Текст книги "Измена, или Ты у меня одна"

Автор книги: Юрий Петухов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

– Ну вот и правильно, миленький, я знала, что не бросишь свою старушечку, ах какой ты славненький, дай поцелую!

Она надолго припала к Славкиным губам. И тот почувствовал, что Катя уже успела приложиться к бутылочке – от нее пахло сладеньким красненьким винцом.

Первый раз Славка увидал Катю полтора месяца назад.

И само собой, они познакомились в посудомойке – только не солдатской столовой, а офицерской. Славку, как самого опытного мискомоя, направили туда на подхват. Работали вчетвером, с еще троими солдатиками. А верховодила плотная и румяная женщина, показавшаяся поначалу Славке чуть ли не пожилой. Она была всем недовольна – орала на них, ругала на чем свет стоит, даже материла, заставляла перемывать посуду по сто раз, короче, выходила из себя и бесилась, измывалась над ними. Трое сбежали покурить и не возвращались уже минут сорок. Пахал один Славка. А бабища в белом, засаленном местами, халате стояла за спиной, уперев руки в бока, и покрикивала – да все пуще и злобнее. Славка вообще был терпеливым человеком, ему было плевать на женский визг и ор, он даже отшучиваться перестал. Но когда она особо крепко его задела, он вдруг смекнул, что к чему. И рассмеялся от догадки – все было предельно просто, причем здесь посуда! Он бросил тарелки, бросил чан с горячей водой, встряхнул раскрасневшимися руками, обернулся и со словами: "Ух какая грозная начальница нам попалася, ух какая сердитая", словами, произносимыми шутливо-ласковым тоном, он прижал ее к стене и уперся ладонями в ее немалые выпирающие двумя арбузами груди. Она и рот от удивления прикрыла. Сразу сомлела, повела глазами, потом закатила их и вздохнула столь порывисто и страстно, что Славка пожалел о своей неосторожности. Руки его были мокры, и по халату расползались два темных пятна. Но она не отстраняла этих рук. Она стояла ни жива ни мертва. Славка лишь слегка перебирал пальцами, не давил, а скорее поглаживал… а сам уже подумывал, как бы так ретироваться, чтобы все обратить в шутку. Не тут-то было! С Катей шутки были плохи! Она ожила через полминуты, подхватила его чуть ли не на руки, утащила в подсобку. Вернувшиеся с перекура парни не обнаружили в посудомойке ни Славки, ни грозной командирши. Появились они лишь через час. Причем Славка тащил огромную стопу тарелок. А она шествовала важно позади с видом полководца, выигравшего сражение. Ребята не стали доставать Славку расспросами. Но, оценив его измученный, даже измочаленный вид, поняли – парню пришлось поработать на славу, вовремя они ушли курить!

С тех пор Катя не давала Славке шагу сделать, она его выслеживала повсюду. Казалось, какое-такое свободное время у солдата, тем более – курсанта, сам его Славка ни находил. Но Катя находила! Она была когда-то замужем за прапорщиком или старшиной в этой части. Но тот с ней развелся, уехал. А она приросла к офицерской столовой и много лет уже жила бобылкой. И все бы хорошо. Но Славка тяготился их связью, мечтал побыстрее умотать из учебки ведь не увяжется и она за ним!

– Попаришь девушку? – поинтересовалась Катя. И расстегнула пуговичку на платье.

Славка вздохнул, пожал плечами. Он знал, не отвертеться.

Катя раздевалась долго, со вкусом и жеманно. Она понимала, что поспешишь – и все испортишь, что миленького Славочку надо завести, и тогда с него спадет эта противная хандра, тог да он превратится совсем в другого человека.

– Помоги? – Она повернулась к нему спиной, подалась назад.

Славка расстегнул «молнию», такую нелепую на этом платье. Открылась пухлая белая спина, которую хотелось потрогать даже из простого любопытства – на самом ли деле она такая мягкая, какой кажется, правда ли, что ладонь утонет в ней, растворится или нет. Но Славка сдержал себя и снова отошел к стеночке. Они много раз были близки, но он всегда неловко чувствовал себя, будучи голым. Вот и сейчас – она вошла столь неожиданно, что позабылось про предыдущее, показалось – все опять начинается заново, впервые.

