Текст книги "Стихотворения (1970–1980)"

Автор книги: Юлия Друнина

ВОЛКИ

 
Волки бьются,
Как бьются люди,
Упиваются дракой всласть.
И сшибаются
Грудью с грудью,
И впиваются
Пастью в пасть.
 
 
Волки бьются
Глухою ночью,
В час предательств
И катастроф.
Только шерсти
Взлетают клочья,
Только брызжет
Густая кровь.
 
 
Волки бьются
За право власти,
Из-за самок
И просто так.
Как капканы,
Бряцают пасти,
Оглушителен
Темп атак.
 
 
Но когда
Тебя смерть приперла,
Ты на спину
Скорей ложись —
Подставляй, побежденный,
Горло,
Предлагай, побежденный,
Жизнь.
 
 
Полон враг
Человечьей злобы,
Страшен взгляд,
Устремленный вниз.
Но еще не бывало, чтобы
Побежденного
Волк загрыз!..
 

1977

БЕГА

 
Сходят с круга лошадки —
Эх, одна за другой!
А казалось бы, гладки,
Да и шеи дугой.
А казалось, казалось,
Будто их в оборот
Никакая усталость
Никогда не возьмет…
 
 
Гонг командует снова,
Значит, снова скакать,
Чтобы искры подковой
На скаку высекать.
И, на зрелища падкий,
Валом валит народ.
Сходят с круга лошадки —
Чей черед, чей черед?..
 

1977

«Прекраснее прекраснейших поэм…»

 
Прекраснее прекраснейших поэм,
Ужаснее ужаснейших кошмаров,
Ты, наша жизнь, кончаешься ничем —
Неужто впрямь мы суетились даром?..
 
 
Умела не поддаться я врагу
И за друзей сражалась, как умела,
Но что я сделать Пустоте могу? —
Одно лишь: до конца держаться смело.
 

1977

ЛИВЕНЬ

 
Бывает так, что ждешь стихи годами —
Их торопить поэту не дано…
Но хлынут вдруг, как ливень долгожданный,
Когда вокруг от засухи черно.
 
 
Стихи придут, как щедрый ливень лета,
Вновь оживут цветы и деревца.
Но снова засуха, вновь страх поэта,
Что никогда не будет ей конца…
 

1977

ТОГДА…

 
Это было сто лет назад,
Точнее – в послевоенное лето.
Только-только из старых солдат
Превращались мы в молодые поэты.
Все были дружбе верны фронтовой,
И потому богаты.
(Пусть нету крыши над головой,
Пусть нету еще зарплаты.)
– Где будешь спать?
– А зачем вокзал?
– Ну, значит, и я с тобою. —
Еще у друга полны глаза
Горячим туманом боя.
И все мы были войной пьяны,
Всем гадок был дух наживы,
Все были молоды,
Все равны,
И все потому счастливы…
 

1977

«Поэт забронзовел – смешно!..»

 
Поэт забронзовел —
Смешно!
Товарищ по окопам —
Странно!
Не каждому, видать, дано
Пройти сквозь испытанье саном.
 
 
Надменен глаз его прищур,
Во всем сановняя усталость…
То усмехаюсь,
То грущу —
Что с ним,
Отличным парнем,
Сталось?
 
 
Поэт забронзовел —
Тоска!—
По лестнице чинов шагая.
И все слабей его рука,
Теряет золото строка —
За бронзу
Плата дорогая…
 

1977

«СВЕРХЧЕЛОВЕКИ»

 
«Сверхчеловеки»! Их немало
Меж нами, серыми людьми.
И человечество устало
От суперменов, черт возьми!.. —
От тех, кому ничто другие…
И мне поднадоели «те»,
И мне знакома ностальгия
По уходящей Доброте.
И позабыть ли, как когда-то,
Без гордых поз и громких слов,
Вошли обычные солдаты
В легенды, в песни, в даль веков?
И суперменов клан надменный
Во всей красе раскрылся мне:
Когда иные супермены
Хвост поджимали на войне…
 

1977

ДЯДЯ ВАСЯ

 
Сначала он чинился для порядку —
Так издавна водилось на Руси,
Потом сдавался:
– Разве что с устатку,
Ну, ладно уж, хозяйка, поднеси!
 
