Текст книги "Княжеский пир"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

Он кланялся, кланялся, а архимандрит, все еще во власти гнева, грянул:

– Ну? Только быстро!

Фивантрокл торопливо загнул палец:

– Ратигай по наущению матери убьет отца и станет вхож в терем князя, даже его спальню…

– Что за черт… Прости, Господи, с языка сорвалось, что за Ратигай?

– Ратигай, – объяснил Фивантрокл, – сын знатной в Царьграде Илиссы. Она вышла за русича, живет в Киеве, но мы сумели посеять в ее сердце неприязнь к мужу и чрезмерную любовь к сыну. Она сумела его убедить, что если он убьет своего отца, якобы смертельно обидевшего ее, то он спасет и ее, и сам станет вместо него воеводой… А воевода вхож в покои великого князя Владимира даже ночью.

– Неплохо, – поморщился архимандрит, – но меня интересует, что со щитом…

– Мы сумели подтолкнуть князя Березанского против ярла Гордона…

Он перевел дыхание, к нему постепенно возвращалась ясность мысли, а голос стал увереннее. По зеркалу пробежала мелкая рябь. Архимандрит спросил с брезгливым отвращением:

– А при чем там какой-то князь… Если я помню верно, то он на стороне их верховного князя Владимира? А ярл Гордон вовсе не сторонник Владимира? Их стычка нам не помешает и не поможет…

«Хорошая память»– , невольно мелькнуло в голове Фивантрокла. – «Мельком сказал в прошлый раз, кто и где сидит на каких землях в Новой Руси, а этот все запомнил. Или же Русь стала такой занозой, что все время помнит, перебирает всех, как араб зерна четок?»

Он поклонился:

– Князь Березанский спит и видит вольности своих предков. Владимир их урезал по самые… гм.. А ярл Гордон… Конечно, он вовсе не ярл. Когда Рюрик привел с собой завоевателей, то его уцелевшие после боев воины получили во владения села, а то и города. Потомки Рогволода до недавнего времени сидели в Полоцке, а Гордон, один из простых, но доблестных воинов, получил земли вверх по Днепру. Себя, понятно, назвал ярлом, раз уж сам ярл Рюрик стал великим конунгом, то бишь, князем, потомки Гордона жили припеваючи, став владетельными боярами. Нынешний Гордон – это правнук того первого Гордона. Они имя основателя рода так и передают через три поколения… Князья полоцкие да Гордон – последние из прямых потомков тех, кто пришел с Рюриком. Но Полоцк Владимир недавно взял, княжество полоцкое перестало существовать, теперь то земли киевские тоже, вернее – земли Новой Руси, а вот Гордон… Потомки первого Гордона всегда служили сперва Рюрику, потом Игорю, Святославу, только Владимиру никто не служит, но власть его признали, налоги платят…

– Но не получится ли, что лишь укрепим власть варварского князя Владимира? Этот Березанский устранит ярла… как там его… а Владимир за самовольство казнит или сошлет этого… Березанского, а все земли заберет себе! Как опустевшие владения того ярла, так и земли самого Березанского?

Фивантрокл, смертельно бледный, клятвенно прижал ладони к груди:

– Все просчитано! Все. Как всегда, на захваченных землях потомки грозных завоевателей быстро жиреют, разучиваются держать в руках оружие. Здесь их кормят подневольные славяне, а они проводят время в бесконечных пирах да таскают в постели местных девок. Березовский сомнет Гордона быстро, без особой крови. А Владимиру такое самоуправство можно подать как желание выслужиться перед ним. Мол, убрали и последних из потомков пришельцев.