Катя платья так и не сняла. Задрала подол и долго возилась с чулками, не столько пытаясь их стянуть, сколько оглаживая свои полные аппетитные ноги, похлопывая по ним, поворачивая их то так, то эдак, вытягивая и сгибая. Славку начинала увлекать эта игра. Всегда она. Катя, умела его пересилить, завести, даже в те минуты, когда он вообще ни о каких женщинах не думал, смотреть на них не хотел, когда он к ним испытывал отвращение. Искусница была Катя. И не скрывала своего мастерства, наоборот, поглядывала, какой эффект производит, тянула губки, подмигивала и тут же делала скромное лицо, совсем как у монашки.

Славка проверил задвижку. Осмотрел окна. Все было вроде бы нормально. Первой мыслью была такая: побыстрее разделаться с Катей, раз уж не сумел увильнуть от нее, да и выпроводить под предлогом, что с пересменка должны прийти мыться. Но мысль он эту отогнал. Во-первых, Катю не проведешь, она все тут знает досконально, все порядочки изучила, а во-вторых, он и сам начал распаляться.

Но не соломою быстрогорящей, а тлеющим долго и надежно, с постоянной температурой горения, угольком.

– Ну куда ты? – жалобно протянула Катя.

И задрала платьишко еще выше, до грудей. Чулки она так и не сняла, один впивался в белую мягкую плоть у самых трусиков, второй скрученно висел у колена. И опять она жеманно изогнулась, отчего большой шарообразный живот ее совсем заслонил полосочку трусов, и Славке показалось, что она стоит голая.

Он вздохнул. Остановился.

– Ну помоги снять! – Катя делала вид, что запуталась в своем платье.

А когда Славка подошел ближе и принялся было тянуть с нее платье через голову, она сама скинула ситчик и захлеснула им Славкину шею словно петлей или арканом.

– Попался!

Она притянула к себе Славку, фазу обхватила его ногу своими, навалилась грудями, выпирающими из фиолетового узорчатого бюстгальтера. А потом резко отстранила Славку, опустила глаза. И он не успел прикрыться рукой.

– Созрел! – обрадованно провозгласила Катя. И как-то изящно и легко, несмотря на свою полноту, выскочила из трусиков, отшвырнула платье на скамью. Туфельки снимала на ходу.

Догнала она Славку у самого полка. Полок был неположен в солдатской бане, некогда солдатушкам, бравым ребятушкам, распаривать на нем свои телеса. Но его все же смастерили умельцы, а начальство смотрело сквозь пальцы на их работу, может, просто не замечало. Пользовались им редко, опять-таки в основном после нарядов.

Славка запрыгнул на высокий полок. А она осталась внизу. Не смогла поднять пышного тела, не хватило силенок.

– Помоги-и? – игриво протянула она и помахала руками перед Славкиным носом. – Ну чего ты?

– Нетушки-и, – протянул Славка не менее игриво. И достал с пола веничек, припасенный еще со вчерашнего дня.

– Ну-у, кавалер! Поматросил и бросил? Так?! – Катя рассыпалась в мелком смехе. Тянулась к нему.

Потом она подпрыгнула – ее огромные груди взлетели вверх, качнулись и опустились тяжко, у Славки аж сердце зашлось. Но Катя не урезонилась. Она прыгнула еще раз, потом еще… и красивенький ее бюстгальтер не выдержал что-то в нем лопнулось, живые упругие шары выскочили наружу резиновыми мячиками.

– Ладно уж!

Славка великодушно опустил обе руки вниз. И она все поняла. Развернулась к нему спиной. Он просунул руки ей под мышки, ухватился за эти колышущиеся мячики и одним махом втащил толстушку Катю к себе, на полок. Она завизжала, опрокинулась на него спиной, мясистыми бедрами, придавила. Но он не выпускал ее грудей, он перекатывал их из стороны в сторону, вздымал вверх и опускал, чувствуя, как они вырываются из рук, разбегаются, как набухают соски. Эта игра нравилась обоим, и особенно Катюше – она заливалась птичкою, откидывала голову назад, ему на плечо, жеманилась, терлась" повизгивала, гладила его руки, а сама подзуживала, подзуживала быть смелее, увереннее, сильнее. И Славка не робел… где он еще встретит и когда такое обилие женской волнующей плоти, горячей и трепетной, обильной и сладкой! Все его знакомые девчоночки и однокашницы, все его мимолеточки были худющими, постными – и пускай невеликий опыт у Славки, да только он знал, что рука к таким вешалочкам привыкает быстро и перестает реагировать на них со второго поглаживания, в лучшем случае, с третьего. А тут все было иначе! Тут можно было «пировать» до бесконечности, погружая руку в податливое и извивающееся тело, до тех пор, по крайней мере, покуда сам выдержишь!

