Текст книги "Корабль идет дальше"

Автор книги: Юрий Клименченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Офицеры

Опять в нашем лагере происходит что-то странное. Привезли полную телегу кирпича, закрашивают оконные стекла синей краской. Унтера суетятся. Коллер вышел на двор, покрикивает на Шулепникова и Шалякина. Они переносят кирпич в правую, пока пустовавшую половину тюрьмы. Несколько интернированных под командой Гетца таскают туда же одеяла и матрасы.

– Что будешь делать, Виктор? – спрашиваю я Шулепникова.

– Да вот приказали в правом коридоре возвести капитальную стенку. Изолируют правую половину от нашей. Для чего, не знаю. Очевидно, собираются поселить кого-то, с кем нам общаться будет нельзя. Так я думаю.

Наверное, его догадка правильна. Ждут новых узников. Но кого?

Через несколько дней сразу после утреннего «аппеля» нас загоняют в камеры, ставят двух автоматчиков во дворе против закрашенных окон и предупреждают:

– К окнам не подходить! Если кто будет замечен – откроем огонь.

Но как ни опасно, все же у окон ставим своих наблюдателей. Незаметно соскабливаем краску. В маленькое светлое пятнышко хорошо виден весь двор. И вот на плац вводят людей. Судя по форме, это советские офицеры. Около двухсот человек. Вид у них изможденный. Одежда рваная, грязная. Не вызывает никакого сомнения, что эти люди много перенесли.

Теперь режим в лагере резко изменился. На плац выпускают по очереди. Моряков, потом офицеров. Накрепко закрываются двери. Внизу ходят автоматчики, поглядывая на окна. Малейшее движение рамы – и пуля отбивает кусок штукатурки, Но мы осторожны.

Несколько раз Маннергейм на проверках напоминал:

– За общение с военнопленными будем строго наказывать. Вплоть до расстрела.

Но запугивания мало помогают. Несколько моряков проходят под окнами правой половины тюрьмы с песней «Эй, вратарь, готовься к бою»: хотят показать, что в лагере сидят русские. Унтера разгадали этот план и пинками начали загонять интернированных в камеры. На следующем «аппеле» заявили, что подобных демонстраций больше не потерпят. Но офицеры слышали песню и поняли, что она должна значить.

Наш повар Федя Петухов видел из окна кухни, как один из военнопленных во время прогулки что-то положил под дерево и сделал ему знак рукой. Федя рассказал об этом Свирину. Как только на двор выпустили моряков, Виктор сел под дерево и нашел там кисет, а в нем записку. В ней было написано: «Если есть, дайте немного табаку. Кисет положите на прежнее место». Так началась тайная связь с военнопленными. Скоро мы узнали, что среди них есть несколько генералов и полковников.

В одной из последующих записок они сообщали: «Много больных, истощенных, голодаем…» И снова собирается тройка. На следующий день во все камеры передается призыв: «Товарищи! Надо помочь офицерам. Кто чем может. Их положение еще хуже нашего. Они не имеют никакой связи с внешним миром. Мы должны помочь…»

И вот начинается поистине благородное дело. Моряки продают свои вещи в городе, мастерская Хельма почти что работает на военнопленных, некоторые меняют на хлеб у солдат свои часы, отдают пайковую картошку, хотя сами голодают. Но мало собрать продукты, надо их незаметно передать офицерам. А это при непрекращающейся слежке далеко не просто. Но когда очень хочешь, то можешь. Находят выход и из этого положения.

В дворовой нише помещалась большая деревянная уборная. Вот ее-то и избрали наши связные, как наиболее удобное место для передачи продуктов. Специальный мешок с кусочками хлеба и картошкой подвешивался на крючке с внутренней стороны «очка», оттуда его брали офицеры во время своих прогулок. Для того чтобы они знали, что мешок подвешен, связные давали сигнал: вывешивали во дворе тельняшку, штаны или рубаху – вроде бы для просушки.

