Текст книги "Княжеский пир"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Перед ним мелькнула боевая перчатка. Скулу ожгло, земля и небо поменялись местами трижды. В голове гремели конские копыта, уже изнутри, на губах было теплое и соленое.

Он поднялся на колени, сплюнул кровь:

– Ты чего?

– Уходи, дурак, – зло рявкнул Рагдай сверху. Красивое лицо стало злым, неприятным. – Не понимаешь? Что наши жизни, когда беда грозит всей Руси?..

Залешанин поднялся, на коня вскарабкался с трудом. В голове гремело и гудело, мир раскачивался. Теперь в самом деле не гож для боя.

– А ты? – сказал он в последней попытке.

– Я же сказал! – бешено крикнул Рагдай. – Я не буду с ними драться вечно! До Киева рукой подать. Вон стены! Как только въедешь в ворота, отсюда видно, я тут же вскочу в седло.

– Не догонят?

Рагдай расхохотался:

– Ты будешь еще на дороге к терему князя, когда я тебя догоню!

Из-за поворота выметнулась, взметая копытами золотой песок, тяжелая конница. Кони богатырские, земля под ними стонала, а всадники все в железе, с длинными копьями. Увидев двух, разом пригнулись к гривам коней, острия копий перестали колыхаться, все разом вытянулись в линию.

Залешанин повернул коня, но крикнул предостерегающе:

– Отборная дружина! Не знаю, как у тебя на самом деле насчет неуязвимости…

– У меня ж медный лоб, – напомнил Рагдай, лицо его посуровело, глаза всматривались во всадников. – Любое копье сломится.

Всадники остановились, перестраивались, вперед выдвигались копейщики, сзади высились угрюмые всадники с широкими топорами в обеих руках. Залешанин хотел крикнуть, что парни, видать, дело знают хорошо, кто-то бросил в бой отборную часть, раскрыв себя и поставив на кон все, но еще раз взглянул на Рагдая, лишь крепче сжал челюсти. Не ему, разбойнику, учить витязя.

Рагдай, закрывшись щитом, оглянулся. Залешанин почему-то мчался вдоль берега, конь несся как стрела. Развернулся, понесся обратно. Похолодев, Рагдай шарил взглядом по воде, но нигде не мог отыскать челны.

Всадники торопливо соскакивали на землю. Пятеро сразу пошли вперед, щиты перед собой, в руках копья. Рагдай опустил руки, торопливо гонял воздух в грудь и обратно, очищая члены от усталости. Думают, что с копьями будет проще, но он сумеет обрубить булатные наконечники, а там сами дальше не сунутся. Пока же отступят, дадут место другим, он снова переведет дух…

Час спустя, стоя среди трупов по колено, он с мрачной гордостью оглядел себя и отступивших. Солнце уже поднялось, заливает мир оранжевым светом. Пролитая кровь стала пурпурной, даже серые камни под солнечными лучами искрились крохотными радугами, цветными искорками.

Мой лучший бой, сказал он себе. Никогда еще не дрался один против сотни. Да не простых воинов, не простых!.. И никогда еще не угощал красным вином столько народу, не получив ни единой царапины. Ну, эта на плече не в счет. Даже кровь уже не сочится, устыдилась, взялась корочкой.

Они долго галдели, затем пытались прорваться пешие с топорами. Снова дрался отчаянно и умело, едва не заставили попятиться под натиском мертвых тел, что валились под ноги, громоздились одно на другое. Под ногами хлюпало, кровь застывала и свертывалась, сапоги по щиколотку погружались в вязкую густеющую жижу, что теряла багряность, становилась темно-коричневой, но пахла все еще так, что сердце едва не выпрыгивало от возбуждения, и руки хоть и через силу, но поднимали меч.

Тот растяпа со щитом, как он видел, куда-то исчез, но на тот берег вряд ли сумел, скорее всего – все еще ищет лодку. Кто-то сумел продырявить их все на этом берегу. По крайней мере, напротив Киева. Отыщет ли?