– Попарь меня веничком! – попросила Катя. И улеглась на живот.

Славка повалился на нее – и не было в мире перины мягче и удобнее. Орудуя веником, он подгонял парок к ней, к ее бокам, к себе. И она стонала, сипела, даже ругалась со смехом, пыталась выскользнуть, но не всерьез, конечно, в шутку.

– Уморишь, изверг! – кричала она и прихлопывала его по бедрам, вытягивая свои полненькие коротенькие ручки.

И тогда он отбросил веник. Она почувствовала это. И одним неуловимым движением извернулась под ним, прижалась лицом к лицу, раскинула широко мягкие свои ноги, обхватила ими его бедра, обняла руками. А когда почувствовала, что все в порядке, отпустила его плечи, ухватила себя под ноги руками, притянула их выше, выше… он приподнялся над нею, помог ей, положил ее ноги на плечи, утонул в ее напрягшейся и задрожавшей мякоти, пружинистой, упругой. И почувствовал, что сегодня им предстоит еще долго наслаждаться друг другом, что она так его зарядила, как никогда раньше, что он сам будет оттягивать и оттягивать последний момент, лишь бы дольше продолжалось это плавное покачивание, эта неторопливая сладостная скачка…

И в этот же миг он повернул голову. И разинул рот.

Из противоположного окошечка, с расстояния в два метра, на них глазели огромные выпученные глазища. Славка даже и не понял сначала, кому они принадлежали. Катя под ним застонала, потянула его вниз, к себе. А он не откликнулся, он словно окаменел.

– Не уходи, не уходи! – сипло донеслось из окошка, и в него протиснулась сначала голова Тоньки Голодухи, а потом и вся она. Ни один нормальный человек, даже ребенок, не пролез бы в эту щель. А Тонька проскользнула.

Она спрыгнула босыми ногами на лавочку. И тут же содрала с себя грязные лохмотья, бросила их рядышком с ситцевым платьем.

А Катя лежала, требовала чего-то от Славки и ничего еще не видела.

Безгрудая и страшная Голодуха подошла вплотную, вцепилась в край полка, подтянулась. И вот тут-то Катя повернула голову и встретилась своими глазами с безумными очами сумасшедшей. Это был конец света. Славка почувствовал, что летит куда-то вверх. Он ударился сразу затылком и спиной, ноги отшвырнули его катапультой, да, эти самые – мягкие, упругие, послушные, сладостные.

– А-а-а-а-а-у-у-у!!!!! – заорала благим матом Катя и забилась в угол. Но тут же рванулась, спрыгнула шариком и, несмотря на всю грузность, округлость, молнией метнулась к лавке, схватила платье в комок, подхватила туфли… и в долю мига выскочила из бани, только дверь хлопнула.

Славка недоуменно поглядел на кафельный пол у лавочки – там валялись черные трусики и фиолетовый ажурный бюстгальтер. Они казались жалкими, несчастными.

Но он не туда смотрел.

– Не уходи-и-и! – выкрикнула вдруг Тонька, совершенно бессмысленно, непонятно к чему.

И бросилась на Славку. Он не ожидал подобного натиска. Он чуть не ударился головой о потолок второй раз. А она уже вцепилась в него, уже тянула на себя, падала. Они грохнулись вниз, на пол, вместе, одним клубком. Но она то ли не ударилась, то ли не почувствовала боли, она обхватывала его руками и ногами, сдавливала. Проделывала все это с такой уверенностью и ловкостью, с такой одержимостью, что Славка сам не заметил того мига, когда овладел ею. Точнее, когда она завладела им и стала импульсивно, гибко и страстно изгибаться, припадая и отстраняясь. Это было выше его сил. Но он уже терял власть над собой.