Немцы начинают догадываться, что связь между двумя половинами лагеря существует. Много часов провел хитрый Вейфель на стене с полевым биноклем: наблюдал за тем, что делается на плацу во время прогулок моряков, а потом офицеров. Ничего не высмотрел. Тогда, верные себе, гитлеровцы применяют испытанный метод – провокацию. Через своих, информаторов они распускают на половине моряков слух: «Большую часть собранных продуктов съедают сами сборщики. Офицерам попадают крохи…»

И хотя люди были голодны и все связанное с продуктами воспринималось болезненно, никто не поверил этой гнусности, никто не усомнился в том, что все организовано правильно. Этот случай еще раз показал сплоченность моряков.

Лагерь выходил из-под контроля комендатуры. Немцы всполошились. Надо было принимать меры. И Маннергейм обратился к нам с речью:

– Мы прекрасно осведомлены о том, что вы помогаете больным на той стороне лагеря. Это понятно и похвально. Но мы не можем допустить, чтобы помощь шла помимо нас, бесконтрольно. Я предлагаю легальный и поэтому более верный путь. Вы будете отдавать свои пожертвования унтерам, а они передавать их военнопленным. В противном случае мы найдем методы для прекращения этой связи.

Моряки посоветовались и решили попробовать. Пусть часть наших сборов идет и легальным путем. Сделали первый сбор продуктов, и Вейфель на глазах у интернированных понес их на половину военнопленных. Но через несколько дней пришло сообщение: «Не посылайте больше ничего с унтерами. Продукты и табак они передают своим информаторам, которые у нас есть».

Все стало понятно, и легальный путь прекратил свое существование. Но зато нелегальный значительно расширился. И опять благодаря этим неугомонным ребятам – Свирину, Шулепникову, Гудимову, Бегетову, Шанько и еще некоторым, работавшим с «танкером» «Заткнинос».

«Танкером» называли огромную бочку на четырех колесах, в которую сливали нечистоты из уборных. Обычно эту работу выполняли штрафники или свободные от своих обязанностей арбайтдинсты. «Танкер» с впряженными в него людьми подъезжал к уборной, его заполняли черпаком на длинной ручке и тащили к месту разгрузки. Солдат-автоматчик, затыкая нос, следовал за ним на почтительном расстоянии. Бочка пересекала весь двор и заворачивала за угол замка. Туда уже солдат не шел. Во-первых, там помещалась яма, куда нужно было опорожнить «танкер», и стояла такая вонь, что слабонервные падали в обморок, во-вторых, это был узкий тупичок, ограниченный с одной стороны высоченной стеной, с другой – самим замком. Убежать из этого коридорчика было невозможно.

Напротив выгребной ямы – окно подвала, в который ссыпают картошку и брюкву для питания интернированных. Над этим окном во втором этаже расположено окно уборной, забранное редкой решеткой.

И вот в один прекрасный день во время выгрузки бочки кому-то из команды «танкера» пришла в голову шальная мысль:

– Ребята, а что, если доставать картошку из подвала?

– Ты с ума сошел! Каким образом?

– Не сошел. Слушайте. План такой. Наш фриц сюда никогда не заглядывает. Ну, а если заглянет, – ничего страшного. Один из нас забирается в подвал через открытое окно, это нетрудно, и насыпает картошку в специально сшитый мешок-колбасу, который должен проходить через решетку в уборной. По сигналу снизу наши люди втаскивают мешок в уборную – и все, как говорят, убито. Надо, конечно, разработать наблюдение, сигнализацию и все прочее. Как?

План понравился, хотя все прекрасно понимали, то, если кто-нибудь из немцев заметит, как интернированные воруют картошку, штрафного лагеря не миновать. Несмотря на это, решили попробовать. Сшили мешки – колбасы. Они свободно проходили сквозь решетку и вмещали в себя килограммов по шесть картофеля. Это было целое богатство. Стащили где-то в городе бельевую веревку и принесли ее в лагерь. Можно было приступать к осуществлению плана под кодовым названием «Танкер».

Первым в подвал полез Юра Шанько. Один из команды незаметно наблюдал за солдатом, трое в уборной были на «товсь», остальные усердно, но медленно, выгружали «танкер».

…Юрка скрылся в подвале. У всех напряглись нервы. Знойный день. Тишина, застыл наблюдатель на углу. Тянутся томительные минуты. Из подвала не доносится ни звука. Вдруг показалось, что наблюдатель сделал знак…

– Юрка, сиди тихо… Фриц идет.