Солнце перевалило через незримую вершину, пошло по западной стороне. Ему что-то кричали, но Рагдай даже не слушал. Заставил себя не слушать, ибо слова хитроумных врагов могут быть настолько умело составленными, что дрогнет сердце даже самого опытного героя. Он сейчас защищает не себя, а Русь, так что рисковать не станет…

Мой лучший бой, напомнил себе. Смахнул кровь со лба, повторил: лучший! Годы учений, боев, поединков, сражений, схваток – все сейчас холодно высчитывало, направляло его руку, заставляло одни удары пропускать мимо, другие принимать на щит или меч, тело могучего бойца как бы жило само по себе, он только помогал, бдил.

Солнце накалило доспехи, потом словно бы стало прохладнее. Он решил было, что надвинулась туча, но оказалось, солнце перекочевало на ту сторону неба, а от горы упала тень. Сколько же он бьется?

Но из тумана в глазах выпрыгивали новые противники, он заученно и скупо наносил удары, стараясь сразу сделать смертельными, берег силы, уже отяжелел, в груди раскаленный котел, голова трещит, как валун в жарком костре…

Однажды между схватками успел вскинуть голову, удивился солнцу, что по западному склону неба сползает вниз, почти коснулось краем земли. Вся западная часть неба горит в страшном огне, словно весь небосвод залит горячей кровью. Редкие облака застыли, как темные сгустки крови.

Залитый кровью так, будто искупался в закате, он дышал тяжело, с хрипами. Меч выскальзывал из слабеющих пальцев, приходилось сжимать пальцы с таким усилием, что в глазах темнело.

По ту сторону вала из трупов теснились еще около десятка воинов. Двое ранены, остальные только с побитыми щитами. Можно бы и отступить… знать бы только, что этот разиня сумел найти лодку. Плавать не умеет, да и не переплывет со щитом, на котором железа больше, чем дерева…

Он скрипнул зубами. Еще можно успеть… Обряд наскоро, свадебный пир можно начать раньше, главное – подхватить невесту на руки, отнести в спальню, бросить свое семя в благодатное лоно, где взойдет его могучая поросль…

Он отступил на полшага, а когда полезли по еще шевелящимся телам своих товарищей, встретил такими быстрыми ударами, словно отдыхал целый день. По крайней мере, они должны чувствовать, что он снова полон сил.

Сквозь грохот в черепе и шум в ушах слышал страшный нечеловеческий голос:

– Ты умрешь!!!

Он хрипло крикнул в багровую тьму:

– Но родина будет жить!

Тот же страшный голос каркнул грозно и зловеще

– Безумец! Ты ведь знаешь, что теряешь!

На крик сил не оставалось, Рагдай лишь сглотнул горький ком в горле, прошептал:

– Но родина будет жить.

– Уйди с дороги!

– Но родина… будет… жить…

Они пытались прорваться, последние три богатыря. Рагдай дрался обломком меча, а когда и тот выбили из руки, бил кулаками, рвал зубами, грыз, раздирал… а когда перестал ощущать удары, увидел сквозь пелену крови на глазах, что он один, в ком осталась жизнь. Весь отряд богатырей полег, пытаясь выбить его с дороги.

Звезды сияли как никогда ярко, их высыпало несметное множество, еще не зрели такого удивительного боя. Месяц вынырнул узкий, его часто закрывала тучка, но упрямо пробирался сквозь бока, светил ему с гордостью молодого отрока. Голова трещала, кровь текла из множества мелких ран, сломанные ребра больно кололи при каждом вздохе. Он все не мог понять, переплыл ли Залешанин на ту сторону, то и дело слышал вроде бы плеск, но это был плеск волн о берег, снова слышал вроде бы шлепки весел, даже скрип уключин.

– Вот только теперь, – прошептал он. – Сначала думай о родине, а потом о себе…

Он огляделся, яркий лунный свет заливал берег. Конь исчез… нет, прогремел быстрый топот, на звездном небе мелькнуло огромное и черное с развевающимися гривой и хвостом, под копытами затрещали мелкие камешки.

