свой, присущий только ему "голос", это самое главное для акустика, а именно оттенков Уразниязов не улавливал. Вот и на этот раз он махнул рукой – знаю, что идут надводники и достаточно. Обойдусь, мол, без уточнений, там, наверху, разберутся. Руководитель занятий недовольно проворчал:
–Надо побольше тренироваться, слушать, сравнивать.
–Не, после трактор все одинаково шумит.
Петька хихикнул, порычал как трактор, потом зашипел, подражая интонациям старшины, спросил:
–Товарищ матрос, можете определить источники?
Карнаухов смазал его указкой по наушнику. Естественно, в ухе Иванова громко щелкнуло.
–Пеленг ноль, дистанция ноль, слышу взрыв торпеды, предполагаю прямое попадание, идем на дно. Погибаю, но не сдаюсь.
Коля Милованов последовал примеру Иванова, картинно разбросил руки и тоже откинулся в кресле. Шухрат пощупал у себя пульс, лег умирать рядом. Карнаухов рассмеялся, вынул подпольно хранимую кассету со свежими музыкальными записями, эффектно бросил ее на стол. Народ воскрес, хором крикнул "Ура!", Иван приложил палец к губам...
После занятий по специальности, по корабельной трансляции как обычно, объявили приборку. Шухрат достал только из ему ведомых "шхер" пластмассовое ведро с тряпкой, куском хозяйственного мыла и волосяную щетку с очень удобной ручкой. Такими продавцы сметают в своих магазинах хлебные крошки с прилавков. Ее Уразниязову подарил Рустам, щедрая душа. Очень удобная щетка, не то, что выдаваемые приборщикам веники: маленькая, спрячешь, никто не найдет. И, главное, подметает хорошо.
Объект работы у матроса Уразниязова – кусок коридора между двумя дверьми. Шухрат принес водички, закрыл одну задрайку и направился к другой, когда услышал скрежет запорного рычага. Дверь приоткрылась. Показался маленький, хлипкий матросик с остреньким носиком, настороженным выражением лица. Паренек испуганно посмотрел на него и скороговоркой протарахтел:
–Мне бы в кубрик проскочить, я быстренько, раз и там.
Шухрат великодушно разрешил:
–Пулей, дорогой!
"Пуля" получилась плохая. Прескверная. Матросик со всех ног бросился ко второй, открытой двери, наступил на комингс и... Шухрат не успел отреагировать, как парнишка ударился затылком о верхнюю часть дверного проема, рухнул. Кровь хлынула сильно, пострадавший лежал без движения. Уразниязов выпустил из рук щетку, холодея, закричал:
–Ишак, через комингс переступать надо, а ты?
Как ему с испугу показалось, он медленно, очень медленно, на ватных ногах подбежал к лежащему, потормошил за плечо. Незнакомец застонал. Жив, ишак, баран, дурак, салага бестолковый... Как только голова не разлетелась на кусочки!..
Он подхватил матросика на руки и бросился в лазарет. Позади, по коричневому линолеуму потянулась частая цепочка из красных капель. Парнишка был легкий, одна рука у него соскользнула и безвольно моталась в такт прыжкам Шухрата. До лазарета он долетел на одном дыхании, хорошо, что не пришлось бежать по трапам.
Доктор, седой майор был на месте. Он без слов подхватил пострадавшего, ничком положил его на кушетку, сделал знак Уразниязову не уходить и бросился к аптечке. Волосы вокруг раны он выстриг, остановил кровь и наложил повязку. Потом сунул матросику ватку с нашатырным спиртом под нос, потер виски. Тот охнул, потянулся к затылку рукой и тихо спросил, где он...
Шухрат на правах спасителя ответил:
–Лазарете. Башка крепкий оказался, живой ты.
Доктор жестом остановил Уразниязова, дал понять и матросику, чтобы тот помолчал. Парнишка попытался сесть, майор помог ему, спросил, не тошнит ли, не кружится ли голова, получив отрицательный ответ, позвал санинструктора:
–Противостолбнячный укольчик молодому человеку.
Конев, а это был он, скорее всего потерял сознание не от удара, доктор осмотрел его и, в общем-то, остался доволен. Он подошел к мойке, обильно намылил руки и спросил у Шухрата:
–Ну-с, теперь с вами. Что произошло?
