Текст книги "Стихотворения (1970–1980)"

Автор книги: Юлия Друнина

«Шелестят осины надо мною…»

 
Шелестят осины надо мною,
Желтый лист приклеился к плечу…
Знаю, что высокою ценою
За любую радость заплачу.
 
 
Паучок спланировал на платье,
Оборвалась паутинки нить…
Что цена мне? Я из тех, кто платит —
Только было бы за что платить…
 

1972

РАБОТА

 
Да, в итоге по высшему счету
Лишь за труд воздается сполна,
И работа, одна лишь работа
В книге жизни тебе зачтена.
Ты в простое – безделица ранит,
Ты в простое – беспомощна ты…
От душевной усталости ранней,
От тщеславия и суеты,
От тоски, настоящей и ложной,
От наветов и прочего зла
Защити меня, бруствер надежный
Бруствер письменного стола.
 

1972

«Мне сегодня, бессонной ночью…»

 
Мне сегодня, бессонной ночью,
Показалось, что жизнь прошла…
Мой товарищ, памирский летчик,
Как идут у тебя дела?
Не суди меня слишком строго,
Что давно не пишу тебе:
Не забыта она – дорога
От Хорога до Душанбе.
Не забыто, как крупной тряской
Било крошечный самолет,
Как одной кислородной маской
Мы дышали с тобой в черед,
Как накрыл нас туман в ущелье —
Узком, длинном, как коридор,
Как отчаянно, на пределе,
Барахливший тянул мотор.
Не пищу. Только помни прочно —
Не оборваны провода…
Неожиданно, поздней ночью,
Позвоню и скажу: «Беда,
Заупрямилась непогода,
Все труднее дышать, браток.
Мне бы чистого кислорода,
Мне бы дружбы твоей глоток!»
 

1973

«Закрутила меня, завертела Москва…»

 
Закрутила меня, завертела Москва,
Отступила лесов и озер синева,
И опять, и опять я живу на бегу,
И с друзьями опять посидеть не могу.
И опять это страшное слово «потом»…
Я и вправду до слез сожалею о том,
Что сама обрываю за ниткою нить,
То теряю, чего невозможно купить…
 

1973

«Есть скромность паче гордости…»

 
Есть скромность паче гордости —
Я знаю.
Ты скромен или горд? —
Не разберусь.
В твоих глазах прищуренных – сквозная
Осенняя изменчивая Русь.
 
 
Того гляди, пахнет колючим снегом,
Того гляди, метелью заметет…
Себе порой кажусь я печенегом,
Страшащимся отправиться в поход.
 
 
Боюсь попасть к морозам в окруженье,
Боюсь в твоем обуглиться огне,
Еще боюсь, что ужас пораженья
Победой может показаться мне…
 

1973

«Днем еще командую собою…»

 
Днем еще командую собою,
А ночами, в беспокойном сне,
Сердце, дезертир на поле боя,
Не желает подчиняться мне.
 
 
Сколько можно, сколько можно сниться!..
Просыпаюсь, зажигаю свет.
За день отвоеванных позиций
Утром словно не было и нет.
 
 
Вновь тревога, снова боль тупая.
А считала, это за спиной.
Как татуировка, проступает
Все, что было вытравлено мной…
 

1973

«Пусть больно, пусть очень больно…»

 
Пусть больно, пусть очень больно —
И все же круши, кроши:
Стучит молоток отбойный
В запутанных шахтах души.
 
 
Стучит он и днем и ночью —
Хватает тревог и бед.
Проверка идет на прочность,
Конца той проверке нет.
 
 
И что же здесь скажешь, кроме
Того, что твержу весь век? —
Надежней всего в изломе
Обязан быть человек…
 

1973

«Чем тяжелей, тем легче…»

 
Чем тяжелей, тем легче:
Если плохо,
Все, что возможно, на себя навьючь.
Работа – вот лекарство.
И не охай.
Справляйся сам, своих друзей не мучь.
 