Конь остановился, топнул копытом. Из ноздрей валил дым, глаза в ночи горели, как раздутые ветром уголья костра. Багровый свет из глаз падал на морду, страшную, оскаленную, почти не конскую. Копытом стукнул по камню негромко, но дрожь прошла сквозь тело Рагдая.

Он чувствовал раны, боль, но жизнь все равно переполнила его тело, в сердце бурлила горячая кровь. Он сказал сипло:

– Иду.

На миг мелькнула дикая мысль, недостойная мужчины: остаться! Пожить еще! Ведь самое ценное – это жизнь…

Он тряхнул головой, отгоняя опасные чары подлейших из магов. Конь качнулся, когда тяжелый витязь запрыгнул в седло с разбега. Над горами раздался мощный вскрик:

– Слава!!!

Грянул гром, земля с треском раздвинулась. Трещина пошла вширь. Рагдай всмотрелся в черный пролом, лицо покрыла смертельная бледность. Он с усилием вздернул голову гордо, выпрямился, а конь, повинуясь движению ног, кинулся в провал.

Часть 3

Глава 45

Белоян прервался на полуслове. Со двора слышались возбужденные голоса. Владимир нахмурился:

– Пошли узнать, что стряслось.

Но волхв не успел повернуться, как послышались тяжелые шаги. Дверь с грохотом отворилась. Владимир от неожиданности отшатнулся, невольно задрал голову. На пороге стоял исполин. Выше на голову, в железном шлеме на огромной, как пивной котел, голове, грудь широка, как скала, живот спрятан за пластинами железного панциря. Ноги короткие и кривые, руки свисали бы ниже колен, если бы богатырь не упер их в бока. Грозный голос, как свирепый рык, прокатился по всей палате:

– Так здесь встречают… посла?

За спиной Владимира прекратилось зловещее вжиканье выхватываемых из ножен мечей. Он чувствовал, как одни гридни так и остались с оголенным оружием в руках, другие оставили ладони на рукоятях мечей.

– Посла? – переспросил Владимир. – Послы так не входят.

– А как? – нагло спросил богатырь. Он оскалился, показал огромные, как у коня, зубы, но белые и по-волчьи острые. – Я мог что-то пропустить…

– О после сообщают заранее, – сказал Владимир сдержанно. – Если же твое племя столь дико…

Исполин проревел угрожающе:

– Мое племя самое великое в мире! И я вобью обратно в глотку… вместе с зубами, слова того, кто скажет обратное!.. Просто я скакал быстрее, чем гонцы с сообщением. Я воин и привык передвигаться быстро!

– Мне показалось, – сухо сказал Владимир, – ты назвал себя послом… Кто ты, какого рода-племени? С какой целью прибыл?

Исполин подбоченился:

– Зовут меня Тугарин, я из клана Змея. Я был воином, но меня послали с грамотой. Если я отдам тебе ее сейчас, то зря, выходит, по свету идет хвальба о твоих знаменитых пирах?

Владимир нахмурился. Его пиры, что на самом деле были еще и одновременно военными советами, все-таки не для откровенных дураков, даже врагов, как этот исполин, к которому Владимир сразу воспылал злобой. И дело не в том, что любой мужчина глухо ненавидит всякого, что выше ростом и сильнее. Этого явно прислали, чтобы прощупать мощь его богатырей. Ведь любое племя держится не на числе, не на богатстве, а на героях. Есть герои – племя будет жить. Герои не только крепкие мускулами и храбрые в бою, но герои и в волшбе, познании мощи богов…

– Добро, – сказал он после непродолжительного раздумья, – добро пожаловать, доблестный Тугарин на пир киевского князя! Да запомнится он тебе.

Он перехватил понимающий взгляд Претича. Тот понял без слов, что посол или не посол, а живым дальше ворот не уйдет.

Но Тугарин проревел мощным голосом, от которого зазвенело оружие на стенах:

– Запомнится!.. И вам тоже.

Тугарин и за столом возвышался на голову над соседями. Шлем не снял, оттуда угрожающе смотрела разъяренная змея, на груди с широкой круглой пластины, закрывавшей всю необъятную грудь, тоже смотрела змея: страшная, уродливая, с распахнутой в ярости пастью.