Архимандрит слушал столь внимательно, что его изображение выступило рельефно из плоской поверхности металла. Брови поползли вверх:

– Но в самом ли деле потоки грозного викинга не отобьют приступ? У них, я слышал, не деревянный терем, а настоящий замок из камня. И дружина немалая…

Своя сеть доносчиков, понял Фивантрокл. Иначе откуда такие подробности? Врать нельзя, сразу поймает… А эти христиане не свирепые язычники. Эти будут мучить не только тело, но и душу, а сожгут уже совсем остатки бренной плоти…

– Святая церковь, – сказал он почтительно, – убедится, насколько точно мы просчитываем. Эта дружина, я уже сказал, только пьянствует да по девкам… А князь Владимир, узнав о захвате владений Гордона, лишь отмахнется: черт с ними! По крайней мере, князь Березовский состоит на службе, а его сын, Яродуб Могучий, служит в отборной дружине киевского князя и сидит за столом для сильнейших богатырей. Ну, а Яродуб Могучий, как и было предусмотрено, став властелином новых земель, встретит того удачливого вора, что возвращается из нашего Царьграда. Ибо Залешанин, так его звать, поедет через нынешние земли Яродуба, нарушая тем самым закон, что за топтание чужой земли берется пеня…

Архимандрит хмыкнул:

– Представляю, что за пеню возьмет с этого несчастного!

Но голос его уже не звучал рыкающе. В глазах появилось довольство сытого зверя.

– Будь уверен, властелин!

– Последний раз, – предупредил Василий. – Если не удастся и в этот раз…

– Головой отвечу.

– Я это напомню, – обронил архимандрит.

Зеркало стало черным, словно на него плеснули горячей смолой. Фивантрокл долго сидел с сильно бьющимся сердцем.

Глава 42

Сложенный из серого гранита, детинец ярла Гордона, он же замок, мрачно высился среди зеленого изукрашенного славянского мира, неприступный и несокрушимый, выстроенный еще прадедом нынешних владетелей. Четыре башни по краям, высокие стены, на крыше по ветру трепещет прапорец. На фоне серого рассветного утра он казался особенно ярким, праздничным.

Дружина князя Березовского, что всю ночь накапливалась в ближнем лесу, уже посматривала алчно, предвкушая сладкий грабеж, безнаказанность, когда в твоей власти чужие женщины и мужчины, их дочери, их сундуки. А ярл, говорят, награбил в дальних походах, награбил… Не нынешний, а тот, старый. Конечно, земли и сам замок с собой не унесешь, но все, что в сундуках и ларцах, выгребут первые, которые ворвутся… Первые всегда и во всем получают больше других.

Березовский, не покидая седла, зорко обозрел из-под ладони окрестности. Беспечен ярл, беспечен… Сунься с таким войском к Березовскому, уже бы давно подняли тревогу, навстречу выехала бы отборная дружина, а по всем селам спешно собирали ополчение. А тут все спят.

Он властно повел дланью:

– Когда возьмем, эту нечисть сравняем с землей!

Рядом высился на огромном коне Яродуб, могучий и суровый, больше похожий на закованную в доспехи скалу, чем на человека. Шлем с железной личиной, что укрывала лицо до подбородка. Сам подбородок, тяжелый и раздвоенный, казался вырубленным из камня, который не выщербить ни одному мечу.

– Отец, – пророкотал мощный голос из-под личины, – детинец больно хорош… Он пригодился бы и нам.

– Блажь, – фыркнул князь. – Наши крепости рубим из дерева. Наши, исконные… Когда возьмем, тебе быть здесь молодым князем! Все земли твои, села твои, люди твои. Управляй ими справедливо, князь Владимир будет доволен. Пока замечает тебя как сильнейшего из молодых богатырей, потом заметит как воеводу, умелого властелина… А там, кто знает?

Обернувшись назад, взмахнул рукой. Из леса неслышно покатила пешая рать, что с ночи накапливалась за кустами, в лесных балках.

Гордон услышал странный звук, словно кто-то мощно бил в ворота. Потом закричали сразу несколько голосов, во дворе испуганно ржали кони. Спешно оделся, а в комнату влетел растрепанный и с припухшими от сна веками старший сын Гурт.

– Отец! На нас напали враги!

– Какие враги? – воскликнул Гордон больше в недоумении, чем в страхе. – Откуда взялись? Печенеги прошли тайно?

– Отец, на прапорах знаки князя Березовского!

Гордон сорвал со стены меч, которым не пользовался уже много лет, сын выбежал следом. Везде по дороге, где они пронеслись, как два тура, выбегал растерянный и возбужденный народ. Лишь некоторые ухватили какое-то оружие. Другие же лезли на стены, там уже висело их как ворон на заборе, что-то кричали.

