Текст книги "Морские люди. В двух частях (СИ)"
Автор книги: Юрий Григорьев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
Нашли, достали. Зразу же наложили на нее электронную лапу и пошли за ней, как привязанные. На этот раз запсиховали там, внизу. Лодка сходу, не прошло и минуты после ее обнаружения, поднырнула под свой след. Она сделала это мастерски, под ее прочным корпусом находились настоящие моряки. Но, увы, финт оказался неудачным. Потом она выстрелила ложную цель. Потом снова поставила помехи. И все это раз за разом, в короткое время, почти без передыха.
Не помогло. После этого она шла спокойно, но что-то замышляла, как рыба Эрнеста Хемингуэя из его "Старика и моря". Снова повторила часть своих штучек. Бесполезно. Тогда легла она на прямой курс в океан и уже не меняла его. Что еще оставалось делать, не всплывать же. Скоро на корабль поступила команда оставить слежение. Ее перехватили силы, выдвинутые штабом Тихоокеанского флота на подкрепление.
Наконец-то Клим снял наушники. В голове стоял шум. Гудели мощнейшие электромашины гигантских воздуходувок. Кажется, они подавали воздух в какие-то кузницы, потому что он все время слышал серебряный перезвон множества молоточков о наковальни. Да, их было много, этих самых молоточков и наковален, что были установлены хитрым образом. Звон непрерывно отдавал в виски, а электромашин гудящих и даже кузниц работающих становилось все больше, а голова у Клима одна. И еще совсем рядом хулиганистые мальчишки били хрустальную посуду.
Кто-то из матросов подал эмалированную кружку, он с отвращением сделал глоток горчайшего, несмотря на двойной сахар кофе. За двадцать часов работы с небольшими перерывами кофе надоел старшине команды до тошноты. Хотелось стакан крепкого горячего чая, а еще лучше отобрать бы у кузнецов и выбросить за борт серебряные молотки, разогнать по домам мальчишек, потом выйти на верхнюю палубу или, о чем мечтать было страшно, раздеться и лечь в постель, на мягкую подушку, под чистую, пахнущую горячим утюгом простыню.
Нудно продолжали гудеть электромашины, видимо, работающие кузнецы задыхались без воздуха, а ему надо бы еще проверить документацию. Зачем, неизвестно, но проверить необходимо.
Он хотел взять журнал и вдруг почувствовал, как палуба мягко качнулась под ним и пульт станции поехал в сторону, в темноту. Кузнецы перестали стучать в свои наковальни. Рука тяжело повисла, голова упала на грудь, Борисов потерял сознание прямо в кресле...
***
-Балда! Ты должен на всю свою жизнь запомнить эти слова: «Я балда», понял? И повторять громко, так, чтобы слышали все, когда тебя спросят, кто ты такой. Иначе мы выкинем тебя за борт как шелудивую собаку. Между прочим нам за это ничего не будет, потому что на одну гадину земля станет чище. Ты что, находишься в своем вонючем пэтэу? Или в вашей долбаной деревне все такие?
Злой, взъерошенный Саня Абросимов с силой постучал по пиллерсу. Железо поддерживающей подволок массивной колонны глухо загудело.
Народ притих. Дневальный из первогодков с испугом смотрел на старшину первой статьи и матроса Зверева. Разговор ему не нравился. Тон – тоже. Нехорошо блестели глаза Абросимова, сгорбился и загнанным зверьком смотрел на него Витька. Чувствовалось, что скоро начнется мордобой. До этого не дошло. Просто наклонился Саня над сидящим на рундуке Витькой Зверевым, сгреб в охапку, зажал его голову между ног, как делает это отец, решивший всыпать сыну ремня и... всыпал. Горячих. Ладонью. По заднице. Вдобавок старшина выдал ему оглушительную оплеуху, презрительно процедил:
–Э-эх, гнида. Мало врезал тебе Иваныч, надо было хорошенько начистить твою моську. Я сам лично еще доберусь до тебя, это аванс, расплата будет впереди. Я тебе и Конева припомню. И еще кое-что.
