Текст книги "Княжеский пир"

Автор книги: Юрий Никитин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

Глава 23

Это был дворец, а не постоялый двор. Каменный забор, высокие ворота с медными бляшками, широко открытые, двор тоже вымощен камнем, а в родном Киеве даже во дворе княжеского терема лишь неотесанные бревна уложены рядком, иначе весной в грязи утонешь, как тонут окраинные улочки.

Здесь три поверха, а всего лишь постоялый двор, а не терем ихнего императора, конюшня тоже из камня, такую просто так не спалишь. Тут все из камня, не надо каждый год подновлять венцы, заменять сгнившие бревна свежими. Эту конюшню выстроили, может быть, лет сто назад, а то и триста. И ничего, стоит.

Скрывая робость, поднялся по каменным ступеням. Из распахнутой двери валило теплом сладких щей, наваристыми кашами, знакомыми запахами мяса, рыбы, только не слышно пьяных воплей, какие обычно слышишь, проходя мимо любой корчмы в Киевщине. Не слышно треска разбиваемых о головы лавок, сухого хруста глиняной посуды.

Он перешагнул порог, в недоумении повертел головой. Народу полно, неспешно едят и пьют, но никто даже не задирается, песни не поют, хотя вон кувшин на столе, а у тех пятерых мужиков даже два… Чудно, даже тревожно…

Опасливо поглядывая по сторонам, он прошел тихонько через корчму, на нижнем поверхе у каждого постоялого двора корчма, на той стороне у очага с тушей кабана на вертеле в задумчивости грелся чернобородый мужик в ромейской одежде, но со славянским передником из кожи.

– Чего тебе? – спросил он угрюмо.

– Узнаю своих, – ухмыльнулся Залешанин. – Родным запахло… Как еще в морду не бьют!

– И это будет, – пообещал мужик еще угрюмее, он скривился, оглядел Залешанина с отвращением. – Никак комнату надо? А потом еще и жрать да пить захочется?

– Такой уж я человек, – развел руками Залешанин. – Каждый день привык что-то да есть, хоть раз в сутки спать… Сам не знаю, что стряслось. Заболел, видать.

– Эх, – сказал мужик еще угрюмее, хотя Залешанин был уверен, что мрачнее уже быть не может, – переводятся настоящие… По неделе могли скакать без сна и жратвы! Не о брюхе думали, а о славе, чести, доблести!.. У тебя деньги то есть? Бесплатно на городской площади только в медного быка сажают. Да еще на кол или в петлю задурно…

Залешанин выудил из кармана небольшой кошель:

– Сейчас посмотрю.

Хозяин хмуро наблюдал, как приезжий пытается неумело открыть заморский кошель, буркнул с еще большим презрением:

– Темнота… Как же ты срезал… это, не зная, что в нем?

– Я ж не волхв, – буркнул Залешанин. Едва ногти не обломал, кожа крепкая, не поддавалась, а секретик оказался таким простым, что едва не плюнул на хозяина с досады. – А что, тут умеют лучше?

– Тут все умеют, – сообщил хозяин покровительственно.

Залешанин смолчал, негоже бахвалиться, да еще в его ремесле, высыпал на ладонь пару монет. Хозяин скривил губу, но кивнул:

– Серебро… Но и то неплохо. Сколько пробудешь? Учти, с таких удальцов приходится брать вперед.

– Ладно, – сказал Залешанин, скрепя сердце. – Но чтоб поесть осталось… Я едва ноги волоку.

– Покормим. Тебе что, завтра свое возьмешь снова. Ну, не совсем свое…

Когда Залешанин сел за свободный стол, он уловил во взгляде хозяина странное выражение. Уже несколько раз замечал эти взгляды. То ли только сейчас на него начали смотреть так, то ли только теперь замечает.

Мелковат, говорил взгляд хозяина. Тебе бы дворцы воровать, а ты… пропащая сила. Дурак.

