Текст книги "Корабль идет дальше"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 31 страниц)

Ефим говорил так убежденно, с таким жаром, что охвативший нас сначала скептицизм исчез бесследно. Мы были потрясены открывшимися перед нами горизонтами. Нам предстояло стать настоящими журналистами! И потом так хотелось, чтобы наши фамилии были известны в морских кругах.

– А как же мы будем писать втроем? – спросил Женька.

– Очень просто. Рейс большой, разделите его на три части. Каждый будет писать свою часть. Потом соедините какими-нибудь связующими фразами. Имейте в виду, газета рассчитывает на ваш материал. Других просить не буду. Не подведите.

– Подписываться нам как?

– Можете ставить все фамилии подряд, можете придумать себе псевдоним.

Псевдоним! Вот это здорово. Кажется, только известные писатели подписывали свои произведения псевдонимом.

Ефим Береговой пожал каждому из нас руку, сказал на прощание «привет!» и ушел, а мы остались в каюте обсуждать предстоящую журналистскую работу.

– Прежде всего надо придумать название. Такое название, чтобы дух у читателей захватывало, – сказал Витька. – Вот, может быть, так… «Полярные дали».. Или «Сквозь льды и туманы»?

– А может быть, туманов и льдов не будет, – хихикнул Женька. – Тогда как? Предлагаю «Вторая Карская». Солидно и убедительно. Первая Карская уже была. Принимаете?

Мы еще некоторое время придумывали название нашей будущей книге, но все-таки приняли предложение Женьки. Пусть книга называется «Вторая Карская». Звучит!

– А как будем подписываться? Своими фамилия ми или возьмем псевдоним? – спросил я. Мне очень хотелось, чтобы у нас был псевдоним. Какой-нибудь звонкий, впечатляющий… Ну, скажем, «Морские братья».

– Конечно своими фамилиями, – безапелляционно заявил Женька. – Иначе никто и не узнает, кто писал.

– А я думаю, что на первое время псевдоним нужен, – осторожно сказал Витька. – В «Советской Балтике» подпишемся псевдонимом, а уж если, будет книга, то поставим свои фамилии. Это на случай неудачи.

– Ну, ладно, – согласился Женька. – Помните? Козьма Прутков – псевдоним трех писателей. Мы можем что-нибудь в таком же духе… Владимир Шторм!

– Есть уже Шторм, – отмахнулся Витька. – Где– то встречал. И почему Владимир?

Вдруг меня осенило:

– Давайте назовемся КЭБ!

– Ну, ты и даешь! КЭБ! Почему не дилижанс, не фаэтон, не бричка? – язвительно спросил Женька, обиженный, что не приняли его «Владимира». До него еще не дошел весь глубокий смысл псевдонима КЭБ.

– Первые буквы наших фамилий, – объяснил я. – Как братья Тур, знаете?

– Нет, не подойдет. Смеяться будут. КЭБ! Сразу вспоминается что-то на четырех колесах. Давайте другое.

– А мне нравится, – поддержал меня Витька. – Давайте, правда, КЭБ. Коротко и звучно.

Пришлось Женьке согласиться. Так возникло литературное объединение КЭБ. Оставалось разделить сферы влияния. Особенных споров это не вызвало. Женька захотел взять себе «обратный путь и Англию», я получил «Обь и Диксон», Витька «плавание на Севере, жизнь на «Мироныче», людей». Теперь надо было писать книгу. И бог свидетель, мы писали ее честно и самозабвенно.

Первым начал писать Витька. Каждый вечер после работы он проводил за столом. Он писал о «симфонии порта», «журавлиных шеях кранов», «мужественных советских моряках», об Архангельске, «напоенном терпким запахом сосны», и о нас с Женькой. У Витьки мы получались ловкими, остроумными парнями, «не боящимися никаких трудностей», которым по плечу любая работа.

Мы хвалили его и удивлялись, как верно Витька дает характеристики людям! Все замечает. Не терпелось испробовать свои силы на журналистском поприще, но пока «Мироныч» находился в Витькиной сфере влияния.

