Текст книги "Их позвал горизонт"

Автор книги: Юрий Сенкевич

Соавторы: Александр Шумилов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Невосполнимая потеря времени!

21 ноября все три группы наконец соединились. Теперь из очередного лагеря вначале уходят те, кто тащит грузы на себе, затем через два-три часа поодиночке, группами трогаются погонщики с лошадьми. Затем – собачьи упряжки.

24 ноября пристрелили первую лошадь. Она совсем ослабела, и прикончить ее, как пишет Скотт, "надо было в сущности из милосердия". В этот же день два человека ушли назад.

27 ноября отряд достигает широты 82°. Скотт записывает в дневнике: "Наличность фуража такова, что мы во что бы то ни стало должны делать 13 географических миль в день".

До сих пор им в общем-то везло с погодой. В Антарктиде лето. Конечно, ветер, пурги, но все, так сказать, в пределах нормы. Температура в основном минус 10 – минус 15 градусов и лишь изредка опускается до минус 25. Но 28 ноября погода явно начинает портиться – сильный встречный ветер, пурга. "Снег стоит перед нами стеной", – записывает Скотт. Все же и в этот, и в последующие дни отряд продолжает движение, отмеряя плановые мили.

2 декабря осталась позади восемьдесят третья параллель. До глетчера каких-нибудь сорок миль. 4 декабря прояснилось, открылся глетчер, открылась гора Надежды. "Завтра должны дойти до нее без труда: всего 12 миль".

Но назавтра – бешеная пурга. День за днем, четыре дня. "Скверно, невыразимо скверно… стоим лагерем в "Бездне уныния"".

9 декабря удалось продвинуться почти до глетчера. Вечером всех лошадей пришлось пристрелить. Фураж кончился.

11 декабря собачьи упряжки, оставив грузы в нижней части глетчера, уходят назад. Теперь все 12 человек впряглись в сани. Груз – 220 фунтов (100 кг) на человека. Впереди сотня миль непрерывного подъема. К тому же снег такой рыхлый, что люди проваливаются в него по колено, а то и по пояс. Лыжи, к сожалению, есть только у нескольких человек.

В первые два дня они проходили не больше 4 миль, на третий день – 8, потом – опять 4.

"Работа была адской. Пот градом лил с нас, и мы задыхались. Сани то и дело попадали одним полозом на более твердый снег, накренялись набок, и никакими усилиями нельзя было их сдвинуть".

За первые пять дней они набрали около 600 метров высоты. Снега стало поменьше, начали попадаться "легкие" участки голубого глетчерного льда. Одиннадцать миль, десять, девять…

Теперь лед покрыт сетью трещин. Вначале небольших – проваливается только нога. Потом трещины становятся все шире и шире. Здесь тоже могли бы помочь лыжи, но…

19 декабря: "В две трещины я провалился и сильно расшиб себе колено и ляжку".

21 декабря: "Эванс и Аткинсон сегодня проваливались на всю длину своей сбруи, наполовину же мы проваливались все… Эванс получил порядочную-таки встряску".

22 декабря в верхней части глетчера, на высоте 7700 футов, заложен еще один склад. Широта 85°07′. Четверо возвращаются обратно. Восемь человек с двумя санями продолжают путь. Груз – 190 фунтов на человека.

На следующий день Скотт записывает в дневнике: "Сегодня мне все как-то представляется в розовом свете. Мы прошли 15 географических миль и поднялись почти на 800 футов… Это доказывает, что мы устранили из нашей компании слабых".

Действительно, теперь они проходят за день по 13 – 15 миль. День за днем. Монотонная, напряженная работа. Только двумя словами отмечено в дневнике рождество: "Лукулловский ужин".

1 января 1912 года, Новый год: "Всем выдано по палочке шоколада… До цели осталось всего 170 миль и провианта вдоволь".