На башне над воротами уже ждал второй сын, Гартман, добродушный парень с рыхлым лицом и еще более рыхлым телом, а с ним были двое гридней, такие же толстые и неповоротливые, как медведи.

Гартман обернулся на звук шагов:

– Отец?.. Взгляни.

К воротам медленно подъезжала группа всадников в богатой одежде бояр. Впереди ехали двое, в одном из них Гордон с холодком в сердце узнал сильнейшего из младшей дружины, Яродуба Могучего, которого здесь чаще звали Яродубом Лютым, ибо не было ему равных в битвах, когда он приходил в священную ярость воина, ниспосланную богами. Рядом с Яродубом высился на рослом коне его отец, князь Березовский, старый недоброжелатель, но осторожный и расчетливый.

Из леса, наполовину укрытые утренней дымкой выезжали его всадники, и было их несметное множество. А снизу от ворот доносился неумолчный стук. Двое сорвиголов, явно выслуживаясь перед своим хозяином, стучали в ворота и нагло требовали отворить князю Березовскому.

По знаку князя они перестали колотиться, отъехали в сторону, где начали переругиваться с сидящими на стенах.

Гартман сказал с нервным смешком:

– Повезло еще, что на ночь ворота закрыли! А то последнее время и это не делали…

Гордон крикнул зычно:

– Кто такие и почему ломитесь в мои владения?

Всадник рядом с князем поднял руку, но князь отстранил его, Гордон видел, как он поморщился:

– Не валяй дурака, ты, называющий себя ярлом. Ты видишь меня, узнал и других. Открывай ворота. Отныне эти земли наши. Вернее, они перейдут моему сыну, Яродубу Могучему, о чем я и объявляю перед всем войском. А тебе будет разрешено унести и увезти с собой все, что захочешь взять.

Рядом с Гордоном яростно засопел Гартман, скрипнули зубы Гурта, оба уже разъярились, но Гордон бросил с холодным спокойствием, во всяком случае, он старался, чтобы так выглядело:

– Ты знаешь, эти земли наши. И князь Владимир не допустит…

Березовский громко расхохотался:

– Князь Владимир? Да он сам отдал мне эти земли!

Гордон похолодел. Перед глазами пронеслись страшные сцены взятия и разграбления Полоцка, где были истреблены последние потомки викингов, пришедших с Рюриком. Владимир не терпит сопротивления. И хотя он не противился его княжению, но тот мог подумать, что противится, замышляет. Всяк властелин спит в тревоге за свою власть.

– Вы пришли с мечами, – ответил он сразу постаревшим голосом. – Что ж… кто одевает на пояс меч, должен уметь и вынимать из ножен.

Он обернулся, но Гурт и Гартман уже торопливо сбегали вниз по прочным каменным ступеням. Слышен был стук их подошв, крики, мощный рев младшего сына, Роланда, в шестнадцать весен подобен туру, а голос грозен как рев боевого рога, зовущего на битву.

Легко нас не взять, подумал Гордон, но на сердце была печаль, а воинской ярости он не ощутил. Слишком беспечно жили потомки яростных викингов. Раздобрели, сердце уже не трепещет при боевом кличе, а только при звуках охотничьего рога. Да и то, чтобы не самому гонять по лесу за зверем, а чтобы толпы загонщиков выгнали прямо на него…

Он крикнул наглому всаднику:

– Ломай, если сможешь! Наши ворота крепки, а стены прочны.

Князь расхохотался:

– Твои ворота разлетятся вдрызг от простого щелчка! Как будто я не знаю, что их не подновляли с тех давних времен!

– Попробуй, – повторил Гордон, но сердце болезненно заныло. Враг прав, ворота обветшали, а доски если и заменяли, то уж совсем прогнившие, когда отваливались кусками.

Внизу было видно, как по взмаху князя несколько всадников понеслись к пешим. Те выслушали и, ухватив топоры, принялись рубить высокий дуб.

Толстое бревно комлем грохнуло в ворота. Прогнившее дерево смялось, как ржавый мох, а широкая пластина железа, тоже проржавевшая, лопнула словно гнилой холст. Комель уперся в твердое. Ратники, что как муравьи облепили бревно с обеих сторон, с натугой подались назад, набирая мощь для размаха, грянули снова. Там глухо звякнуло: в груде наваленных камней и мешков с песком показалась железная кастрюля, и в ту же минуту на головы ратников наконец-то хлынули потоки кипящей смолы.