– Не уходи, не уходи, Боренька-а-а! – стонала она, раздирая его кожу в кровь ногтями.

Славка не сразу понял. Но потом выдавил из себя неуверенно:

– Вообще-го меня не Боренькой звали раньше!

Она вжималась в него, терзала его. И ничего не хотела слушать. Через каждые два слова она нашептывала: "Боренька! Боренька!" И было это просто страшно! Славка понял, что она не в себе, что она не понимает, где находится, с кем…

– Нет! Ты не уйдешь! – прохрипела она неожиданно не своим голосом.

И перевернула его на спину, застыла на нем, словно лихая наездница на смиренном и послушном скакуне, прижала к полу, сдавила бедра ногами еще сильнее, вскинула руки, снова осела, надавила, будто желая, чтобы он вошел в нее глубже, как можно глубже. Закричала сдавленно.

И его пронзило сладостной дрожью, его потянуло, выгнуло так, что он приподнял ее, подержал немного, а потом сбросил. Это было впервые со Славкой, это вообще было за гранью его понимания: начал с одной, кончил с другой.

И тут она уперла свои костлявые руки в его грудь, нагнулась над ним, глада и вовсе повылезали из орбит, и она закричала как резаная:

– Это не ты! Эгоисты!! Это не ты!!!

Конечно, не я, подумалось Славке, и не я, и не она, и вообще – не реальность, все это сон, бред, кошмар! Наверное, надышался там в подвале дрянью, а тут, в пару и влаге, головушка-то и не выдержала, пошла круголя выделывать, видениями потчевать!

Но в тот же миг «видение» ударило его ладонью по щеке, завизжало пуще прежнего и метнулось к окну. Славка не успел на ноги подняться, а Голодуха, сжимающая в кулаке свои бесцветные лохмотья, вся синюшная, избитая, тощая, грязная, выскользнула уже из бани.

– Бедлам! – заорал Славка в голос.

Схватил свои форменные брюки. Стал их натягивать.

Он выскочил наружу через десять секунд, не позже. И по примятой траве и обломанным веткам увидел, куда побежала спятившая окончательно Тонька. Ее надо было поймать, отвести в санчасть! Пускай ему влетит! Пускай! Но иначе она сегодня натворит таких дел, что и… Славка не стал додумывать.

Он бежал, так же как и она, не разбирая дороги, ничего не соображая, полностью позабыв про Катю. А та, между прочим, стояла за большим деревом, глядела на него и плакала. Она вообще ни черта не могла понять. У нее все поджилки дрожали. И все-таки она нашла в себе силы и после того, как Славкин след простыл, зашла в баню, подобрала трусики и сиреневый бюстгальтер, сиротливо валявшиеся на полу.

Леха встал на колени и обхватил Тяпочку поудобнее она застыла, вытянувшись в полный рост, лицом к нему. И их головы были на одном уровне. Губы ловили губы, глаза смотрели в глаза.

– А ты не измучился, мальчик? – поинтересовалась Тяпочка. – Тебе потом плохо не будет, а?

Леха промычал нечто невразумительное – он совсем одурел за последние полтора часа, она из него высосала не только остатки сил, но и, казалось, вообще все. И несмотря на это, Леха продолжал пылать страстью, он еще не удовлетворил ее и на половину. Во всяком случае ему так казалось.

– Ну, как знаешь, – пропела она и укусила Леху за нос. Тот как стоял, так и сел, опустился на собственные пятки. Притянул ее – Тяпочка, широко расставив ноги, пристроилась на нем. И все началось по новой.

Бутылка из-под вермута давненько валялась в кустах, опорожненная до последней капельки. Но они были пьяны вовсе не от вина, они были опьянены друг другом, близостью. Тяпочка была крохотной, но и она не умещалась в Лехиных ладонях полностью. А ему очень хотелось вобрать ее всю в себя, одновременно ухватиться за всё выступающее и не очень, огладить каждый миллиметрик кожи. Но что делать, рук не хватало! И Леха жадно перебирал ими, словно какой-нибудь скупой рыцарь, ласкающий свои ладони в золоте и драгоценностях, загипнотизированный ими, не имеющий сил оторваться.