3 января на широте 87°30′ Скотт объявляет свое решение. Трое завтра возвращаются. К полюсу пойдут пятеро: бакалавр медицины, врач Эдвард Уилсон, квартирмейстер Эдгар Эванс, капитан драгунского полка Лоуренс Отс, лейтенант корпуса морской пехоты Генри Боуэрс и сам Скотт.

Решающий бросок к полюсу – награда. Трое возвращающихся ужасно огорчены. "Бедный Крин расплакался", – записывает Скотт.

Четыре дня спустя, когда пурга на сутки задержала полюсный отряд, когда у Скотта появился свободный час времени, он пишет о тех, кто идет к полюсу: "Я не нахвалюсь своими товарищами. Каждый исполняет свой долг по отношению к другим. Уилсон… как врач постоянно настороже, чтобы облегчать и исцелять небольшие недомогания и боли, неизбежные при нашей работе;…как повар – искусный, заботливый, вечно придумывает что-нибудь, что может скрасить лагерную жизнь, и, наконец, крепкий, как сталь, в работе. Он не слабеет от начала до конца каждого перехода. Э. Эванс работник-богатырь, одаренный поистине замечательной головой. Теперь только я уясняю себе, как много мы обязаны ему… Каждые сани и каждое к ним приспособление, палатки, спальные мешки, сбруя – все это дело его рук. И когда при этом нельзя припомнить ни единого слова, выдающего неудовольствие или нетерпение, то станет ясно, какой он ценный помощник… Маленький Боуэрс – чудо природы. Он всегда в хорошем настроении. Всю продовольственную часть я предоставил ему, и он в любую минуту знает в точности, сколько у нас чего… Он ведет обстоятельнейший и добросовестнейший метеорологический журнал… Теперь… еще взял на себя обязанности фотографа и ведение астрономических наблюдений. Ничем он не тяготится, никакой работой. Трудно заманить его в палатку. О холоде он как будто забывает… Каждый в своей области неоценим. Отс был незаменим при лошадях. Теперь он неутомим на ногах, исполняет свою долю лагерной работы и не хуже всех нас переносит труды и лишения. Я не хотел бы остаться без него. Таким образом, лучшего подбора людей не придумать…"

Первые дни им сильно мешают поперечные заструги. Кажется, вокруг море острых, мерзлых волн. Температура постоянно держится около минус 30°, заструги покрыты щетиной острых ледяных кристаллов, и сани совершенно не скользят по этой ледяной щетине.

"Теперь мы делаем немного больше 1 1/4 мили в час, и это результат больших усилий".

9 января позади рекордная широта Шеклтона. Час за часом, день за днем они налегают на лямки. "Ужасно тяжело идти… как видно, чтобы дойти туда и оттуда, потребуется отчаянное напряжение сил… До полюса около 74 миль. Выдержим ли мы еще семь дней? Изводимся вконец. Из нас никто никогда не испытывал такой каторги".

13 января достигнута широта 89°9′. До полюса – 51 миля. "Если и не дойдем, то будем чертовски близко от него".

15 января до полюса остается всего три десятка миль. "Дело, можно сказать, верное". До самых последних дней они не были уверены, что хватит сил дойти. Теперь уже ясно – дойдут! И только теперь в дневнике появляется упоминание об Амундсене: "Единственная грозная возможность – это если опередил нас норвежский флаг".

Уже следующий день дает ответ на самый главный для них вопрос черный флажок, привязанный к полозу от саней, остатки лагеря, следы лыж, отпечатки собачьих лап.

"Ужасное разочарование! Мне больно за моих верных товарищей".

Нет, они не испытывают радости победы. Только горечь поражения.

17 января. "Полюс!.. Великий боже! Что это за ужасное место и каково нам понимать, что за все труды мы не вознаграждены даже сознанием того, что пришли сюда первыми!"