 
Со смаком пил, брал не спеша закуску,
Хитро смотрел из-под нависших век —
Краснодеревщик дядя Вася, русский
Потомственный рабочий человек.
 
 
Я слушала его развесив уши.
Какая бы ни мучила тоска,
Всегда надежно врачевала душу
Расейская сердечность старика.
 
 
У человечества свои законы —
Уже берут нас роботы в тиски.
Но далеко машине электронной
До теплой человеческой руки!
 
 
И будет в царстве автоматов сладко —
Как некогда на дедовской Руси —
Вдруг услыхать:
– Вот разве что с устатку,
Ну, ладно уж, хозяйка, поднеси!
 

1977

«Сказал он: – За все спасибо!..»

 
Сказал он:
– За все спасибо!
За вашего сердца лед,
За то, что об лед,
Как рыба,
Я бьюсь уж который год.
За ласковый,
За вечерний,
За дружбы надежный свет,
За то, что ожесточенья
Во мне, нелюбимом, нет…
 

1977

«Жестокость равнодушия…»

 
Жестокость равнодушия —
Она
Страшнее,
Чем бетонная стена.
В кровь об нее
Мы расшибаем лбы —
Она не слышит
Попросту мольбы.
Стена из равнодушия —
Она
Не виновата в том,
Что холодна…
 

1977

«Он проигран, он проигран…»

 
Он проигран, он проигран,
Этот бой,
Хоть мы оба
Победители с тобой.
Словно знамя неприятельское,
В грязь
Затоптали мы любовь свою,
Смеясь.
Затоптали,
И понурые стоим,
Жжет глаза
Воспоминаний едкий дым…
 

1977

КОНИ

 
Ночью – скорбное сиянье зарев:
«Мессеров» очередной налет…
Ну, а в полдень, на Цветном бульваре,
В цирке представление идет.
 
 
Клоуны, жонглеры, акробаты,
Через обруч прыгающий лев.
Школьники, ушедшие в солдаты,
Рты поразевали замерев.
 
 
И бомбежка, и война забыты —
Как сияют детские глаза!
Вылетают на манеж джигиты,
Свищут шашки, падает лоза.
 
 
Ну, а утром, прямо с представленья,
Под оваций бешеный прибой,
Конное ушло подразделенье
Защищать свою столицу, в бой.
 

 
Когда браконьерскою пулей
Был ранен вожак табуна,
Пред ним, умиравшим, мелькнули
Пожары, разрывы – война.
Не жил он в эпохе военной,
Откуда же помнит те дни?
Наверное, в памяти генной
Записаны были они.
И ржание, схожее с плачем,
И танков ревущий косяк…
Сражался в отряде казачьем
Дед крымских мустангов – дончак.
Земля под ногами пылала,
Душила угарная мгла.
Горячая капля металла
Хозяину сердце прожгла.
Упал человек под копыта,
Застыл, как стреноженный, конь.
По яйле, снарядами взрытой,
Скакал, торжествуя, огонь.
Лизал конь хозяину щеки
И плакал, не в силах помочь.
А после, хромая, зацокал
От взрывов и выстрелов прочь…
 
 
Бои откатились на Запад,
На яйлу легла тишина.
Казалось коню, что внезапно
Галопом умчалась война.
Останьтесь безмолвными, горы,
Пусть смертью не пахнут ветра!
…Стал сильным дончак и матерым,
Свободным и злым, как бора.
Давно перетерлась подпруга,
Давно от седла он отвык,
Давно с ним бок о бок подруга —
Такой же лихой фронтовик.
Уже через рвы и траншеи
С доверчивым ржаньем летят,
Высокие вытянув шеи,
Ватаги смешных жеребят.
…Но разве же кто-нибудь в силе
Прогресса застопорить шаг? —
Всех выпусков автомобили
К Ай-Петри, пыхтя, спешат.
Туда, где бушуют травы,
Где счастливы и вольны,
Плывут под луной величаво
Бесхозные внуки войны.
«Бесхозны, бесхозны, бесхозны», —
Как смертный звучит приговор,
И щупает яйлу грозно
Прожектора мертвый взор.
Коней ослепляют фары,
Гром выстрела, эхо скал.
Вожак, иноходец старый,
Споткнулся, качнулся, упал.
Пред ним, умиравшим, мелькнули
Пожары, разрывы, война.
А в ялтинский спящий улей
Спокойно вплыла луна…
 