Шухрат вдруг подумал, что его запросто могут обвинить в драке, которой не было. Он засуетился, начал отчаянно жестикулировать, показывая как этот бестолковый побежал сломя голову, несвязно, перескакивая с одного на другое, рассказывать, как этот разбил ее о дверной обвод. Доктор ничего не понял, повернулся к кушетке:
–Послушаем молодого человека. Давайте, соколик, по порядку: кто, откуда, почему травма?
–Матрос Конев, боцманская команда. Я шел в кубрик, а на корабле уже начали приборку. Этот матрос был в коридоре, он крикнул, чтобы я побыстрее пробежал, не задерживал работу. Я и побежал. Потом забыл, что двери на корабле низкие, наступил на комингс и вот.
Конев снова потянулся к затылку, доктор погрозил пальцем, чтобы не смел, и спросил Уразниязова:
–Товарищ матрос, вы ничего не могли другого придумать, как кричать на молодого матроса? Бестолковым его называете, ишаком обозвали. Разве так можно? Ай-я-яй! Человек еще не привык к кораблю, это надо учитывать. Теперь Коневу по вашей милости придется дня три погостить у меня. На сотрясение мозга не похоже, но осторожность не повредит. Заодно немного отдохнет здесь: что-то мне его внешний вид не нравится.
Он сел за составление бумаг, пожаловался, что придется докладывать по команде, вот еще одна морока на его голову. Уразниязов насторожился:
–Зачем докладывать, товарищ майор? Башка целый, еще умней будет. Другой раз хорошо сообразит, а?
–Назовите себя и все, вы свободны. Санинструктор, позвоните в кубрик боцкоманды, чтобы матроса Конева не искали, скажите, у нас он.
Уразниязов вернулся на свой участок. Уже дали команду на обед, следы крови затерло множеством подошв. Щетки тоже не было. Шайтан! Ничего не оставалось делать, как идти в столовую.
На опоздавшего к бачку покосился Карнаухов. Петька Иванов, по своему обыкновению больно толкнул Шухрата в бок и прошептал:
–Чур, пополам. Делим после обеда, больше никого в пай не брать.
–Кого пополам, Петька?
–То, что дал тебе Рустам. Ты от него?
–Лазарет был.
–Кончай травить, – усомнился Петька, но, видя, что Шухрат молчит, участливо спросил:
–Заболел?
Пришлось рассказать.
Иванов сочувственно вздохнул:
–Ну ты и влип так влип. Свидетелей, что этот самый Конев сам треснулся об дверь, как я понимаю, у тебя нет. Теперь затаскают. А что? Вполне естественно. Годуля ударил молодого за то, чтобы не ползал, где не положено. Налицо неуставняк. Теперь докажи, что ты не верблюд.
Шухрат отложил ложку:
–Э, э, э, я не бил. Конев доктору все правильно сказал. Мне ничего не будет.
Иванов уткнулся в кружку с компотом, выудил разваренную грушу, задумчиво посмотрел на нее и сказал:
–Это уже хорошо. Но не будь дураком, после обеда сразу дуй к молодому и поговори с ним. Предупреди его, объясни, что ты его впервые видел и обижать не хотел. В общем, поговори. Так надо, понимаешь? Сам знаешь, какая борьба с неуставняком идет. Ты кричал на него? Чтобы он пулей пролетел? Кричал. Значит, совершил неуставное взаимоотношение. Конев побежал? Побежал. Потому что испугался годка. Поэтому в обрез двери макушкой и врезался.
Петька аккуратно обгрыз грушу, допил компот и похлопал себя по животу. Он был доволен. Вот и обед оказался вкусным, и товарищу между делом помог.
А у Шухрата совсем пропал аппетит. Вслед за ложкой он отодвинул чашку с наваристым борщом.
Иванов заметил это и добавил:
–Не дрейфь, Шухрат. Пусть Конев говорит, что он ударился случайно, а не от испуга. В крайнем разе возьмем тебя на поруки. Будем доказывать, что ты сделал это не нарочно. Слушай, а может, ты сунешь ему кулак под нюх? Тогда он точно не пикнет, побоится, гад такой.
–Ты чо, Петька? Почему так говоришь? Я никого не обижал. Он сам как ишак, совсем не думал, а я виноватый? Так выходит? Чо, за каждого барана отвечать должен?
Уразниязов попытался улыбнуться, свести весь этот разговор в шутку. Не удалось. Улыбка получилась натянутая.
–Не шуми. Ешь давай. Потом делай все, как я сказал. Да, вот еще что. Старшине надо бы рассказать.