Владимир вспомнил свое детство, когда слушал стариков и не мог понять, почему Змей едет сражаться с богатырем, прятавшимся под мостом, на своем коне, кричит на него, называя травяным мешком и волчьей сытью… Почему оба бьются мечами, хотя Змей должен бы летать и жечь огнем? Вот о каких Змеях шла тогда речь…

Тугарин ел жадно, хватал руками с общего блюда лучшие куски баранины, даже свинины, из чего Владимир понял, что если он даже из хазар, то из тех, которые нарушили обет не есть свинину, из-за чего оставшиеся верными обету хазары называют их презрительно хазерами, то есть, свиньями.

Он вспомнил обрывки разговоров, подслушанные в императорском дворце Царьграда, умный учится всюду:

– Как я слышал, твое племя в самом деле очень древнее… Оно преуспело в магии, познании движения звезд. Но что заставило таких, как ты, взяться за оружие?

Тугарин отмахнулся с пренебрежением:

– Что дало знание звезд нашим мудрецам?

– Ну, – ответил Владимир в затруднении, – их уважают, их таблицами пользуются, о них говорят, на них ссылаются…

– Старики, – сказал Тугарин презрительно. – Что они знают о жизни?.. Они забыли ее вкус. Разве не самое великое – чувствовать горячую кровь в жилах, видеть свою удаль и ловкость, мчаться по степи на горячем коне, врываться в села земледельцев, жечь дома, убивать мужчин, насиловать женщин?

Владимир краем глаза видел, как в такт словам Тугарина одобрительно кивали хан Тудор, степняк Казарин, а также его богатыри из варягов, даже многие русские богатыри явно согласны, да что они, он сам совсем недавно так считал… и даже делал. Это поляне – свои, а всякие там древляне, вятичи, угличи, дрягва – их можно, их нужно…

– Может быть, ты и прав, – ответил он со вздохом. – Мы сами врывались в эти дома, жгли, убивали и насиловали… Я взял Киев силой и кровью, но теперь это мой город, теперь это наш народ, с которого мы кормимся. И мы не дадим здесь жечь и убивать.

Снова богатыри, в том числе Тудор и Казарин, закивали одобрительно. А Тудор добавил:

– Где, говоришь, земли твоего народа, сынок? Когда нам покажется, что кони чересчур разжирели, а мужчины разучились носить оружие, мы придем туда. Вы ведь любите брань? Вы ее получите на своих землях.

Тугарин взрыгнул, отшвырнул наполовину обглоданную кость на середину стола. Кувшин дорогого греческого вина рассыпался, красное вино побежало по белой скатерти, жадно впитываясь, но потекло и на ноги богатырям. Владимир видел, как даже сдержанные бояре свирепеют на глазах. Статус посла удерживал их пока что от драки, но ярость кипит, вот-вот хлынет через край, тогда ни княжеский гнев, ни особое положение не удержит от жажды дать в зубы наглецу, рассечь ему голову, увидеть красное мясо, ощутить на зубах вкус крови…

А Тугарин словно дразнит нарочито: обглоданную кость швырнул не под ноги, а на середину стола, звучно взрыгивал, икал, вытирал жирный рот краем белоснежной скатерти, еще даже не залитой вином. Владимир накалился и сам, красная волна гнева уж начала застилать глаза. Чуть было не грюкнул люто, что посади свинью за стол, она и ноги на стол… но вдруг память ехидно подсунула картинку, когда он с одним таким же наемником обедал в доме одного знатного вельможи Царьграда. Там было настолько возвышенно и чинно, а на них смотрели как на полузверей, что оба, не сговариваясь, начали себя и вести так, как того ждали от диких варваров: чавкали погромче, гоготали, хватали руками лучшие куски даже с блюд других гостей, даже сморкались в скатерть, чего этот детина еще не делает…

Тугарин звучно икнул, посопел, ухватил грязной жирной пятерней край скатерти, задрав ее так, что посуда перевернулась, звучно высморкался, с удовлетворением оглядел то, что выдул из ноздрей, а то, что осталось на пальце, брезгливо вытер о нарядную одежду соседа справа, знатного и разодетого, как индийский петух Лешака, поповского сына.