В кубрике установилась полная тишина. Молчали Уразниязов, Гоча. Ни жив, ни мертв застыл на своем месте дневальный. Зверев был морально раздавлен, пунцовый от перенесенного унижения он бочком, бочком начал пробираться к выходу. Абросимов отошел к бачку с питьевой водой, нацедил кружку, одним махом осушил ее.
–Сусликов ты, а не Зверев. Сидит, вякает еще. Из-за тебя теперь человек погорит, вот что. Тебе, гаду такому ничего не будет, еще в страдальцы запишут, а Иваныча с корабля... за кого? С-суслик. Пошел отсюда, пока я тебе ноги не переломал.
Получивший ускорение пинком старшины под зад Зверев пулей выскочил наверх, вслед звучно громыхнула тяжелая дверь. На верхней палубе никого не было. Ветер рвал тучи, гнал их по серому небосклону. "Ну и погодка, – подумал Виктор, – часа два назад было тихо, а сейчас как перед бурей прямо".
Что теперь делать? Как жить дальше?
На баке перекуривали ребята из БЧ-5. Зверев подошел, по привычке стрельнул сигарету, нервно затянулся. Неприятный разговор с этим психом ненормальным закончился, вспоминать о нем не было ни малейшего желания. Разве что только на гражданке, если вдруг встретит со своей компанией Абросимова... О, это будет дело!
–Ну что, не впаяли еще главному боцману?
–В базе будут разбираться.
–Ворон ворону глаз не выклюет. Слушай, а чего они там не поделили?
–Вот же тот боцман-то, которого ударили. Сам и спроси, расскажет.
Беспутный "шарабан" Зверева тут же выстроил свою, выгодную хозяину версию.
–Дали нам тупого акустика, Уразниязов его фамилия. Назвал я его, когда с якоря снимались, своим именем. Баран дак, что делать? А на меня еще и бочку катят. Но вот им.
Зверев махнул рукой, бесшабашно сплюнул, усмехнулся, раздвинул сидящих на парапете орудийной башни. Рассказывал он как всегда красочно, обильно пересыпая свою речь здесь же, на месте придуманными подробностями, типа того, что узбек этот ни рыба, ни мясо, так, божий подарок.
После прихода корабля в базу небо совсем прохудилось. Полил холодный мелкий дождь. Утренний подъем флага прошел вяло. Невыспавшийся после напряженных бдений командир хрипло отдал приказания и хотел было уже распустить строй, но капитан-лейтенант Черкашин что-то сказал ему вполголоса, кивнул в сторону боцманской команды. Экипаж насторожился, о ЧП знали уже все и ничего хорошего от намечавшегося разбирательства не ждали ни сторонники Петрусенко, Зверева, ни даже те, кому происшествие было, как говорится, по барабану. Командир поморщился и резко отрубил:
–Матрос Зверев, ко мне!
Зверев, ожидавший чего угодно, только не такого оборота дела, опешил. Он был уверен, что Абросимов прав, что не поздоровится одному только старшему мичману Петрусенко. Братва там, на баке, тоже пришла к выводу, что рукоприкладство Иванычу не простят, его, скорей всего, отправят на гражданку.
Виктор посмотрел на серое, прохудившееся небо, на тучи, спешащие куда-то, летящие как наскипидаренные, чуть не задевая грот-мачту корабля. Потом перевел взгляд на мокрую палубу вертолетной площадки, противоположный борт, где выстроились маслопупы БЧ-5. Один из матросов, скуластый, смуглый встретил его взгляд, презрительно сощурился и по движению губ Зверев понял, что тот выругался.
Причин могло быть две. Первое – погода, никому не интересно киснуть из-за кого-то под дождем. Второе – этот парень знал правду. Узбек рассказал землякам, не иначе.
Кто мог догадаться, что первым за шкирку возьмут его? Ах, черт бы вас всех подрал! Виктор снова перевел взгляд на небо. Командир начнет с расспросов. Что и как все было. Придется рассказывать.
Может, промолчать, попридержать язык, а? Или, может, сказать, что его никто не бил. Главный боцман такой ответ наверняка оценит, а Абросимов переборки от радости оближет за то, что никто его Иваныча со службы не погонит. Во, номер!