Шухрат вздохнул. Неужели Петька прав и теперь начнется нудное разбирательство? Так все с утра было хорошо. Вечером чай пить с Рустамом собирался... Теперь будут вызывать, допытываться, искать в случившемся его вину, потом начнут вспоминать на собраниях от комсомольского до строевого о том, какой нехороший человек этот Уразниязов, обидел молодого матроса. Почему так плохо получается?
Иванов понял вздох товарища по-своему, поднял указательный палец:
–Ты прав, я понимаю, наш Карнаухов не встрянет в эту историю. Он у нас любит отсидеться в кустах, когда жарко. Но мимо него никак нельзя проходить. Он командир, должен быть в курсе. Старшина команды в отпуске, лезть сразу к командиру дивизиона через голову младших командиров нельзя. Лейтенант может подумать, что ты где-то как-то хитришь. Да и потом, сам посуди, начнется вся эта волынка с разбирательством, а командир отделения ни сном, ни духом. Усекаешь? Сразу скажут, что ты специально утаил от него. Нет, поэтому надо сказать старшине. Вот после обеда с него и начнем.
Карнаухов сначала не придал значения словам Уразниязова и Иванова. Ладно, стукнулся парень малость, так ведь кругом железо. Он сам по молодости-неопытности набивал шишки о разные корабельные выступы и углы. В доказательство старшина второй статьи приподнял обе штанины. Ниже колен белели следы давних ушибов о комингсы. Были такие отметины и у Шухрата, и у Петьки. Карнаухов даже сказал, что эти шрамы лучше всего доказывают, служил ли человек на кораблях или обретался на берегу.
Иванов добавил:
–А уж если голова ушиблена, то точно наш, корабельный. – Он свел зрачки к переносице и подрыгал ногой.
Уразниязов чуть не взвыл. Что за человек этот Петька! Сам наговорил черт знает что и сам же теперь скалит зубы. Он всегда такой, как тут не обидеться.
Старшине тоже не понравилось легкомысленное поведение матроса. Подначки подначками, без них на флоте не обходятся, это всем известно, но надо и меру знать. Он, командир отделения, тоже иногда любит пошутить, однако чувствует, как это делать, и, главное, когда. Надо умерить пыл подчиненного, решил Карнаухов и небрежно махнул рукой:
–Вы правы. Ушибленные, товарищ матрос, точно из вашего стана.
Петька притих. Старшина удовлетворенно хмыкнул и продолжил про себя размышлять.
Принять вариант Иванова и идти подбивать новичка на ложь может только идиот. Ничего криминального в случившемся с Уразниязовым и молодым матросом нет. Понятно, что Шухрат крикнул без всякого умысла.
С другой стороны, доктор обязан доложить о случившемся и, скорее всего, уже сделал это. Предположим, что замполит и командир в курсе. Значит, обязательно будет назначено расследование, так положено. А вот как сложится разговор, неизвестно. Это смотря кого назначат дознавателем. Вполне возможно, Уразниязова накажут. Тогда и команде запишут грубый проступок.
Ничего себе подарочек старшине команды. Нет, надо хорошенько подумать. Приедет мичман Борисов из отпуска и спросит, куда смотрел командир отделения. А командир отделения, между прочим, старался, следил за соблюдением уставных требований, проводил занятия и тренировки по специальности, работал за себя и старшину команды. Пахал, как чмурной.
–Ну а вы сами твердо уверены, что тот парень ударился из-за собственной бестолковости? Или все-таки он испугался окрика?
Шухрат пожал плечами. После занятий он был в прекрасном настроении и крикнул парнишке так, без всякой задней мысли. Крикнул и крикнул, что в этом такого?
Сначала он так и хотел ответить Карнаухову, но потом передумал. Его покоробило это официальное выканье старшины. И вообще, не поймешь его. Сам всего минуту назад говорил, что дело выеденного яйца не стоит. А тут вдруг переменился, перешел на "вы". На занятиях или в строю такое обращение было понятным, а зачем сейчас официальный тон? До расследования дело еще не дошло. Или Карнаухов просто напросто испугался?
Иванов тоже заметил колебание старшины и теперь решил действовать более напористо. Он предложил:
–Ты наш командир отделения, вот и сходи к замполиту, объясни ему обстановку. Так, мол, и так, Уразниязов не из таких, кто может за здорово живешь обидеть кого-нибудь. Да, чешись поскорей, одно дело, когда придешь к офицерам сам, другое – когда вызовут. Что мне, учить тебя? Ты прекрасно знаешь Шухрата, ничего сочинять и не надо.