Алеша вскочил, едва не опрокинув стол. Румяное мальчишечье лицо было пунцовым от стыда и гнева. Набрав в грудь воздуха побольше, став в самом деле похожим на горластого петуха, он вскричал во весь голос:

– Что за грязная свинья за столом?.. Да выволочь ее за поросячий хвост, да шарахнуть о ворота, чтобы одна шкура осталась!

Тугарин с удовлетворением оскалил зубы:

– Громкая речь от сопливого щенка.

– Я тебе не щенок! – завопил Алеша.

– Сопливый, – подтвердил Тугарин, словно это не он только что утяжелил скатерть так, что она медленно сползала к полу. – Но уже лает… Нет, пока только тявкает. Но штанишки уже подмокли! А внизу лужа.

Он сказал это с таким убеждением, что не только гости, сам Алеша посмотрел себе под ноги. В следующий миг завизжал в ярости, как придавленный телегой поросенок, с маху ударил Тугарина по лицу:

– Убью!.. Защищайся, иначе зарежу, как свинью, кем ты и являешься!

Тугарин, к изумлению всех, повалился на спину, но лишь для того, чтобы перекатиться через голову и с неожиданной легкостью вскочить на ноги. Огромная лапа звучно хлопнула по левому боку, широкий кривой меч покинул ножны со змеиным свистом.

– Наконец-то, – сказал он со злым удовлетворением. – Хоть я и посол, но должен как-то защищаться от оскорблений в чужой стране?

Алеша уже стоял против Тугарина со своей длинной печенежской саблей, которую он предпочитал мечу и топору. На голову ниже, намного легче, он выглядел легкой добычей, да и сам, как знал его Владимир, старался выглядеть такой.

Он бросил холодно, не покидая княжеского кресла, но ледяной голос князя услышали все:

– Тугарин, ты не первый, кто пытается нас обвинить в вероломстве, коварстве, нападении на послов. Взгляни вдоль стола!

Почти все прекратили есть и пить, смотрели заинтересованно, предвкушая добрую драку. И не сказать, что на него все смотрели как на того, кто обязательно победит. Смотрели и старые и молодые, одетые в шелк и парчу, закованные в литые доспехи, смотрели длинноволосые викинги, у которых волосы, как жидкое золото, падают на широкие плечи, смотрели узкоглазые широкоскулые богатыри, чьи волосы были чернее воронова крыла.

– Понял? – ворвался в его думы голос князя. – Здесь знатные люди и послы из других стран, над коими я не властен. А они скажут, что ты вел себя как свинья, оскорблял хозяев и сам напросился на бой… из которого тебе уже не выйти живым.

За спиной князя встали рослые витязи, ростом едва ли уступающие Тугарину. Ладони их были на рукоятях мечей. Донесся скрип сгибаемого дерева. Из всех четырех дверей быстро выскакивали лучники, на бегу выдергивая из колчанов стрелы.

Тугарин обвел палату налитыми кровью глазами. Прав был дядя, киевский каган хитер, многое предусматривает наперед. Но что может противопоставить просто силе и отваге?

– Ладно, – сказал он хриплым, как рык дикого зверя, голосом, – я не утерпел… Но этот щенок оскорбил меня. Я вызываю его на двобой!

Владимир перевел взор на Алешу. Тот бросил умоляющий взгляд. Князь нехотя кивнул:

– Завтра. Когда передашь грамоты, расскажешь, с чем послал тебя ваш правитель… то ты выполнишь обязанности посла. Значит, можешь вести себя как воин.

Послы за столом дружно закивали. Тугарин расхохотался, его рука торопливо метнулась к поясу. Все напряженно смотрели, как он вытащил скомканный кусок тонко выделанной телячьей кожи. Тугарин сказал громко и злорадно:

– Зачем завтра? Получи ее сейчас. И я сразу из посла стану воином.