1977

ЧЕРНЫЙ ЛЕС

 
Только буки да грабы,
Только грабы да буки
Тянут к солнцу
Сплетенные намертво руки.
Черный лес,
Обжигающий холодом лес,
Под шатром
Добела раскаленных небес.
Тишина.
Только ветра притушенный ропот.
Тишина.
Заросли партизанские тропы,
Заросли держидеревом и купиной.
Тишина.
Отчего же
Здесь веет войной?
Отчего
Эти старые грабы и буки
Заломили свои узловатые руки?
Отчего
Даже в светлый напев ручейка
Заронила гнетущую ноту тоска?..
А в глубоком ущелье,
У быстрой воды
Обелиск со звездой
Да землянок следы.
То с Великой Войны
Запоздавшая весть —
Партизаны свой госпиталь
Прятали здесь.
Только буки да грабы,
Только грабы да буки,
Защищая,
Простерли над лагерем руки.
В черном море деревьев
Горя горького остров —
Косит раненых смерть,
Еле держатся сестры.
И губами распухшими
Чуть шевеля,
Здесь тебя призывают,
Большая Земля…
Раз в ночи,
Когда месяц стоял в карауле,
То ли свистнула птица,
То ли чиркнула пуля.
И сейчас же,
Во все прокопченное горло,
Хрипло рявкнула пушка,
Вздрогнув, охнули горы.
И тогда,
Задыхаясь от радостных слез,
– Наши! —
Крикнул слепой обгоревший матрос.
Но, узнав пулемета нерусского стук,
Вдруг рванулся к винтовке
Разведчик без рук,
Вдруг рванулась куда-то
Связистка без ног,
И заслон медсестер
Самым первым полег…
Только буки да грабы,
Только грабы да буки
Здесь согнулись в бессилии,
Ярости, муке.
Только плачут
Холодные капли дождя,
Только люди бледнеют,
Сюда забредя.
Черный лес.
Партизанский обугленный лес,
Под сияющим куполом
Мирных небес…
 

1977

ДЕТИ ДВЕНАДЦАТОГО ГОДА

Мы были дети 1812 года.

Матвей Муравьев-Апостол

 
Зловещая серость рассвета…
С героев Бородина
Срывают и жгут эполеты,
Бросают в огонь ордена!
И смотрит Волконский устало
На знамя родного полка —
Он стал в двадцать пять генералом,
Он все потерял к сорока…
 
 
Бессильная ярость рассвета.
С героев Бородина
Срывают и жгут эполеты,
Швыряют в костер ордена!
И даже воинственный пристав
Отводит от виселиц взгляд.
В России казнят декабристов,
Свободу и Совесть казнят!
Ах, царь милосердие дарит;
Меняет на каторгу смерть…
Восславьте же все государя
И будьте разумнее впредь!
Но тем, Пятерым, нет пощады!
На фоне зари – эшафот…
«Ну, что ж! Нас жалеть не надо:
Знал каждый, на что он идет».
Палач проверяет петли,
Стучит барабан, и вот
Уходит в бессмертие Пестель,
Каховского час настает…
Рассвет петербургский тлеет,
Гроза громыхает вдали…
О, боже! Сорвался Рылеев —
Надежной петли не нашли!
О, боже! Собрав все силы,
Насмешливо он хрипит:
«Повесить – и то в России
Не могут, как следует!
Стыд!..»
 

 
Дитя двенадцатого года:
В шестнадцать лет – Бородино!
Хмель заграничного похода,
Освобождения вино.
«За храбрость» – золотая шпага,
Чин капитана, ордена.
Была дворянская отвага
В нем с юностью обручена.
Прошел с боями до Парижа
Еще безусый ветеран.
Я победителем вас вижу,
Мой капитан, мой капитан!
О, как мечталось вам, как пелось,
Как поклонялась вам страна!
 
 
…Но есть еще другая смелость,
Она не каждому дана.
Не каждому, кто носит шпагу
И кто имеет ордена, —
Была военная отвага
С гражданской в нем обручена:
С царями воевать не просто!
(К тому же вряд ли будет толк…)
Гвардеец Муравьев-Апостол
На плац мятежный вывел полк!
«Не для того мы шли под ядра
И кровь несла Березина,
Чтоб рабства и холопства ядом
Была отравлена страна!
Зачем дошли мы до Парижа,
Зачем разбили вражий стан?..»
Вновь победителем вас вижу.
Мой капитан, мой капитан!
Гремит полков российских поступь,
И впереди гвардейских рот
Восходит Муравьев-Апостол…
На эшафот!
 

 
Эвакуации тоскливый ад —
В Сибирь я вместо армии попала.
Ялуторовский райвоенкомат —
В тот городок я топала по шпалам.
Брела пешком из доброго села,
Что нас, детей и женщин, приютило.
Метель осатанелая мела,
И ветер хвастал ураганной силой.
Шла двадцать верст туда
И двадцать верст назад —
Ведь все составы пролетали мимо.
Брала я штурмом тот военкомат —
Пусть неумело, но неумолимо.
Я знала – буду на передовой,
Хоть мне твердили:
– Подрасти сначала! —
И военком седою головой
Покачивал:
– Как банный лист пристала! —
И ничего не знала я тогда
О городишке этом неказистом.
Ялуторовск – таежная звезда,
Опальная столица декабристов!..
Я видела один военкомат —
Свой «дот»,
Что взять упорным штурмом надо,
И не заметила фруктовый сад —
Веселый сад с тайгою хмурой рядом.
Как так? Мороз в Ялуторовске крут
И лето долго держится едва ли,
А все-таки здесь яблони цветут —
Те яблони, что ссыльные сажали!..
 
 
Я снова здесь, пройдя сквозь строй годов,
И некуда от странной мысли деться:
Должно быть, в сердцевинах тех стволов
Стучат сердца, стучит России сердце.
Оно, конечно, билось и тогда
(Хотя его и слыхом не слыхала),
Когда мои пылали города,
А я считала валенками шпалы.
Кто вел меня тогда в военкомат,
Чья пела кровь и чьи взывали гены?
 
 
…Прапрадеды в земле Сибири спят,
Пред ними преклоняю я колена.
 

 
…Вернули тех, кто в двадцать пятом,
В Санкт-Петербурге, в декабре,
На площади перед сенатом
Войска построили в каре.
Теперь их горсточка осталась:
Сибирь и годы – тридцать лет!
Но молодой бывает старость,
Закат пылает, как рассвет.
Непримиримы, непреклонны,
Прямые спины, ясный взгляд.
Как на крамольные иконы,
На старцев юноши глядят.
Нет, их не сшибли с ног метели,
Они не сбились в темноте.
Но почему так одряхлели
Их сверстники – другие, те,
Что тоже вышли в двадцать пятом
На площадь в злой декабрьский день,
Но после… Ужас каземата,
Громадной виселицы тень,
Бред следствия, кошмар допроса,
Надежды тоненькая нить.
Они сломились…
Все непросто,
И не потомкам их винить…
Ошибки юности забыты,
Пошли награды и чины,
Они сановники, элита,
Они в монарха влюблены!
Все больше ленточек в петлицах,
Не жизнь – блистательный парад!
Но отчего такие лица:
Увядший рот, погасший взгляд?
Ах, что с «удачниками» сталось?
Ответа нет, ответа нет…
А рядом молодая старость,
Закат, похожий на рассвет.
 

 
Предутренний, серебристый,
Прозрачный мой Ленинград!
На площади Декабристов
Еще фонари горят.
А ветер с Невы неистов,
Проносится вихрем он
По площади Декабристов,
По улицам их имен…
 

1977

ПОД СВОДАМИ ДУШИ ТВОЕЙ ВЫСОКОЙ…

Памяти Сергея Орлова

 
Я в этот храм
Вступила ненароком,
Мне попросту
В дороге повезло.
Под сводами
Души твоей высокой
Торжественно мне было
И светло.
 
 
Сквозь суету,
Сквозь горести,
Сквозь годы —
Твой опаленный,
Твой прекрасный лик…
Но нерушимые
Качнулись своды
И рухнули
В один ничтожный миг…
 

 
Ты умер, как жил —
На бегу, на лету,
С портфелем в руке,
С сигаретой во рту.
Наверно, в последнем
Секундном аду
Увидел себя
В сорок третьем году —
В пылающем танке,
В ревущем огне —
И, падая, понял:
Убит на войне.
 

 
Кто-то тихо шептал твое имя,
Кто-то выдохнул:
«Значит, судьба…»
Холод лба
Под губами моими,
Смертный холод
Высокого лба.
 
 
Я не верю
Ни в черта, ни в бога,
Но о чуде молилась
В тот час…
Что ж ты сделал,
Сережа, Серега, —
Самый смелый и добрый
Из нас?
 
 
Как ты дал себя
Смерти осилить,
До зимы далеко не дойдя?..
Провожала солдата Россия
Ледяными слезами дождя.
 
 
Осень шла в наступление люто —
Вот-вот бросит
На кладбище снег…
От прощального грома
Салюта
Лишь не вздрогнул
Один человек…
 

 
Нет,
Я никак поверить не могу,
Что ты на том —
Нездешнем берегу,
Куда слова мои
Не долетят,
И даже матери молящий взгляд,
И даже вскрик отчаянный жены
Теперь к тебе
Пробиться не вольны.
 
 
А я все так же,
Так же,
Видит бог,
Хватаю трубку,
Услыхав звонок, —
Как будто бы
Из черной пустоты
Вдруг позвонить на Землю
Можешь ты…
 

 
Что же делать?
Чем дальше, чем горше.
Я смириться с бедой
Не могу,
Ты —
Внезапною судорогой
В горле,
Ты —
Сверлящею болью
В мозгу.
 
 
Ночь.
Костер нашей дружбы
Потушен.
Я одна в темном лесе
Опять.
Для того лишь
Нашла твою душу,
Чтоб навеки
Ее потерять…
 
 
Без костра
В темном лесе
Мне страшно,
Вот-вот хлынет
Лавина огня —
Словно танка враждебного
Башня,
Притаившись,
Глядит на меня…
 

 
Плечи гор
Плотно-плотно туман закутал.
Здесь бродил ты
Лишь год назад…
Хорошо, что тебя
Провожали салютом, —
Ты был прежде всего
                                 Солдат.
 
 
Море хмуро,
Вода отливает сталью,
Тих рассеянный странный свет.
Хорошо, что над гробом
Стихи читали, —
Ты был прежде всего
                                 Поэт.
 
 
Ах, как Времени
Быстро мелькают спицы,
Как безжалостно
Мчится век!..
Хорошо, что так много
Пришло проститься, —
Ты был прежде всего
                                 Человек.
 

 
На Вологодчине
Есть улицы Орлова,
Со стапелей
Там сходит теплоход
«Сергей Орлов».
 
 
Звучит поэта слово…
Вот только в дверь мне
Он не звякнет снова
И, пряча в бороду улыбку,
Не войдет.
 
 
Уже не станем с ним
До хрипа спорить,
Читать стихи.
Глушить (не только!) чай.
 
 
Один лишь раз
Друзьям принес он горе —
Убил своим уходом
Невзначай.
 

 
Загрустив однажды почему-то,
«Есть ли дружба?» —
Ты меня спросил.
Эх, Сергей!
Когда б хоть на минуту
Выходили люди
Из могил!
 
 
Ты забыл бы
О любой обиде,
Ты б ничьей
Не вспоминал вины,
Потому что с нежностью б увидел,
Как тебе
Товарищи верны.
 

 
Снова жизнь —
Снова цепь атак.
Пред тобою в долгу
Навсегда,
Я верна нашей дружбе
Так,
Как орбите своей
Звезда.
 
 
По тебе
Свой сверяю шаг
И любую свою строку.
Ты мне нужен,
Как нужен стяг,
Чтоб остаться полком
Полку.
 

 
Догоняет Война
Тех, кто мне
Всех дороже.
И напрасно я другу кричу:
– Борись!.. —
С пулей в сердце
На землю упал Сережа,
И с тяжелым раненьем
Лежит Борис.
 
 
Поколенье уходит опять.
Рановато…
Обрывается вновь
За струною струна…
Что поделаешь, если
Только отпуск солдатам,
Только длительный отпуск
Дала Война?..
 

1977–1978

«Снег намокший сбрасывают с крыши…»

 
Снег намокший сбрасывают с крыши,
Лед летит по трубам, грохоча.
Вновь на Пушкинском бульваре слышу
Песенку картавую грача.
 
 
Что еще мне в этом мире надо?
Или, может быть, не лично мне
Вручена высокая награда —
Я живой осталась на войне?
 
 
Разве может быть награда выше? —
Много ли вернулось нас назад?..
Это счастье —
Вдруг сквозь сон услышать.
Как капели в дверь Весны стучат!
 

1978

«Да, я из того поколенья…»

 
Да, я из того поколенья,
Что Гитлер, себе на беду,
Поставить хотел на колени
В лихом сорок первом году.
Кто, голосу Родины внемля,
Шел в дымной грохочущей мгле,
И кто за Великую землю
На Малой сражался земле.
Кто стал комсомольцем под Ельней,
Вошел коммунистом в рейхстаг.
…Нас мало, детей поколенья, —
Безжалостен времени шаг.
Но прожиты жизни недаром —
А главное это, друзья!..
Горят фронтовые пожары —
Им в памяти гаснуть нельзя!
 

1978

«И каждый раз, в бреду аэропорта…»

 
И каждый раз, в бреду аэропорта,
Там, где томится иль бежит народ,
Я говорю себе:
– Какого черта
Тебя опять на край земли несет?
Зачем тебе Курилы и Саяны,
Зачем тебе Норильск и Кулунда?
В конце концов, уже немного странно
Так жить в отнюдь не юные года…
 
 
Зачем? – Сама не нахожу ответа.
И правда, в самом деле, – на черта?..
А может, просто песенка не спета
И молодость еще не прожита?
Что молодость моя? – Фронт, голодуха,
Потом домашний плен – кастрюлек власть…
 
 
Тут репродуктор прохрипел над ухом,
Что на Сургут посадка началась.
 

1978

«А жизнь летит, летит напропалую…»

 
А жизнь летит, летит напропалую,
И я не стану жать на тормоза…
Солоноватый привкус поцелуя,
Любви полузакрытые глаза
И городов мелькающие лица,
Где каждый новый зал —
Как новый суд…
И гуд в крови —
Стихов грядущих гуд,
И невозможность приостановиться,
Покуда жизнь летит напропалую,
Покуда я ей благодарна за
Солоноватый привкус поцелуя,
Любви полузакрытые глаза…
 

1978

ИЗ ДАЛЬНЕВОСТОЧНОЙ ТЕТРАДИ

 
Вновь чайки провожают сейнера,
Опять страда – осенняя путина.
 
 
Лежит у клуба сеть взамен ковра,
Звенит под ухом зуммер комариный.
О, как стихи умеют слушать тут! —
Так не умеют слушать и в столице.
Светлеют, и грустнеют, и цветут
Дубленные соленым ветром лица…
 
 
А мы спешим на остров Итуруп,
Покуда там посадку разрешили.
Потом лететь в другой рыбачий клуб
На острове соседнем Кунашире.
Пусть с недосыпу резь в глазах моих,
Пускай усталость навалилась глыбой,
Зато под сердцем бьется новый стих
Уже почти что пойманною рыбой.
 