Когда же наконец пароход пришел на Диксон, я с жаром взялся за перо. Сначала дело шло плохо, но потом я расписался. Суровая природа островов вдохновила меня. Скалы, покрытые мхом, снег на побережье в августе, серое небо, унылый вой ветра, несколько жалких деревянных домиков, льдины, заплывающие в бухту…

И в этом убогом месте по плану должен быть большой порт. Его уже начинали строить. Молодые, веселые люди, в ватниках, меховых шапках, в высоких рыбацких сапогах, приезжали к нам на судно, разыскивали свои ящики, ругались со вторым помощником, требуя выгрузки вне всякой очереди. Они – радисты, монтируют радиостанцию. Ждать не могут. Вслед за ними на борт поднимались такие же напористые ребята-строители и кричали, чтобы первыми выгружали разборные дома, потому что рабочие все еще живут в палатках и им надо создать условия. Появлялись и летчики, неуклюжие, в собачьих унтах и меховых, кожаных регланах. Просили, чтобы скорее сняли с палубы бочки с горючим. Все торопились, все хотели успеть побольше до наступления холодов.

День и ночь к борту нашего судна подтаскивали баржи. Работа не останавливалась ни на час. Мы сами стояли на лебедках, сами застропливали подъемы и старались делать все как можно быстрее. Темп Диксона захватил нас.

Ефим Береговой оказался прав. Нас удивил и поразил Север. Женька, наслушавшись полярников, загорался и серьезно объявлял:

– Иду к Святокову. Попрошу, чтобы оставил меня на зимовке.

Святоков был новым начальником острова и прибыл на Диксон из Архангельска на «Мироныче». Он как-то в шутку говорил, что найдет работу всем желающим остаться с ним морякам.

Мы с Витькой не одобряли такой план. Сначала Женьке надо окончить Мореходку, а потом уж зимовать, если он хочет. Сейчас не стоит терять три года. Кажется, наши доводы его убедили.

Как-то к «Миронычу» подвели громадную деревянную баржу. Посередине палубы стоял смешной домик, настоящая деревенская изба-сруб, из кирпичной трубы вился голубоватый дымок. На протянутой между двумя шестами веревке сушилось белье. Мирная картина, совсем не подходящая к ландшафту Крайнего севера, к неспокойному рейду Диксона.

Мы с Витькой работали на лебедках третьего трюма, Женька считал груз. Вдруг я заметил, что шкентель Витькиной лебедки ослаб, лебедка не работала. Я застопорил свою, повернулся к Витьке. Он глядел на баржу. На палубе стояла девушка… Красавица? Может быть. Тогда она показалась нам красавицей. Она стояла и молча разглядывала нас дружелюбными синими глазами. И что было удивительным – одета девушка была не в ватник, штаны и теплую шапку, а в яркое платье и городские туфли. Ее светлые волосы были аккуратно уложены в модную тогда прическу «королева».

– «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» – пропел довольно громко Женька. Он забыл про свою счетную книжку и не отрывал глаз от незнакомки. Девушка улыбнулась и ушла к себе в избу.

– Вот это да! – закричал нам Женька. – Совершенно невероятное явление в этих широтах. Надо будет срочно… – но он не успел закончить фразы.

На палубе баржи появился молодой человек. Он вышел из той же избы, куда ушла девушка. Вид его тоже был необычным. Нет, таких баржевиков мы раньше не видели. На нем были высоченные английские резиновые сапоги на красной «зубатой» подошве, синий свитер, морская фуражка с «крабом». Лицо с тонкими чертами, типично грузинское, большие, черные, восточные глаза, «шкиперская» бородка, трубка в зубах. Нет, этот человек никак не походил на баржевика.

– Привет, генацвале! – заорал Женька. – Привет от тружеников моря! Откуда ты, прелестное дитя?

– Привет, кацо, – улыбнулся бородатый молодой человек. – Из Красноярска. Груз привезли для Диксона. А вы откуда?

– Из Архангельска. Продовольствие на твое корыто перегружать будем. Ты что, здесь капитаном?

– Шкипером, – усмехнулся бородатый. – Это то же самое.

– Понятно. Приходи к нам после шестнадцати, поговорим. Можешь прихватить кого-нибудь с собой… – дипломатично намекнул на девушку Женька.

