Текст книги "Полдень, XXI век (2013 № 01)"

Автор книги: Юрий Погуляй

Соавторы: Александр Сивинских,Михаил Тырин,Виталий Вавикин,Геннадий Прашкевич,Анна Агнич,Мария Познякова,Анастасия Монастырская,Валерий Гвоздей
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

8. Изба-шестистенка

Когда-то на холме у реки лежала большая ремесленная слободка, но город расползся, как Мишкина каша из детской книжки, и теперь только два десятка изб-шестистенок остались между речкой и новостройками. Их каждый год собираются снести, но пока не сносят. Городские звуки сюда не доходят, только шоссе жужжит внизу. В слободе по-прежнему кричат петухи, мекают козы и скрипит журавль столетнего колодца. Электричество здесь есть давно, водопровод соорудил ещё Сёмин отец – правда, соседка баба Феня считает, что из колодца водица лучше. Провели телефон, Интернет тоже есть, так что можно работать из дому.

До недавнего времени вся Сёмина семья жила здесь в просторной тёплой избе. Таня и Сёма ездили в университет на автобусе, сорок минут – и ты на месте. Потом маленькую Танюшку отдали в какую-то особенную гимназию, за учёбу платили её бабушка с дедушкой, и девочка поселилась у них. Таня тоже стала ночевать в городе – там дочь, там работа в пяти минутах. Навещала мужа и сына каждый выходной. Потом реже, потом ещё реже, теперь вот спасибо, если раз в месяц. Оно, конечно, дочке нужна мама, а сыну Юрчику здесь хорошо, нянька баба Феня его обожает, Таня за мальчиком так не присмотрит, как она. Вон какой крепыш растёт на бабы-Фениной домашней стряпне и козьем молоке.

Жена уходит постепенно. Она права, такая женщина не может долго любить его, непрактичного, чудаковатого, замкнутого. Она права в каждом жесте, в наклоне головы, в нетерпеливом передёргивании плеч. У нее есть свойство быть правой без доказательств, она права одним тем, что ходит по земле.

Сёма знает, однажды жена забудет приехать, и он сможет увидеть её только в универе – секретарша декана, красивая и недоступная. Иногда Таня говорит, будто слышит его мысли:

– И не мечтай, Сёмочка, я тебя не брошу! Вот получишь каку-никаку нобелевку, поселимся в городе, снова будем вместе. У нас с тобой, милый мой, потрясающая сексуальная совместимость, куда ж я денусь от тебя? И потом – ты знаменитость! Люди нарочно заходят в деканат поглазеть на меня, твою жену. Ты же у меня гений.

Сёма знает: эти слова могут значить, что значат, а могут и ровно наоборот. Если у них такая совместимость, почему она не приезжает чаще? Понять эту логику невозможно, а вопросы задавать бессмысленно, только нагромождать непонимание и ложь.

Перед приездом жены он отводит Юрчика к бабе Фене, протапливает печь и проветривает спальню – когда Тани нет, Сёма спит в кабинете на топчане.

Дрожать он начинает уже на автобусной остановке, но до поры до времени дрожь остаётся внутри. Таня спрыгивает с подножки, Сёма берёт сумки, целует гладкую щёку и они идут домой. Он ступает в её маленькие следы на узкой тропе в снегу и вдыхает запах духов. Спешит надышаться впрок.

Внутренняя дрожь усиливается, когда они подходят к дому, и становится совсем заметной, когда он вслед за женой входит в сени и роняет сумки на пол. Таня поворачивается к нему, кладет голову на плечо, проводит пальцами по затылку, и Сёме кажется: он взлетает. Обнимаясь на ходу, разбрасывая одежду, путаясь в ней, они добираются до спальни.

Когда жена засыпает, он поднимается на локте и смотрит в её спокойное лицо. Ночевала тучка золотая… Не то чтобы он себя считал утёсом-великаном, но она – она и вправду золотое закатное облачко. Жёлтые волосы, тёмные у корней, лёгкие пальцы, глаза закрыты, но Сёма помнит, они прозрачные и светло-серые, как ранние сумерки над городом. Только что он смотрелся в её глаза, наполовину прикрытые веками, смутные, бессмысленные, прекрасные. Когда она проснётся, у нее будут другие глаза – дневные, смешливые, лукавые. Обманные. Сёма знает, она ему лжёт, но не хочет разбираться, в чём и зачем. Во-первых, всё равно не разберешься, а во-вторых, станешь выяснять, потеряешь, что имеешь.