Зверев переступил с ноги на ногу. Под подошвами чавкнуло. "Фу ты, прямо как на каторге", – подумал он и почувствовал крепкий удар в бок. Сосед показал синий от холода кулак – тебя вызывают, заснул?
Матрос вздрогнул. Мокрый, съежившийся, он покорно протопал по палубе своими башмаками, вяло сделал поворот через левое плечо кругом, остановился. Низко над кораблем пролетела чайка, скрипуче выкрикнула что-то на птичьем своем языке, и исчезла за серой громадой унизанной антеннами мачты. Он проследил за полетом чайки, тоскливо опустил голову, посмотрел на носки разбитых рабочих башмаков из толстой буйволиной кожи. Давно не чищенные, неделями не видевшие ни крема, ни щетки головки потемнели от воды и казались почти новыми. Вороненая сталь палубы тоже отливала глянцем, блестела.
Сырой берет лежал на голове Зверева блином, по лицу стекали дождевые капли, казалось, он плакал. Почему-то захотелось курить, рот наполнился горькой слюной. Как человек, жизнью тертый, а, значит, опытный, запасливый он предпочитал свои беречь, курить чужие. Рука непроизвольно нашарила лежащие в кармане сигареты и спички. Хорошо бы сейчас вынуть одну, да они, наверное, отсырели. Тьфу ты, перед строем и такие мысли лезут в голову. Зверев вздохнул, застыл по стойке смирно.
Командир поглядел на него, покачал головой и приналег на голосовые связки, порядком натруженные за время выхода:
–Все смотрите сюда. Этот, с позволения сказать матрос, этот, носящий погоны советского военного моряка, позволил себе оскорбить сослуживца, боевого товарища. Он повел себя как черносотенец, выбрал самые подлые и грязные слова, унижающие человеческое достоинство. Я намеренно не стал назначать расследование, потому что ни умом, ни сердцем не могу понять подобных людей. Своим грубым проступком он зачеркнул тяжелый труд сослуживцев на выходе в море. Но дело даже не в этом. Мне особенно больно и обидно за наше флотское, поистине интернациональное братство. Я прошу у своего подчиненного, которого хотел унизить Зверев, прощения за то, что не сумел оградить его от такого сослуживца.
Командир замолчал. Было слышно, как волны целовали сталь бортов.
Душа Зверева возликовала. Пронесло, да еще как пронесло, на мягких крылышках. Дудки Абросимову, пусть себе ноги переломает, если так ему хочется, подпевале мичманскому. Сейчас командир объявит взыскание, скорее всего это будет "губа", гауптвахта и все на этом, привет дорогие поборники уставных взаимоотношений! Кому хочется выносить сор из избы. Иваныч тоже, видно, отделается легким испугом. Хрен с ним, мужик он ничего, пусть живет.
Матрос смело посмотрел на командира, стараясь угадать, сколько суток влепят "за оскорбление интернационального братства". Тот сердито сверкнул глазами:
–Что-то хотите сказать?
Дурака нашел. Может, он думает, что Зверев сейчас бросится перед урюком Уразниязовым на колени, будет слезно просить прощения? Хрена все вы дождетесь. Нашли щенка лопоухого.
Посмотрел в ту сторону, где стояла боцманская команда и натолкнулся на взгляд Петрусенко. Старший мичман стоял спокойно, его глаза ничего не выражали. И Зверев вдруг подумал: "Надо сделать так, чтобы Иваныч понял, что это я лично спас его".
Матрос пожалел о решении командира не проводить расследование. Никакого следа от руки старшего мичмана не имелось, в чем Виктор убедился в тот же день. Не оставили синяков и оплеуха с пинком от Абросимова. При расследовании можно было гордо рассмеяться: "Кто, когда, меня? Никто еще пальцем не тронул Зверева на этом корабле. Ну, погрозил старшина команды перед носом, для острастки, не иначе. А чтобы в ухо, да при всех, не было такого. Уразниязова обзывал, это правда, не сдержался, с кем не бывает. Вчера обозвал, сегодня помиримся, на то и жизнь".
Если бы его спросили, можно было так ответить, так отбрить! После подобных слов Иваныч увидел бы в нем спасителя. И все, живи за его спиной так, как хочется. А какая четкая фраза о жизни. Она полностью оправдывает человеческую несдержанность. Мало ли разного в жизни бывает, давайте не будем судить о Звереве по одному срыву, не будем портить ему нервы по пустяку.