Комнатка была невелика, дома сени побольше, зато стол, лавка и широкое ложе, а на стенах у двери и у изголовья прикреплены масляные светильники. Когда он отворил дверь, уже горели. Он решил, что либо в Царьграде бараньего жира в избытке, либо купцам залежалый товар сбыть не удалось, теперь не жалеют на освещение.

До чего же я удалой ухарь, сказал он себе потрясенно. Видно же, что в корчме все сидят по двое, по трое, а то и целыми ватагами. Одному в чужом городе боязно, даже если это Родень или Канев, а уж в этом тридесятом царстве… Отчаюга я! Удалец, каких свет не видывал. Герой. Сорвиголова…

Конечно, не по своей воле стал героем, откажись – кончил бы разорванным деревьями, но все-таки добрался до этого дива, видел по дороге Жар-птицу, зовомую попугаем, хотя она сама его напугала до икотки, плыл по настоящему бездонному морю, о котором только в сказках, и вот теперь в Царьграде, граде всех градов…

Всю ночь скакал на белом коне, да не просто скакал, а несся так, что вспарывал воздух как каленая стрела, а потом земля осталась далеко внизу, копыта сперва месили воздух, а потом застучали по твердому хрусталю небесного свода. Звучали огромные могучие голоса, сердце трепетало от необычности, с ним говорили сами боги, он задыхался от смутного чувства необычности, огромности, но как пес не умеет петь, так и он только мычал, не в силах ни понять, ни ответить.

Проснулся с сильно бьющимся сердцем. В ушах еще звонко стучали подковы, пальцы сжимали незримую узду, в голове медленно затихали огромные гулкие голоса небожителей. И осталось чувство огромной потери, словно там он был кем-то, а проснулся обыкновенным вором, посланным украсть старый щит, который и не охраняют больше…

На улице на него оглядывались: рослый, огромный, заметный даже среди рослых северян, а тут еще и чудовищная палица за спиной в двух ременных петлях. Рукоять с петлей на две ладони торчит над правым плечом, а шипастая голова размером с чугунный горшок свисает ниже задницы. Для чего у варвара эта штука? Человеку не под силу такой замахнуться даже обеими руками!

Чувствуя себя глупо, он вернулся, оставил палицу, а потом остался и сам. Снизу постепенно начали доноситься голоса гостей, кто-то приезжал, кто-то расплатился и готовился вернуться в родные земли.

– Терпи, – сказал он себе твердо. – Я не пес, а волк. А для волка раздолье только ночью…

Вечернее солнце так долго висело над крышами домов, что он изнылся от бессильной злости, зато ночь наступила резче, почти без долгих сумерек. Однако к его разочарованию, хоть от заблиставшего месяца остался огрызок, меньше четверти, светил так ярко, что хоть иголки собирай.

Осторожность – мать удачи, он прожил три дня, почти не выходя с постоялого двора, а за ворота Славянского квартала не выходил вовсе. По ночам месяц, как огромная лампада христиан, высвечивал каждый камешек, каждую выбоину в дороге, вымощенной толстыми плитами из камня, похожего на гранит, но даже с виду покрепче.

То ли туч здесь вовсе не бывает, думал он со злостью и завистью, каждый день небо с утра голубое, как васильки, а к полудню уже пронзительно синее, яркое, оторопь берет, а здешний народ ходит рылами либо книзу, словно монетку ищет, либо глаза устремлены безумно вперед, чтобы ухватить удачу. Явно тоже пришлые из дальних племен: всяк знает, что город большой, и, как сказал страж на воротах, дураков много.

Уже перестал дивиться, что понимает всех, будь это купцы бодричей, лютичей или из полусотни других богатых племен, что засылают корабли сюда, дабы торговать напрямую, но больше проводил времени в Русском. Здесь узнал столько о самом Киеве, о прошлых и нынешних князьях, что волосы встали дыбом. Поистине, с такой высокой горы, как Царьград, зрится дальше!

Туч так и не дождался, но подошло новолуние, когда месяц на неделю вовсе сгинет, а потом будет нарождаться таким узким леденцом, что становится всякий раз жалко.