Он метнул злобный взгляд на Алешу. Тот гордо выпрямился, красивый, нарядный. Владимир брезгливо развернул клочок пергамента, словно нарочито заляпанный грязным бараньим жиром. Нахмурился:

– Если твой хан настолько беден… что не отыщет чистый лист пергамента, то как надеется, что будем данниками крови?

По палате пронесся сдержанный говор. Дань кровью, это ежегодная дань молодыми парнями и девками. Только побежденная страна соглашается на такую позорную участь…

Тугарин вызывающе расхохотался:

– Ты прав, князек!.. У нас нет пергамента. Но у нас есть это!

Он вскинул меч. Сам огромный и страшный, рука толстая, как бревно, и длинная, как дерево, а широкий изогнутый меч коснулся кончиком потолка. Он был страшен, за столами примолкли. Богатыри и витязи отводили взоры, опускали их в миски.

Владимир почувствовал, как холодок пробежал по телу. Ровным голосом проговорил:

– Хороший меч. Но у нас есть и подлиннее… Алеша, ты готов?

Алеша даже подпрыгнул от детской обиды:

– Я?.. Да я давно!.. Да я… Да я шкуру сдеру с этого вола и натяну на барабан, чтобы свиней на водопой…

Гости хватали со стола кто баранью ногу, кто кувшин вина, спешили на задний двор. Алеша и Тугарин явились вскоре и встали в середке в десятке шагов напротив друг друга. С главного двора доносились песни, пьяные выкрики. Там пировал простой люд, но их тревожить князь не велел, пусть кровь прольется на заднем, где режут скот.

Гости собирались кучками по краям двора, но князь знака не подал, ждал когда на крыльцо выйдут все послы и знатные гости из других стран. Пусть засвидетельствуют, что двобой шел по честному.

– Прощайся с солнцем, мелюзга, – проревел Тугарин.

– Где ты видишь солнце, дурак? – удивился Алеша.

Он начал поднимать голову к небу, Тугарин тоже невольно посмотрел наверх, сильно озадаченный, ибо солнце не просто светило, а пекло спину и плечи. Что-то больно ожгло плечо. Он услышал довольный рев десяток глоток, тупо перевел взгляд на плечо, в нем торчал, медленно наклонясь под тяжестью древка, короткий дротик. Проклятый петух подло обманул, заставил отвести взор!

Взревев от ярости, он ринулся на обидчика как бык. Его огромный меч засвистел над головой, страшно распарывая воздух. Противник вроде бы подался назад, затем внезапно поднырнул под падающий на его голову меч. Тугарин лишь оскалил зубы, легкая сабелька дурака против его закаленных доспехов в три пуда весом…

Боль, острая и неожиданная пронзила бок. Он отпрыгнул, ударил мечом, снова отступил, еще не веря в ранение. Лапнул себя за бок, ладонь вся в крови. Как… как этот разряженный селезень сумел его ранить?

Алеша кружил вокруг Тугарина, делал вид, что бросается, замахивался саблей. Надо держать в напряжении, больше таких ошибок тот не допустит. Помогла его разнаряженная одежка: никто не зрит в нем воина, а только гуляку и задиру за хмельным столом. Но все же этот оказался настолько громаден и силен, что ни умело брошенный дротик не поразил насмерть, ни остро заточенная сабля, легкая только с виду, а на самом деле в нее вбито два пуда железа.

Тугарин сказал ясным голосом, в котором была только холодная ненависть:

– И все же я во сто крат сильнее тебя, червяк! Если сумеешь быстро вырыть нору – рой. Если сумеешь взлететь – улетай, пока жив…

Алеша ответил:

– Тебе я такого обещать не могу.

– Червяк!

– Да, но зато живой.

Он качнулся вперед, ускользнул от меча, железо на груди Тугарина зазвенело. Одна бляшка слетела с сухим треском. Тугарин невольно взглянул на грудь, нет ли новой раны, и едва успел подставить меч под падающую сверху саблю. Меч тряхнуло, будто ударили не саблей, а железным бревном.