В тот самый день, когда Скотт писал эти строки, Амундсен уже завершал обратный маршрут. Резким контрастом звучит его запись, кажется, речь идет о пикнике, о воскресной прогулке: "17 января мы добрались до продовольственного склада под 82-й параллелью… Шоколадное пирожное, поданное Вистингом, до сих пор свежо в нашей памяти… Я могу привести рецепт…"

Фритьоф Нансен: "Когда приходит настоящий человек, все трудности исчезают, так как каждая в отдельности предусмотрена и умственно пережита заранее. И пусть никто не является с разговорами о счастье, о благоприятных стечениях обстоятельств. Счастье Амундсена – это счастье сильного, счастье мудрой предусмотрительности".

Вы помните, еще до начала "гонок" Амундсен получил преимущество. Он построил свою базу на сотню километров ближе к полюсу, на шельфовом леднике Росса.

Возможность зимовки на леднике всегда и всем казалась еретической слишком уж велика опасность.

Дело в том, что всякий ледник находится в постоянном движении, ползет, так как лед пластичен. Но нижний конец шельфового ледника выдвинут в море, находится на плаву. Поэтому при сползании ледника огромные куски его обламываются и уплывают в океан.

Кто может поручиться, что это не произойдет во время зимовки?

Читая отчеты антарктических мореплавателей, Амундсен убедился, что в районе Китовой бухты конфигурация ледника за 70 лет со дня ее открытия практически не изменилась. Объяснение этому могло быть только одно: ледник покоится на неподвижном основании какого-то "подледного" острова.

Значит, зимовать можно и на леднике!

Готовя полюсный поход, Амундсен еще осенью заложил несколько продовольственных складов. Он писал: "От этой работы… зависел успех всей нашей битвы за полюс".

Скотт осенью заложил только один склад – "одной тонны" на широте 79°30′. Амундсен забросил к 80-му градусу более 700 килограммов, к 81-му 560, к 82-му – 620.

Амундсен использовал эскимосских собак. И не только как тягловую силу. Он был лишен "сентиментальности", да и уместны ли разговоры о ней, когда в борьбе с полярной природой на карту ставится неизмеримо более ценное – жизнь человека.

План его может поразить и холодной жестокостью, и мудрой предусмотрительностью.

"Так как эскимосская собака дает около 25 килограммов съедобного мяса, легко было рассчитать, что каждая собака, взятая нами на Юг, означала уменьшение на 25 килограммов продовольствия как на нартах, так и на складах. В расчете, составленном перед окончательным отправлением на полюс, я точно установил день, когда следует застрелить каждую собаку, т. е. момент, когда она переставала служить нам средством передвижения и начинала служить продовольствием. Этого расчета мы придерживались с точностью приблизительно до одного дня и до одной собаки. Более чем что-либо другое это обстоятельство явилось главным фактором достижения Южного полюса и нашего счастливого возвращения к исходной путевой базе".

Дело, конечно, не только в том, когда и сколько собак будет принесено в жертву. Выбор места зимовки, предварительная заброска складов, использование лыж, более легкое, более надежное, чем у Скотта, снаряжение – все сыграло свою роль в конечном успехе норвежцев.

Сам Амундсен называл свои полярные путешествия "работой". Но годы спустя одна из статей, посвященных его памяти, будет озаглавлена совершенно неожиданно: "Искусство полярных исследований".

Что ж, с этим можно согласиться: красивая работа всегда искусство. Но только с одной оговоркой: полярная работа в отличие от искусства не терпит импровизаций. Когда все до мелочей продумано, неожиданностей не должно возникнуть. Путешествие без приключений – вот высшее проявление полярного профессионализма.

В этом смысле полюсный поход Руала Амундсена – эталон. Приключений не было!

Если угодно, обо всем путешествии можно рассказать в трех фразах.

20 октября 1911 года отряд вышел с четырьмя нартами, с четырьмя упряжками по 13 собак. 16 декабря достиг полюса с двумя нартами и 17 собаками. 26 января 1912 года с 11 собаками возвратился на базу.

Все по плану, даже с некоторым опережением плана: 3000 километров за 99 дней.

Остается только назвать имена первооткрывателей Южного полюса: Оскар Вистинг, Хелмер Хансен, Сверре Хассель, Олаф Бьяланд, Руал Амундсен.