Но, к счастью, тревога ложная. Все спокойно. Наконец из окошка подвала показывается мешок и слышится шепот Шанько:

– Давайте скорее. Сейчас вторую буду насыпать…

– Да вылезай ты! Хватит для начала. Но Юра уже исчез.

Веревка спущена. Быстро привязывают мешок, и вот он уже исчезает за решеткой. Наверху тоже не зевают. Молодцы, знают свое дело! Через несколько минут таким же образом в уборную попадает вторая картофельная колбаса. Все спокойно. Довольный Шанько вылезает из подвала.

– Поехали!

Пустая бочка степенно движется по двору. Солдат неохотно поднимается – он грелся на солнышке – и лениво бредет за «танкером».

С этого дня операцию «Танкер» проводили довольно часто, и военнопленные стали получать значительно больше картошки, чем прежде.

Нашему повару Мише Мудрову удалось окончательно разоблачить петлюровца Розоловича как осведомителя комендатуры. Розолович очень интересовался тем, каким образом осуществляется связь с военнопленными, и однажды прямо спросил об этом Мудрова, объяснив свое любопытство тем, что, дескать, и он хотел бы чем-то помочь больным офицерам. Мудров оглянулся по сторонам и прошептал Розоловичу в ухо:

– Клянитесь, что никому не скажете того, что услышите от меня.

Розолович поклялся, для убедительности еще перекрестился три раза.

– Хорошо, – сказал Мудров. – Я верю вам. Слушайте. Перед окончанием нашей прогулки на плацу один из моряков забирается на дерево, скрывается в густой листве и ждет, когда на прогулку выйдут генералы. Нас ведь не пересчитывают. Доверенный офицер из военнопленных становится под дерево, слушает, что говорит ему наш связной, и передает сведения с их половины. На следующей прогулке моряк присоединяется к своим. Имейте в виду! Ни слова…

Мудров врал без зазрения совести. Об этом разговоре знали только он и Розолович. На следующий день солдаты гарнизона обмотали все стволы деревьев на плацу колючей проволокой. Все было ясно. К Розоловичу и раньше относились с недоверием, а теперь он был разоблачен.

Переписка с военнопленными становилась более интенсивной. Систему связи детально разработала партийная тройка. Вопросов с обеих сторон было много. Интернированных интересовало мнение генералов о происходящем на фронтах, оценка событий, прогнозы на будущее. Военные хотели знать все о лагере, настроении гарнизона, о количестве охраны и пулеметов, возможностях побега. Генералам переправляли вырезанные из немецких газет карты фронтов, сводки Советского информбюро, когда их удавалось достать, слухи и содержание разговоров с солдатами и населением Вайсенбурга. Все эти сообщения и наши вопросы мы писали печатными буквами на узеньких полосках бумаги, которые сворачивали в рулончики, похожие на сигареты. Они закладывались в специально просверленные для этой цели камни и оставлялись на плацу в определенных местах. Доверенный человек от генералов подбирал эти камни во время прогулок.

Советские офицеры, будучи квалифицированными военными специалистами, давали нам полный анализ получаемых ими сведений, перспективы на будущее развитие военных действий и свои соображения о по чин в лагере. Мы получали их ответы таким же образом. Они размножались нашими переписчиками и спускались вниз: репатриированным, в лагеря военнопленных, всем, кто ждал правдивого слова и надеялся на победу Красной Армии.

Скоро нам сообщили о существовании партийной организации военнопленных. Ее возглавлял генерал Музыченко, а потом, когда в лагере появился раненый генерал Лукин – у него была ампутирована нога, – руководство организацией перешло к нему.

Постреливают в окна автоматчики. Все чаще пролетают над Вюльцбургом эскадрильи американских самолетов, все свирепее и злее становятся унтера. Теперь уже многие подумывают о конце войны. Пожалуй, это будет самый страшный момент в жизни лагеря. Необходимо заранее разработать единые меры защиты. И партийные руководители обеих половин тюрьмы решают встретиться. Но как?

Снова на помощь приходит неутомимая и смелая молодежь. Шулепннков предложил Свирину сделать ключи и попытаться открыть тяжелые, окованные железом двери, ведущие в помещение военнопленных. Они выходили на другую сторону замка и никем не охранялись. У единственных дверей, которыми пользовались офицеры, всегда дежурил часовой с автоматом. Немцам не могла прийти в голову мысль, что задние двери, запертые огромными висячими замками, могут быть открыты.