– Ладно, – поднял руку парень. – Приду. Почему-то мы решили, что он обязательно придет с девушкой, которую мы видели на палубе. Надо было не ударить лицом в грязь. Витька владел бутылкой хорошего портвейна. Ее подарил кто-то из экспедиционников, когда уходил с «Мироныча». После вахты мы взяли на камбузе оставшиеся от обеда котлеты, «сервировали» столик у нас в каюте и стали ждать.

К нашему большому разочарованию, шкипер появился один. Но скоро мы забыли о девушке. Гость был интересным человеком. Выяснилось, что он действительно грузин из Сухуми, но кончил Мореходку во Владивостоке и последнее время плавал вторым штурманом на судах Дальневосточного пароходства. Звали его Анатолием Качарава. Обстоятельства сложились так, что он попал в Красноярск, и там ему предложили перегнать баржу на Диксон.

– Ну, я согласился. Никогда прежде по рекам не ходил. Природу захотелось посмотреть. Платят здесь не меньше. В этом смысле ничего не потерял. Вот вернусь в Красноярск, сдам баржу и снова поеду на Дальний Восток. Люблю этот край.

– Значит, не жалеешь, что стал шкипером?

– А чего жалеть? Наоборот. Очень доволен. Может быть, в жизни и не придется того посмотреть, что сейчас видел. Енисей такой красивый, рассказать невозможно.

– Сколько же у тебя команды? – спросил Женька. Я сразу понял, что он снова подбирается к девушке.

– Еще два человека.

– Кто же?

– Два матроса.

– Да… А женщина на борту тоже матрос?

Толя усмехнулся:

– Это моя жена.

– Жена? – Лицо у Женьки вытянулось.

– Ну да, жена, – повторил Толя.

– Как же она согласилась идти с тобой в плавание на таком судне? – спросил Витька.

– А вот так и согласилась. Не захотела расставаться. Любит, значит, – весело подмигнул нам Толя. – Тут на нее многие заглядывались. Золотые горы предлагали. Север, сами понимаете. Женщин мало, да?

Шкипер разгадал наши мысли. Темнить не имело смысла.

– Женщин мало, это ты прав. Но ты себе такую красавицу отхватил!.. – восхищенно воскликнул Витька. – Мне, например, страшно было бы. А вдруг похитят?

– Мне не страшно. Милочка сама не уйдет, а для похитителей вот что есть. – Толя поднял сжатый кулак и засмеялся. – Имейте это в виду.

– Да что ты в самом деле? За кого ты нас принимаешь? Мы-то тут при чем? – заверещал Женька. – Какие мы похитители? Я даже и не видел твою Милочку…

– Я тэбя рэзать буду, генацвале, – с нарочитым грузинским акцентом пробасил Качарава и скроил зверскую физиономию.

Мы сидели долго. Толя нам понравился. Наверное, мы ему тоже. Он рассказывал нам о Дальнем Востоке, советовал бросить Балтийское пароходство и ехать прямо во Владивосток. Там уж с дипломами штурманов матросами плавать не придется. Людей не хватает. Окончившие техникум штурмана через два-три года становятся старпомами.

– И чего вы держитесь за свое пароходство? Непонятно! Время теряете. Все перезабудете, пока до капитанского мостика доберетесь. А у нас перспектива. Посмотрите на наши суда. Есть в вашем пароходстве такие молодые капитаны? Нет. Приезжайте к нам, я вам говорю…

Все это выглядело очень заманчиво. Дальний Восток! Неизведанный, романтический край.

Уходя к себе на баржу, Толя сказал:

– Спасибо, ребята. Посидели знатно. Соскучился по обществу. Приходите завтра к нам. Ужинать. Мы будем рады вас видеть.

На следующий день в костюмах, белых рубашках и галстуках мы отправились в гости к Качараве. Нас приняли с поистине грузинским радушием. Милочка напекла пирогов, нажарила мяса, Толя достал заветное сухое вино, привезенное им еще из Сухуми. Видно было, что хозяева действительно рады нашему приходу.

Сначала мы смотрели только на Милочку. Все было прекрасно в этой женщине. И улыбка, и веселый взгляд, и манера говорить неторопливо, немного растягивая слова, и легкая походка. Милочка удивительно ловко, ни за что не задевая, передвигалась по своей тесной избушке. Казалось, что она находится в просторной комнате.