Жаль, что надобность в защитной речи отпала. Сейчас командир впаяет ему трое суток казенного дома. Но и это для сообразительного тоже на пользу. Впоследствии можно так повернуть дело, что его, Зверева, в команде зауважают. Житуха наступит – лучше не придумаешь. Хорошо бы потом ребра этому чучмеку пересчитать, но один на один с ним не справиться. Себе дороже будет, он, гад, парень здоровый.
–Молчите, нечего сказать?
–Готов на гауптвахту, товарищ командир!
–Теперь хоть куда готовьтесь, веры нет. В боцманской команде разобраться с проступком матроса. Думаю, что и комсомольская организация в стороне не останется, скажет свое слово. Хоть бы извинился. Ишь, он готов на гауптвахту. Становитесь в строй!
Снова протопали, разбрызгивая лужи, башмаки. На этот раз твердо ставил ногу Зверев, можно сказать, с большим достоинством прошел он на свое место.
–Старшему мичману Петрусенко через полчаса прибыть ко мне в каюту. Разойдись!
У матроса Зверева вытянулось лицо. Почему старшему мичману Петрусенко в каюту? Как это? Зачем? Он вдруг почувствовал себя облапошенным. Взяли и обвели вокруг пальца, обошлись как с самым последним дешевкой. Попрут, попрут Иваныча с корабля, как пить дать попрут. Тогда Абросимов или земляки уразниязовские... Жесткая, суровая действительность ожидала Виктора. При случае могут просто-напросто за борт спустить. Но ведь уже можно сказать, разработана целая стратегия по спасению боцмана, можно сказать, добровольно ложился он под танк за Иваныча.
–Надо что-то делать, – промелькнула мысль. Деятельный мозг и тут не подвел хозяина. Он пошевелил своими очень даже находчивыми извилинами. Главный боцман, вот где его спасение и триумф, если все сделать по уму. Он, конечно же, не знает намерений своего подчиненного матроса Зверева и за милую душу может испортить дело, уже выигранное на девяносто девять целых девяносто девять сотых процентов. Главный боцман не догадается отрицать рукоприкладство. Поэтому его надо как-то предупредить.
Зверев покосился в сторону Петрусенко и наткнулся на почти незаметно, но многозначительно покачивающийся кулак Абросимова.
Так, с этим типом все ясно. Горбатого могила исправит.
Вид Иваныча тоже огорчил. Петрусенко стоял и ничем не выражал своих эмоций. Стало понятно, что подходить к нему – дохлый номер. Во-первых, не даст старшина. Во-вторых, а это, скорей всего так и будет, Иваныч возьмет и пошлет куда подальше.
Значит, действовать надо через других лиц. Может быть, попробовать подключить мичмана Борисова?
Матрос чуть не вслух похвалил свой "шарабан" за находчивость и со всех ног кинулся к штормовому коридору. В его начале, несколькими палубами ниже находился боевой пост акустиков. Нужно перехватить мичмана до сигнала на проверку и проворачивание механизмов. Если опоздаешь, то можно нарваться на проверяющих, начнутся расспросы, кто он такой, да почему бродит без дела, не соскучился ли по взысканию.
Борисов уже подходил к трапу, когда его окликнули. Он оглянулся. В проеме двери стоял хитроглазый матрос, судя по нагрудному номеру, из боцманской команды.
–Что вам?
–Минутку, товарищ мичман, одну минутку.
Зверев, а это был он, перевел дыхание от быстрого бега, зашел в тамбур и с таинственным видом прикрыл за собой дверь. Клим насторожился. Было в выражении лица этого матроса что-то скользкое, неприятное.
–Это я, матрос Зверев. Там Петрусенко переживает, небось, места себе не находит из-за того, что получилось. Ну так вот, передайте ему, что Зверев зла не помнит, мол, все будет тип-топ. Я его не выдам и про случившееся никому не скажу. Чего там, я понимаю, все справедливо, правильно мне попало от главного боцмана.
Матрос снисходительно посмотрел на Борисова. Дело было сделано чисто, великодушие проявлено, можно покинуть помещение. Он повернулся и вдруг почувствовал на плече тяжесть руки.