Тем не менее двери были открыты днем, и капитан Дальк на несколько минут встретился с генералом Музыченко. Короткое рукопожатие, в которое вложены все чувства, короткий деловой разговор. Для сантиментов нет времени.

– Режим нашей половины не дает возможности развернуться как следует. Нас не выпускают за ворота, по ночам держат внутреннюю охрану, ведут непрерывное наблюдение за каждым нашим движением, но в случае угрозы уничтожения лагеря надо действовать совместно. Составим единый план самообороны. Мы, военные, будем возглавлять восстание. План мы перешлем вам в ближайшее время, – говорит Музыченко.

– Мы готовы, – кивает головой Дальк, – но учтите особенности нашего лагеря. Не горячитесь. Мы будем информировать вас обо всех изменениях, которые заметим. Важно не упустить момент, но и торопливость опасна. Можно зря погубить всех людей.

– Мы постараемся все учесть. Давайте больше информации. Пора расходиться. Прощайте.

Невидимые, но еще более прочные нити связывают теперь обе половины лагеря. Это была не последняя встреча офицеров и моряков. Шулепников и Свирин несколько раз после этого ходили на половину военнопленных. Приносили продукты, передавали информацию, разговаривали, выполняя поручения тройки. Им, арбайтдинстам, свободно передвигающимся по лагерю, было сподручнее, чем кому – нибудь другому, поддерживать эту опасную связь.

Побег

Наблюдатель у окна доложил:

– В лагерь прибыл новый офицер, летчик с погонами подполковника, со звездой Героя Советского Союза на груди и орденами.

Невиданно! Гитлеровцы всегда срывали с военнопленных все знаки различия.

Скоро по подпольной почте мы узнали, что Герой Советского Союза летчик Николай Власов был сбит над территорией противника и попал в плен. Он ас, и фашисты, вероятно желая привлечь подполковника на свою сторону, пока не отняли его наград.

Через две недели партийная организация офицеров передала нам: «Летчику Власову необходимо устроить побег. Это важно. Примите все меры для выполнения… Вместе с Власовым от нас еще пойдет Побочин Михаил Иванович. От себя выделите пять человек. Срок на подготовку – два месяца».

Долго совещается в этот вечер партийная тройка. Тревожно на душе у ее старшего, Саввы Далька, молчит Борис Иконников, задумчиво ходит из угла в угол Владимир Иванович Шилин. Легко написать: «Устройте побег»! А как это выполнить? Моряки уже знают, чем кончались попытки убежать из замка. Кого послать в столь рискованное предприятие? Генералы пишут, что это очень важно… Значит, они имеют основание так говорить… Напрасно не будут подставлять людей под пули… Это важно. Надо выполнять.

После длительных размышлений, споров, обсуждений тройка поручает организацию побега пяти морякам: Маракасову, Леонову, Шулепникову, Бегетову и Сысоеву. Но для побега из Вюльцбурга нужна серьезная и длительная подготовка, особенно если учесть полную изоляцию двух половин, немецких информаторов, архитектуру замка и сильнейшую охрану.

И снова десятки моряков получают специальные задания. Репнин и Нерсисьян приносят в лагерь в банке с супом украденные на лесопилке большие напильники, кто-то достает на фабрике крепкую веревку, кто-то пачку масла для питания беглецов, в камерах сушится хлеб, якобы предназначенный для очередного праздника. Участники и организаторы побега стараются достичь наибольшей конспирации.

А с генеральской половины ежедневно идут письма с просьбами ускорить побег. Власов предлагает десятки вариантов. Но все они отвергаются «группой исполнения», ни в одном из них нет и десятой доли процента на успех. Власов писал: «…мне нужно бежать или умереть. Пожалуйста, скорее…»

Участники задуманного побега разрабатывают сложный и, пожалуй, единственно возможный план. Подполковник Власов в ночь побега должен сказаться, больным и попасть в лазарет, стена которого выходит в одну из пустых камер на половине моряков. Маракасов, Гудимов, Бегетов, Свирин и Шулепников будут в течение месяца выскребать известку и вынимать кирпичи из стены, пользуясь тем, что в этой камере на метр от пола проходит деревянная панель.