Потом, когда мы немного пришли в себя, привыкли к хозяйке, перестали пялить на нее глаза, поняв наконец, что такое внимание просто неприлично, завязался общий разговор.

Милочка и Толя оказались простыми, веселыми, добрыми людьми. После чая Милочка спела нам под гитару несколько песен. Теплом веяло от остывающей плиты. На столе потрескивала керосиновая лампа «трехлинейка», тихонько перебирала струны хозяйка. А за окном холодная серая волна била в борт, надоедливо скрипели швартовы, шел злой колючий снег и подвывал ветер. И так нам было хорошо и уютно в этой избушке, что мы готовы были остаться там навсегда и не возвращаться на свой «Мироныч».

Женька подарил Толе учебник «Мореходные инструменты». Книга только что вышла в свет, и Толе очень хотелось ее иметь. Мы с Витькой преподнесли хозяйке маленькую немецкую пивную кружечку. Другого у нас ничего не оказалось. Попрощались, обещали писать друг другу… Ночью баржу отвели от борта «Мироныча». Мы вышли на вахту к лебедкам и сразу почувствовали, что чего-то не хватает, что-то у нас отняли… Так и осталась в памяти эта встреча на барже, в избушке, с милыми людьми. Осталась на всю жизнь. Теплое пятнышко на фоне холодного Диксона.

Много лет спустя, сидя в огромной каюте капитана ледокольного парохода «Левоневский» Анатолия Алексеевича Качаравы, на том же Диксоне, на том же холодном рейде, мы вспоминали молодость.

– Тут мы с тобой познакомились, – сказал Качарава, поднимаясь с дивана и подходя к иллюминатору. – Ведь тут это было. Диксон-то какой стал, смотри, не тому чета…

Да, Диксон стал другим. Построен целый полярный город. Управление порта, больница, клуб, столовая, детский сад, парники, аэродром, пирсы, краны… На рейде стояли океанские суда, сновали катера по бухте, танкер сливал топливо в серебряные баки… Полярный город, а тогда было несколько избушек.

– Помнишь свою баржу?

– Как же не помнить. Помню. Прекрасное было плавание. Единственное в жизни…

Я все ждал, когда он расскажет мне про Милочку, но Качарава молчал. Тогда я спросил его сам:

– А где Милочка?

Анатолий Алексеевич нахмурился.

– Милочки со мною давно нет, – неохотно сказал он. – Давно.

– Похитили? – попробовал пошутить я.

– Нет… Так уж получилось…

Мне стало грустно. Перед глазами встал бревенчатый домик, керосиновая лампа на столе и светловолосая женщина, перебирающая струны гитары. Тогда казалось, что счастье навсегда поселилось на этой барже…

«Мироныч» пошел на Обь за лесом. Я исправно описывал свои впечатления. Нового порта мы не увидели и не почувствовали. Пароход стоял посреди Обской губы на якоре. Подойти ближе не позволяли глубины. Где-то очень далеко справа угадывалась темная полоска берега с несколькими черными точками изб. Это был Новый порт. Старенький буксир подводил плашкоуты, нагруженные досками. На них приезжали и грузчики. Когда усиливался ветер, в губе поднималась толчея – неправильное волнение, плашкоуты начинало бить о борта парохода, погрузка прекращалась. Грузчики вылезали, шли греться к нам в столовую. Потом, попив горячего чая, они ложились на палубу в коридоре или забирались на котельные решетки – там было самое теплое место – и дремали до тех пор, пока снова не появлялась возможность начать работу. Мы были разочарованы. Ну какой же это порт? На берег даже сходить нельзя!

Грузили нас долго. Мешала погода. Все изнывали от нудной стоянки и ждали с нетерпением команды: «Вира якорь». Пожалуй, единственным, что осталось в памяти от пребывания в Новом порту, была обская вода. Желтая, мутная, она мощным потоком катилась к морю. Даже там, где губа уже соединилась с океаном, на много миль цвет воды оставался желтым, а вкус пресным.