Семьдесят восемь дней шагали англичане, налегая на постромки тяжелогруженых нарт. Они сделали все, что могли. Но на полюсе уже развевался флаг Норвегии.

"Ужасное разочарование!.. Наш бедный обиженный английский флаг… Прощайте, золотые грезы!"

Короткое грустное торжество на полюсе: "К нашему обычному меню мы прибавили по палочке шоколада и по папиросе".

Впереди обратный путь, полторы тысячи километров.

"Борьба будет отчаянная. Спрашивается, удастся ли победить?" записывает Скотт.

С первых же дней в его дневнике появляются тревожные нотки. У Отса постоянно зябнут ноги. Уилсон мучается с глазами – снежная слепота. Эванс еще по дороге к полюсу сильно порезал руку при переделке саней, вдобавок у него обморожены пальцы рук и нос.

Теперь на санях совсем немного груза. С попутным ветром, поставив самодельный парус, они идут быстро, почти бегут. 16, 17, 19 миль в день. Значительно больше, чем на пути к полюсу, значительно больше, чем предполагалось по плану. Но общий тон записей остается тревожным: "Счастливы мы будем, если выберемся без серьезных бед".

30 января Уилсон растянул сухожилие, нога распухла. Обмороженные руки Эванса выглядят ужасно.

4 февраля новая беда. Скотт и Эванс провалились в трещину. Кажется, ничего серьезного, только ушибы. И в этот день, несмотря ни на что, прошли 18 полновесных миль. Но вечером Скотт записывает: "Мы становимся все голоднее… Наше физическое состояние не улучшается. Особенное опасение вызывает состояние Эванса. Он как-то тупеет и вследствие сотрясения, полученного утром при падении, ни к чему не способен".

Эдгар Эванс – самый рослый, самый сильный в отряде, "работник-богатырь". И вот теперь Эдгар Эванс с каждым днем слабеет. То ли ему, самому рослому, более, чем другим, не хватает скудного рациона, то ли падение в трещину (сотрясение мозга?) тому причиной. Теперь квартирмейстер Эванс безвольно бредет за санями.

Они не могут позволить себе ни дня отдыха – только шагать и шагать. Девять, десять, двенадцать часов в день. Запаса продуктов на очередном складе хватает лишь на то, чтобы дойти до следующего. День-другой задержки, и весь отряд окажется на грани гибели…

11 февраля на спуске по леднику Бирдмора они заблудились. Дымка, туман. "То нам казалось, что мы взяли слишком вправо, то… слишком влево". Кругом трещины. "Были минуты, когда казалось, что найти выход из этого хаоса почти невозможно… Лыжи мешали. Пришлось их снять. После этого мы ежеминутно стали попадать в трещины. Великое счастье, что все обошлось без беды".

Вечером, после 12-часового перехода, 12-часового блуждания, впервые пришлось уменьшить рационы. Утром обнаружили старый след и… опять сбились с пути. Угодили в настоящий лабиринт трещин. Вновь полуголодная ночевка. Провизии осталось всего на один раз. Где склад, неясно. "Во что бы то ни стало завтра должны туда дойти. Пока же мы бодримся через силу. Ясно одно – попали в тиски".

На следующий день, когда склад был уже найден (пищи здесь всего на три с половиной дня), когда они почти сытые сидели в палатке, Скотт записывал: "Вчера мы пережили самое тяжелое испытание, какое приходилось испытывать за все путешествие. Оно оставило в нас жуткое ощущение угрожающей опасности. Опасность теперь миновала, но ясно одно – нужно спешить. Впредь провизию следует распределять таким образом, чтобы в случае непогоды мы не оставались без нее. Нельзя так рисковать".

Теперь в дневнике почти постоянно: до склада столько-то миль, продуктов на столько-то дней. "Тащимся через силу, подстрекаемые страхом голода".

Они сократили рационы, сократили время на сон. Шагать и шагать.