 
Чем больше ноша, тем сильнее плечи.
К тому же через месяц или год
Боль в сердце станет, вероятно, легче —
Конечно, если очень повезет…
 

1973

«Только грусть. Даже ревности нету…»

 
Только грусть. Даже ревности нету.
Нет тоски, лихорадки, тревог.
Для меня ты – чужая планета,
И к тебе не ищу я дорог.
 
 
Холод звезд меж тобою и мною
И, должно быть, совсем не беда
То, что я притяженье земное
Не смогу одолеть никогда…
 

1973

«И когда я изверилась, сникла, устала…»

 
И когда я изверилась, сникла, устала
И на чудо надеяться перестала,
Позвонил человек из далекой страны,
И сказал человек:
– Вы мне очень нужны. —
И сказал человек:
– Я без вас не могу… —
За окном закружились дома на снегу,
Дрогнул пол, покачнулись четыре стены.
Человек повторил:
– Вы мне очень нужны…
– Этот голос с акцентом —
Замедленный, низкий!
А потом бормотание телефонистки:
– Почему вы молчите, Москва, почему?
Отвечайте, алло! —
Что ответить ему?
Что давно я изверилась, сникла, устала,
Что на чудо надеяться перестала,
Ничего не хочу, никого не виню,
Что в остывшей золе не воскреснуть огню?
 
 
Только вслух разве вымолвишь эти слова?
И молчала, молчала, молчала Москва…
 

1973

«Все зачеркнуть. И все начать сначала…»

 
Все зачеркнуть. И все начать сначала,
Как будто это первая весна.
Весна, когда на гребне нас качала
Хмельная океанская волна.
 
 
Когда все было праздником и новью —
Улыбка, жест, прикосновенье, взгляд…
Ах, океан, зовущийся Любовью,
Не отступай, прихлынь, вернись назад!
 

1973

«Воздух влажен и жарок…»

 
Воздух влажен и жарок,
Смог за горло берет.
Вдруг, как сон, как подарок —
Конный взвод, конный взвод.
 
 
Отрешенно и гордо
Он идет на рыси —
Лошадиная морда
Рядом с мордой такси!
 
 
Человек современный
Я до мозга костей —
Знаю времени цену,
Славлю век скоростей.
 
 
Так живу, будто кто-то
Вечно гонит вперед:
Нынче – борт самолета,
Через день – вертолет.
 
 
Что ж тревожит и манит,
Что же душу томит
Приглушенное ржанье,
Древний цокот копыт?..
 

1973

«В слепом неистовстве металла…»

 
В слепом неистовстве металла,
Под артналетами, в бою
Себя бессмертной я считала
И в смерть не верила свою.
 
 
А вот теперь – какая жалость! —
В спокойных буднях бытия
Во мне вдруг что-то надломалось,
Бессмертье потеряла я…
 
 
О, вера юности в бессмертье —
Надежды мудрое вино!..
Друзья, до самой смерти верьте,
Что умереть вам не дано!
 

1973

МУШКЕТЕРЫ

 
К ним сердца прикованы и взоры.
Им дарят улыбки, слезы, смех.
Словно в детстве, снова мушкетеры
На экране покоряют всех.
 
 
Да и в жизни (вот какое дело!)
Я тянулась и тянусь всегда
К мушкетерам, преданным и смелым,
Тем, с кем вместе брали города.
 
 
После были солнце и туманы,
Но в беде и радости верны
Мне навек остались д'Артаньяны —
Лейтенанты мировой войны.
 

1973

ИЗ СЕВЕРНОЙ ТЕТРАДИ

 
Ни кустика, ни селенья,
Снега, лишь одни снега.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
Смирны, как любое стадо:
Под палкой не первый год.
И много ли стаду надо?
Потуже набить живот.
Век тундру долбят копытцем
И учат тому телят…
Свободные дикие птицы
Над ними летят, летят.
Куда перелетных тянет
Из тихих обжитых мест?
На северное сиянье?
А может, на Южный Крест?..
Забывшие вкус свободы,
Покорные, как рабы,
Пасутся олени годы,
Не зная иной судьбы.
Возможно, оно и лучше
О воле забыть навек?
Спокойней. Хранит их чукча —
Могущественный человек.
Он к ним не подпустит волка,
Им ягель всегда найдет.
А много ль в свободе толка?
Важнее набить живот.
Ни кустика, ни селенья.
Сменяет пургу пурга.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
И вдруг не понять откуда,
И вдруг неизвестно как,
Возникло из снега чудо —
Красавец, дикарь, чужак.
Дремучих рогов корону
Откинув легко назад,
Стоял он, застыв с разгону,
В собратьев нацелив взгляд.
Свободный, седой и гордый,
В упор он смотрел на них.
Жевать перестали морды,
Стук жадных копыт затих.
И что-то в глазах мелькнуло
У замерших оленух,
И как под ружейным дулом
Бледнел и бледнел пастух.
Он понял: олени, годы
Прожившие, как рабы,
Почуяли дух свободы,
Дыханье иной судьбы…
Высокую выгнув шею,
Откинув назад рога,
Приблизился к ним пришелец
На два или три шага.
Сжал крепче винтовку чукча
И крикнул: «Назад иди!»
Но вырвался рев могучий
Из мужественной груди.
Трубил он о счастье трудном —
О жизни без пастуха,
О том, как прекрасна тундра,
Хоть нет в ней порою мха.
О птицах, которых тянет
Из тихих обжитых мест
На северное сиянье,
На призрачный Южный Крест.
Потом, повернувшись круто,
Рванулся чужак вперед.
Олени за ним. Минута,
И стадо совсем уйдет.
Уйдет навсегда, на волю…
Пастух повторил: «Назад!»
И, сморщившись, как от боли,
К плечу приложил приклад…
Споткнувшись и удивленно
Пытаясь поднять рога,
Чужак с еле слышным стоном
Пошел было на врага.
Но, медленно оседая,
На снег повалился он.
Впервой голова седая
Врагу отдала поклон.
Не в рыцарском поединке,
Не в битве он рухнул ниц…
А маленький чукча льдинки
С белесых снимал ресниц.
И думал: «Однако плохо.
Пастух я, а не палач…»
Голодной лисицы хохот,
Срывающийся на плач.
Сползает на тундру туча.
А где-то светло, тепло…
Завьюжило. Душу чукчи
Сугробами замело…
Назад возвратилось стадо
И снова жует, жует.
И снова олешкам надо
Одно лишь – набить живот…
Ни кустика, ни селенья,
Снега, лишь одни снега.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
 

 
Кто видал енисейские дали,
Тот о них не забудет нигде…
А деревья вокруг умирали,
Умирали по пояс в воде.
 
 
Почернели, листва облетела.
Запах тлена и мертвый плеск…
Кто-то трезвый, могучий, смелый
Порешил затопить здесь лес.
 
 
И боролись за жизнь великаны,
Хоть была неизбежной смерть.
Было больно, и страшно, и странно
На агонию эту смотреть.
 
 
Было больно. И все-таки взгляда
Я от них не могла отвести,
Мне твердили: «Так нужно, так надо.
Жаль, но нету другого пути.
 
 
Что поделаешь? – Жизнь жестока,
И погибнуть деревья должны,
Чтоб кровинки веселого тока
Побежали по венам страны.
 
 
Чтоб заводы в тайге загудели,
Чтоб в глуши прозревали дома».
Я кивала: «Да, да, в самом деле,
Это я понимаю сама».
 
 
… А деревья вокруг умирали,
Умирали по пояс в воде.
И забудешь о них едва ли —
Никогда, ни за что, нигде…
 

 
Сидели у костра, гудели кедры.
Метались то ли искры, то ли снег.
И был со мною рядом злой и щедрый,
Простой и очень сложный человек.
 
 
В который раз я всматривалась снова
В глаза с прищуром, в резкие черты.
Да, было что-то в нем от Пугачева,
От разинской тревожной широты.
 
 
Такой, пожалуй, может за борт бросить,
А может бросить все к твоим ногам…
Не зря мне часто снится эта проседь,
И хриплый голос, и над бровью шрам.
 
 
Плывут, качаясь, разинские струги —
Что ж, сон как сон: не много смысла в нем.
Но в том беда, что потайные струны
Порой заноют в сердце ясным днем.
 
 
И загудят в ответ с угрозой кедры,
Взметнутся то ли искры, то ли снег.
Сквозь время улыбнется зло и щедро
Простой и очень сложный человек.
 

 
Нет, мой отец погиб не на войне —
Был слишком стар он, чтобы стать солдатом.
В эвакуации, в сибирской стороне,
Преподавал он физику ребятам.
 
 
Он жил как все. Как все, недоедал.
Как все, вздыхал над невеселой сводкой.
Как все, порою горе заливал
На пайку хлеба выменянной водкой.
 
 
Ждал вести с фронта – писем от меня,
А почтальоны проходили мимо…
И вдалеке от дыма и огня
Был обожжен войной неизлечимо.
 
 
Вообще-то слыл он крепким стариком —
Подтянутым, живым, молодцеватым.
И говорят, что от жены тайком
Все обивал порог военкомата.
 
 
В Сибири он легко переносил
Тяжелый быт, недосыпанье, голод.
Но было для него превыше сил
Смиряться с тем, что вновь мы сдали город.
 
 
Чернел, а в сердце ниточка рвалась
Одна из тех, что связывают с жизнью.
(Мы до конца лишь в испытанья час
Осознаем свою любовь к Отчизне.)
 
 
За нитью – нить. К разрыву сердце шло.
(Теперь инфарктом называют это…)
В сибирское таежное село
Вползло военное второе лето.
 
 
Старались сводки скрыть от старика,
Старались – только удавалось редко.
Информбюро тревожная строка
В больное сердце ударяла метко.
 
 
Он задыхался в дыме и огне,
Хоть жил в Сибири – в самом центре тыла.
Нет, мой отец погиб не на войне,
И все-таки война его убила…
 
 
Ах, если бы он ведать мог тогда
В глухом селе, в час отступленья горький,
Что дочь в чужие будет города
Врываться на броне «тридцатьчетверки»!
 

 
Патефон сменяла на пимы —
Ноги в них болтаются как спички.
…Обжигает стужа той зимы,
Той – невыносимой для москвички.
 
 
Я бегу вприпрыжку через лес,
Я почти что счастлива сегодня:
Мальчик из спецшколы ВВС
Пригласил на вечер новогодний!
 
 
Навести бы надо марафет,
Только это трудновато ныне —
Никаких нарядов, ясно, нет,
Никакой косметики в помине.
 
 
Нету краски для бровей? Пустяк! —
Можно развести водою сажу.
Пудры нету? Обойдусь и так!
Порошком зубным свой нос намажу.
 
 
…Вот уже мелодии река
Повела, качнула, завертела.
Мальчугана в кителе рука
Мне легла на кофточку несмело.
 
 
Я кружусь, беспечна и светла,
Вальс уносит от войны куда-то.
Я молчу, что наконец пришла
Мне повестка из военкомата…
 

Памяти космонавта Владимира Комарова

 
Это после он будет оплакан страной
И планета им станет гордиться.
А покуда спецшколу проклятой войной
Под Тюмень занесло из столицы.
 
 
Лишь потом это имя в анналы войдет,
Больно каждого в сердце ударит.
А пока Комарова спецшкольников взвод
Величает «Володька-комарик».
 
 
Комсомольский билет, да четырнадцать лет,
Да пожар, полыхающий в мире.
У «спецов» горячее желания нет,
Чем на фронт драпануть из Сибири.
 
 
Малолетство они почитали бедой,
Ратным подвигом бредили дети.
И откуда им знать, что падучей звездой
Их «комарик» умчится в бессмертье?
 
 
Это будет потом – звездный час, звездный свет,
После – весть, леденящая душу…
А пока только тыл, да четырнадцать лет,
Да мороз, обжигающий уши.
 
 
У пилотки бы надо края отогнуть,
Подпоясать шинелишку туго.
Но задумался мальчик. Быть может, свой путь
Видит он сквозь сибирскую вьюгу…
 

1973

В ШУШЕНСКОМ

 
Я навек поняла отныне,
Стало в Шушенском ясно мне:
Людям надобно со святыней
Оставаться наедине.
 
 
Помолчать, грохот сердца слыша,
Не умом, а душой понять:
Здесь Он жил, вот под этой крышей,
Эта койка – его кровать.
 