Карнаухов отрицательно покачал головой. У него созрел свой план.
–Вряд ли поможет. Меня никто слушать не станет. Я с Уразниязовым не был.
Шухрат постоял, посмотрел на старшину, потом махнул рукой и отошел от него. Ясно было без слов. Карнаухов не защитит. Шухрат ускорил шаги. Сзади послышался торопливый топот. Радостно екнуло сердце – ошибся, плохо подумал о человеке, а он бросился вдогонку, сейчас остановит, предложит вместе идти к замполиту.
Он оглянулся. Это был не Карнаухов, а Петька.
–Джура, друг, постой, погоди! Мы можем сделать так, что старшина пойдет и объяснит...
–Мне плевать. Ничего не хочу. Если остальные дураки, пускай считают виноватым меня. Как Карнаухов. Как и ты тоже.
Иванов остолбенел. Потом его прорвало, он стал взахлеб доказывать Шухрату, что тот ничего не понимает. Я тебе верю, кричал он, но я лучше тебя знаю эту жизнь, вот из таких случайностей она и состоит. Главное не доводить до того, продолжал он, чтобы выводы делали именно из них. Петька схватил Уразниязова за плечо и, ввиду своего малого роста задрав вверх голову, пояснял:
–Если не будешь отстаивать себя, то тебя собьют и растопчут. Кругом жлобы, а не люди. Вытрут о тебя ноги и забудут. Плюнут и пройдут мимо. У них нет ничего святого. Вспомни, как относился к тебе мичман Песков. Он тебя специально близко к станции не подпускал, а потом сам смеялся, что неруси не дано работать на технике, он тебя специально держал на подхвате. Грызться надо, зубами грызться, не быть безответным. Не хочешь, чтобы командир отделения, который обязан за тебя заступаться, шел к офицерам, не надо. Но и сам не сиди сложа руки и обиженного не строй из себя. Иди к этому парню. Я тебя не унижаться перед ним заставляю, а узнать, как получилось, что он ударился. Сходи к нему. Когда начнется разбирательство, будет поздно.
–Как, как... Двери корабле низкие, комингсы высокие, вот он на комингсе выпрямился и, хоть совсем маленький, головой ударился. А был бы высокий, убиться мог, так думаю. Ты, Петька, чего пристал? Нянька, да?
Петька отпустил руку и Шухрат машинально помассировал плечо.
–Чего я пристал, спрашиваешь? Ладно, не гордый, скажу. Я сначала думал, что ты парень себе на уме. Знаешь, бывают такие? Живешь в одном с нами кубрике, а сам в свободную минуту к земляку норовишь сбежать. Вспомни, когда в море выходили, за тобой даже пришлось Милованова посылать? Было такое? Было. Тебе что, неинтересно с товарищами? С ребятами не разговариваешь, всегда в стороне держишься. Если бы не сегодня, я бы так и считал, что тебе коллектив совсем не нужен, что ты спишь и видишь, как бы в снабженцы улизнуть. Теперь понял причину. Нет у нас в отделении настоящей дружбы, поэтому и живем каждый по своим норкам. А так нельзя. По крайней мере здесь, на корабле. Надо вместе быть, в хорошем и в плохом.
Шухрат присвистнул. Он сам сегодня утром раздумывал об этом. Вот тебе и несносный Петька Иванов. Вот тебе и клоун. Ну, положим, потрепаться он любит, это у парня есть, чего там. Зато душевнее его, выходит, на всем корабле, наверное, не найти. Значит, не врал, когда говорил, что будет шефствовать над ним. Ишь, какой шум поднял, а мог, как тот же Карнаухов, в сторону отойти, да там и остаться, что ему, больше всех надо? Ах ты, Петька, хороший друг Петька, спасибо тебе, джура... нянька.
Уразниязов обнял товарища, приподнял, подержал на весу, потом бережно поставил его на палубу. Тот, шутя, обозначил кулаком удар в челюсть и проворчал:
–Да ладно тебе, чего там, вот еще, будешь тут со своими телячьими нежностями.
Но на душе потеплело.
–Такой здоровый мужик, а все объяснять надо, – опять проворчал он. – Пропадешь без меня.
В порыве великодушия Иванов предложил пойти к новичку вместе. А там, сказал он, сверкая глазами, весь во власти нового, которого уже по счету решения, там я скажу, я расскажу, что ты мухи не обидишь, не то что своего брата матроса. Петька загорелся и, боясь, что Уразниязов передумает, свернул по коридору в сторону лазарета.