Моряки снимали облицовочную фанеру, делали свою работу, затем снова ставили на место панель и прятали мусор в разрушенную кафельную печку; Так они добрались до штукатурки, уложили на место кирпичи, поставили панель. Теперь достаточно было сильно ударить ногой со стороны лазарета, и человек легко мог проникнуть на половину моряков. На этой половине как раз помещалась та уборная, через которую поднимали в лагерь картошку. Ее единственное окно с толстой решеткой выходило в узкий промежуток между замком и окружавшей его стеной. Снаружи эта стена спускалась отвесно в глубокий ров. Изнутри стену подпирали наклонные кирпичные упоры. Они не круто поднимались от земли почти до самого верха стены. Один такой упор приходился как раз против окна уборной. Охраны в этом месте не держали. Часовой от главного входа в замок доходил до угла и снова возвращался к входу. Колючей проволоки в этом закутке также пока не было, но Маннергейм уже готовился протянуть ее здесь в два ряда и ночью выпускать собак в узкий проволочный коридор.

Нужно было выпилить решетку в уборной, спуститься на землю, по упору забраться на стену, спуститься по веревке в ров, а изо рва выбраться с помощью Сысоева, который должен был к этому времени совершить побег из города. Он жил в бараке у места работы, на лесопильном заводе. Сысоев с веревкой будет ждать наших беглецов и вытащит их изо рва. После этого вся группа бежит дальше.

В своих письмах Власов обещал: «Отведите меня на семьдесят километров от крепости, и завтра мы будем дома. Пока говорить ничего не могу. Все узнаете потом…»

План одобрили обе партийные организации, и моряки приступили к его осуществлению. Собирали продовольственные запасы, снабдили всех наручными часами, достали в городе автомобильную карту района. Намагнитили иголки, служащие вместо компасов. Гудимов и Свирин ежедневно пилили решетку. После каждого «сеанса» ее художественно реставрировали. Часами наблюдали за поведением и жизнью гарнизона. Нельзя было упустить ни одной мелочи. Продали в городе кое-какие вещи и снабдили беглецов деньгами.

Но как достать штатскую одежду? Помогли ключи Свирина. «Специалисты» забрались в кладовую, где Коллер хранил отобранную в свое время одежду интернированных. Выбор был богатый. Нашли все, что надо. Макинтоши, шляпы, ботинки, костюмы, рубашки… Теперь если ребята выйдут из замка, то ничем не будут отличаться от немцев.

В середине августа установилась сухая и теплая погода с темными ночами. Решили бежать, когда у главного входа будет дежурить Хорек – маленький, жадный и ленивый солдат. Он уже несколько раз по дешевке тайком покупал вещи у моряков и евреев. В тот момент, когда беглецы начнут спускаться из окна, кто-нибудь из интернированных должен через окно, выходящее на другую сторону, завязать с Хорьком разговор: предложить ему какую-нибудь сделку. На некоторое время это отвлечет внимание солдата и задержит его под окном. Все было готово и продумано. Назначили побег на 11 августа 1944 года.

Накануне ко мне в камеру зашел Шулепников и, отведя в сторону, сказал:

– Ну, прощайте. В полночь уходим…

Я обнял его, крепко молча пожал руку. Все было понятно без слов.

Пришла ночь побега, пасмурная, тихая. Лунный свет не пробивается на землю, небо сплошь покрыто облаками. Темно кругом, только голубеет пятно под воротами: свет от лампочки затемнения. Спит лагерь… Но в каждой комнате есть люди, которые слышат стук своего сердца. Нервы напряжены. Как-то особенно тихо сегодня, слишком тихо и тревожно. Тишина звенит в ушах.

Все рассчитано до минуты. Беглецы встанут сразу же после смены караула и пойдут в камеру, где подготовлена встреча с Власовым. Принесут ему штатскую одежду.

Медленно текут минуты. Спокойнее, не надо волноваться. Под окном раздаются шаги и негромкий голос разводящего. Слышно, как начинает беседу с Хорьком на немецком языке Миша Эдельманис.

Теперь пора!

Пятеро встают и крадутся по коридору в пустую камеру… Везде по коридорам расставлены посты наблюдения. Ровно в двадцать три часа тюрьма погружается в темноту. Светят только лампочки затемнения. У пустой камеры в замешательстве стоит Свирин.