Я как можно красивее написал про воду цвета охры и золотистые отмели, на которых «статуэтками сидели сотни белоснежных гусей», про «грузчиков, обветренных, с медально-медными профилями», и «янтарно-смолистые, сахарные доски». Правда, гуси были серыми, лица грузчиков обычными, доски белыми с желтизной, но хотелось показать Витьке и Женьке, на что я способен как журналист.

Поразить ребят мне не удалось. Пальму первенства, по общему нашему признанию, завоевал Женька, когда после выгрузки досок в Лондоне он прочел нам свой кусок «Второй Карской». Это был шедевр! Я до сих пор помню некоторые особенно восхитившие меня отрывочки.

«В темном бархате английской ночи под воткнутыми в небо, как булавки, звездами движутся тени… Это женщины, подстерегающие моряков. Берегись! Ведь это не любовь, а всего лишь кривая гримаса цивилизации… Открылась дверь в кабачке «Чарли Браун». Острая, узкая, как лезвие ножа, полоска света на секунду врезалась в ночь. И снова все темно. Вышел моряк, не ступавший на твердую землю много месяцев. Он ищет забвения. Берегись, товарищ! Это предупреждаю тебя я, знающий жизнь. Шорох. Чу!..»

К приходу в Ленинград мы закончили «Вторую Карскую». Рукопись была объемистая, написанная от руки и, конечно, в одном экземпляре. Мы торжественно понесли ее в «Советскую Балтику». Ефим встретил нас с распростертыми объятиями.

– Неужели написали?! Молодцы! Сережа, ты посмотри на этих ребят! – крикнул он своему заместителю. – Ты понимаешь, что важно? Мы вырастили своих спецкоров. Они будут давать нам интереснейший материал. Значит, так. Я просмотрю вашу рукопись и сразу же начну печатать в нашей газете с продолжением, потом свяжусь с «Водным транспортом». Книга будет. Вы когда уходите? Через неделю? Еще успеете прочитать первый отрывок в газете. Спасибо, товарищи!

Через три дня в «Советской Балтике» появилось начало «Второй Карской». Художник сделал заставку – пароход идет среди льдов, и под ней петитом было набрано: «Путевые заметки КЭБ». Внизу стояло: «Продолжение следует». Мы страшно гордились. Накупили по нескольку экземпляров и раздавали своим знакомым со скромным замечанием: «Пришли из Карской экспедиции. Это наши очерки. Скоро будет отдельная книга..» Мы просили всех сохранить для нас газету, пока мы будем в плавании.

«Мироныч» пошел снова в Англию и вернулся только через месяц. К нашему величайшему удивлению и негодованию, ни в одном номере газеты продолжения «Второй Карской» не было. Мы ринулись в редакцию. Ефим выглядел смущенным:

– Вы извините, ребята. Никак не мог поместить продолжения. Знаете, текучка заела, новые материалы, тут профсоюзная конференция, там актив… Ну, понимаете, не мог. Вот немного разрядится, тогда уж начнем…

Мы вышли от него разочарованными, уселись в садике у красного здания пароходства и принялись совещаться.

– Я считаю, что надо забрать рукопись, – сказал Витька. – Сами снесем в журнал «Смена» или «Резец». Подумаешь, «Советская Балтика»! А Ефим мне не понравился. Темнит что-то. За целый месяц не мог пи одного отрывка напечатать!

– А как же отдельная книга? Тогда тю-тю! Кто нам поможет ее продвинуть? – спросил я.

– Хорошей книге не надо помогать, – важно проговорил Женька. – Не беспокойся. Принесем, прочтут и напечатают. Ведь материал какой! Прима. Забираем рукопись.

Мы вернулись в «Советскую Балтику» и попросили вернуть наши путевые заметки. Ефим смутился еще больше, уговаривал нас не торопиться, потом долго рылся в шкафах, выходил в другую комнату и наконец сказал нам упавшим, виноватым голосом:

– Режьте меня на куски, пейте мою кровь, делайте со мною что хотите, – не могу найти вашей рукописи. Все перерыли. Нет.

– Так она в одном экземпляре! – заорали мы в три глотки. – Безобразие! Кавардак! Мы на вас в суд подадим! Невиданное безобразие!