Он ничего не видел вокруг, ничего не слышал. И потому, когда поймал вдруг на себе пристальный взгляд огромных светлых глаз, еще с полминуты пребывал в замешательстве, не прекращая покачиваться и ласкать Тяпочку. Лишь позже до него дошло, что происходит нечто неладное.

Но было поздно. Из-за кустов вдруг выскочило дикое и невероятно костлявое существо. Оно было растрепано и грязно. На теле этого существа висели драные лохмотья, сальные спутанные волосы торчали в разные стороны. Под глазом красовался огромный синяк. Леха и не разглядел его толком – он вобрал его сразу, как объектив фотоаппарата, – механически, без осмысления. И случилось это потому, что существо выскочило, словно из пращи, подпрыгнуло, огласило окрестности диким воем и бросилось на них.

– Ты чего… – начал было Леха.

Но Тяпочка уже полетела в сторону – голенькая, напуганная, с перепугу потерявшая дар речи. А безумное это существо вцепилось в Лехины плечи – да так, что из-под ногтей его тут же выступила кровь. И завизжало в лицо:

– Не уходи! Не уходи-и-и!!!

Леха опешил. Но ему хватило секунды, чтобы собраться, вскочить на ноги. Он даже не успел поднять спущенных брюк, и они сползли на траву. Первым делом он оторвал от себя руки, отбросил их. И, не раздумывая, ударил налетевшее на него существо кулаком в грудь. То отскачило на метр, упало, скорчилось. Леха в горячке уже было занес ногу, чтобы врезать покруче, чтобы проучить… И так застыл. Он только сейчас узнал Тоньку Голодуху.

Позади судорожно, словно по команде «Подъем», одевалась Тяпочка. Она была в крайнем замешательстве, трясла бантом, округляла глаза, разевала рот. Но сказать ничего не могла.

Леха нагнулся над лежащей Тонькой, протянул к ней руку.

– Не уходи! – закричала она так высоко, что уши заложило.

И ударила Леху ногой в живот. Потом другой – под глаз. Леха чуть не упал. Но теперь в нем не было ни злости, ни растерянности. Теперь он знал, надо что-то делать, надо как-то помочь Голодухе, иначе приступ может ее угробить. Он снова подступился к ней.

– Не трогай! – послышалось из кустов.

И на поляночку выскочил Славка Хлебников. В руке Славка держал белое вафельное полотенце. И вид имел такой, словно вот-вот набросится на безумную Тоньку и начнет ей руки вязать.

Но оба опоздали. Голодуха вскочила вдруг на ноги, обожгла всех диким нечеловеческим взглядом, зашипела на Тяпочку, отчего та чуть не упала, прикрыла лицо руками, и опрометью бросилась наутек. Ее вой еще долго стоял в ушах.

Первым опомнился– Леха, подтянул штаны, простер руку назад и сказал:

– Знакомься, Тяпочка! А это – Славик!

– Лена, – представилась Тяпочка, скромно потупив глазки.

– Очень приятно, – сказал Славка. Повернулся спиной. И пошел в баню.

"Леха! Приветствую тебя!

Побаловал ты старика своим письмецом. Спасибочки! Прямо не ожидал от тебя столь пространного послания.

Читал, и аж слезы на глаза наворачивались – все вспоминал службу свою, друзей-товарищей боевых, кажись, вчера было! АН нет! Все не так нынче. Да и к себе, нынешнему, никакого что-то расположения не ощущаю! И что за дела, сам не могу понять!

Житуха вроде не слабая. Да и башли зашибаю приличные, хватает на то, чтоб колесом пройтись, да еще маненько остается, Леха. А все не так! Нет в душе спокойствия и порядку. Ведь так хотелось праздника, душа рвалась! Но все в полном наборе: пьянки, гулянки… а праздника, Леха, нету! Почему же так?!

Тут вот жениться надумал, не поверишь! И деваха – блеск, и все прочее. А сердце ноет. Я его в кулак, а оно за свое! И как подумалося мне, Леха, что окопаюсь я туточки, в дыре этой столичной, загазованной и заплеванной, на всю оставшуюся, как говорится, жизнь, так хоть вой волком! Тошно, Леха! Все испробовал, все прошел, а хреново, не поверишь. Аж чуть не из-под венца бежал! Ребята, как узнали, что прописка накрылася, говорят, ну и обалдуев же земелюшка россейская родит, ну и простофилюшек!