Крики, вопли, со стен метнули факелы в вопящих и прыгающих людей, похожих на углежогов. Смола вспыхнула, живые факелы с ужасными криками помчались в разные стороны, пугая коней. Занялось красным чадным огнем и само бревно. Стена дыма закрыла ворота, наверху Гордон обеспокоено подозвал троих лучников:

– Зрите в оба! Как только даже померещится в этом дыму, стрел не жалейте.

– Исполним, – сказал один.

– Не сумлевайся, ярл, – ответил другой.

Гордон пытливо всматривался в их лица. Лучники, крепкие матерые охотники, неспешно раскладывали стрелы, хватать придется быстро, всматривались в стену дыма, морщились. Похоже, им в голову не приходит слезть со стен наружу и уйти, не тронут, а то могут даже с войском славянского князя принять участие в осаде: лучше чужаков знают, где поживиться.

– Ребята, – сказал он вдруг, сам удивляясь своему порыву, явно раскис от сытой жизни и потерял боевой дух предков, – нам не выстоять…

– А мы попробуем, – сказал старший из лучников.

– А не выстоим, то что ж, – сказал другой. – Видать, такова судьба.

– Вы можете уйти, – предупредил Гордон. – Вас не тронут.

Первый усмехнулся, смолчал, а второй, более словоохотливый, пожал плечами:

– Нет, такую судьбу нам не надобно.

Третий, самый молодой, бросил гордо:

– Нам не нужна ни милость, ни милостыня!

В горле Гордона появился ком, с трудом проглотил, но снова смолчал, опасаясь, что голос дрогнет. Раскис, заплыл жиром, стал мягок как слабая женщина, сказал себе зло. Эх, прадед, тебе стыдно сейчас смотреть на меня…

Видно было, как из леса спешно притащили лестницы. На стены карабкались бестолково, но так же бестолково там отбивались, сбрасывали камни, промахивались чуть ли не на версту, лили драгоценную смолу вдогонку, бросали бревна еще до того, как осаждавшие подойдут к стене.

Все три сына довольно успешно дрались к удивлению Гордона. Замок невелик, только и название, что замок, они успевали перебегать в ту сторону, где врагов оказывалось больше.

Яродуба дважды сбрасывали, второй раз с самого верха. Он смял двух защитников, тут подоспели братья, он успел обрушить мощный удар топора на старшего, и тут два копья ударили в его грудь с такой силой, что он только руками взмахнул, как большая железная птица, а затем ощутил, что падает навзничь в бездну…

Упал на вязанки с хворостом, но оглушило так, что поднимали под руки. Слышал наверху горестный и яростный крик, свирепо улыбнулся. После такого удара никто еще не выживал. Одним сыном у надменного ярла стало меньше.

Озверевший Березовский велел бросать к стенам замка связки хвороста. Бояре, прибывшие с ним, приуныли, ибо слухи о богатствах ярла передавались из поколения в поколение, вырастая в размерах, но простые ратники приободрились, охотно ухватили топоры и кинулись к лесу.

Вскоре вязанки хвороста полетели к стенам. Сверху перестали лить горячую смолу, изредка бросали камни. Яродуб сам бросился с факелом, на него швыряли камни размером с бычью голову, но он укрылся огромным, как ворота, щитом, деловито поджег нижнюю вязанку, выждал, когда огонь разгорится, и только тогда попятился, содрогаясь от тяжелых ударов. Напоследок на него сбросили целое бревно, но богатырь только содрогнулся, как тонкое деревцо, под сильным ударом, щит разлетелся вдрызг, а Яродуб воротился к отряду. Шлем его надвинулся на глаза, но когда с него сняли, на лбу пламенела глубокая ссадина, да слегка поцарапало краем шлема шею.

– Все, – сказал он хрипло. – Я отомщу им…

– Теперь они наши, – засмеялся Березовский с облегчением. Он огляделся по сторонам. – Только бы никто из окрестных весей не послал гонца в Киев…

Яродуб удивился:

– Разве Владимир не разрешил?