О том, что это именно Зверев, Клим догадался сразу, не мог Зверев выглядел иначе. И еще Клим Борисов понял, что он, поборник уставного порядка способен ударить матроса. Такого, как этот.
Он резко развернул к себе собравшегося было уходить парня. Мелькнула мысль: "Но ведь это непедагогично, нельзя так". Сатанея от ярости, с придыханием спросил:
–Соколик, так это вы и есть матрос Зверев?
Глаза Борисова превратились в щелочки, он бесцеремонно толкнул матроса к переборке, да так, что тот больно ударился спиной:
–Посторонимся, рядом трап, люди ходят, могут нечаянно задеть.
Виктор как будто впервые увидел ведущие вниз крутые ступени, мрачноватый полумрак пустого тамбура. Неожиданно осевшим голосом он прошептал:
–Товарищ мичман, разрешите, я пойду.
Клим тоже шепотом ответил:
–Пойдете, товарищ матрос, конечно, пойдете, куда денетесь.
Зверев побледнел, попытался освободиться от лежавшей на плече ладони мичмана, потом плотнее прижался к переборке, да так, что ощутил холод металла. Ему стало страшно. В голове мелькнуло – вот так и убивают. Стукнут сейчас по балде, или просто столкнут, а потом скажут, что сам упал. Споткнулся и упал.
Мичман пересилил себя, сдержался и очень обрадовался этому. Пожалуй, у Петра Ивановича нервишки похуже, пораздерганней, прикинул он. Петр Иванович опять пустил бы руки в ход, а он воздержится, бить этого матроса не будет. Но поучить надо обязательно, решил Борисов. Для верности, чтобы матрос не вырвался, Клим обхватил его другой рукой и задушевным голосом спросил:
–Дорогой мой, за что ударил вас старший мичман Петрусенко?
–Что вы! Он пальцем... Он просто так погрозил пальцем и больше ничего. Я специально догнал вас, чтобы сказать об этом. Нет, не об этом, я про другое. Что никто меня не бил. Не хотел бить. Чтобы вы ему передали, пусть он так командиру скажет. За что мне попало? Ну, там, ругался я.
Виктор понял, что мичман знает все и почувствовал, как вдруг потяжелело в животе, заурчало, он усилием воли сдержался, чтобы не испортить воздух.
–Слышал я, что у Уразниязова появилось новое имя. Скажите мне, дорогой товарищ матрос, как вы его теперь называете.
Зверев затравленно посмотрел на мичмана и закрыл глаза. Клим уперся ему локтем в грудь и сказал:
–Запоминайте, крепко запоминайте все, что скажу. Знайте, товарищ матрос, что старший мичман Петрусенко сразу доложил по команде о том, что ударил подчиненного. То есть вас. В вашей защите он не нуждается. Запомните и то, что в отношении Уразниязова вы поступили хуже свиньи. Даже она мирно уживается на большом дворе со всеми. Заставить повторить?
Зверев пробормотал: не надо.
Борисов приказал:
–А теперь шагом марш отсюда!
Матрос тихо поплелся к выходу.
–Отставить! Устав забыли? Повторить приказание!
Лишь после третьей попытки очутился он в коридоре. Первыми, кто попался на глаза, были Конев и Уразниязов. Зверев низко опустил голову, прошмыгнул мимо. Сзади резко грохнуло. Он отпрянул в сторону. Послышался хохот. Смеялись те двое. По переборке ударил, конечно, Уразниязов. Коняшке так не суметь, куда ему, музыканту. А может и он, если ногой шарахнул.
Черт их всех знает, набросились скопом, как сговорились – главный боцман, Абросимов, командир, старшина команды акустиков и еще эти двое. На одного то!
Звереву захотелось очутиться в своем ПТУ. Пусть ненадолго, но почувствовать себя снова на высоте, выйти всей своей компанией и дать жизни первому встречному, да так, чтобы зубы напрочь и хребет пополам. То-то была бы отместка, а потом водяры дерябнуть и про все забыть.