Глаза Тугарина стали из лютых еще и настороженными. Подлый разряженный щеголь нарочито играет ею как прутиком, чтобы обмануть мнимой легкостью! Но все же, кажется, приловчился к манере боя русского витязя. Хуже того, наконец раскусил, что тот нарочито строит личину пустого щеголя. Теперь видно, что боец умелый, и не так молод, как старается казаться. Жилы на шее вздулись как у быка, глаза цепкие и беспощадные, сабелька лишь с виду перышко, на самом же деле в нее вбили железа едва ли меньше, чем в его огромный, наводящий ужас одним видом меч.

Кровь текла из пробитого бока, плечо постепенно немело, но он чувствовал, что раны не опасные, можно драться и победить, только не дать истечь кровью, на что надеется этот… этот..

Он выкрикнул страшно, прыгнул, ударил крест-накрест. Витязь отскакивал, все время держал сабельку острием вперед, грозя ткнуть в лицо. Тугарин ударил сверху вниз, Алеша успел подставить саблю, тяжелый удар едва не выбил руку из плеча. Звонко хрустнуло, он успел ощутить неладное, метнулся в сторону, на голову обрушилось небо. В глазах вспыхнули звезды, в ушах загремело. Острие меча Тугарина с размаха зацепило бревна мостовой. Алеша еще тупо смотрел на его меч, перевел взгляд на свою руку, не понимая, почему так легко… в кулаке была зажата рукоять с обломком сабельки не длиннее, чем в ладонь.

Над головой прогремел торжествующий рев. Огромная ладонь схватила за горло. Он ощутил, что его поднимают в воздух, ноги оторвались от земли. Он задыхался, прямо перед глазами увидел бешеное широкоскулое лицо с безумными глазами:

– Что скажешь теперь?

Голос был подобен грому. В глазах стало темно, в ушах гремел водопад крови. Он уже едва различал темнеющим сознанием лицо врага, а рука с обломком сабли метнулась вперед, он почувствовал сопротивление, нажал, стараясь вдавить в живот врага вместе с рукоятью, не понимая, почему та уперлась…

Потом снизу в подошвы ударило твердым. Он упал ничком, откатился, а когда сумел стать на колени, Тугарин все еще стоял на том же месте. Глаза его с непомерным удивлением опустились на торчащую из живота рукоять. Ухватился, выдернул, следом ударила тугая струя темно-красной крови. Бревна окрасились красным, между ними, плотно подогнанными, сразу стала собираться лужа.

Тугарин спросил тупо:

– Ты… червяк… снова ранил меня?

– Дурак, – прохрипел Попович. Горло болело так, что он едва выталкивал сквозь него слова, – на это раз я тебя забил… В нашем селе так забивают кабанов… и хазеров…

Тугарин покачался, затем, не сгибая коленей, повалился, как срубленное дерево. Земля вздрогнула. Он лежал лицом вниз, раскинув руки. В правой все еще сжимал огромный кривой меч, больше похожий на крыло воздушной мельницы, здесь именуемой ветряком. Лежа, он казался еще огромнее, взоры многих с недоумением перепрыгнули на поповского сынка, что гордо подбоченился, взгляд стал гордым и пренебрежительным. Да таких… я пучками…

Он сделал два шага, качнулся и рухнул как подкошенный. Тоже не сгибая коленей, тоже лицом вниз. К нему уже бежали дружинники, подхватили на руки, облепили, как муравьи дохлую гусеницу, понесли. Навстречу уже проталкивались два волхва-травника.

Владимир указал на поверженного Тугарина. Голос был громок, чтобы слышали послы и знатные гости из заморских стран:

– С ним бились честно, и он дрался честно. Положить его в дубовую колоду. Если до завтра не приедет за ним родня, то сжечь на погребальном костре по обычаю русов!

Один из заморских гостей спросил:

– Как воина?

– Как знатного воина, – ответил Владимир громко. – Со всеми почестями!

Заморский гость кивнул, среди послов прокатился говорок удовлетворения. Поверженного богатыря подхватили и унесли, а челядинцы торопливо плескали воду из ведер, смывали кровь, посыпали песком.

Владимир широко раскинул руки:

– Вернемся за стол, а гусляры пусть потешат нас новыми песнями! А можно и старыми, ибо не все, что ново – лучше.