В этот день он еще раз проверил пеньковую веревку с крюком на конце, упрятал в мешок. Будь что будет, сегодня ночью рискнет. Звезды пусть светят! Наше авось не с дуба сорвалось. Лихой наскок – отец удачи.

В этот день, решившись на последний шаг, он ободрился настолько, что вышел за ворота Славянского, пошел побродить по граду. Если сегодня ночью повезет, то утром его здесь не увидят. Как и он здешних чудес…

С высокой башни город был как на ладони. Толпы ярко одетых людей заполнили базары, рынки, по улицам ровными квадратами шагали стражи, нагоняя страх и порядок. В роскошных носилках чернокожие рабы проносили на плечах вельмож, куртизанок, сановников. Дальше от богатой центральной части люд выглядел попроще, но и там многолюдно, пестро, крикливо, шумно.

Верховный маг вздрогнул от радостного вопля помощника:

– Вот он!.. Слева от памятника Константину!.. Идет к центру!.. Нет, повернул к постоялым дворам…

Верховный отыскал крохотную фигурку, приблизил магическим зрением, на миг даже вздрогнул, когда его глаза скрестились с ясным взглядом молодого варвара-гиперборея. Лишь напомнив себе, что варвар его не видит, он решился рассматривать чужака пристально и тщательно.

Что высок и силен, этим удивишь немногих, в Царьграде хватает богатырей. Правда, в дремучих лесах да на северных морях эти люди в придачу к силе обретают еще и звериную живучесть, жажду жизни, выносливость, которой обделены рожденные в городах. По варвару видно, что независим и смел, что тоже привычно для диких мест, там каждый приучен драться без приказа сверху.

– И все же не пойму, – сказал он раздраженно, – как бы он ни был хитер и отважен, но ловушки ставили мастера!

– Только в самом Царьграде, – сказал помощник торопливо. – Раньше трогать было нельзя, чтобы князь варваров не послал сразу же другого. Но здесь он почти не показывался, его просто потеряли.

Верховный придирчиво рассматривал могучего молодого варвара. Спина прямая, взгляд гордый, дерзкий. В Царьграде так не смотрят даже сыновья сановников, даже увенчанные славой полководцы. Лишь божественный базилевс может смотреть гордо… но и он смиренно склоняет голову, ибо над ним свирепый и могучий бог, что велит называть себя милостивым. Бог не потерпит гордого взгляда, как сам базилевс не позволяет другим ходить гордо…

– Дикарь, – определил он с отвращением. – Дикарь опасен тем, что непредсказуем. От воина я знаю, чего ждать, куда пойдет и что сделает, как знаю и знатока звезд. А дикарь – воин, звездочет, поэт… Нам трудно их понять, потому что между ним и нами века цивилизации. Через чьи земли он ехал?

– Трижды его перехватывали в Степи…

– Печенеги?

– И торки, античи…

– Античи? Что это?

– Племя такое… Они наткнулись на него нечаянно. Обычная перекочевка. Конечно, увидев одинокого всадника, обрадовались – легкая добыча…

Верховный проворчал:

– Понятно. То ли сам он не так прост, как прикидывается, то ли его кто-то прикрывает магией…

– Исключено, – вскрикнул помощник. – Мы проверяли трижды! Ни следа магии.

Верховный покосился на его румяное лицо с отвращением. Каждое новое поколение знает о магии меньше предыдущего. Но уверены, что знают все.

На улице впереди раздался крик. Залешанин брел неспешно, глазел по сторонам. Навстречу четверо чернокожих несли роскошные носилки. Залешанин уже привык, что внутри что-нибудь толстое и важное, наблюдает в щелочку, а то и вовсе дремлет, потому тоже лишь скользнул взглядом, но когда за носилками погналось сразу с десяток дюжих мужиков, остановился с удовольствием.

Рабы под градом ударов бросили носилки, отбежали. Вдали показались еще носилки, их бегом несли сюда. Вооруженные люди спешно распахнули полог, Залешанин вытаращил глаза, из носилок вытащили женщину. Она пыталась вырваться из цепких рук, кого-то укусила, в ответ тот выругался и врезал ей по лицу.