Курилы

 
В лесу, на краю дороги,
В лесу, на краю страны,
Задумчивый, юный, строгий
Стоит капитан Смирных.
 
 
Змеится дороги лента,
КаМАЗы в лесхоз спешат.
С гранитного постамента
Не может сойти комбат.
 
 
Но помнят доныне сопки
Команду его – «Вперед!»,
Отчаянным и коротким
Был бой за японский дот…
 
 
Все той же дороги лента,
И августа синий взгляд.
Лишь сдвинуться с постамента
Не может теперь комбат.
 
 
Сквозь строй ветеранов-елок
Он смотрит и смотрит вдаль —
На тихий лесной поселок,
Которому имя дал.
 

Сахалин

 
Сопит медвежонок рядом,
Рысь рыщет невдалеке.
С неистовой силой снаряда
Горбуша идет по реке.
Навстречу теченью!
В клочья
Изодраны плавники.
За смертью…
И днем, и ночью.
По острым камням реки.
По острым камням Пороная,
Летящего сквозь тайгу.
Виденье царь-рыбы, знаю,
Забыть уже не смогу.
Погибнут безумцы эти,
Как только закончат путь.
Погибнут затем,
Чтоб детям —
Малькам своим
Жизнь вдохнуть.
 
 
Москва, суета сплошная,
Но где-нибудь на бегу
Вдруг вспомню о Поронае,
Петляющем сквозь тайгу.
Как сильно тряхнула душу
Земли первозданной твердь
И таинство – ход горбуши,
Что смертью попрала смерть!
 

Сахалин

 
Прозрачными становятся деревья,
Ветшает их изношенный наряд.
Дымками одеваются деревни,
И слюдяные лужицы хрустят.
Засентябрило,
Ах, засентябрило…
А как у вас там,
На краю земли,
У вас —
На Сахалине и Курилах?
 
 
…Циклоны в наступление пошли.
Гремят шторма
В заливе Лаперуза,
Валы как небоскребы громоздя.
А на Оху
Спешат машины с грузом,
Рвут вертолеты
Пелену дождя.
Вдоль океана,
Трассою знакомой
(Потом прилив
Сотрет следы колес)
На «козликах»
Секретари райкомов
Торопятся кто в шахту,
Кто в лесхоз.
Спокойно ли
На станции цунами?
Как Тятя [2]2
  Вулкан.


[Закрыть]—
Вдруг проснувшийся старик?..
Курилы, Сахалин! —
Следит за вами
Отцовскими глазами материк.
 
 
А в Подмосковье
Ежатся деревья,
Слетает их изношенный наряд.
Дымками одеваются деревни,
И слюдяные лужицы хрустят…
 

 
До чего ненадежен мир! —
Словно порох
Земля под нами.
Мы – как остров Парамушир,
Что в мгновение
Смыт цунами…
 
 
Ну, а смутный душевный мир,
Честолюбий больное пламя?..
Мы как остров Парамушир —
Пощади нас,
Страстей цунами!
 

1978

СТЕПНОЙ КРЫМ

 
Есть особая грусть
В этой древней земле —
Там, где маки в пыли,
Словно искры в золе,
И где крокусов синие огоньки
Не боятся еще
Человечьей руки.
 
 
Вековая, степная,
Высокая грусть!
Ничего не забыла
Великая Русь.
О, шеломы курганов,
Каски в ржавой пыли! —
Здесь Мамая и Гитлера
Орды прошли…
 

1978

«На улице Десантников живу…»

 
На улице Десантников живу,
Иду по Партизанской за кизилом.
Пустые гильзы нахожу во рву —
Во рву, что рядом с братскою могилой.
 
 
В глухом урочище туман, как дым,
В оврагах расползается упрямо.
Землянок полустертые следы,
Окопов чуть намеченные шрамы.
 
 
В костре сырые ветки ворошу,
Сушу насквозь промоченные кеды,
А на закате в городок спешу —
На площадь Мира улицей Победы.
 

1978