Санинструктор сказал, что Конев спит. Это несколько охладило Петьку, но он тут же нашелся и наказал Шухрату:
–Значит, придешь завтра или послезавтра, в общем, когда парень выспится.
Конев спал долго. Впервые за несколько месяцев он спал без снов и тревожного ожидания сигнала побудки. И, главное, чувствовал, что никто не взвалит на его плечи дополнительную работу после отхода ко сну как обязательное условие становления. Спал усталый, не привыкший к корабельной напряженке новичок, не державший в гражданской своей допризывной жизни ничего тяжелее скрипки.
Рану дергало, он мотал головой, но не просыпался. Со времени прибытия на корабль в Игоре будто работал какой-то механизм, заставлявший куда-то спешить, что-то делать, беспрестанно о чем-то беспокоиться. Старания у него было хоть отбавляй, он хотел в короткие сроки изучить устройство корабля, боцманское заведование, а вот времени и силенок не хватало. Теперь организм, пусть столь необычно получивший передышку, брал свое.
Он проснулся только через сутки, хорошо поел и решил поспать еще. Хоть небольшой, но личный матросский опыт подсказывал сделать это про запас. Конев снова уснул, как в темноте растворился. И спалось опять без сновидений, вот провалился, не стало тебя и отлично, и никаких забот да волнений.
На третьи сутки он лежал с открытыми глазами. Сначала нравилось просто лежать и ни о чем не думать. Потом откуда-то опять пришло чувство беспокойства, оно настораживало, матрос никак не мог понять, отчего вдруг стало казаться, что его где-то ждут, что он кому-то очень нужен, хотелось одеться и быстро, быстро куда-то бежать. Он пытался переключить мысли на школу, старых друзей, думать о музыке, но ничего не получалось. Мешали близкое, прямо за дюралевой переборкой гудение механизмов, голоса и шаги сновавших по коридору людей, металлическое карканье динамика громкоговорящей связи.
Голова болела, Конев трогал ее, осторожно массировал кожу вокруг раны, он даже стал думать о том, что страх явился следствием полученной травмы.
Потом, когда пытка беспокойством стала почти невыносимой, матрос ясно понял, что причина в другом. Будем мыслить логически, разложим все по полочкам, сказал он себе. Для чего его призвали, выдали форму военного моряка? Для того, чтобы служить. Он здесь, на борту, а нужды в нем, увы, не испытывают. Значит, понял Игорь, беспокойство вызвано тем, что сознание уже настроилось реагировать на вынужденное безделье. Корабельная жизнь продолжалась без него, вот в чем дело. Отсюда и мысли, что его отсутствие обязательно скажется на обстановке. За короткое время, проведенное им на службе, Игорь свыкся с мыслью, что он и его старание необходимы. Офицеры объясняли, да и он сам понимал, что корабль является оружием коллективным, что для положительного выполнения поставленных перед ним задач требуется вклад каждого члена экипажа. На боевых кораблях пассажиров не возят, для победы в бою нужен весь коллектив до единого человека, так его учили и такой настрой заставлял поступать определенным образом. Но вот он, матрос Конев, лежит сейчас в лазарете и это никого не трогает. Значит, есть он или нет его, как боевой единицы, боцманской команде безразлично. Все прекрасно справляются и будут впредь чувствовать себя спокойно. Стало обидно.
Допустим, отсутствие главного боцмана всегда заметно. Если бы заболели командир отделения или матрос Силагадзе, или какой-нибудь комендор, машинист, тоже, наверное, были бы у людей причины для волнения...
На свете все должно быть взаимосвязано и определено, как в оркестре. Он представил, что испытывали бы музыканты, не приди он, или кто-то другой на тренировку, то есть репетицию. Тренировка, это здесь, на корабле, специальное практическое занятие по изучению специальности.
Конев закряхтел, приподнялся. Санинструктор подскочил, показал кулак:
–Ты, контуженый, лежи спокойно. Чего надо?
–Что-то не спится уже. Можно, я в кубрик пойду?
С этими словами он сел, спустил с койки ноги и тут же нарвался на окрик:
–Я сказал, тебе вредно двигаться, лежи спокойно! А еще лучше будет, если возьмешь, да и поспишь еще минут шестьсот.
Игорь прилег. Медику столь беспрекословное послушание больного понравилось, он назидательно поднял указательный палец, улыбнулся:
– Ибо светилами медицины сказано – сон укрепляет здоровье.
–Кому о моем здоровье печалиться?