Носилки остановились напротив, оттуда высунулась рука. Залешанин понял, что кто-то требует, чтобы женщину как можно быстрее запихнули к нему. Женщину потащили к носилкам, она изо всех сил отбивалась от похитителей, ее черные, как ночь, глаза встретили взгляд Залешанина. Он вздрогнул, будто сел на шило.

Женщина была не просто красива, она была прекрасна, как… У него остановилось дыхание. Кровь бросилась в голову, он качнулся, а в следующее мгновение ощутил, что его руки расшвыривают что-то теплое и мягкое. Кто-то ударил по голове, его хватали за одежду, пытались сбить с ног, а когда опомнился, на стене напротив пламенели пятна крови, под стеной слабо стонали и шевелились люди, а женщина стояла как столбик, молитвенно сложив руки на груди и смотрела на него большими испуганными глазами, в которых были изумление и восторг.

Залешанин взглянул на нее дико, уже хотел отступить, как она воскликнула столь нежным голосом, что у него сладко заныло сердце:

– Ты – необыкновенный!.. Ты самый необыкновенный!..

– Кто спорит? – пробормотал он.

Отступил, оглянулся, сейчас бы за угол да деру, пока стража ворон считает, однако женщина во мгновение ока оказалась рядом, ухватила за руку:

– Пойдем!

– Куда? – спросил он тупо.

Она кивнула, чернокожие уже подхватили носилки и с виноватым видом опустили рядом. Она юркнула как мышь, едва шторка шевельнулась, Залешанин все еще стоял столбом, как женская ручка быстро ухватила за одежду, он опомниться не успел, как плюхнулся рядом на мягкие подушки. Носилки колыхнулись, он услышал сдавленный стон черных, потом по плитам зашлепало часто-часто, будто бежали крупные мокрые гуси.

В крытых носилках полутемно, сильно и пряно пахло, женщина сидела напротив, их колени соприкасались. В полутьме ее лицо казалось бледным и еще более прекрасным, тонкие брови выгнулись как луки, глазные впадины расширились, а из темноты глаза блестели ярко, как утренние звезды.

Ее голос был настолько нежен, что коснулся не столько его грубых ушей, сколько души:

– Тебе не стоило там оставаться…

– Еще бы, – пробормотал Залешанин. – Но теперь мы далеко…

– Еще нет! – воскликнула она. – Мои похитители… они уже не опасны, но со стражей лучше не задираться.

Он прислушался:

– Мы уже дважды повернули… Я лучше выпрыгну, а то и тебе попадет на орехи.

– На орехи? – переспросила она удивленно. – Я люблю орехи. А ты любишь? Служанки тебе принесут любые, какие захочешь… Арабские, земляные, волошские, египетские, хатские… Ты какие больше любишь?

Он почесал в затылке, словно все эти орехи уже кололи на его дурной голове:

– А ты кто?

Она улыбнулась красиво и победно:

– Я дочь знатнейшего из полководцев Царьграда. Но… мой отец погиб пять лет тому в стране арабов. Теперь я одна правлю всеми землями, владею всеми дворцами и загородными виллами. Не надо сочувствовать, я отца почти не видела, он жил походами, и о его гибели я узнала только через год. А вот и мой домик…

Носилки остановились, чьи-то руки распахнули полог, мужской голос произнес подобострастно:

– Госпожа!

Залешанин вылез первым, глаза слуг округлились, а он, забыв о них, потрясенно задрал голову, пытаясь охватить взглядом стену из белого мрамора. Прямо от его ног неспешной наледью поднимались ступени к огромному входу, куда разве что заезжать строем по трое в ряд, не опуская пик.

Женщина выскользнула из носилок, грациозно оперлась о его руку. У Залешанин снова перехватило дыхание. Если бы не черные глаза и такие же черные длинные волосы, он сказал бы, что это сама Лада, богиня любви и красоты. От лица ее веяло чистотой и незащищенностью. Ему вдруг захотелось схватить ее в ладони, спрятать за пазуху и греть у сердца, защищая от всех напастей, невзгод, даже от холодного воздуха и знойных лучей.