Он тихо одевается и идёт по снежной тропинке к бабе Фене за Юрчиком. Целый выходной впереди, сутки с половиной, почти два дня. Они будут втроем пировать, мерить сыну новые одежки, распаковывать игрушки. Сёма бросит занятия, только будет проверять, как там Восьмёрочка, – при жене всё равно толком не поработаешь. Потом настанет ночь, и он снова увидит те её глаза, смутные, полуприкрытые. В постели она серьёзна, требовательна и, что особенно ценит Сёма, совершенно, абсолютно, до самого дна правдива.

9. Один

Он провожает Таню на автобус – в этот раз сын тоже едет, у деда день рождения, Юрчика там непременно хотят видеть. Дед с бабой любят малыша, хоть и не родные ему по крови. Его все любят, такой он человек.

Сёма старается не думать, что через год сын пойдёт в школу. Наверное, в ту престижную, куда ходит Танюшка. Как же было тоскливо, когда дед с бабой, родители Андрея Андреича, забрали девочку к себе. Потом уехала Таня. А скоро и Юрчик. Как же он будет тогда – совсем один?

Таня говорит о квартире в городе, но Сёма не верит, что заработает на жилье, вряд ли его проекты принесут деньги. Андрей Андреич, тот умел такие вещи, а вот он не умеет.

Автобус скрывается за поворотом, Сёма идёт домой в морозных сумерках, постепенно ускоряя шаг. Бегом-бегом, скорее-скорее включить компьютер, связаться с университетской сетью, не посчитала ли Восьмёрочка новый прогноз.

Нет, не посчитала. Он бродит по дому, подбирает брошенные вещи. В детской валяется на боку паровоз, блестит синим лаком. Сёма цепляет к нему вагоны и смотрит, как маленький поезд, стрекоча, описывает круги по тонким игрушечным рельсам, вздрагивая на стрелке. Стрелка, думает Сёма, стрелка – это модель поворотного события.

Он уже скучает по сыну. Юрчик не такой, как все, и не такой, как Сёма, разве что уши торчат под тем же углом. В его возрасте Сёма умножал и делил на полную катушку, сам додумался до отрицательных чисел, но когда он пытается заниматься с сыном, тот даже не старается думать. Он пробует угадать верный ответ, чтобы доставить отцу удовольствие. Зато у малыша есть другие таланты. Сёма не знает, как они называются, он только знает, что его мальчик – особенный человек.

По утрам малыш просыпается рано и просит открыть дверь в большую комнату. Не вылезая из постели, он смотрит, как отец растапливает печь высушенными загодя дровами – в доме всегда лежит охапка-другая поленьев возле тёплого бока печи. Потом Сёма делает зарядку. Когда доходит до отжиманий, Юрчик вскакивает, пробегает босиком по холодному полу, взбирается отцу на спину, прижимается тёплым животом. Вместе они отжимаются от пола пятьдесят раз.

Потом Юрчик взбирается на табурет, и Сёма укутывает его одеялом, потому что изба ещё не прогрелась. Малыш внимательно смотрит, как отец жарит яичницу, переводит взгляд с Сёминых рук на лицо и обратно, – и у него сияют глаза. От маленького человека идет волна, тёплая и светлая. И не важно, что ему неинтересны числа, если у него есть вот это, Сёма не знает, как оно называется, он только знает – это лучшее, что у человека может быть.

Он выключает игрушечный поезд, идёт в кабинет-каморку и проверяет, не закончила ли счёт Восьмёрочка. Нет, не закончила. Поворочавшись, он засыпает в своей каморке на топчане. Во сне видит, будто машина посчитала будущее, подтвердила прежний прогноз моделей, и супервулкан рванёт сегодня. Сёма слышит гул, как если бы приближался скоростной поезд, хватает на руки Юрчика и смотрит в окно – Таня с Танюшей там, в городе, за них страшно. Новостройки оседают, кренятся и падают, как размытые башни мелкого белого песка.