Только плевать, Леха! Не из той я породы, чтобы по прописочке сокрушаться, у меня, корешок, стать совсем другая. Но все равно тошно! А по ночам речуха наша снится встанешь с похмелюги, а в глазах синё, будто только что, секунду назад с удочкой на бережку сидел. А внутри жжет чего-то…

Но ты не обращай внимания, это я так, обрыдло все до невозможности! Ну, пока! Служи! Армия это, Леха, еще не самое страшное на свете!

Твой землях Григорий Сухой (без даты)".

Кузьмин сидел за своим столом, тяжело опершись на него руками. В пепельнице, стоящей с краю, дымилась полусгоревшая сигарета. Лицо командира части было набрякшим, каким-то постаревшим. Время от времени он тяжело вздыхал, поглядывал на часы, нервно поглаживал трубку стоящего рядом телефона.

Когда Слепнева ввели, было без пяти восемь – время домашнее.

Мишка стоял навытяжку, молчал, точно воды в рот набрал. Руки его мелко подрагивали, но лицо было окаменевшее – ни малейшего движения мысли, ни страха, ни других чувств оно не выражало. Лишь было белее обычного, почти меловое.

– И что же теперь делать будем, рядовой Слепнев?! полковник свел брови над переносицей так, что показалось они вот-вот срастутся. – Я вас спрашиваю?!

Мишка молчал, ни одна морщинка на его лице не дрогнула, и даже само выражение лица стало как бы еще бесчувственнее.

…В тот день, не найдя напарника, он ушел из части один. Один в третий раз. Благо рота опять заступала в наряд, а его в числе немногих обошли.

Теперь Слепнев знал каждую щелочку, все лазейки. Да и путь был знакомый. – То, что в селе военного патруля не бывает, он пронюхал еще в первый раз. Риску никакого!

А удовольствий зато впереди – целое море. Особенно одно.

Особый интерес гнал Слепнева вперед – светловолосая, курносая, веснушчатая Надюшка. Познакомились они совершенно случайно.

Во второй свой поход он, как и в первый, завернул в в придорожную чайную. Вновь перед ним стояла заветная кружка с шапкой пушистой пены, и вновь он не мог решиться притронуться к ней. Сидел, глазел по сторонам, скомкав пилотку и расстегнув воротник до последней пуговицы, чуть не до ремня. Слушал шоферские байки, на ус мотал опыт бывалых шоферюг. И все бы так и оставалось до поры до времени, если бы к его столику не подошла она. И не официантка даже, а на вид то ли посудомойка, то ли уборщица – черт ее разберешь. Растрепанная, загнанная.

Но фигурка была ладная, призывная. У Мишки – глаза в растопырку, отвык он от женского полу!

– Ну чего маешься, солдатик? – спросила она таким тоном, будто Слепнев был по крайней мере раза в два моложе. – В увольнении, небось? Пивцом побаловаться решил? А что это уставом запрещено, позабыл, что ли?

Мишка оторопел, не нашелся, только осклабился до ушей.

– Ну, милок, ты совсем телок! – Девушка рассмеялась и оттого стала почти красивой. – Дай глотнуть.

Она присела за столик рядком, подперла голову руками и бесстыже уставилась на Слепнева. Тот взял и ей кружку, отсчитав копейки в кожной ладожке. Но она отшутилась, пить не стала.

– Я вообще-то на минутку сюда… – начал было он, но, поняв, что его не слушают, прервал свои объяснения.

– На минутку – это хорошо! В такой дыре больше минуты и делать нечего. А я вот тут прописалась навечно, видать! Да ты прихлебывай, не гляди на меня!

– Она вытерла краем фартука вспотевшее распаренное лицо.

– Поезжай в город, чего же ты? – предложил Мишка по широте души. – Там всегда пристроишься.

– Везде одно и то же, – вздохнула девушка. – Повсюду это наглющее пьяное мужичье, бабники! Чтоб они провалились все! Знаешь, я сколько навидалась да натерпелась за два года после школы – на пять жизней хватит!