Уже возле рубки дежурного по кораблю, когда до юта оставалось всего ничего, он увидел Петрусенко. В животе снова противно заурчало. Ход мыслей резко изменился. "Сейчас он покажет такую высоту и такую водяру, что от меня родная мама откажется. Вот идет навстречу", – обреченно подумал Зверев и остановился.
Иваныч приближался, громадный, как бык. Мускулистые его руки явно страдая без дела, поигрывали какой-то тесемкой. Зверев в отчаянии рывком сорвал с головы мокрый берет и закричал:
–Простите меня, товарищ старший мичман, что я вам плохого сделал?
Тот пожал плечами, сунул тесемку в карман, посмотрел на застывшего в позе бедного родственника подчиненного и насмешливо произнес:
–Прощаю сын мой, но если повторишь свои фокусы, ноги обломаю. Понял сие, еловая твоя голова?
–Я серьезно.
–Так и я нисколько не шучу. Ну ладно, давайте на бак, помогите Абросимову, Силагадзе, после выхода там работы край непочатый.
–Есть на бак, товарищ старший мичман!
И он побежал. Впереди предстояла нелицеприятная встреча с Абросимовым, намечалось собрание команды. Мало что приятного светило ему впереди, но Виктор все равно вздохнул с облегчением и помчался в заданном направлении молодым жеребчиком. Состоялось главное – отпущение грехов. Думать о том, что ждет бестолковую, хоть и очень ценимую хозяином голову дальше, совсем необязательно. Как говорится – будет день, будет и пища.
Старший мичман внимательно посмотрел вслед. Не нравилось ему поведение матроса. Непредсказуемый какой-то, дерганый паренек. Бромом попоить его, что ли, чтобы спокойней стал? Бром можно попросить в лазарете, якобы для себя, или, еще лучше, достать через Аннушку в аптеке, подальше от лишних разговоров. Он крепко потер подбородок, подумал и пришел к мысли, что неврастеникам на пользу не только лекарства, а и обливания холодной водой. Так сказать, физиотерапия. Надо посоветовать, пусть попробует. Особенно полезной должна быть морская водичка, в ней содержится много разных микроэлементов. Значит, так: обязательно настоять на процедурах. Да самому и контролировать это дело.
Размышления главного мичмана прервал мичман Горелкин, стоящий сегодня дежурным по низам:
–Ты куда, Иваныч?
–Да вот, командир назначил рандеву.
–На ковер, значит, идешь. Ох, чую, без суда чести не обойдется.
–Что-ж, будете судить.
–Матросик, который сейчас извинялся, это он самый и есть?
–Он.
–Ну, если между собой разобрались, то с начальством проблем не будет, а?
–Икс его знает. Слушай, дай сигарету, курить хочется. У меня далеко, в каюте.
Вышли, закурили. Дождь не прекращался. Петрусенко в несколько затяжек добрался почти до фильтра, аккуратно затушил окурок и философски заметил:
–Взысканием больше, взысканием меньше, этим на флоте никого не удивишь. На это наплевать, дело житейское... Ну, ладно, оставайся, пойду.
–Приходи, расскажешь.
Часть II
СИН ТЯО, ВЬЕТНАМ!
ИСПЫТАНИЕ
Утром в каюту командира постучался рассыльный. Он передал распоряжение из штаба бригады. Капитану третьего ранга Терешкову надлежало прибыть к комбригу со старпомом, помощником и замом по политической части.
– Ну вызвали и вызвали, сейчас сойдем, да и прогуляемся по земле-матушке, -благодушно сказал Анатолий Васильевич. – Дел-то.
Матросик дополнил, что капитан первого ранга Земсков приказал не забыть взять с собой старшину боцманской команды старшего мичмана Петрусенко. У командира отвисла челюсть.
Терешков знал, что в ежедневном политдонесении капитан-лейтенант Москаль сразу рапортовал наверх об оплеухе, отвешенной главным боцманом матросу Звереву. Это предусмотрено его прямыми обязанностями замполита. В родных пенатах как к старшему мичману, так и к матросу были применены меры воздействия от беседы по душам до дисциплинарного взыскания. О чем так же сообщили да вдобавок командир корабля лично убеждал капитана первого ранга Земскова, что этого достаточно.