10. Наглый тип

Просыпается он от звука – будто снежная крупа, нет, будто дождь сыплет в оконное стекло. Не открывая глаз, прислушивается – кто-то стучит по клавиатуре. Поскрипывает компьютерное кресло, тихо щёлкает кнопка мышки. Сёма открывает глаза. За столом сидит здоровенный тип и смотрит в экран. Что за дела, почему компьютер не проверил отпечаток пальца?

Сёма тянет руку к штанам, пришелец слышит шорох и поворачивается вместе с креслом. Он сидит, развалясь, широко расставив длинные ноги, смотрит насмешливо, выжидающе. Будто наблюдает за подопытным животным – интересным и не опасным.

– e2—e4, – говорит тип, как бы начиная шахматную партию.

Сёма замирает с рукой на весу, пытается вспомнить, где он видел этого мужика, почему так знакомо его лицо. Тип поворачивает голову, убирает волосы с виска и показывает шрам, точно такой, как у Сёмы остался после цунами. Кто-то загримированный под него? Да, вот и свитер тот же, голубой свитер с растянутым воротом, ещё мама связала отцу.

– Нет, не загримированный, клянусь бородой, – отвечает тип на невысказанную мысль и добавляет: – Сейчас я всё объясню.

Он так неприятен в этой своей снисходительности, что хочется сразу, не разбираясь, выставить его за дверь. Сёма натягивает штаны – человек без штанов не так убедителен, не так решительно действует.

– Я, это… знаю, как тебе сейчас, – продолжает тип. – Потерпи, я тут долго торчать не буду. Понимаешь, я сам не очень врубился, что к чему. Но у меня есть гипотеза.

Ага – гипотеза, это интересно! Ввалился, распоряжается, лазит в чужие компьютеры – и у него есть гипотеза. Сёма встает, застёгивает джинсы, надевает такой же, как у пришельца, свитер и стоит, постукивая по бедру подушечками пальцев. Заметив, что пришелец делает точно такое же движение, перестаёт стучать. Тип тоже перестаёт – и улыбается. Сёма не улыбается в ответ, ещё чего.

– Погоди меня выгонять, – говорит тип. – Смешно сказать, но я… короче, я из другого мира, такого же, как твой. Обозначим его «нижний», а где мы сейчас – «верхний». Идёт?

– Ну, – отвечает Сёма неприветливо. Это первое слово, сказанное им с прошлого вечера.

Тип воспринимает реплику как поощрение.

– Я твой двойник и знаю всё, что знаешь ты. Доказать?

– Ну, – отвечает Сёма.

– Помнишь, что было в гостинице после цунами?

– Не надо, – Сёма несвойственным ему жестом выбрасывает перед собой ладонь. Так делала мама, когда хотела кого-то остановить.

11. Посттравматическая терапия

В тот вечер семь лет назад Сёма сидел на полу, держал спящую Танюшку и придумывал, как можно прогнозировать цунами. В голове крутилась парочка жизнеспособных идей. Сёму ничуть не смущало, что он мало понимает в геологии, он надеялся на свои уникальные мозги.

Таня шевельнулась в постели, сказала хриплым со сна голосом:

– Отнеси её в ту комнату и иди сюда.

В горле у Сёмы пересохло. Он уложил Танюшку на диван в проходной комнате и вернулся в спальню. Таня взяла его за руку, потащила в тёплое, мягкое, затягивающее. Прижалась, обвила, зашептала:

– Пожалуйста, Сёмочка, мне сейчас нужно, очень-очень нужно.

Когда Таня уснула, он, опираясь на локоть, смотрел на её милое лицо, на закрытые сейчас глаза. Табу, думал он, какая же это бессмысленная чушь – табу.

Наутро пришла американская старуха. Нет, сначала их разбудила Танюшка – хлопнула дверью, зашлёпала босыми ногами. Сёма нырнул под одеяло с головой.