У дверей встречали, низко кланяясь, настолько богато одетые люди, дородные и осанистые, что повстречай Залешанин их на улице, счел бы императорами, а сейчас этих кланяющихся императоров было в два ряда по длинным переходам. Они шли через залы, от великолепия которых у Залешанина спирало в зобу, он с тоской понимал, что такой дворец никогда не обокрасть так, чтобы хозяин заметил хоть бы часть пропажи.

В конце коридора был настолько богато украшенный зал, стен не видно за статуями и коврами, что Залешанин шел совсем ошалелый, а удивительная женщина, поглядывая на него искоса, мило улыбнулась, кивнула на дверь в дальней стене:

– Это мои покои.

Еще один император низко поклонился и распахнул перед ней двери, размером с ворота княжеской конюшни. Залешанин дернулся, в глаза брызнуло великолепие, он на миг решил, что в самом деле в вирии, вокруг поют небесные птахи, откладывают яйца с дыни размером.

Там был свет, ровный и чистый, а дверь распахнулась под натиском дивных ароматов, свежих и волнующих. Грудь Залешанина сама раздалась вширь, захватывая в себя это море запахов, а кровь вскипела и понеслась по телу, шумно перепрыгивая пороги суставов. Он ощутил, как мышцы раздуваются, а тело становится твердым, как из горячего железа.

Глава 24

Она хлопнула в ладоши. Звук был не громче, чем если бы два лепестка розы стукнулись один о другой, но из-за широких занавесей появились трое молчаливых девушек, одетых так бесстыдно, что у Залешанина запылали уши. С затаенными улыбками они молча расставили на низком столике широкие миски с гроздьями диковинного винограда, каждая ягода как орех, грушами и яблоками такими спелыми, то вот-вот сок брызнет, среди всего изобилия появился кувшин с вином, а напоследок принесли и поставили поближе к Залешанину блюдо с ровными кусками жареного мяса, хотя по его мнению, с мяса надо начинать. От мяса понесло такими мощными запахами, сдобренными ароматами жгучего перца, аджики и других восточных пряностей, что желудок взвыл и стал кидаться на ребра, угрожая прогрызть решетку и напрямую ухватить лакомство.

– Не худо вас тут кормят, – пробормотал он. Поперхнулся, слюна заполняла рот. – Телятина, небось?..

– Это мясо не родившегося ягненка, – объяснила она нежным голосом, похожим на шелест роз. – Вымоченное в вине и пряностях, разжигающих кровь… Впрочем, твою надо гасить, как я вижу, доблестный герой. Ты кто?

– Залешанин. Просто Залешанин…

– Залешанин, – повторила она, словно пробуя странное имя на вкус. – Что это значит?

– Хрен его знает. За лешим, видать, моя мамка побывала… А тебя?

– Алиса, – она засмеялась. – Просто Алиса.

Тихохонько придвинулась, их глаза встретились. Внутри Залешанина пикнуло и сжалось, в груди возник ледяной комок, что коснулся сердца. Кольнуло, но комок не растаял. Ниже пояса кровь кипела, раздувала, сотрясала тело, Залешанин тихо простонал сквозь зубы. Всяк знает, что одна и та же кровь омывает голову, сердце и задницу, а кто усомнится, пусть поранится в любом месте: если дать течь, то не останется ни в ушах, ни в пальцах ног. Но у всякого мужчины, если он мужчина, а не скот, сердце и голова в постоянной драке, а вместе еще и воюют с тем, что ниже пояса, что тоже требует своей доли.

Алиса смотрела призывным взором, придвинулась еще. Кровь Залешанина кипела, так пусть же скот в нем возьмет свое, но этот чудесный ребенок из солнечного света тянется губами, а это уже в княжеских владениях головы, для которой не все женщины одинаковы, а если коснется сердца…

Залешанин натужно хохотнул, взял женщину в объятия и, избегая ее губ, попробовал задрать ей подол. Она засмеялась мелодично, словно рассыпала драгоценный жемчуг, воспротивилась, потянулась губами, отыскивая его губы:

– Погоди, герой… Я хочу, чтобы ты меня поцеловал…. У тебя губы так красиво изогнуты…

– Да чо там, – пробормотал он. – Я ими ем…

– В них такая сила, – прошептала она, ее глаза томно закрывались, а дыхание стало чаще, – такая мощь и упорство, я хочу ощутить их прикосновение..