Не поверил старый хрыч, глубокомысленно решил капитан третьего ранга Терешков, значит, сегодня штабисты сами поставят точку в истории с происшедшим. Станцуют на костях главного боцмана. Он набрал телефон Москаля:
– Иван Константинович, рассыльный был у вас? Только что вышел? Пойдем, совершим променад до комбрига за получением пилюли и пригласи Петрусенко. Видите, капитан первого ранга Земсков изволили предложить чаепитие всей честной компании.
Анатолий Васильевич не сомневался, что состоится так сказать панихида с выносом тела. Пусть знают и Москаль с Черкашиным. Наверху примут понятно какое решение, Петра Ивановича попросту уволят, а что делать им? Где сейчас найдешь рачительного, опытного боцмана? Днем с огнем не сыщешь, хороших хозяйственников на конвейере не собирают, штучная работа. Черкашин предложил было кандидатуру увольняющегося в запас старшины первой статьи Абросимова.
–Нет, дорогой ты мой старпом, нынешнего увольняющегося никакими пирогами не заманишь остаться на службе.
Виктор Степанович и сам понимал, что сморозил глупость. Он зло скривился.
А Петра Ивановича проводил Клим. До самого трапа. Он уже хотел было пихнуть товарища к сходне, да приостановился: ну вот, ты слушай, дело приблизилось к концу, раз дошло до комбрига. Будем посмотреть, выводы насчет мер против Зверева у тебя, боцманяра, остались прежними, но, кажется, не это интересует начальство. О происшедшем особо расспрашивать тоже не будут, в рожденных после бесед и собраний бумагах все подробно расписано. Просто прибавится еще один отчет, мало ли их рождается и хранится в штабах. Отчехвостят, может, возьмут слово впредь думать, а потом уже действовать. На этом все закончится. Вот такими словами проводил молодой мичманок старшего мичмана.
Он был уверен в своей правоте. Гнать Петрусенко с корабля штабным в голову не придет, а взысканием больше, как тот сам говорил, взысканием меньше... Наплевать, растереть и забыть. Верно? Верно. Клим посмотрел вслед удаляющимся сослуживцам и с легкой душой отправился проводить плановые занятия в команде.
Один только Шапурин пристроился в кильватер, находясь в неведении и полном недоумении. Хотел было поинтересоваться, зачем штабным понадобился помощник, если на месте командир, старпом, замполит. Потом покосился на главного боцмана и пришел к выводу: раз командование вызвало, значит, надо. Там скажут, небось, не утаят причину. Лишь бы не держали долго. На столе каюты у него еще столько писанины осталось, не дай Господь. Обработанные данные необходимо приносить Терешкову вовремя, иначе заживо сожрет. Черкашин поможет. Шапурин покосился на старпома. Ишь, пристроился, вышагивает рядом, прямо кровный брат, но только попади такому на зуб...
Пришли. Доложились командиру бригады капитану первого ранга Земскову. Обменялись приветствиями с присутствующими в кабинете офицерами. Здесь были представитель политотдела, майор с эмблемами юриста и еще кто-то из особого отдела с нагрудным знаком в виде щита с направленным вертикально вниз мечом. Земсков, обращаясь к Терешкову спросил:
– Анатолий Васильевич, где сейчас ваш матрос Силагадзе?
–Еще в отпуске, товарищ командир. Через неделю должен прибыть.
Капитан-лейтенант Черкашин насторожился. Матрос Силагадзе тоже служит в боцкоманде. Что-то натворил соколик, не иначе. Все, можно быть уверенным, о Петрусенко речи не будет. Владимир Георгиевич кинул взгляд на Терешкова. Судя по выражению глаз командира корабля, тому тоже стала ясной истинная причина вызова. Оба повеселели – пронесло, хрена всем тертого, а не Петра Ивановича нашего. С другими бедами справимся, не впервой стоять на ковре у начальства, с годами службы шкуры у обоих продубели до такой степени, что не реагируют на язык. При необходимости пуля и та отскочит.