Ефим развел руками, опустил голову. Его поза указывала, что он вполне согласен с нами, готов предстать перед судом и принять любое наказание. Но нас это не смягчило. Мы страшно ругались, наговорили ему уйму неприятных слов и в конце концов возмущенные и неутешенные покинули редакцию. Мы слышали, как Ефим крикнул нам вдогонку:

– Я еще поищу, ребята! Может быть…

Мы посидели в том же садике, всласть поругали Берегового, потом Женька сказал скучным голосом:

– Я, пожалуй, поеду домой, ребята.

Вскоре, сославшись на неотложные дела, ушел Витька, а я поплелся на пароход. Через час надо было заступать на вахту.

Литературное объединение КЭБ распалось. Рукопись так и не нашли. А жаль. Сейчас она доставила бы нам много веселых минут. И все-таки я признателен Ефиму Береговому, подтолкнувшему меня взяться за перо. «Вторую Карскую» я рассматриваю как начало своей литературной деятельности.

Корабль несчастий

Помощником капитана меня послали только в следующую навигацию, когда я окончил четвертый класс Мореходки и получил свидетельство штурмана дальнего плавания. Первым моим пароходом, на который я вступил как штурман, была «Кола». Он плавал между черноморскими и ближневосточными портами, заходил в Марсель, Геную, Неаполь… Рейсы интересные и не очень тяжелые. С плаванием на Севере сравниться не могут.

Прослужив на «Коле» одиннадцать месяцев, я уехал в отпуск в Ленинград. Не успел я оглянуться, как надо было уже идти в пароходство за новым назначением. Отпуск кончился.

Меня послали на пароход «Эльтон», третьим помощником капитана. Прежде я об этом судне ничего не слыхал. То, что удалось узнать о нем, повергло меня в уныние.

«Эльтон» только что купили у англичан. Пароход был старый, маленький, требующий капитального ремонта. Зимой его предполагали поставить на перевозку апатитовой руды из Мурманска. А я-то думал о новом современном теплоходе и тропических рейсах!

Лидочка с нетерпением ждала моего возвращения из пароходства. Как только я появился, она спросила:

– Ну, куда тебя назначили? Ничего пароходик? Надежный?

Она больше всего боялась, что «пароходик», на котором мне придется плавать, будет «ненадежным». Но сейчас я не мог сказать ей правды. Во-первых, чтобы не тревожить ее напрасно, во-вторых, не мог же я объяснить, что меня, способного и перспективного штурмана, послали на такой дерьмовый пароход? Очень уж не хотелось в этом признаваться. Поэтому я как можно убедительнее ответил:

– Пароход прекрасный. Его только недавно купили у англичан. Правда, он небольшой, но крепкий, чистенький и достаточно удобный. Каюты для штурманов неплохие…

– Тогда я спокойна. Хочешь, я приеду к тебе с сынишкой, когда вы придете в советский порт? – И она улыбнулась.

Ну разве я мог не хотеть? Конечно, хотел. Я даже взял с нее обещание, что она непременно приедет. Это было очень легкомысленно с моей стороны, но тогда мне казалось, что никаких затруднений не встретится. Как я ошибался!

Кончался декабрь. Погода в Ленинграде стояла отвратительная. Шел снег, дождь, завывали ветры. На улицах слякоть. Небо хмурое, серое. В море не переставая штормило.

«Эльтон», ошвартованный в Угольной гавани, принимал бункер [5]5
  Топливо на предстоящий рейс.


[Закрыть]. Я добрался до парохода поздно вечером, когда стало совсем темно, проклиная все на свете, плюхая по жирным угольным лужам, то и дело спотыкаясь об обломки досок.

В темноте я не мог разглядеть очертаний парохода. На форштаге раскачивался на ветру желтый якорный огонь. У трапа в закопченной «летучке» метался маленький язычок пламени.

«Неужели электрической переноски у них не нашлось?»– подумал я, уже испытывая неприязнь к пароходу. Вахтенного не было. Я толкнул первую попавшуюся в надстройке дверь и очутился в кают-компании. За столом сидели два человека. При свете тусклой, без всякого абажура лампочки я сначала не мог разглядеть их лиц.

«Такие лампочки обычно ввинчивают в общественных уборных. Ради экономии. Напряжение-то не больше сорока вольт», – опять со злостью подумал я и поставил чемодан на палубу. Сидевшие за столом люди повернули ко мне головы.