Эвансу с каждым днем все хуже. 16 февраля в дневнике Скотта запись: "Эванс, кажется, помрачился в уме". Нет возможности ни подкормить его, ни положить на сани. Он бредет по санному следу, падая, поднимаясь, снова падая и снова поднимаясь.

Днем 17 февраля, когда сделали привал, Эванс далеко отстал. Как обычно. Никого это не встревожило. Заварили чай, позавтракали. Фигура Эванса все еще виднелась далеко позади.

Скотт: "Я первый подошел к нему. Вид бедняги меня немало испугал. Эванс стоял на коленях. Одежда его была в беспорядке, руки обнажены и обморожены, глаза дикие. На вопрос, что с ним, Эванс ответил, запинаясь, что не знает, но думает, что был обморок. Мы подняли его на ноги. Через каждые два-три шага он снова падал. Все признаки полного изнеможения…"

Теперь четверо бредут по бесконечной белой пустыне – Эванс скончался, не приходя в сознание. Теперь можно немного увеличить ежедневные рационы, но спешить надо по-прежнему.

Новая беда – топливо. Банки с керосином, которые лежат на складах, почему-то оказываются полупустыми. Топлива едва хватает на приготовление пищи. Нельзя подогреть даже лишнюю кружку воды, и зачастую они грызут мерзлый пеммикан. Обувь не просыхает, безнадежно смерзается за ночь. По утрам они с трудом натягивают ее на ноги, полтора-два часа уходит только на то, чтобы обуться. Теперь даже днем, на ходу они мерзнут. Ветер, кажется, пронизывает насквозь.

Кончилось антарктическое лето. Надвигается зима. Уже сейчас минус 30 – минус 40. Поверхность ледника покрыта тонким слоем шершавых кристаллов. Ветер попутный, сильный, но они порой даже не в состоянии сдвинуть сани. При низких температурах снег, как песок… Двенадцать миль в день, одиннадцать, шесть, пять с половиной. "Положение наше очень опасное. Не подлежит сомнению, что, так нестерпимо страдая от холода, мы не в состоянии совершать дополнительные переходы".

2 марта Скотт записывает в дневнике: "Отс показал свои ноги. Пальцы его в плачевном состоянии, очевидно, обморожены во время последних ужасных холодов".

6 марта: "Бедный Отс не в состоянии тащить… Он не жалуется… удивительно терпелив; я думаю, ноги причиняют ему адскую боль".

И в тот же день: "Будь мы все в нормальном состоянии, я все же надеялся бы выпутаться. Нас страшно связывает бедный Отс".

В эти дни каждая запись в дневнике Скотта настолько значительна, что хочется цитировать его целиком. Комментарии тут излишни.

"Четверг, 8 марта… Хуже и хуже. Левая нога бедного Отса никоим образом не дотянет… У Уилсона с ногами теперь тоже нехорошо… Сегодня утром мы сделали 4 1/2 мили, до склада осталось 8 1/2 мили. Смешно задумываться над таким расстоянием, но мы знаем, что при такой дороге мы не можем рассчитывать и на половину наших прежних переходов, да и на эту половину мы тратим энергии почти вдвое. Главный вопрос: что найдем мы в складе?.. Если… там опять мало топлива, Бог да помилует нас!"

"Суббота, 10 марта… Вчера мы достигли склада у горы Хупер. Хорошего мало. Нехватка во всем. Не знаю, виноват ли тут кто… Катимся неудержимо под гору. У Отса с ногами хуже… Сегодня утром он спросил Уилсона, есть ли у него какие-нибудь шансы. Уилсон, понятно, должен был сказать, что не знает. На самом деле их нет. Я сомневаюсь, что и без него мы могли бы пробиться. Погода создает нам гибельные условия. Наши вещи все больше леденеют, ими все труднее и труднее пользоваться. Но, конечно, самой большой обузой является бедный Титус…"