– Ну, открывай же, Витька! Время не ждет.

– Не могу, ребята. В камере кто-то есть. Ключ торчит с той стороны…

Это была полная неожиданность. Из-за такого пустяка мог провалиться побег, так тщательно и долго подготавливаемый. Ведь в полночь Власов сломает стенку в лазарете и окажется в камере. А вдруг там засада? Когда же попал в камеру человек? Кто он? Сразу после вечернего «аппеля» камера была пуста. Значит, Вейфель привел и посадил туда кого-то после двадцати двух часов. Но раздумывать нет времени. Во что бы то ни стало надо попасть в камеру.

– Разверни и вытолкни ключ, – шепчет Свирину Леонов.

Несколько умелых манипуляций, и слышно, как зазвенел с той стороны упавший на пол ключ. Через несколько секунд дверь открыта, ребята входят в камеру. В углу зашевелилась чья-то фигура и раздался испуганный крик. Свирин и Малецкий подбежали к человеку.

– Молчи! Мы ничего плохого тебе не сделаем.

Но человек не понял. Он бросился к окну и хотел позвать охрану, но его повалили, набросили на лицо подушку. Крики затихли.

– Осторожнее! Не задушите ни в чем не повинного человека, – задыхаясь, говорит Свирин, – давайте кляп. Сейчас некогда объяснять ему что к чему…

Кляпом из полотенца затыкают несчастному рот. Около него становится Леонов. Еще несколько минут– и Власов с Побочиным должны появиться у пролома…

…Владимир Сысоев сумел незамеченным выбраться из барака. Охранник сладко спал, прислонившись к стене. Теперь за проволоку! Хорошо, что ночь темная. Бегом к лесной тропинке, и через несколько минут Сысоева скрывает чернота леса. В назначенный час он лежит у рва с приготовленной веревкой. Спит замок. Все, кажется, спокойно, но Владимира трясет как в лихорадке. Нервы на пределе…

…Ровно час ночи. Власов встает с койки. Где же Побочин? Почему задерживается? Ждать его Николай не может. Маракасов, Шулепников, Свирин уже сняли фанеру и, затаив дыхание, ждут. Власов выдавливает ногой штукатурку, кирпичи и попадает на половину моряков. Он уже натягивает серый штатский костюм, как вдруг раздаётся пронзительный крик:

– Человек бежал!

Каким громким кажется этот крик! От него могут упасть двухметровые стены Вюльцбурга. Кричит военврач Дубровский, предатель из лазарета военнопленных. Его услышали. Завыли сирены тревоги. Весь гарнизон поднялся на ноги, псари спустили собак… Часть солдат во главе с Маннергеймом бежит в помещения интернированных.

…Уже пять минут второго. Сысоев смотрит на светящиеся стрелки часов. Сейчас товарищи должны появиться во рву… Еще минута, еще одна… Тревога! Сирены, звонки, лучи фонарей… Ясно! Провал. Теперь надо бежать одному. Сысоев бросает веревку и скрывается в лесу.

Власов уже спустился по лестнице на площадку. Его прикрывают своими телами моряки, высыпавшие из камер.

– Все кончено, ребята, – с горечью шепчет Власов. – Разбегайтесь и ложитесь в койки. Я никого из вас не знаю, все делал один. Спасибо вам..» Да, вот еще.

Летчик протянул ближайшему от него моряку крошечный пакетик.

– Прошу сохранить. Спрячьте подальше. Это самое дорогое, что у меня осталось.

По лестнице уже грохотали подкованные сапоги охранников. На площадке появился Маннергейм в расстегнутом кителе, с пистолетом в руке.

– Руки вверх! – заорал он, увидев прижавшуюся к стене фигуру, и осветил Власова электрическим фонариком. – Вы? Как очутились здесь?

Появление летчика на половине интернированных для гестаповца было невероятным.

– Возьмите его в комендатуру, – приказал двум солдатам Маннергейм. – Там разберемся.

Власова увели, а нас выстроили, босых, раздетых, пересчитали, проверили пофамильно и всем осмотрела руки. Наверное, хотели сразу найти того, кто разбирал стену в пустой камере. Потом нас повели на плац, опять выстроили, и Маннергейм обратился к нам с речью:

– Сегодня к двенадцати часам я должен знать, кто организовал советскому офицеру побег, кто помогал ему. В противном случае лагерь подвергнется невиданным доселе репрессиям. Могут пострадать невинные люди. Пока разойдитесь.