– Да блажь это, – возразил он, его руки сдавили ее крепче, она счастливо пискнула, но взгляд из-под опущенных век не отвела, а полные губы ждали его губ.

Холодный комок в груди превратился в сосульку, а та разрасталась в льдину. Кровь остывала, он слышал, как она шипит, только внизу еще было горячо и тяжело. Скот требовал свое, надо бы дать волю, потом сразу отстанет, но эта солнечная женщина с телом из молока и меда тянется к его губам, но губы и глаза во владениях сердца, что не позволит, ибо ни единой женщине, дочери кагана или кагана каганов…

– Что с тобой? – спросила она удивленно.

– Да так, – пробормотал он, – кровь играет… Зверею понемногу.

Она засмеялась:

– Понемногу?

– Ну да…

– А как тогда помногу?

– Сейчас покажу, – пообещал он.

Она ловко выскользнула из его рук, засмеялась:

– Герой, ты чересчур нетерпелив! Человек отличается от зверя лишь тем, что умеет наслаждаться. Это зверь может сожрать кусок сырого мяса, а человек… да-да, тоже хватило бы, но он жарит, варит, печет, тушит, а еще и солит, перчит… Герой, я ведь не ломоть сырого мяса!

Она тянулась к его губами своими полными сочными губами. Смотрела в глаза неотрывно и зовуще.

Ну что мне стоит соврать, подумал он разъяренно. Я же вор! Не найти на Киевщине богатого человека, которому бы я не соврал, не надул, или не готовился надуть, обворовать, обчистить карманы и хлев. Я обманывал и женщин… да что там женщин, этих я обманывал чаще всего… Соври! И нажрешься от пуза как паук на толстой мухе…

– Да что с тобой? – повторил она. В ее больших глазах было безмерное удивление. – Ты не болен, чувствую… Еще как чувствую! Но ты ведешь себя так странно…

– Знаю, – огрызнулся он.

– Почему?

– Дурак, потому что, – рявкнул он.

– Кто? – не поняла она.

– Дурак, – повторил он. – Дурак из сарая. Все я делаю не то, что люди… Черт, не могу. Все! Что-то стало поперек души. Там оборвалось.

– Души? – повторила она с еще большим изумлением. – При чем здесь душа? Смотри мне в глаза, дай мне твои губы, я хочу видеть твои глаза…

На другом конце города, в башне магов, трое поспешно стирали грязь и пыль с зеркала Видения. Четвертый маг торопливо поставил под зеркалом широкую чашу. Жидкость тихонько бурлила, закипая на незримом огне. Густые испарения зловеще покрывали отполированную поверхность паром. Маги терпеливо всматривались, стирали, снова всматривались. Неожиданно в глубине зеркала, словно оно было толщиной с гору, показалась багровая искорка. Сдвинулась, четвертый маг впился взглядом, на лбу вздулись жилы. Он вперил страшный взор, протянул в зеркалу дрожащие скрученные пальцы, воздух дрогнул от страшного заклятия. В глубине блеснула синяя молния.

В глубине комнаты сидел в единственном кресле Ликунг, верховный маг. Под его огненным взором маги суетились, наступали друг другу на ноги. Верховный сказал ободряюще:

– Хорошо… Приближается…. Теперь не отпускай.

Багровая точка медленно гасла, вместо нее возникли и начали увеличиваться изогнутые улочки, где живут простолюдины, охлос. Выщербленные ветрами стены, детвора прямо посреди проезжей части, тощая поджарая свинья, больше похожая на борзую…

Почему-то эта свинья вырастала в размерах, пока не стали видны даже комочки грязи на худых ребрах. За спиной мага нарастал ропот. Верховный цыкнул, умолкли, но шепот продолжался. Наконец Ликунг спросил с угрозой в голосе:

– Что-то стряслось?