– Мама, Сёмы нет! Он ушёл без меня на пляж. Я стучала-стучала…

– Да вот же он! – сказала Таня и, ничуть не смущаясь, сдёрнула одеяло с Сёминой головы.

– А где папа?

Сёма обмер. В голове было пусто, ни одного варианта ответа.

– В командировке, – так же спокойно сказала Таня.

Звякнуло об пол ведёрко, Танюшка взобралась на кровать, улеглась между взрослыми, повозилась, устраиваясь, сложила ручки на одеяле и попросила сказку.

В дверь номера постучали. Сёма натянул под одеялом джинсы, отпёр – в коридоре стояла мосластая старуха в розовых шортах. Заговорила по-английски с американским акцентом:

– Меня проинформировали, у вас горе, вы потеряли члена семьи, – старуха ткнула корявым пальцем в блокнот. – Я психолог, пришла оказать посттравматическую помощь. Разумеется, бесплатно.

Из спальни вышла Таня в красном халате, спросила, чего хочет эта сушёная кикимора. Сёма объяснил.

– Переведи ей, – сладко зевнула Таня, – что ты уже оказал мне помощь, – и недвусмысленно прижалась к его голому плечу.

Сёме сделалось неловко, но потом он подумал, что шокировать старуху Тане нужно, это каким-то образом ей помогает – и не стал отодвигаться.

– Ты, бабка, – сказала Таня громко, будто та была глуха, – ты вон лучше той психованной, что вопит с утра пораньше, помоги. Сил нет слушать, заткни её чем-нибудь, что ли.

Старуха, не дожидаясь Сёминого перевода, ответила по-русски, медленно подбирая слова и на удивление правильно их выговаривая:

– Ей трудно помочь, она потеряла ребенка. И нельзя затыкать, у её народа такой обычай, это вид терапии. Слышите, она кричит даже не по-испански – это другой язык, древний.

– О, так ты из наших! Давно тут? – не смутилась Таня. Старуха молчала, а Таню несло, как с горы: – Слушай, хочешь помочь, возьми мою девчонку погулять на часок, а мы займёмся терапией. А чё, нельзя?

Старуха повернулась и заковыляла по гостиничному коридору, сковано переставляя опухшие в коленях ноги. Таня фыркнула и захлопнула дверь.

– А дома сейчас снег, – сказала она негромко, и Сёме стало так её жаль, что заболело в горле.

12. Три гипотезы

– Не надо, – повторяет Сёма, опуская выставленную ладонь. Не надо рассказывать, я сам помню.

– Кто б сомневался! Тогда давай о Восьмёрочке. Знаешь, как она подглядывает ответ? Сядь, а то упадёшь. Она, зараза, создала параллельный мир!

– Где?

– Ну… скажем… в другом измерении.

– Мужик, ты в своём уме? Имей совесть, с математиком говоришь.

– Да какая разница – где? Это рабочая гипотеза! Обозначаем вопрос «где» как требующий доработки, и поехали дальше. Вся фишка в том, что твоя программа создала мир. Мой мир, понял? Она наблюдает его и сообщает тебе, чего как.

– А время?

– А чё время? Она видит всё время модели сразу – прошлое и будущее. Она же снаружи потока, – говорит тип и усмехается.

Понятно, он усмехается потому, что цитирует Сёмину теорию о времени.

– Откуда ты это взял? – не сдаётся Сёма.

– Одна бабка сказала! Нет, кроме шуток, я тоже ещё не очень врубился. Припёр ко мне один наглый тип и наплел. Я подумал-подумал – да и принял как гипотезу. Интересная идея, хоть и завиральная. Вот, проверяю её тут с тобой.

У Сёмы тоже есть гипотеза, даже три. Первая, самая вероятная – это розыгрыш. Вторая – он, Сёма, сошёл с ума и всё это бред, а наглый тип в его свитере просто галлюцинация. И третья – пришелец настоящий, нижний мир существует. Смелое предположение, но именно его хотелось бы рассмотреть подробнее.

– Ты прошляпил ещё одну версию, шпионскую, – ехидничает пришелец.

– А ты что, читаешь мысли?