Водили на допрос в комендатуру всех арбайтдинстов. Но они, как и Николай Власов, ни в чем не признались. Власова бросили в карцер, а моряков отпустили. Так и не узнал гестаповец, как был организован побег.

Наступило ясное, теплое утро. Стрелки часов приближались к двенадцати. Каким-то образом от солдата Маракасов и Леонов узнали, что в комендатуре составили список людей, которых должны взять в гестапо. В этом списке значились все пособники побега и люди, не имеющие к нему никакого отношения.

– Вот что, – сказал Игорь Маракасов Устинову и Дальку, наблюдавшим из окна за тем, что делается на дворе комендатуры, – мы с Жорой Леоновым решили, что не следует ставить многих людей под угрозу репрессий. Гитлеровцам будет достаточно двух. Мы пойдем к Маннергейму, возьмем вину на себя, покажем путь побега…

– Не советуем этого делать. Подождите. Надо посмотреть, как развернутся события. Кажется, в комендатуре сами очень растерялись. Не торопитесь. Сознаться всегда успеете…

Но Игорь махнул рукой. Через несколько минут Леонов и Маракасов скрылись в бараке комендатуры.

Игоря и Жору допрашивали долго. Наконец из барака вышел улыбающийся Вейфель, за ним Маннергейм с довольной физиономией.

Все утряслось, побег не удался, виновные найдены благодаря бдительности лагерной администрации. Остается немного – вызвать гестапо из Нюрнберга и сдать агентам виновников.

Гестапо не заставило себя долго ждать. Машины прибыли спустя два часа после того, как Леонов и Маракасов признали себя виновными.

Несколько часов подряд со всеми подробностями они показывали гестаповцам, как должны были выйти из лагеря, как разобрали стенку в камере, как надеялись выйти изо рва. Звучало все очень правдоподобно. Больше не было названо ни одной фамилии.

Гестаповцы удовлетворились. Маракасову и Леонову приказали взять вещи, вывели во двор, и до окончания войны мы их больше не видели. Впоследствии выяснилось, что наших товарищей увезли в лагерь смерти Дахау. Нужно было иметь подлинное мужество, чтобы поступить так, как поступили эти два моряка. Они поставили свои жизни на карту, добровольно отдали себя в руки жестокого врага и спасли многих людей от репрессий, а может быть, и от смерти.

Через три дня исчез из лагеря подполковник Власов. Его судьба сложилась трагически. При попытке поднять восстание в лагере смерти Маутхаузен, куда его перевели, Власов погиб. Сысоева вернули в Вюльцбург через полтора месяца, умирающего от голода и избитого в штрафных лагерях.

Узнали мы и тайну пустой камеры. Оказывается, в день побега в лагерь привезли какого-то отставшего интернированного из Франции. Вейфель, чтобы не поднимать излишнего шума – было уже поздно, – временно поместил француза в пустую камеру. До утра. Человек имел мешок с продовольствием и, опасаясь, что его ограбят лагерники, закрылся на ключ. Когда же он услышал, что в камеру проникли люди, то страшно перепугался и начал кричать. Вот такое глупое непредвиденное обстоятельство могло оказаться причиной провала.

Золотая звездочка Героя Советского Союза оказалась у механика Фисака. Он ее бережно хранил и, когда в лагере все успокоилось, передал Свирину, который в свою очередь тайно переправил ее генералу Лукину. Ему удалось привезти эту звездочку в Москву и сдать в музей.

Судьба предателя военврача Дубровского впоследствии тоже стала нам известна. После освобождения из плена он пытался оторваться от группы военнопленных, с которыми сидел в Вюльцбурге. Но в одном фильтрационном лагере его опознал Жора Леонов, пробиравшийся домой из Дахау. Прижатый к стене фактами, Дубровский признался, что Маннергейм поручил ему следить за каждым шагом Власова и немедленно сообщить, если обнаружится что-нибудь подозрительное. Побег из неприступного замка Вюльцбург мог бы быть успешным и, вероятно, вписал бы славную страницу в историю самых сложных побегов. Не вина наших моряков, что он не удался.