–Вроде еще не сошел с ума, а уже выступаешь, – сторонник сна поджал губы, снова недовольно нахмурился, пощупал пациенту лоб и спросил – ты что, совсем? С головой не шути, понял? Может, доктора позвать, пусть проверит тебя к чертям собачьим.
С этими словами он побежал к телефону.
Пришел майор, с порога бросил на Конева быстрый взгляд, спокойно облачился в белый свой халат, вымыл руки и подсел к нему:
–Ну-с, соколик, сначала покажем язык!
Он заставил "соколика" дотронуться поочередно левой и правой рукой до кончика носа, смерил давление и, довольный результатами, шлепнул его по голой спине:
–Отоспался, говоришь? Головушка не болит? Все у тебя в порядке, хоть завтра на выписку. Вообще-то особо спешить не будем, полежи еще, а потом марш-марш в кубрик.
Конев послушно кивнул.
Ему хотелось пожаловаться на то, что в лазарет никто из команды проведать его не приходил, и это огорчает. Близких друзей он завести не успел, но все-таки. Неужели он совсем безразличен ребятам. Гоча, например, мог зайти. А еще корабль, экипаж, одна семья называется. Во время войны тоже каждый за себя будет?
Ему хотелось рассказать о случае с матросом Зверевым. Не для того, чтобы пожаловаться, нет. Просто доктор относился к нему не так, как другие. Еще хотелось расспросить про того матроса, из-за которого попал сюда. Кажется, такой же нахальный тип, как Зверев.
Не стал, горько подумав при этом, что лежать ему тут, как валяется в сарае какой-нибудь ненужный предмет. Никому до него нет дела. Конев ничего не сказал, но доктор понял причину его беспокойного поведения. Он присел на кушетку, спросил:
–Скучаешь? Ну и зря. Санинструктор докладывал, что приходили два матроса. Обещали еще зайти. Позавчера был старший мичман Петрусенко. Тоже спрашивал о тебе.
Майор, изображая Петра Ивановича, сделал насупленное лицо, напрягся, крепко сжал кулаки, раза два оглушительно крякнул, сказал басом: "Доктор, значит, ничего страшного у моего мальца? А то, может, каких таблеток особых надо или еще чего?" Доктор достал из холодильника банку варенья:
–Вот, это тебе от него.
Игорь представил старшего мичмана и улыбнулся. Вот уж неожиданность. Скорее всего, товарищ майор принес из дому свое варенье, Конев никогда бы не подумал, что главный боцман способен на такое. Он так и заявил врачу. Тот заверил, что нисколько не сочиняет.
–Ругал, наверное, меня.
–Нет, посидел рядом, пока ты спал. Потом ушел. Молча.
Матрос весело рассмеялся. Улыбнулся и доктор.
–Эх, сынок, ты не думай, люди на нашем корабле хорошие. Ну не пришли к тебе твои ребята, так ты для них пока никто, новичок, как в школе, понимаешь? Погоди, покажешь себя, подружишься с ними, а потом уже будешь всю жизнь о них помнить, поверь мне, старому.
–Товарищ майор, а ведь старший мичман Петрусенко посидел рядом, вы сами говорили.
–Видишь ли, твои ребятки еще год-два назад были беззаботными пацанами, с ветерком в голове, какой с них спрос. Вот пообтешутся на службе за три года, поймут кое-чего, да пройдет еще два-три года, чтобы эти свои соображения они осознали и закрепили, тогда и получится настоящий человек. А Петр Иванович... Ты знаешь сколько вашего брата матроса через его руки прошло? Он ведь, как школьная учительница, вас через сердце пропускает каждого. Очень душевный человек, потому и приходил, что переживал за тебя, волновался.
Конев промолчал. Он вдруг вспомнил, как споткнулся и грохнулся на юте, как больно ударили по затылку привязанные к вещмешку ботинки, какова была реакция старшего боцмана на невольно выступившие слезы. Ничего себе боцманюга с сердцем школьной учительницы!
Спорить не хотелось. Может быть, так и надо. У учительницы свои приемы, у военного человека свои.
От доктора веяло такой доброжелательностью, что Конев пожалел, когда тот ушел. Игорь откинулся на подушку, закрыл глаза и лежал бездумно, вслушиваясь в звуки корабельной жизни. По-прежнему гудели механизмы, доносились голоса, но они уже не вызывали грустных эмоций. Вдруг задрайки выкрашенной белой краской металлической двери вновь разошлись, просунулась чья-то черная голова:
