Текст книги "В поисках Нигера"

Автор книги: Юлия Зотова

Соавторы: Лев Куббель
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Что же касается третьего направления, по которому европейские путешественники пытались добраться до Нигера, то оно заинтересовало исследователей еще позднее. Таким направлением было южное, со стороны побережья Бенинского залива. Гипотезу о впадении Нигера в Бенинский залив только в 1803 году выдвинул немецкий географ Христиан Рейхардт, но его точка зрения долго оставалась непризнанной; в Англии же первые упоминания о ней появились лишь в 1815 году. А до тех пор, пока было неясно, где оканчивается река, казалось, что Золотой Берег дает такие же шансы достигнуть ее, как, скажем, Гамбия. Поэтому, например, в Африканском обществе считали исследование пути к Нигеру со стороны Бенинского залива возможным лишь в более отдаленном будущем. В июне 1804 года комитет Африканского общества решил, что «экспедиция от Бенинского залива в сторону Ганы или какой-то другой, более доступной, части реки Нигер сможет быть предпринята, когда финансовые средства общества будут для этого достаточными». Кроме того, именно в этой части побережья существовали самые сильные из работорговых государств Западной Африки, и трудно было рассчитывать, что европейская экспедиция в глубь страны сможет получить не то что поддержку, а даже гарантии элементарной безопасности. Только позднее, когда в Бенинском заливе стала постоянно крейсировать британская эскадра, официальной задачей которой была борьба с контрабандным вывозом африканцев-невольников в Америку, английские путешественники смогли попробовать исследовать Нигер со стороны его дельты.

Сразу же после основания Африканского общества его руководители поручили двум путешественникам отправиться во внутренние области Африки по перекрещивающимся маршрутам. Было решено, что первый из этих людей, Джон Ледьярд, выехав из Египта, пройдет через весь континент с востока на запад по предполагаемой широте русла Нигера. Второй, Саймон Люкас, должен был «пересечь пустыню Сахару, направляясь от Триполи к Феццану», а оттуда вернуться в Европу «через Гамбию или через Гвинейское побережье». Уже по тому, как определены были задачи исследователей, нам сейчас с первого взгляда на карту видно, насколько плохо Бэнкс и его друзья представляли себе географические реальности Африки. Но вряд ли их можно было в этом винить.

Экспедиция, задуманная с таким размахом, окончилась полной неудачей. Ледьярд умер, не успев даже выехать из Каира. Его смерть от желудочного заболевания вызвала довольно желчное замечание в отчетах общества по поводу «ребяческой неосторожности», с которой он будто бы себя вел: почтенным членам Африканского общества вовсе не хотелось впустую терять отпущенные на путешествие Ледьярда деньги.

Люкас остался жив, но выбраться с побережья Средиземного моря в Сахару тоже не смог: караванную дорогу на юг перехватили восставшие против турок, тогдашних хозяев Триполитании, кочевники. Просидев в Триполи с октября 1788 года до весны 1789-го, Люкас возвратился в Лондон; правда, он привез с собой довольно полезные сведения о Центральной Сахаре и Западном Судане, полученные от некоего Имхамеда, жителя Феццана. Эти сведения относились к Борну и Кацапе, а также к областям, через которые шла дорога в эти страны из Феццана.

Неудача первого предприятия, задуманного Африканским обществом, не обескуражила его фактического руководителя – Бэнкса. Общество продолжало собирать сведения о дороге к Нигеру, но теперь главное внимание уделялось пути через Гамбию. Уже в 1789 году воз-пикает проект экспедиции в Томбукту. Осуществить ее должен был некий доктор Сведиор, а проводником ему собирался служить мавр Бен Али, в силу каких-то туманных обстоятельств оказавшийся в Лондоне и утверждавший, что в молодости жил в Томбукту. Уже были составлены предварительные сметы расходов и обсуждался проект научной программы поездки Сведиора, как вдруг Бен Али исчез в неизвестном направлении. А без него никакая экспедиция, понятно, не могла состояться.

В следующем, 1790 году членам правления общества стал известен отчет о путешествии марокканского купца Абд ас-Салама Шабини из Феса в Томбукту и дальше, в страны хауса. Ничего нового относительно Томбукту Шабини не сообщал, но зато в его описании стран хауса впервые упоминалось название этого народа. В Европе оно было воспринято как название большого города или государства (на самом же деле в это время существовало больше десятка городов-государств хауса, из которых Кано и Кацина были самыми крупными и богатыми). Таким образом, через два года после основания Африканское общество располагало более или менее достойными внимания сведениями всего о четырех «королевствах» – Томбукту, Борну, «Хауса» и Кацине. Что же касается Нигера, то известно было только, что он существует и как-то связан с первым из этих названий; все же остальное – направление течения, истоки и устье – оставалось в сфере догадок. Дальнейший сбор любой информации относительно Западной Африки давал настолько противоречивые сведения, что положиться на них было никак нельзя. Поэтому надо думать, что Бэнкс и остальные руководители общества с радостью узнали еще об одном добровольце, выразившем желание отправиться из устья Гамбии на восток, исследовать и нанести на карту Нигер и Томбукту. Добровольцем этим был отставной майор Хаутон.

ХАУТОН

(1790–1791)

В делах Африканского общества Дэниел Хаутон впервые упоминается в одном из писем к Бэнксу, написанном в июле 1788 года, всего месяц спустя после учредительного собрания в «Субботнем клубе». Впрочем, то немногое, что известно о жизни этого человека, до того как он предложил свои услуги обществу, мы вообще знаем только по письмам – его и о нем.

Ирландец по происхождению, Хаутон в молодости служил в 69-м полку, стоявшем в Гибралтаре; оттуда его направили с дипломатической миссией в Марокко и 1772 году. Три года, с 1779 по 1782, Хаутон был комендантом форта на отобранном у французов^[2] острове Горé, у побережья Сенегала. За это время он хорошо изучил прилегающие к побережью районы вдоль Сенегала и Гамбии, приобрел личные связи с правители ми и познакомился с некоторыми из местных языков. По-видимому, за время службы в Африке майор приобщился и к коммерции, во всяком случае его интерес к внутренним областям континента, насколько можно судить, всегда носил довольно меркантильный характер. Гак было, например, в 1783 году, когда Хаутон предложил британскому правительству исследовать истоки Гамбии и Фалеме, то есть тот самый Бамбук, откуда африканские купцы доставляли на побережье золото, причем открытие доступа к этому золоту в задачах предполагавшейся экспедиции занимало главное место. Предложение принято не было, а майору, вышедшему в отставку и обремененному семьей, пришлось, вероятно, провести в Англии несколько нелегких лет. К тому времени, когда им всерьез заинтересовались в Африканском обществе, Хаутон находился в крайне стесненных обстоятельствах и без особой надежды на успех хлопотал о назначении ему пенсии как отставному офицеру.

Понятно, что Хаутон с радостью ухватился за предложение, полученное весной 1790 года, отправиться в Африку на поиски Нигера и великих торговых городов. Помимо надежды поправить свои материальные дела в будущем у него, надо думать, были и другие, достаточно веские причины покинуть Англию с первым же судном, уходящим к побережью Западной Африки: у майора, видимо, оставались долги, и уже три года спустя после гибели Хаутона его жене пришлось из долговой тюрьмы обратиться за помощью к Африканскому обществу.

5 июля 1790 года, через два года после первых известий о Хаутоне, комитет Африканского общества принял решение направить майора в Гамбию и постановил, «что смета на 260 фунтов в покрытие издержек поездки в Гамбию и последующего путешествия представляется комитету приемлемой». Хаутон знал не только положение на африканском берегу, но и то, чем он может привлечь благосклонное внимание достопочтенных членов комитета: как раз незадолго до этого один из кандидатов, предложивших Бэнксу свои услуги, запрашивал на такую экспедицию ни много ни мало – три тысячи фунтов.

16 октября 1790 года Хаутон отплыл из Англии. А за три недели до того он получил составленные в Африканском обществе программу и инструкции для своей экспедиции. Это очень интересные документы, в которых хорошо видна далеко не бескорыстная заинтересованность Бэнкса и его друзей в тех сведениях, какие сможет собрать их посланец. И об этих документах стоит, пожалуй, рассказать. Вот как общество определяло цели путешествия майора: «1. Поскольку комитет имеет основания верить тому, что поблизости от Нил-эль-Абида^[3] (который европейцы именуют Нигером) давно создана значительная империя, называемая Хауса, и поскольку комитет по различным причинам желает, чтобы были завязаны сношения с вышеназванной империей из британских владений в Гамбии, майор не смог бы лучше достигнуть цели своей миссии, чем совершив путешествие от водопадов Баракунда до столицы названного королевства… 2. Поскольку комитет желает также получить сведения об истоке, течении и окончании Нигера, равно как и о различных народах, каковые обитают по его берегам, комитет надеется, что частично– собственными открытиями майора, а частично – информацией, которую он сможет собрать в непосредственной близости от реки, и эта цель миссии будет достигнута. 3. Поскольку комитет получал отчеты о богатстве и многолюдности города Томбукту, привлекшие его серьезное внимание, он, естественно, лелеет надежду, что майор Хаутон будет рассматривать посещение лого города как одну из главных задач своего путешествия».

Как видим, поручения были не из легких: ведь от устья Гамбии до Кано по прямой больше двух с половиной тысяч километров, а если часть пути плыть по Нигеру, как собирался Хаутон, то и все три с половиной тысячи. И с чем встретится Хаутон во время такого пути, можно было только гадать, так как никакого представления о природе и о народах, с которыми ему примется иметь дело, не было даже у крупнейших географов той поры.

К инструкции был приложен подробнейший вопросник, касающийся всех сторон жизни тех стран, по которым предстояло пройти путешественнику. Члены Африканского общества хотели знать, как организована там административная и судебная система; какими нормами регулируется земельная собственность; каковы и из чего складываются доходы казны; все о сельском хозяйстве, торговле, верованиях и быте (майору предлагалось даже представить примерное описание дневного времяпрепровождения купца, скотовода, земледельца и их семей), о языке и о музыке жителей и, конечно же, о добыче золота. А заканчивался список вопросами, относящимися уже непосредственно к Нигеру: каково направление его течения, где находится исток реки, через какие области она протекает, заливает ли она прибрежные земли в половодье, есть ли на Нигере суда, и если да, то какова их конструкция, наконец, каким образом заканчивается Нигер – впадает ли в море или озеро или просто испаряется в песках Сахары? Само гобой разумеется, Хаутону надлежало собрать все возможные сведения о странах, граничащих с «королевством Хауса».

Инструкцию и вопросник комитет утверждал уже после отъезда Хаутона, в декабре 1790 года. И на этом же заседании был оглашен еще один любопытный документ. «Так как комитету стало известно, что майор Хаутон оставил жену с тремя детьми в тяжелой нужно, читаем мы в протоколе заседания, – было постановлено: хотя майор и не просил у общества вспомоществования для семьи на время своего отсутствия, однако, поскольку рвение, выказанное им на службе общества, подтверждено малостью суммы, которую он потребовал на нужды экспедиции, в сравнении с тем, чего добивались прочие кандидаты на это место, как, равным образом, и готовностью, с коей он покинул Англию в момент, от которого фактически зависела судьба его прошения о выплате ему половинного оклада коменданта форта, – жене майора Хаутона выплатить в качестве пособия десять фунтов. Но в то же время довести до ее сведения, что эта помощь – крайнее, что может себе позволить комитет». В этой расчетливости, проявленной людьми, каждый из которых свободно распоряжался тысячами фунтов, тоже, пожалуй, есть что-то очень типичное для британского XVIII века. Так же, впрочем, как и в раздраженном замечании Бэнкса десять лет спустя: он-де всегда опасался, что финансы Африканского общества будут обременены чрезмерной гуманностью (речь опять шла о детях майора Хаутона)…

10 ноября 1790 года Дэниел Хаутон высадился в устье Гамбии, откуда ему предстояло двинуться на восток, – как он полагал, навстречу славе и богатству. Здесь, на побережье, его хорошо принял правитель селения Барра, с которым майор был знаком еще по своей службе на острове Горе; прием обошелся путешественнику всего в двадцать фунтов. Такова была цена товаров, поднесенных вождю в виде «подарка». На всем побережье и в прилегающих к нему местностях существовала давняя традиция: всякий, кто хочет пройти через земли, подчиненные тому или иному правителю, от деревенского старейшины до главы княжества, обязан прежде всего засвидетельствовать свое почтение вождю более или менее ощутимым подношением. А уж размеры подношения зависели от обстоятельств, причем не в последнюю очередь от того, у какой из высоких договаривающихся сторон окажется больше выдержка и сильнее характер. Хаутон хорошо знал этот порядок, и на первых порах, пока у него еще было что дарить вождям, никаких затруднений не возникало. На британском торговом судне майор поднялся по Гамбии до последней английской фактории на этой реке, купил здесь лошадь и пять вьючных ослов и двинулся на восток, к столице княжества Вули.

Сейчас нам бывает очень трудно определить, где находилось то или иное поселение в этой части Африки. Даже столицы государств по нескольку раз меняли свое местоположение, а старые поселения обычно просто вбрасывались. Глинобитные постройки (каменных здесь почти не было) быстро разрушались в условиях влажного климата с длительными сезонами дождей. Через полтора-два десятка лет заброшенная столица превращалась в скопище небольших глиняных холмов. Избежать этой участи смогли только несколько крупных городов, стоявших на главных торговых путях страны. Поэтому мы только очень приблизительно можем сказать, каков был маршрут Хаутона.

Но общую политическую обстановку, которая в тот период сложилась в верховьях Гамбии и Сенегала, мы нее же более или менее знаем. Хаутон во время своего путешествия побывал в трех государствах – Вули, Бонду и Бамбуке. Первое из них лежало на северном берегу Гамбии примерно около пересечения 14-й параллели с 14-м меридианом западной долготы. Европейцы довольно давно знали Вули, потому что оно занимало очень выгодное место на торговом пути из внутренних областей Западного Судана к британским факториям по берегам Гамбии и на побережье океана. С запада через Вули проходили купцы с европейскими товарами, а в обратном направлении двигались караваны невольников, предназначенных на продажу или нагруженных такими товарами, как слоновая кость или золото, из другого княжества – Бамбука.

Бамбук занимал междуречье Сенегала и его левого притока – Фалеме. С незапамятных времен здесь находился один из главных центров добычи африканского плота. Когда в XII веке ал-Идриси писал о золотоносной стране Вангара, он имел в виду именно эту область. Ив протяжении веков отсюда уходили караваны носильщиков, доставлявших тюки с золотом в торговые юрода долины Нигера – Дженне и Томбукту, а оттуда приносивших соль, на которую это золото обменивалось. С XVI века направление золотого потока стало иным: на побережье появились европейские купцы, у них можно было получить такие товары, какими не располагали привычные североафриканские контрагенты. Но в самом Бамбуке мало что изменилось, даже охотники за невольниками не слишком беспокоили эту страну.

И Вули, и Бамбук были населены земледельческими народами, говорившими на языках группы манде. Третье государство, которое в момент появления в верховьях Гамбии майора Хаутона достигло вершины своего могущества и причиняло крупные неприятности соседям, – государство Бонду – было создано скотоводами-фульбе. Начиная с XVI века этот народ со своими стадами крупного рогатого скота распространялся все дальше на восток от области Фута-Торо в нынешнем! Сенегале, где он обитал еще столетием раньше. В военном отношении кочевники почти всегда бывали сильнее своих оседлых соседей: сказывались большая сплоченность и более суровые условия жизни, при которых любой пастух в какой-то мере был воином. Поэтому фульбе успешно оттесняли земледельцев все дальше к югу и востоку. А в XVIII веке фульбская знать получила и хороший повод для непрерывного нажима на соседей-земледельцев: после создания мусульманских теократических государств во главе с «альмами»^[4] любой набег с целью грабежа и захвата невольников становился актом священной войны с «неверными». Бонду было одним из трех таких государств, созданных фульбе. И его соседи – Вули и Бамбук – довольно скоро почувствовали, что священной войной альмами Бонду намерены заниматься всерьез. Фульбская верхушка очень верно оценила все выгоды, какие можно получить от торговли с побережьем, и начала последовательно и методично перехватывать торговые пути вдоль Гамбии, по северному берегу которой и находилось Бонду.

Все эти политические сложности довольно быстро сказались на судьбе экспедиции Хаутона. Но пока что он прибыл в Медину, столицу Вули, и встретил там дружественный прием. Правда, по дороге сюда пришлось пережить не очень-то приятные минуты, когда путешественник случайно услышал (вот где пригодилось знакомство с языком малинке, приобретенное во время службы в Сенегале) о заговоре против него. Африканские женщины-торговки решили, что майор может перехватить у них часть прибылей, – ведь Хаутон, по всей вероятности, не скрывал ни своей заинтересованности в торговых делах, ни даже своего намерения по окончании экспедиции попытать счастья, наладив прямой обмен с областями, лежавшими дальше на восток. Поэтому было решено такую угрозу ликвидировать имеете с Хаутоном, и его спасла только счастливая случайность. Узнав об опасности, майор вынужден был переправиться на левый берег Гамбии и пойти в обход Лычного пути к Медине, по территории княжества Кантор, пока не оказался наконец против владений правителя Вули. Из осторожности Хаутон послал известить этого правителя – Дьяту – о своем приближении. На следующий день к его лагерю прибыл один из сыновей Дьяты с большим отрядом всадников и торжественно, как почетного гостя, препроводил путешественника в Медину. Это произошло в начале марта 1791 года.

Когда Дьята принимал Хаутона в Медине, им руководили не только добрые чувства к гостю, но и веские политические и торговые соображения. Небольшому и слабому в военном отношении княжеству все труднее становилось выдерживать непрерывный натиск отрядов альмами Бонду. И Дьята не без основания рассчитывал, но союзнические отношения с англичанами или даже просто существование английской укрепленной фактории и пределах его владений заметно облегчат положение Пули. Поэтому в первые же дни пребывания Хаутона и столице Вули Дьята завел с ним разговор о создании такой фактории. Предложение правителя было на руку майору – ведь он сам собирался заняться выгодной торговлей в этих местах. Понятно, что Хаутон с большой охотой принялся подыскивать место для строительства форта, с которым связывал большие надежды на собственное будущее.

10 марта 1791 года Хаутон пишет своей жене: «Сейчас я в совершенной безопасности у короля Вули, в королевстве которого будет построен форт, и ничто мне не угрожает… По прибытии моем сюда я был принят самым дружественным образом королем и всеми его людьми, каковые снабжают меня всем, в чем я нуждаюсь». Я могу самостоятельно ездить верхом по любой части его страны и вполне безопасно, так как король приказал всем, чтобы мне помогали в любом случае, когда потребуется, и чтобы меня снабжали продовольствием, где бы я ни оказался. Они страстно желают, чтобы я построил здесь укрепление; соответственно я и отыскал удачнейшее и красивейшее место для этой цели – в Фаттатенде, около двадцати шести миль от Медины. Я дважды был здесь, дабы осмотреть место; оно наиболее подходящее – ровный луг, изобилующий травой и водой».

Но природные красоты выбранного места, хотя и радовали Хаутона, в общем-то интересовали его куда меньше, чем более существенные, с его точки зрения, коммерческие возможности, которые здесь открывались. А возможности эти приводили майора в совершенный восторг, хотя, пожалуй, к нему примешивались и горький опыт многолетней нужды, когда не хватало денег на самое необходимое, и страх за судьбу семьи, которая осталась в Англии без средств к существованию, и зависть к более удачливым соотечественникам. Сложную, очень сложную смесь чувств и настроений видим мы в этом письме…

«Капитан Литтлтон жил здесь четыре года (за это время он сколотил достаточное состояние, чтобы выйти в отставку на родине), а теперь посылает свои суда, чтобы торговать на реке^[5],– продолжает Хаутон. – Коротко говоря, золото, слоновую кость, воск и рабов можно в любое время получить здесь в обмен на самые нестоящие предметы. И торговля, в коей прибыль будет больше восьмисот процентов, может идти в Фаттатенде без малейших затруднений. Вы можете здесь жить почти что даром: за десять фунтов в год можно было бы в изобилии снабжать семью курами, молоком, яйцами, маслом, медом, говядиной, рыбой и любой дичью… Ни в чем я не испытываю нужды, и мне хотелось бы только послать тебе то, что я здесь экономлю: этого было бы более чем довольно, чтобы поддержать семью дома».

Правда, не все шло гладко: в этом же письме, сразу после выражений восторга, Хаутон сообщает, что во время пожара, уничтожившего всю Медину, он лишился большей части своих товаров «Хорошо, что мы спасли хоть что-то, потому что пламя было таким, что всем пришлось бежать за стены города и спасаться в полях как королю, так и остальным», – добавляет он.

Но майор не утратил оптимизма. Рассказав жене о пожаре, он заканчивает письмо выражением совершенной уверенности в успехе: «Скоро я отправлюсь от сюда в Томбукту, куда надеюсь добраться за месяц Король пошлет со мной кого-нибудь из своих людей, потому что, повторяю, меня здесь очень обхаживают, имея в виду мое возвращение для устройства поселка в их стране, что всех их обогатит посредством торговли, – и, надеюсь, и меня тоже. Боюсь, что у меня больше не будет возможности написать тебе после своего отъезда, пока я не вернусь к реке; так что не пугайся, если мое молчание окажется долгим. Сейчас мне не грозит никакая опасность. Король заверяет меня, что с его людьми я смогу проделать путь в Томбукту с одной лишь палкой в руке, никто меня не обидит, – ведь, раз псе они направляют свои товары в Медину, все они друзья короля Вули…» Довольно скоро Хаутон убедился, что несколько переоценил королевское покровительство, но пока казалось, что опасаться особенно нечего. Оставалось только дождаться купца, в компании которого он собирался совершить свое путешествие в Томбукту.

К сожалению, беды Хаутона в Медине не ограничились гибелью имущества от пожара. Переводчик, которого майор нанял, неожиданно исчез и с ним исчезли верховая лошадь Хаутона и три из пяти его вьючных ослов. У кого-то из купцов, торговавших вдоль Гамбии, он купил ружье – теперь это ружье взорвалось у майора в руках, ранив его в плечо и в лицо. Но все-таки главной бедой путешественника было то, что он лишился товаров – своей опоры в сношениях с правителями, которых ему еще предстояло встретить, – а путь до Томбукту был очень неблизкий. И как бы хорошо ни относились к Хаутону в Медине, в конечном счете были правы те джентльмены, которые, составляя отчет Африканского общества за 1792 год (о гибели Хаутона еще не было известий), вставили в него меланхолическую фразу: «Потеря имущества и вытекающее из этого сокращение фонда его путевых расходов были злом, которое не могла исправить никакая любезность».

Дожидаясь своего предполагаемого спутника, Хаутон старательно собирал рассказы о странах, лежащих дальше на восток, о торговле с ними и, конечно, о Нигере. Он намеревался выйти к реке около Дженне и от того города спуститься до Томбукту. Именно «спуститься», потому что все, с кем ему приходилось говорить, в один голос утверждали совершенно обратное тому, что, основываясь на сочинении ал-Идриси, было принято думать в Европе. Если верить тем, с кем Хаутон разговаривал, получалось, что Нигер течет с запада на восток! Уже одно это было крупным географическим открытием. Особенно убедила майора в правдоподобности таких рассказов неожиданная встреча со старым знакомым – жителем Томбукту, которого майору приходилось видеть в Северной Африке.

6 мая 1791 года Хаутон докладывал Африканскому обществу: «Я получил наилучшие сведения о местностях, кои намерен посетить, от некоего шерифа, живущего в Томбукту; он, к счастью, меня знал в бытность мою британским консулом при императоре Марокко в 1772 году. Я обнаружил, что на реке, которую я направляюсь исследовать, у них имеются палубные суда с мачтами, на каковых они ведут торговлю восточнее Томбукту, направляясь к центру Африки. Я полагаю погрузиться на одно из них, идущее из Дженне в государстве Бамбара до Томбукту». И дальше в этом письме майор со слов все того же шерифа Мамаду сообщал: «Нигер… получает с запада несколько крупных притоков, прежде чем достигает местностей, соседних с Томбукту, где… он разделяется на два рукава, из коих меньший проходит непосредственно возле Томбукту, тогда как главное русло продолжается в сторону Хауса – очень крупного города, расположенного всего в немногих днях пути от Томбукту». Да, шериф более или менее верно обрисовал Хаутону картину течения Нигера: действительно, с запада (точнее – с юго-запада) в Нигер вливаются воды Бани, а перед Томбукту река разделяется не на два даже, а на множество рукавов, образуя то, что в современной научной литературе называется средней дельтой Нигера. Что же касается пути в «Хауса», то здесь либо познания шерифа были не очень твердыми, либо же оптимизм Хаутона толкнул его на некоторые преувеличения: по Нигеру от Томбукту до стран хауса, то есть до нынешней Северной Нигерии, добрая тысяча километров. И к тому же рассказы шерифа Мамаду утвердили майора в мысли, что Нигер, пройдя через «Хауса», в конечном счете соединяется с Нилом и впадает, таким образом, в Средиземное море – об этом Хаутон не преминул сообщить в Лондон руководителям Африканского общества.

Но время шло, а работорговец, с которым Хаутон договорился двигаться дальше, все не появлялся, и мл Лор начинал терять терпение. Поэтому, как только ни узнал о другом торговце невольниками, только что оказавшемся в Медине по пути в свою родную деревню на востоке страны, решение было принято. 8 мая 1791 года караван купца двинулся на северо-восток от того места, где до пожара, уничтожившего товары Хаутона, стояла столица Вули. То, что уцелело от имущества майора, поместилось на двух ослах, которых сбежавший переводчик все-таки ему оставил, а слуги работорговца предложили чужеземцу гнать его вьючных животных вместе со своими. Сам Хаутон шел пешком…

Па пятый день пути караван достиг необитаемой местности, которая считалась границей между Бонду и Нули. Хаутон полагал, что так далеко не заходил еще ни один европеец (в этом он ошибался: французские купцы поднимались по Сенегалу еще дальше на восток).

Двигались медленно: в этих местах вообще не приникли торопиться и совершенно не ценили время. Какая разница, неделей раньше или неделей позже доберешься до места! Да к тому же хозяин каравана останавливался почти в каждой деревеньке, чтобы поторговать. Но делать было нечего, ведь шли все же в нужном направлении. И в конце концов Хаутон увидел перед собой Фалеме – ту самую реку, за которой начиналась страна золота – Бамбук.

По пути майор старался не терять времени даром и усердно делал заметки о том, что видел. В его заметках никак не ощущается, чтобы Хаутон относился к африканцу как к существу низшего порядка. А ведь мы уже могли понять по его письму, что он не только не осуждал работорговлю, но, представься ему случай, – и сам бы с радостью за нее принялся. И в то же время майор с самым живым и сочувственным интересом описывает занятия жителей тех стран, через которые проходил, а в его сообщении о том, что здесь не воюют между собой (по религиозным мотивам) люди разных вероисповеданий, «а со взаимной терпимостью относятся и к взглядам, которые для себя не приемлют», сквозит настоящее уважение. Что поделаешь, это тоже XVIII век с его немного наивной откровенностью: ведь лишь после запрещения работорговли, когда контрабандный вывоз африканских невольников в Америку достиг высшей точки, защитникам этого позорного промысла потребовалось «теоретическое» его оправдание в виде идеи о превосходстве людей с кожей белого цвета над всеми остальными.

А пока Хаутон присматривался к людям, которые ему встречались, думал, сопоставлял. У него был ясный и практичный взгляд на вещи, поэтому он хорошо замечал все существенное. Вот он пишет, что здесь, в глубине материка, земледелие и пастушество – главные занятия жителей, так же как и на побережье. Но, говорит Хаутон, здешние люди достигли таких успехов в ремесле, что плавят железную руду и сами изготовляют железные орудия (надо сказать, что те плавильные печи, которые мог видеть майор по дороге на восток, ненамного отличались от еще существовавших в те годы в глухих углах Европы печей для производства кричного железа). Кроме того, у них очень распространено изготовление тканей из хлопка, и такие ткани – основной вид одежды, хотя ткут их очень долгим и трудоемким способом. И сейчас еще довольно часто можно увидеть в западноафриканских деревнях, как мужчина-ткач, сидящий за простой деревянной рамой, готовит узкое и очень длинное полотно; потом несколько таких полотен приходится сшивать, чтобы получить кусок ткани, по ширине пригодный для употребления. Хаутон отмечает, что именно из-за сложности и дороговизны изготовления местных тканей здесь, в верховьях Гамбии и Сенегала, денежной единицей служит уже не железная палочка, а кусок материи. Таких деталей он замечал множество, и мы сейчас можем лишь пожалеть, что письма, посланные майором в Лондон, в Африканское общество, так и не были опубликованы полностью, – тогда мы узнали бы еще немало интересного о его путевых впечатлениях.