Мишке ответить на такое было нечего, и он присосался к кружке, понимающе хлопая глазами.

Они просидели минут сорок. Болтали о том о сем.

Мишка жаловался на службу, Надюша, а именно так звали девушку, на свою нелегкую "бабскую долю". Но за жалобами сквозило нечто иное – видно, и впрямь бывают взаимные симпатии с первого если не взгляда, то разговора. Кончилось тем, что Надюша пригласила его к себе. Мишка прихватил в буфете бутылочку кагора – больше там ничего и не было, – и они ушли.

Жила Надюша в старом одноэтажном домике. Комнатушки были плохонькие. Но Мишке на все – это убранство было наплевать. Он и не смотрел ни на что, кроме нее самой, все больше и больше распаляясь. Полы скрипели под ногами. По углам висела пыльная паутинка.

Надюша усадила его возле стола.

– Обожди тут. Я только переоденусь! – и скрылась за дверью.

Мишка откупорил бутылку, расковыряв пробку вилкой, лежавшей на столе. Налил себе в чашку. Выглушил в два глотка. Потом встал. И открыл дверь.

Надюша стояла возле старинного, порядком запыленного зеркала и расчесывала длинные темно-русые волосы. Ничего на ней, кроме совсем узеньких, в ниточку, беленьких трусиков, не было. Она обернулась к Мишке – два тяжелых шара грудей колыхнулись, плечи приподнялись вверх – беззащитно и как-то по-детски. Она чуть-чуть привстала на цыпочках, отчего длинные, но по-женски округлые ноги стали еще длинней, еще привлекательней.

Она не сделала ни малейшей попытки прикрыться или накинуть на себя легонький халатик, висевший тут же на спинке стула. Наоборот, улыбнулась – открыто и как-то загадочно, протянула руки к нему.

– Ну наконец-то сообразил! А я думала, ты там уснул.

Она сама подошла к нему, сама расстегнула оставшиеся нерастегнутыми пуговицы гимнастерки, стянула ее с Мишки. И только теперь Мишка очнулся – его ладони легли на ее крутые упругие бедра, сдавили их. А она забросила ему руки за плечи, вжалась в него со всей своей силой и нежностью, подставляя полные, чуть подрагивающие губы для поцелуя…

Старая, еще бабками набитая перина была жаркой и невероятно мягкой, в ней можно было провалиться и заблудиться. Мишка вымотался до полнейшего бессилия, изнемог, как не изнемогал он ни в одном, даже самом утомительном, марш-броске. А она оставалась все такой же свежей и манящей, но каждый раз по-новому, раскрываясь все глубже и глубже, совершенно околдовывая его, лишая собственной воли, мыслей.

И только часа через два, вспомнив о вечерней поверке, он позорно бежал, почти не попрощавшись, наскоро натянув обмундирование.

– Приходи скорее, миленький, я ждать буду! – донеслось ему вслед. – Может, ты…

Последних слов Мишка не расслышал. Он бежал в часть и думал только о том, как бы не опоздать, как бы не опоздать!

Ощущение сладостного, тянущего пришло позже, когда все обошлось и он бодро выкрикнул свое «я» в строю. Ночью не спалось. Да и понятно – мог ли он рассчитывать на такое. Даже не верилось" все казалось какой-то сказкой.

Прошла неделя, прежде чем ему удалось вырваться вновь. И в этот день он жил предчувствием праздника.

Он стремился к нему.

Шел, как летал, ноги земли под собою не чуяли. Мимо забегаловки придорожной пробежал, даже не взглянув на нее. А сердце билось: "Вот сейчас, вот…" О страхе и не думал – кто мог подвернуться: офицер какой проходящий, так это не беда – отказыряется – и мимо. Жалел только, что один идет. Да что ж к тому – Надеждины подружки пускай сами себе утешение ищут. Ему-то что?!

Так с лету и наскочил на троих парней, сидевших на бревнышке метрах в ста от Надюшкиного дома.

– Кудай-то так торопишься, служивый? – протянул один из них, самый хлипкий и моложавый на вид. – Сядь отдышись, покалякай с нами!

Он угодливо, в полупоклоне протянул Мишке пачку «Явы», ловко выщелкнув оттуда одну сигаретину – ровно наполовину.

Мишка оторопел:

– Спасибо, ребят, – начал он неуверенно, но сбавив всетаки темп, – спешу! Как-нибудь в другой раз.

– Да не гнушайся ты нами, деревней, – пробасил косматый, заросший волосами до плеч, а усами до подбородка верзила. Даже сидя он казался выше первого паренька, а уж постарше был и подавно, лет на пять, не меньше. Присядь, потолкуем!

До Мишки стало доходить – что есть что. Вспыхнуло в мозгу воспоминание – компания, в скверу на лавочке, холодный ветер. Другого быть не могло. Стало зябко. Он остановился, сунул руки в карманы – то ли показывая, что ему все до лампочки, то ли давая понять, что там что-то есть.

– Ну, вот и молодец, – наконец раскрыл рот третий, сухощавый, с пожелтевшим лицом, неопределенного возраста, – а то спешу, говорит!

Мишка ждал, что будет дальше, отворотившись от протянутой пачки сигарет, несмотря на то, что курить ему в эту минуту захотелось смертельно.

– Присаживайся, присаживайся, – вновь проговорил желтолицый, – о службе расскажи, как оно там – на солдатских харчах. И я заодно про казенную житуху вспомню.

– Ага, – прибавил косматый, хихикнув, – нам есть чего вспомнить. И чему молодых поучить, – он выразительно поглядел на щуплого. Тот закивал, растягивая лягушачий рот в улыбке.

– Говорю вам, спешу, ребята, – Мишка начал трусить, в голосе его зазвучали жалобные нотки, – пропустите. Ждут меня.

– Во-во! И о том, кто кого ждет, покалякаем. – Косматый опять захихикал и, подойдя ближе, ухватил Слепнева железной ручищей за плечо, подвел к бревну, посадил силой. – Всех нас ждет кто-то. Одного тюрьма, другого сума, а третьего могила!

Только теперь Мишка уловил винный дух, исходивший от ребят. И решил, что ерепениться не стоит, все равно не отстанут.

– Какой ты у нас умненький-послушненький, – улыбаясь одними губами, проговорил желтолицый, – а я-то сдуру о тебе поначалу совсем было плохо подумал – невоспитанный, мол, паренек какой-то, старших не уважает.

– Не, он уважает, – вставил щуплый, – как же ему таких законных ребят не уважать, правду говорю?

Мишке все это уже начинало порядком поднадоедать.

– Ну, говорите, чего надо? Не тяните резину!

– Не тянуть, говоришь? – перестал хихикать косматый. – Ладненько, не будем. Получай, падла!

Он, полуобернувшись к Мишке, не вставая с бревна, вдруг резко и сильно стукнул его пудовым кулачищем прямо в лоб.

Слепнев как сидел, так и завалился назад, за бревно, не успев даже руками взмахнуть. В голове стало пусто, по телу прокатилась волна тошноты.

Щуплый услужливо приподнял его за плечи, вновь усаДил на бревно и отошел в сторону, потирая руки. В желтых глазах его было нескрываемое удовольствие, граничащее с восторгом.

Мишка совсем ошалел-он сидел в полнейшей прострации и не был в состоянии даже вспомнить точно, что произошло с ним в последние минуты. Полнейшее отупение и равнодушие охватило его, ни в руках, ни в ногах сил не было. Но что самое странное – боли он не чувствовал.

– За неуважительные слова, парниша, понес наказание ты, за нелюбовь к нам, – пояснил желтолицый, – а я-то нахваливал тебя – даже стыдно перед корешами теперь. Что ж ты меня так подвел, а?

Мишка рванулся было вскочить, но рука косматого вновь прижала его к бревну.

– Погодь маленько, браток, разговор-то еще ведь и не начинался, – он вновь захихикал.

Спасение никакого не предвиделось – даже случайных прохожих не было на улочке. А самому… Что мог он сам против этих троих? Мишка начинал понимать состояние тех, кого они вот так же останавливали в своем сквере. Но что толку было от воспоминаний и понимания. Никакого.

– Так давайте потолкуем, – еле прошептал он.