– Да, самую малость…

– Что? Варвар превратился в свинью?

За спиной верховного послышались смешки, подобострастные голоса:

– Варвар!

– А чего еще ждать?

– Они и так свиньи!

– Он только явил свое истинное обличье…

Фивантрокл, младший маг, мокрый, как мышь под дождем, пролепетал, его руки судорожно поворачивали зеркало, словно ловил в полутьме солнечный зайчик:

– Это я нечаянно… когда подкрался и брызнул на варвара… это было на каком-то дворе, как раз пробегало это нечистое животное… пара капель упала на нее… Но я отыщу варвара! Я отыщу!

Маги разочарованно галдели, как галки, у которых из-под носа украли дохлую собаку, а Ликунг сказал с прежней угрозой:

– Да уж постарайся. Теперь лучше постараться.

Снова несчастный Фивантрокл двигал, брызгал отваром, наконец все услышали счастливый вскрик, столпились как овцы, верховный смотрел через их головы, на его жестоком лице проступила свирепая радость.

Варвар уже в покоях Алисы! Той самой, которую использовали редко, ибо сила ее взгляда восстанавливается долго, ее берегли для особо опасных врагов империи. Всякий, кто целовал ее, глядя в глаза, забывал свои цели, свой долг, клятвы. А так как это были люди непростые, то всем им находили места для службы империи.

Стукаясь головами, маги всматривались в глубину зеркала. Глаза стали масляными, в помещении послышалось частое жаркое дыхание. Глаза выпучивались, рты раскрывались, а пальцы то у одного, то у другого начинали дергаться, словно срывали невидимую одежду, хватали, мяли…

Верховный маг первым заметил неладное. Брови грозно сдвинулись, на скулах задвигались тяжелые желваки. Маги начали переглядываться, в глазах росло непонимание. Каждый из них уже бы давно…

Ликунг вдруг отшатнулся, хлопнул себя ладонью по лбу, словно пытался прихлопнуть комара размером с воробья:

– Все понятно!

На него оглянулись, даже Фивантрокл забыл всматриваться в двигающиеся силуэты на матовой поверхности бронзового зеркала. Ликунг дико озирался:

– Кто у нас готов к дальнему поиску?.. Ты?.. Ты?

Один пробормотал сконфуженно:

– Я копил мощь для прыжка в Индию… Но если нужно..

– Нужно, – гаркнул Ликунг, ноздри его хищно задергались. – Поскорее!.. Нужно уловить волну его сердца, отыскать ту, из-за которой…

Фивантрокл спросил неверяще:

– Он что… не может… останавливает себя, ибо дал обет или слово другой женщине?

– Быстрее!

Маг упал в кресло, лицо его расслабилось, нос начал заостряться как у мертвеца, а дыхание стало таким слабым, что грудь застыла как замороженная. Маги, не дыша, встали в круг, воздух в помещении похолодел, пахнуло холодным ветром. С потолка посыпались снежинки, что тут же таяли в жарком воздухе, оставляя на полу крупные блестящие капли.

Внезапно маг отшатнулся, словно его ударили тараном в лоб. Из ушей брызнула кровь, он рухнул навзничь, раскинул руки. Вместо лица была обгорелая коричневая маска, запах горелого мяса стал таким сильным, что маги попятились, один ухватился за горло и выбежал.

Мага перетащили на ложе. Двое спешно заживляли страшный ожог, Ликунг усилием воли приглушил боль в теле несчастного:

– Что стряслось?

Обугленные веки дрогнули, но не поднялись, а обгорелые губы чуть раздвинулись в гримасе:

– Я уловил…

– Что? – спросил верховный быстро, а про себя подумал, что маг в самом деле уловил, еще как уловил. – Что это было?