– Мне бы капитана повидать, – сказал я.

Тот, что сидел в углу на диване, сказал глуховатым голосом:

– Пожалуйста. Я капитан Павлов. Зовут меня Михаил Иванович.

Вот уж не думал, что это капитан! Наверное, все у них тут такое… замшелое. Михаил Иванович был одет в старенький черный пиджак без нашивок, с помятыми лацканами, синий пупырчатый свитер – такие всегда покупали матросы в Лондоне у «знаменитого Когана» – и в высокие меховые сапоги. Совсем он не походил на капитана. Второй человек не проявил к моему появлению ни малейшего интереса. Он опустил голову на руки и так сидел все время, пока мы разговаривали с капитаном. Лица я его не видел, только заметил седые прокуренные хохлацкие усы. Я достал приказ-назначение, протянул Михаилу Ивановичу. Он мельком взглянул на бумажку, положил ее на стол и приветливо сказал:

– Ну что ж. Меняйте Гиршева. Он вас ждет не дождется. Уже неделю назад кадры обещали ему замену прислать, да никто сюда не идет. Как услышат: «Эльтон», – отказываются. Вплоть до увольнения. Как это вы согласились?

– Что же здесь так плохо? – с испугом спросил я.

– Хорошего мало. Сами увидите, – невесело проговорил Павлов, но потом неожиданно взорвался: – Этот пароход на прикол ставить надо, а не в рейс посылать! Не понимают там, что ли? Регистр тоже на поводу у начальника пароходства идет. Что он скажет, то и делают. А тому план выполнять надо, конец года, видите ли… Безобразие!

– Питательные средства ни к черту, скоро в котлы воду подавать будет нечем, – встрепенулся второй человек, и я увидел, что это старик с водянистыми голубыми глазами, морщинистый и какой-то серый, вероятно от усталости. – Динамо на последнем издыхании… Видите, какой свет?

– Это наш «дед», – представил мне старика капитан.

Старший механик протянул мне твердую, как мозоль, руку. Под ногтями чернели ободки угольной пыли. Видно, «дед» сам работал вместе с другими механиками.

– А вы не пробовали протестовать, Михаил Иванович? – осторожно спросил я. – Или обратиться куда-нибудь повыше?

– Наивный вы человек! Пробовал. Только все это напрасно. Начальник пароходства – лицо влиятельное. Вызвал меня и сказал, что если я не желаю идти в рейс, то могу увольняться. Он найдет другого капитана. Регистр выпускает, значит, пойдем, – горько закончил Павлов и принялся сворачивать самокрутку из «Добельмана».

Этот разговор как-то сразу сблизил меня с Михаилом Ивановичем и «дедом». Не всякий капитан станет откровенничать с третьим помощником, да еще с тем, которого видит впервые. Видно, наболело на душе, за хотелось высказать свои обиды кому-нибудь… Теперь эльтоновские болезни становились и моими тоже.

Третьего помощника Симку Гиршева я знал еще по яхт-клубу. Когда я открыл дверь в его каюту, он валялся в койке. Увидя меня, Симка вскочил и бросился мне на шею.

– Наконец! Пришел меня сменять? Все готово! Касса, документы, карты, приборы. – Он распахнул дверцу шкафа, выдернул оттуда бутылку рома, две рюмки, лихорадочно начал наполнять их, потом, не до– див до половины, поставил все на умывальник. – Лад– но. это успеем. Давай смотри, что хочешь, а я тем временем актик накидаю. Чтобы времени не терять. Может быть, я на последний трамвай попаду.

Я проверил кассу, приходо-расходную книгу. Все было «в ажуре». Симка, примостившись на койке, писал акт. Каюта была маленькая, грязная, с коротеньким диванчиком, на котором можно только сидеть, и деревянным умывальником с треснувшей раковиной. По белой, а теперь серой от грязи переборке медленно полз жирный клоп.

– Ну вот. Акт готов. Теперь пойдем в рубку, посмотришь там и можешь подписывать.