"Воскресенье, 11 марта. Ясно, что Титус близок к концу. Что делать нам или ему – одному Богу ведомо. После завтрака мы обсуждали этот вопрос. Отс, благородный мужественный человек, понимает свое положение, а все же он в сущности просил совета. Можно было только уговаривать его идти, пока хватит сил. Наше совещание имело один удовлетворительный результат: я просто приказал Уилсону вручить нам средство покончить с нашими страданиями. Уилсону оставалось повиноваться, иначе мы взломали бы аптечку. У нас у каждого по 30 таблеток опиума, а ему оставили трубочку с морфием…"

"Пятница, 16 марта или суббота, 17. Потерял счет числам… Жизнь наша – чистая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Отс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти с нами после завтрака. Несмотря на невыносимую боль, он крепился, мы сделали еще несколько миль. К ночи ему стало хуже. Мы знали, что это – конец… Конец же был вот какой: Отс проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся. Это было вчера. Была пурга. Он сказал: "Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь". Он вышел в метель, и мы его больше не видели… Мы знали, что бедный Отс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко…"

К вечеру 19 марта до большого, заложенного еще осенью склада "одной тонны" оставалось всего 11 миль – два десятка километров. У всех обморожены ноги, сам Скотт записывает в дневнике: "Лучшее, на что я теперь могу надеяться, это ампутация ноги; но не распространится ли гангрена вот вопрос".

И все же они по-прежнему готовы к борьбе. Если бы не шторм… День за днем, десять дней подряд.

За эти дни всего три лаконичные записи:

"Среда, 21 марта. Вчера весь день пролежали из-за свирепой пурги. Последняя надежда: Уилсон и Боуэрс сегодня пойдут в склад за топливом".

"Четверг, 22 марта. Метель не унимается. Уилсон и Боуэрс не могли идти. Завтра остается последняя возможность. Топлива нет, пищи осталось на раз или на два. Должно быть, конец близок. Решили дождаться естественного конца. Пойдем с вещами или без них и умрем в дороге".

"Четверг, 29 марта. С 21-го числа свирепствовал непрерывный шторм. Каждый день мы были готовы идти (до склада всего 11 миль), но нет возможности выйти из палатки, так несет и крутит снег. Не думаю, чтобы мы теперь могли еще на что-то надеяться. Выдержим до конца. Мы, понятно, все слабеем, и конец не может быть далек.

Жаль, но не думаю, чтобы я был в состоянии еще писать".

Ниже – подпись, почерк, кажется, совсем не изменился: "Р. Скотт"…

Восемь месяцев спустя спасательная партия обнаружила палатку, почти занесенную снегом. Доктор Уилсон и лейтенант Боуэрс лежали в спальных мешках. Скотт, видимо, умер позднее – спальный мешок распахнут, рука откинута поперек тела Уилсона.

Три записные книжки лежали у него под плечами.

Пройдут годы, теперь уже три четверти столетия. Но вновь и вновь будет задаваться вопрос: почему они погибли?

Стефан Цвейг считал, что причины трагедии чисто психологические:

"…стальная пружина воли ослабла. В походе к полюсу их окрыляла великая надежда осуществить заветную мечту мира; сознание бессмертного подвига придавало им нечеловеческие силы. Теперь же они борются только за спасение собственной жизни, за свое бренное существование, за бесславное возвращение, которого они в глубине души, быть может, скорее страшатся, чем желают".

Думается, в таком объяснении – принижение мужества англичан. Более того, оно несправедливо, бездоказательно.

Было действительно "ужасное разочарование". Страха возвращения не было. Они торопились: первое время, пока могли, почти бежали, впрягшись в сани. Их суточные переходы достигали тридцати пяти и более километров. Амундсен – на собаках! – проходил в среднем за сутки чуть более тридцати километров.

Амундсен позднее скажет: "Никто лучше меня не может воздать должное геройской отваге наших мужественных английских соперников, так как мы лучше всех способны оценить грозные опасности этого предприятия… Мужества, твердости, силы им было не занимать".

Вслед за Цвейгом многие авторы утверждали, что Амундсен – пусть невольный – виновник гибели англичан. Он, мол, нарушил "полярную этику".