– Гм… нет. Но я недавно был в твоём… в твоём положении и, как ни странно, точно так же рассуждал. Обалдеть, до чего иначе выглядит партия с другой стороны доски! Вот я сделал первый ход e2—e4 и сижу, жду, пока ты допрёшь своими куриными мозгами ответить e7—e5.

– Сам дурак, – отвечает Сёма, и ему становится весело. Он рассуждает, теперь уже вслух: – Гипотезы гипотезами, тут главное…

– Главное, – подхватывает гость, – как действовать сейчас! Давай по порядку: если тебя разыгрывают, это скучно и не опасно. Ты говоришь: «Я вас раскусил», – и все, инцидент исчерпан. Считаем, ты так и сказал.

– Сказал, – соглашается Сёма. – А если я сошёл с ума, то нужно…

– Вести себя нормально, – подхватывает тип, – чтоб не загреметь в психушку. Не отбиваться от призраков пельменями!

Значит, и эту историю он знает, думает Сёма. Как-то университетский друг перепил и словил белочку. Всю дорогу от магазина до общежития он бросал в чертей замороженными пельменями – как раз хватило двух пачек. А уж в общежитии ему вызвали барбухайку.

– Лады, – соглашается Сёма, – пельменями кидаться не будем.

– Так что, работаем с моей гипотезой? Она хоть интересная.

– Ну давай, а то другие какие-то прямолинейные. Не шпион же ты, в самом деле? Не тянешь ты, мужик, на шпиона!

Оба смеются. Тип хохочет от души, показывая здоровые белые зубы, и становится всё более сносным с каждой минутой.

– Вопрос первый, – говорит Сёма, – кто там к тебе заявился и навешал на уши крупнокалиберную лапшу?

– Да я сам же и заявился! Точно такой, как мы с тобой, в том же свитере, только из нижнего мира.

– Из нижнего? Из твоего нижнего? Что ж, их бесконечное число? Этот, как его, бесконечный спуск из фантастического романа?

– Не думаю. Миры должны слегка отличаться, накапливается же постепенно, ну, знаешь, недетерминированность и всякие там примочки. Так что где-то они кончаются. Иначе откуда бы взяться рычажку?

Пришелец достает из кармана плоскую коробку, поднимает крышку и показывает Сёме. Внутри нарисован человечек, у него из живота торчит рычаг, маленький переключатель на четыре направления. Сейчас он в нейтральном положении.

– Жмёшь эту фиговинку вверх, попадаешь в верхний мир.

– Верхний? Это где модель, которая сочинила мой мир? Бредятина. Мой мир не был создан две недели назад.

– Не создан, а скопирован, вместе со всем прошлым. И вообще, что ты хочешь от гипотезы? Знаешь что? Не хочешь, не жми, – пожимает плечами Сёма-нижний, – мне от этого ни холодно, ни жарко.

– Рычажок… детский сад какой-то. Ты б ещё волосы из бороды дёргал, трах-тибидох! – говорит Сёма и понимает, что непременно нажмёт рычажок: во-первых, любопытно, а во-вторых… ну, любопытно же.

– Ладно, – кладёт коробку на подоконник Сёма-нижний, – потом поиграешь, когда я исчезну.

– Исчезнешь? – Сёма чувствует знакомую тоску.

– А что мне тут век сидеть, друг мой верхний? Нижний мир человека втягивает обратно, это уж точняк, это я лично видел.

13. Цена ошибки

Сёма берёт коробку, вертит, осматривает – исцарапанная коричневая пластмасса, никаких надписей.

– А не рванёт? – цитирует он студенческий анекдот.

– Не, – улыбается пришелец, – я уже жал. Не рвануло, только сюда принесло, к тебе.

– Зачем? Испортить мне утро?

– Ага. Ко мне мой нижний тоже с утра припёрся. Знаешь, чего хотел? Поменять входные данные модели. Эй, эй, не дёргайся! И знаешь что? Он меня уговорил.

– Ну, ты псих! Всё ж пересчитывать потом, неделю времени коту под хвост. Вы там сдурели в своих нижних мирах.