Мы поднялись в штурманскую рубку, тоже маленькую и тесную. Гиршев торопливо показывал свое хозяйство. Он боялся, чтобы я не передумал и в последний момент не убежал с «Эльтона», послав ко всем чертям этот пароход и его, Симку. Но мною овладело полное безразличие. Ничего не хотелось проверять, и я задавал в опросы только ради проформы. Рулевая, наскоро сколоченная из вагонки, больше походила на голубятню, чем на рубку. Заметив мой удивленный взгляд, Симка виновато объяснил:

– Понимаешь, в прошлый рейс «Эльтону» дали три дня на ремонт. Так эту рубку нам на Канонерке сварганили, чтобы потеплее вахту было стоять. А то ведь совсем открытый мостик был.

Мы спустились в каюту, и я подписал акт. Симка облегченно вздохнул, поставил передо мной рюмку.

– Давай быстро. За счастливое плавание! Куда это я свою белую рубашку засунул? Капитан здесь замечательный. Будешь доволен. Конечно, коробочка неважная. Ну, ничего, рейсик сделаешь, перейдешь на другой, – утешал меня Симка. Он очень торопился. Кидал свои вещички в чемодан не складывая.

– Все. Будь здоров. Надо еще забежать с Михаилом Ивановичем проститься да приемо-сдаточный акт ему передать.

Схватив чемодан, Симка убежал. Я остался один. Тяжело было у меня на душе. Я взглянул на переборку. Клоп исчез. Наверное, «встал на якорь» в удобном для него месте. У иллюминаторов образовались ледяные корочки. В каюте было холодно. Я посидел так несколько минут, ни о чем не думая. Неожиданно погас свет. Наверное, остановили динамо. Я как был в одежде залез на койку, ощупью нашел висевший на крючке, источавший кисловато-противный запах полушубок и, натянув его на голову, заснул.

Разбудил меня веселый голос:

– Вставайте, третий, сейчас отходим. Капитан просил на мостик.

Я открыл глаза и увидел плотного, коренастого, по-видимому очень сильного человека. Он улыбался.

– Вставайте, вставайте. В море выспитесь.

Я вскочил с койки, сунул руки под кран умывальника. Воды не было.

– Вечно этот Задорин забывает воду наливать. Один момент. Я сейчас принесу, – сказал парень, схватил кувшин и исчез. Он говорил северодвинским говорком, и я сразу признал в нем архангелогородца. Скоро парень вернулся, налил воды в умывальник.

– Вы кем здесь работаете? – спросил я.

– Боцманом.

– Архангелец?

– Ага. Сергей Козьмин. А вас как зовут?

Я назвался.

– Ладно. Будем знать.

Боцман ушел, а я оделся потеплее и пошел на мостик. Козьмин мне понравился. Молодой, архангелец, веселый – значит, наверное, хороший боцман. К своей большой радости, первым, кого я встретил на палубе, был мой соученик по Мореходке, Георгий Шадцкий. Мы кончали с ним на штурмана дальнего. Он очень удивился, увидев меня.

– Ты как сюда попал?

– Третьим.

– Ах, верно! Михаил Иванович говорил, что пришла замена Гиршеву, но фамилии твоей не назвал.

– А ты кем здесь? – поинтересовался я.

– Старпомом.

Значит, теперь он мой непосредственный начальник. На «ты» называть нельзя, и я сказал:

– Это хорошо, Георгий Степанович. Поплаваем вместе. Вы меня в курс дела введете.

– Субординация только на людях. С глазу на глаз можешь называть меня на «ты» и по имени.

Шадцкий, маленький, кругленький, с карими, немного выпученными глазами, излучал добродушие. Он был старше меня, и в Мореходку пришел, имея солидный стаж второго помощника. Родился он где-то в Керчи или Анапе и начал свое плавание в детском возрасте, на парусных «дубках». Поэтому морское дело Георгий Степанович знал отлично.

– Ладно, потом поговорим. Иди на мостик. Сейчас отходить будем.

Погода еще ухудшилась. С неба падали мокрые хлопья снега, превращаясь на палубе в грязноватую жидкую кашицу. Все кругом было неприветливым, серым, холодным. Ветер то усиливался, то ослабевал. По мостику прохаживался Михаил Иванович в короткой брезентовой канадочке с меховым воротником. Заметив мое появление, он спросил:

– Ну как, выспались? Сейчас пойдем. Проверьте карты, пожалуйста.