На это обвинение еще при жизни истинно по-джентльменски ответил сам Роберт Скотт: "Нарушением этики может считаться только намерение какой-либо экспедиции отправиться в пункт, который уже был публично объявлен базой другой экспедиции".

Амундсен, как известно, устроил свою базу в сотнях километров от базы Скотта. Он шел своим, неизведанным маршрутом, их пути пересеклись только у полюса.

Мало кто знает, что уже в Антарктиде Амундсен, столь же по-джентльменски, предложил передать Скотту половину своих собак. Англичане отказались.

Собственно говоря, даже и своих собак Скотт фактически так и не использовал. Только на вспомогательных работах. Причин этому много, но главная из них – своеобразный снобизм…

Здесь уместно, пожалуй, сделать небольшое отступление.

Годы спустя Кетлин расскажет о своем знакомстве с Робертом Скоттом, случайном, в гостях. Кетлин торопилась на поезд, ушла пораньше: "Он ушел через две минуты после меня, рассчитывая догнать, но, увидев, что я несу довольно большой чемодан, не смог нарушить правило этикета, согласно которому "английскому джентльмену не полагается носить по улице громоздкие предметы", и не стал догонять меня…"

Кажется, в этом эпизоде весь Скотт "Некто Скотт" – английский джентльмен "Не принято" означает "нельзя". Это он впитал с молоком матери. Корни его снобизма не в повышенном самомнении – в нелепой покорности традициям.

"Не принято", чтобы английский джентльмен нес по улице чемодан, "не принято", чтобы ходил на лыжах, "не принято", чтобы использовал собачью упряжку…

О Маркхеме сказано, что его мнения "были продуктом теории и эмоций". Но эти же слова вполне относятся и к Роберту Скотту.

Он, например, послал человека в Маньчжурию, чтобы отобрать лошадей обязательно белой масти! Дело в том, что у Шеклтона белые лошади вроде бы сдохли позже, чем остальные. На этом основании Скотт сделал вывод, что именно белые лошади наиболее приспособлены к белым снегам Антарктиды!

Вот уж действительно "продукт теории и эмоций"!

К несчастью, белые лошади в Маньчжурии – редкость. И, руководствуясь указанием Скотта, пришлось брать всех подряд – и сильных, и слабых. (Вы помните, "довольно беспорядочный флот из разнокалиберных судов".) Вдобавок с некоторыми из них пришлось впоследствии немало помучиться. Некий Кристофер, например, имел вполне несносный характер. Три-четыре человека должны были зачастую предварительно уложить его, а уж потом запрячь. Уже во время похода к полюсу Скотт пишет о проделках Кристофера почти ежедневно. И не только Кристофера! Это была постоянная трепка нервов и, естественно, губительная потеря времени: на запряжку лошадей нередко уходили часы!

В вопросе об использовании собак Скотт, к несчастью, полностью разделял мнение Маркхема. "С моей точки зрения, – писал он, – ни одно путешествие на собаках не может принести таких результатов, как поход, участники которого преодолевают трудности, опасности и лишения, полагаясь лишь на собственные силы, проводят в тяжелом физическом труде дни и недели… Несомненно, что в последнем случае победа достигается более благородным способом, становится более блистательной".

Уже во время похода Скотт вполне оценил достоинства собак, но так и не использовал их по-настоящему. Прав, наверное, английский биограф: "Скотт рассматривал полюс как плацдарм для демонстрации героизма ради героизма".

Пожалуй, и все другие участники экспедиции были в этом отношении полностью солидарны с Робертом Скоттом. Некоторые из них, в частности Отс, оплатили свое участие в экспедиции крупным денежным пожертвованием. Все без исключения были готовы работать бесплатно.

Что ж, Скотт действительно отобрал лучших. Семь тысяч человек (!) изъявили желание участвовать в экспедиции. На борт "Терра Новы" взошли 65. На зимовку остались 33 человека.

"Не знаешь, кого хвалить, так неутомимо все работают для общего блага. Каждый в своем роде – клад", – записывал в дневнике Скотт.