– Это ты сдурел в своём верхнем мире. Тебе нравятся цунами до неба? У нас на Курилах, между прочим, вот-вот рванёт такое, что мало не покажется. У вас, кстати, тоже.

– Полегче, мужик, полегче! Нечего меня пугать. Ну, поменяю я данные – и что? Моему миру от этого ни холодно, ни жарко.

– А моему? Почему бы не спасти мой мир, эдак легко и весело, ещё до завтрака? Настоящий, между прочим, мир, живой, как твой.

– Ты забыл, нижних миров нет, это гипотеза.

– Сёма, взвесь! Взвесь цену ошибки против вероятности – ты же вроде как умеешь считать.

Тут посетитель прав, когда цена события так высока, то почти нулевая вероятность не имеет значения. Вся загвоздка в этом «почти» – почти нулевая. Гипотеза бредовая, но всё же…

– Ладно, – говорит Сёма, – я ничего не обещаю, давай думать чисто теоретически. Какие данные ты поменял бы? Нет, стой, не канает. Твой мир, как мой, так? Ну почти. Представь, литосферные плиты пёрли с одной скоростью и ни с того ни с сего попрут с другой.

– Ну и что? Так наши учёные удивятся. И вообще мы с тобой не будем трогать скорость плит, мы входные данные подчистим, попригасим извержения на Курилах.

– Толково, толково. Мы их уберём, а уж модель сама выкрутится, пересчитает, что там внутри деется… Слушай, она что, изменит прошлое нижнего мира?

– А запросто! По крайней мере Сёма-дважды-нижний был уверен. Я ж эту партию второй раз играю, вот только что играл чёрными, а сейчас с тобой – белыми. Белые начинают и выигрывают: e2—e4!

– e7—e5, – автоматически откликается Сёма, – но я тебе ничего не обещал.

14. Перемена данных

И они вдвоём меняют данные, благо в модели есть режим уточнения уже введённых каталогов. Уменьшают вулканическую активность на Курилах раза в полтора – должно хватить. Модель решит, что супервулкана нет, и – бац, в нижнем мире его не станет.

– Давай под шумок ещё что-нибудь поправим? – воодушевляется Сёма.

– Не увлекайся, брат мой верхний, мы и так до фига рискуем. Я вернусь, а там дикари вокруг костра сидят и ждут, не пошлёт ли дух леса кого-нибудь большого и жилистого для бульона. Или вообще в море плюхнусь – а я ж не плаваю.

– Знаю-знаю, – ворчит Сёма, – я про тебя всё знаю. Ты передо мной, брат мой нижний, как облупленный.

Модель принимает новые данные и начинает менять созданный ею мир – его прошлое и настоящее, так по крайней мере считает Сёма-нижний. Что именно она меняет, неизвестно, скорее всего, глубину залегания магмы под Курилами.

Пришелец говорит, у них есть пара часов, и они вместе продумывают новую версию модели. Сёма никогда не работал с равными себе по скорости и гибкости мышления. Если что-то говорит в пользу неподдельности Сёмы-нижнего, то это редкие, отличного качества мозги. Поди такие подделай, тут никакой имитатор не справится. Работать с ним – наслаждение. Они обедают чаем с бутербродами, жена навезла колбасы и сыра. Смеются, им легко вдвоём.

Сёма-нижний исчезает на половине фразы. Вот он сидит на подоконнике, держит чашку, вот сквозь его свитер просвечивает низкое солнце, вот прорисовывается колодец с журавлём и соседняя бабы-Фенина изба. Пришелец полупрозрачен, лицо у него удивлённое. Потом он исчезает совсем. Чашка падает на пол, раскалывается на равные половинки и лежит, как чертёж сечения – одна половинка с ручкой, другая без.

Сёму охватывает знакомая тоска, та, что приходит, когда кто-то исчезает. Тем более вот так – навсегда. Он вертит в руках исцарапанную коробку с рычажком. Ещё немного подождать, пока машина выдаст результат, убедиться, что в нижнем мире всё путём. Потом нажать и проверить, ведёт ли эта штука на самом деле в верхний мир. Или она никуда не ведёт и всё это глупости. Сказки.