– Женщина, – прошептал маг. – Образ, который этот варвар держит в душе… Ее зовут Березка…Так он ее называет… Но… О, как больно!.. Когда я попытался рассмотреть ее лицо…

– Дальше! Говори, говори…

– Ее лицо вспыхнуло так, что я теперь навеки… Но это не магия. Это варвар видит ее так ослепляюще ясно!.. Нам бесполезно…

Голос его затих, он впал в забытье. Верховный быстро повернулся к Фивантроклу:

– Ищи!.. Скорее ищи!

Тот раскачивался, как будто стоял по горло в медленно текущей реке. Глаза были закрыты:

– Уже…

– И что же?

– Да это… это женщина… Зовут ее… Березка… Да, Березка… Все верно. Но что-то странное…

Верховный бросил зло, глаза его как прикипели к полированной поверхности:

– Быстрее! Что не так?

– Я не могу ее ощутить…

– Она под защитой?

– Нет… Может быть, нет… Либо очень слаба, либо настолько сложна, что… но такое невозможно, ибо в магии для нас нет тайн…

Уже и другие начали поглядывать, вытягивая шеи, через плечи верховного. Фивантрокл вздохнул, по лицу пробежала судорога. Из груди вырвался тяжкий вздох:

– Похоже, их северные души для нас пока еще загадки… Я не мог не то, что подействовать… даже коснуться ее не сумел!

– Но это невозможно!

– Я тоже так думал…

Да что со мной, мелькнуло в голове Залешанина раскаленное. Ведь от пояса я же скот, просто скот! Бери, хватай, пользуйся, ты сейчас не человек и она не человек…

Он вздрогнул, пальцы ослабели, начали разжиматься на ее плечах. Перед глазами вспыхнул только ему видимый свет. Исчезла комната, исчезло все, а из света выступило, заслоняя весь мир, ослепляюще яркое девичье лицо, ее темные глаза со вскинутыми в вечном удивлении бровями…

– Березка, – прошептали его побелевшие губы.

Он не чувствовал жаркого тела знатной царьградки, а когда опустил глаза, не в силах вынести взгляда Березки, вовсе не укоряющего, скорее – понимающего, увидел, что его руки бессильно соскользнули с ее тела, словно держал большую мокрую рыбу. Между ними возникла тонкая покрытая инеем пленка, что утолщилась в стену льда. Его отпихнуло, стена напирала, отодвигала. Внутри этой стены блистало нечеловечески яркое лицо Березки. По глазам Алисы он видел, что стену зрит только он, царьградка уже истекает сладким соком, уже в истоме, уже разогрелась, хватай, дурак из сарая, пользуйся…

Стена стала толстой, как основание башни у ворот Царьграда. Залешанин отступил еще на шаг. Тело медленно остывало, горячая кровь снизу пошла к голове, там зашумело, мысли пошли горячечные, яркие, откуда-то взялись стыд, срам, словно превращался в скота целиком, а не только частью, что умолкает только тогда, когда кинешь кусок мяса… Пусть даже не самого сладкого, лишь бы заткнулось.

Ликунг тяжело отошел от зеркала. Изображение медленно тускнело, но еще можно было рассмотреть широкогрудого варвара, обольстительную царьградку, одуряющие вина на столе…

Кресло заскрипело под тяжестью руки верховного мага, но не сел, лишь в задумчивости потрогал ладонью спинку:

– Не получилось… Он сильнее, чем мы ожидали. Что ж, теперь не спускайте с него глаз. Если понадобится грубая сила, вызывайте городскую стражу. Даже дворцовую, если не хватит с улицы.

Фивантрокл сказал торопливо:

– Да-да, конечно. Только…

– Что?

– У варвара скверная привычка… дикари!… бродить по ночам. Словно вор какой. А ночью в зеркале мало что увидишь, если луна за тучами… К тому же сейчас, если не ошибаюсь, вовсе новолуние.

Верховный поднялся, оглядел всех огненными очами. Вокруг него высокой фигуры вспыхнуло жаркое опаляющее пламя. Он вскинул руки, исчез, а в помещении прогремел удаляющийся грозный голос, ставший уже нечеловеческим:

– Одному находится при зеркале неотлучно! Какие бы важные дела… но одному следить за каждым шагом этого гиперборея!