Расстроился лишь старший лейтенант Шапурин. "Ну что за невезуха, – вздохнул помощник, – черт подери, понятно, выкормыш Петрусенко выкинул номер в своем долбаном отпуске". Отныне ходить Шапурину среди "любимчиков" старпома. Подрался наверное боцманоид или пьяный валялся на улице. Чего еще можно ожидать от сошедшего на берег матроса, да еще оказавшегося в родных местах. Обязательно друзья, бутылка, девки. А там патруль, комендатура, сигнал на место службы. Вот не хотелось отпускать с корабля этого Гочу, да старший мичман так расписал его достоинства, что он, помощник командира потерял нюх и пошел на поводу, включил в рапорт о поощрениях этого представителя корабельных архаровцев.
Владимир Георгиевич горестно вздохнул. Он вспомнил слова Иваныча:
– Скажу вам товарищ старший лейтенант как на духу. Я этому краснофлотцу доверяю больше, чем самому себе. Силагадзе у нас в команде лако-красочными заведует.
Лако-красочный... Сам такой! Он наткнулся на взгляд Петрусенко, устрашающе сжал кулаки и мстительно представил грядущий разговор с ним в своей каюте, на борту родного БПК.
Между тем особист вынул из папки и зачитал копию отправленного военкомом города Гудауты письма, в котором говорилось, что матрос Силагадзе как гражданин свободной республики Джорджия от службы в вооруженных силах другого государства освобождается и будет направлен в своей республике в ряды собственных Военно-морских сил по мере их создания.
Неудачная шутка военкоматчиков районного грузинского городка? Может, ребятки просто перебрали национальных напитков да и выступили. Вот, мол, какие мы, считайтесь с нами. Исключено. О их сообщении непосредственное руководство бригады узнало от соответствующего управления флотилии. К тем оно пришло после получения телефонограммы из военкомата Грузинской союзной республики штабом Тихоокеанского флота. Через Москву. В обязательном порядке включившей фильтры Комитета государственной безопасности СССР. Такими вещами не шутят.
–Прошу товарищи офицеры, присаживайтесь, обсудим столь необычное для всех нас заявление, – капитан первого ранга сделал приглашающий жест в сторону длинного стола для совещаний.
Да, рукоприкладство старшины команды, в общем-то явление нерядовое, оказалось ни при чем. Конечно, забыть подобное не могли, ну, может, перенесли разборку на "потом, попозже, завтра". На первый план вышло вольное или невольное дезертирство матроса Силагадзе. Главного боцмана попросили охарактеризовать своего подчиненного.
– Вы, товарищ старший мичман проще, проще рассказывайте. Понятно, как говорите, краснофлотцем он был старательным, дисциплинированным, раз добился столь желанного для каждого срочника поощрения.
Петр Иванович кивнул. Привел несколько примеров, характеризующих подчиненного с лучшей стороны. Не забыл о письме, в котором бабушка приглашала сослуживцев внука обязательно приехать в Грузию в гости после окончания службы. Помолчал и выразительно развел руками. Последовал вопрос от политотдельца:
– Может ли Силагадзе прибыть на корабль по собственному желанию, по зову, так сказать, сердца. Возможен такой вариант?
– Здесь у него много друзей, ни они, ни я никогда не слышали, чтобы Гоча, извиняюсь, матрос Силагадзе поддерживал идею выхода Грузии из Союза. Наоборот, он был против всей этой идеи с делением Союза по кускам. Джорджия какая-то. Штат такой в Америке есть, а грузины эти именем страну свою называют... Я не удивлюсь, если после окончания отпуска или чуть позже увижу его в строю, на палубе нашего противолодочника.
Комбриг с сомнением покачал головой. Отдавший службе Родине почти четверть века, заканчивавший ее в звании капитана первого ранга, Земсков ничего хорошего от начавшейся в стране возни с перестроением общества не ждал и был далеко не одинок.
Старший лейтенант Шапурин попросил разрешения обратиться к особисту. Ему хотелось узнать, предусмотрено ли законами СССР отрицание правовой силы подобных писем. Столь громкое заявление районных военкоматчиков о желании республики выйти из Советского Союза нельзя расценивать как необдуманную шутку, теперь о письме известно за пределами соцлагеря, пояснил он. Пока еще келейно, о якобы оккупации Россией всей Прибалтики поговаривают литовцы. А если явление перерастет в цепную реакцию? Чего следует ожидать, например, от Средней Азии?