– Разрешит, – ответил князь с заминкой. – Но надо сделать все побыстрее! Иначе может и остановить. Когда гибнет слишком много, это уже междоусобица.

Вокруг замка полыхало, черный дым заползал в окна, выедал глаза, в горле першило. Четвертый сын, ему было всего пять лет, заплакал, прижался к матери:

– Мама!.. Брунька сказала, что нам предлагали уйти…

– Да, сынок, – ответила мать тихо.

– Мама!.. Я боюсь… Почему мы не уходим?

– Это только жизни, – ответила мать тихо, она поцеловала в толстую щечку, прижала к груди. – Всего лишь наши жизни.

– Я боюсь!

– Всем страшно, – ответила она прерывающимся голосом. – Все боятся, даже твой неустрашимый отец… Но мужчины живут так, как надо. А не как хотят.

Под дверь начала вползать широкая струя дыма, настолько черного, что в нем меркло и погибало все живое. Малыш с ужасом смотрел на черный дым, что поднимался все выше и выше, достиг его колен, упорно поднимался выше:

– Мама! Я не хочу!..

– Ты мужчина, – сказала она, из глаз выкатились крупные слезы, побежали по щекам, оставляя мокрые дорожки. – Хоть маленький, но мужчина…

– А ты?

– Я не мужчина… но я человек.

Дверь распахнулась, дым хлынул победной волной. Вместе с дымом, почти скрываясь в его волнах, вбежала Брунька, четырнадцатилетняя дочь ярла. Ее назвали Брунгильдой, но еще в колыбели она была настолько похожа на тугую сочную почку дерева, готовую распуститься, что ее тут же прозвали Брунькой, и она росла чистенькая, веселая и румяная, похожая на бруньку, готовую распуститься в яркий цветок.

– Мама! – закричала она. – Они проломили ворота, там сеча! Все бросились туда, а с этой стороны у них нет никого…

Мать, посадив сына повыше, бросилась к постели. Вдвоем с дочерью они быстро связали длинную веревку из простыней, Брунька остановилась перед окном:

– Мама… может быть сперва ты?

– Не болтай глупости, – фыркнула мать. – Это окно слишком узко для моего зада. А ты худая, как червяк. Торопись!

Она привязала край за железный крюк ставней, остальное выбросила в окно, и Брунька протиснулась следом. Платье разорвалось, на лице девочки были страх и стыд, мать остается на смерть, но Гунихильда велела сурово:

– Ты должна выжить!.. И вернуться с людьми, кто способен отомстить за подлое нападение.

– Мама, я люблю тебя!

– Спеши. Мы будем следить за тобой… оттуда, когда ты будет мстить.

Брунька, захлебываясь слезами, начала опускаться по каменной стене. Веревка из простыней была толстая, пальцы цеплялись хорошо, она была уже у самой земли, когда внезапно услышала мужской крик:

– Стой! Стой, паскуда!

Она разжала руки, ноги ударились о землю. Она упала, услышала быстро приближающийся конский топот. Густой мужской голос проревел что-то оскорбительное. Она вскочила на ноги, вот виден лес, бросилась в ту сторону…

Сильный удар в спину бросил ее лицом вниз. Она ощутила сильнейшую боль, почему-то в груди, упала, ухватилась руками за истоптанную копытами землю.

Яродуб Могучий подъехал, нагнулся и легко выдернул из спины убегающего подростка дротик. Если бы не успел метнуть так быстро и точно, этот стервец мог бы добежать до леса. А там ищи среди деревьев. Конь не пройдет, а он не догонит, больно легок и длинноног…

Когда выдергивал дротик, из раны хлынула кровь, а тело перевернулось. На него взглянуло лицо совсем юной девушки, еще почти подростка… нет, уже девушки. Чистое лицо, румянец бледнеет на глазах, тонкие брови, изумительно синие глаза невиданной чистоты…

Он не помнил, какая сила сбросила его с коня. Ощутил, что уже стоит на коленях, бережно поворачивает в ладонях ее лицо. На той стороне замка трещали выбиваемые двери, звенело оружие, трещали щиты. Люди кричали дико и страшно, ржали кони. А на него смотрели глаза юной девушки, которую он убил.