Большинство из них военные моряки. И на судне, и на зимовке Скотт всегда сохранял привычные порядки: "Дисциплина в обычном смысле этого слова отсутствовала, ибо мы в точности следовали букве устава".

Возможно, уставные порядки не лучший стиль руководства в полярных экспедициях. Но и весной, уже после окончания зимовки, Скотт с удовлетворением писал: "С самого начала не было ни одной размолвки между кем-либо из двух членов нашей компании".

Всех их – офицеров, ученых, рядовых объединял горячий энтузиазм. Бывалый моряк, знающий ученый, хороший кочегар, опытный врач, храбрый кавалерийский офицер… Наверное, каждый из них готов был пожертвовать жизнью во имя успеха экспедиции. Но в полюсном походе одной готовности пожертвовать собой мало. Нужен еще и опыт – экспедиционный, полярный.

Скотт отобрал лучших: самых знающих, самых мужественных. Но… Но только один из них умел по-настоящему ходить на лыжах, только один разбирался в моторах, только двое понимали в лошадях и понимали лошадей, только трое могли управиться с собачьей упряжкой и в лучшем случае только несколько человек имели некоторый полярный опыт.

Во время зимовки начальник экспедиции сумел сплотить людей: веселая газета, общие праздники, футбол на снегу, два раза в неделю интересные познавательные лекции. Но полевого полярного опыта за зиму никто не приобрел. Зачем они, полярные навыки? Главное – сила духа! Для англичанина нет невозможного! К лыжам все они по-прежнему относились с иронией, к лошади – с опаской, к тягачам и собакам – с недоверием.

Когда начался полюсный поход, физик, морской офицер и врач должны были управляться с лошадьми, старшина кочегаров – с тягачом.

24 октября, в день отправления моторной партии, Скотт записывает в дневнике: "Лэшли еще не совсем освоился с тонкостями управления рычагами, но я надеюсь, что в день или два он напрактикуется".

А позже, когда люди, увязая по колено, будут тащить сани по рыхлому снегу, он запишет: "Одно средство – лыжи, а мои упрямые соотечественники питают против них такое предубеждение, что не запаслись ими"…

В своей предсмертной записке "Послание обществу" Роберт Скотт говорит: "Причины катастрофы не вызваны недостатками организации, но невезением в тех рискованных предприятиях, которые пришлось предпринимать".

Фактически он называет единственную причину – катастрофическую непогоду. Но в действительности "непогода" – достаточно обычная антарктическая погода: рыхлый снег, пурги, морозы до минус 40°. На последнем участке пути, в марте, всего этого можно было ожидать. Во время похода Шеклтона уже 21 февраля – летом! – было минус 55°!

Нет, невезение тут ни при чем!

Успех или поражение любой экспедиции, а полярной в особенности, складывается из сотен и тысяч мелочей. Впрочем, нет, "мелочей" в экспедиции не бывает!

Важно все: застежка на анораке, форма шипов на ботинке, прокладка в канистре… Мелочи раздражают, мешают жить, воруют время. То самое время, которое определяет – со щитом или на щите…

Амундсен предвидел: на обратном пути в тумане, во время пурги разыскивать склады продовольствия будет, наверное, нелегко. Можно потерять время.

У каждого склада поперек пути он выставил по два десятка шестов через 900 метров – восемнадцатикилометровый ряд. Каждый шест маркировали так, что легко было определить, с какой стороны и как далеко находится склад. Мало того, вдоль всего пути к полюсу норвежцы через каждые девять километров (пять минут широты) строили двухметровые снежные башни. Нелегкая работа вырезать девять тысяч снежных глыб, сложить сто пятьдесят башен. Нелегкая, но необходимая.

Амундсену пришлось-таки тратить время на поиск складов. На обратном пути он не раз записывал: "Мы глядели, глядели и ничего не узнавали…", "Да, освещение производит громадные изменения, это мы теперь поняли…", "Я мог бы поклясться, что в глаза не видал этой местности…"