– Что же ты… – произнес он, не слыша своих слов, – как же ты…

Перед ним начало туманиться, словно смотрел через сплошную стену дождя. Ее алые губы, уже созревающие для поцелуев, шелохнулись, словно хотели что-то молвить, застыли. Он выждал чуть, медленно провел ладонью по ее лицу. Веки опустились, но и с закрытыми глазами она была настолько прекрасна, что сердце у него остановилось. Без чувств, без мыслей, он стоял так, сам не зная сколько, смотрел неотрывно в ее лицо, когда за спиной застучали копыта, а громкий голос произнес с любовью и тревогой:

– Что стряслось? Сын мой, ты ранен?

Он не шелохнулся. Над головой фыркнул конь, подъехали еще, кто-то закричал с издевкой:

– Он пожалел юное отродье ярла!

В поле зрения появился наконечник копья. Острый кончик примерился, с силой вонзился в глаз убитой. Брызнуло, а железное лезвие с хрустом проломило глазницу и погрузилось в мозг. Яродуб вскочил как подброшенный, повернулся и ухватил за ногу человека с копьем. Сдернул с такой силой, что тот ударился о землю, его сплющило, как бурдюк с вином, из щелей доспехов брызнуло красным, шлем скатился, изо рта, ноздрей и даже ушей побежала густая кровь.

Всадники подали назад коней. Громкий голос отца врезался в уши, как будто тупым ножом резали его плоть:

– Яродуб! Это же Силан, с которым ты дружил…

Лицо отца было белое, как мел. Доспехи на нем погнулись, на плече была кровь. Он морщился от боли, на своего свирепого сына смотрел непонимающе. Бояре со страхом и недоумением посматривали то на Яродуба, то на несчастного Силана, любой из них мог оказаться на его месте.

– Отец, – вырвался звериный крик у него из самой глубины сердца, – это я убил ее!

– Вижу, – ответил отец сдержанно. – Жаль, она могла бы еще рожать… Сын, теперь это твои владения. Перебиты почти все. Предатели, они предпочли умереть вместе с этим… чужеземцем, чем служить мне, славянскому князю!

Яродуб, как слепой, повернулся к коню, тот храпел и пытался вырваться из его рук, в седло взобрался с третьей попытки.

– Отец, – сказал он чужим голосом. – Это я убил!

– Была война, сынок…

– Отец, это не была война. Я пришел и убил ее.

Князь сказал участливо, но со строгостью в голосе:

– Сын мой, когда лес рубят, то щепки летят и бьют по невинным грибам. Так что ж, и леса не рубить?.. Думай о своих владениях. Это твои земли. Села мы не трогаем, теперь они все твои. Надо согнать местных, пусть отстраивают.

Яродуб ответил ровным голосом:

– Зачем это мертвому?

– Сын!..

– Прости, отец.

– Яродуб, сын мой!

– Отец, я убил ее… Но почему мне чудится, что я убил себя?

Конь торопливо переступил с ноги на ногу и, не получив наказа, сам попятился, развернулся и медленно пошел в сторону леса. По взмаху руки князя за ним бросились трое из самых преданных гридней. Яродуб небрежно отмахнулся, один вылетел из седла и вломился спиной вперед в кусты, что росли за десяток шагов. Двое тут же отстали, вытащили своего третьего, князь видел, что положили поперек седла. Руки и ноги болтались бессильно, по конскому боку стекала кровь.

Бояре шептались, переглядывались. Гридень подскакал, глаза бегали, упорно не хотели встречаться с глазами князя:

– Прости… но он сказал, что будет убивать каждого, кто приблизится.

– Что с ним? – вскрикнул князь в страхе. – Что эта юная ведьма успела сделать с моим сыном? Эй, всех волхвов-колдунов сюда!

Он послал коня вслед за сыном, тот был уже на опушке леса, но десятки рук ухватили коня под уздцы, другие держали за стремена, за края попоны. Боярин сказал убеждающе:

– На парня нашло помрачнение… Пройдет.

– Затмение, – поправил второй знающе. – Он у тебя хоть и силен, как сто быков, но сердцем еще юн.

На опушке леса тень деревьев упала на всадника, толстые стволы сомкнулись и заступили. Лес потемнел, словно проглотил добычу и снова задремал.