 
Здесь невесте писал про Шушу,
Здесь морщинки легли у рта…
Я хочу тишину послушать,
А при людях она не та.
 
 
И когда все уйдут отсюда
И затихнет людской прибой,
Я немного одна побуду,
Я побуду, Ильич, с тобой…
 

 
И вижу я
Внутренним взором
Церковную узкую дверь.
Мне жаль этой церкви,
Которой
Нет в Шушенском больше теперь.
 
 
Двух ссыльных
В той церкви венчали —
Давно это было,
Давно.
Царапались мыши,
Стучали
Кедровые лапы
В окно.
 
 
И вижу я
Внутренним зреньем,
Как пристально,
Из-под очков,
В потрепанной рясе
Священник
Взирает на еретиков —
 
 
Веселых,
Не верящих в бога,
Бунтующих против царя!
…Так пусто,
Темно и убого,
Так холодно
У алтаря.
 
 
Мигают оплывшие свечи,
Свисает с иконы паук.
Мерцание
Медных колечек,
Застенчивость девичьих рук…
 
 
Я много
Бродила по свету,
Все, может быть,
Только затем,
Чтоб встретить на Севере
Эту
Песнь песен,
Поэму поэм.
 
 
И все-таки
Встречи не будет —
Ту церковь сожгли,
Говорят…
Чего не придумают люди —
Не ведают, знать,
Что творят…
 
 
За лесом
Туманятся горы,
Синеет
Саянский хребет.
Вхожу я в ту церковь,
Которой
В сегодняшнем Шушенском
Нет…
 

 
А такое
И вправду было,
Хоть и верится мне
С трудом:
Кто-то начал
Со страшной силой
Украшать этот бедный дом.
 
 
«Что, мол,
Нам экскурсанты скажут?
Все должно быть
На высоте!»
И повесили люстру даже
Расторопные люди те.
 
 
И портьеры
(Что подороже!)
Стали здесь
«Создавать уют»,
И слоны из пластмассы —
Боже! —
Протоптали дорожку тут.
 
 
И центральное отопленье
Провели за рекордный срок —
«Как, простите,
Товарищ Ленин
В ссылке
Жить без комфорта мог?..»
 
 
Штукатурили
В доме бревна,
У крыльца
Развели цветник…
И тогда,
Оскорбившись кровно,
Правда
Свой отвернула лик.
 
 
Стало в доме
Фальшивым что-то,
Сразу свой потеряло вес…
Годы шли,
Как на приступ роты —
Соскребали мы
Позолоту,
Бутафорский
Снимали блеск.
 
 
Нынче в доме,
Где ссыльный Ленин
Прожил несколько
Долгих лет,
Нет центрального отопления,
И сверкающей люстры нет.
 
 
Пахнут бревна
Смолою снова,
Никаких нет
На окнах штор…
Запах времени!
Дух былого!
Как волнует он
До сих пор…
 
 
Нас изба
Привечает скромно,
Ветры времени
В ней сквозят.
Так мала она!
Так огромна —
Даже в сердце
Вместить нельзя.
 

1973

ИЗ СИЦИЛИЙСКОЙ ТЕТРАДИ

 
Я это слово грозное вчера
В «Паэзе сера» встретила впервые —
Я, женщина, которую «сестра»
Звала Россия в годы фронтовые.
Я дочь войны, я крови не боюсь —
Веками кровью умывалась Русь…
Сицилия! Тревожные костры
И беженцев измученные лица.
Стон раненых… И сердце медсестры
Во мне больнее начинает биться.
Стон раненых. Он всем понятен сразу,
Все стонут на едином языке —
В горах Сицилии, в горах Кавказа,
С винтовкой иль с мотыгою в руке.
Сицилия! Прекрасен и суров
Твой лик, преображенный терромото.
А в небе – шпаги двух прожекторов,
А на земле – карабинеров роты.
Как на войне… И нет лимонных рощ,
И гаснет южное великолепье.
И кажется, что наш, расейский, дождь
По кактусам и мандаринам лепит…
 

 
Опять приснилось мне Кастельветрано…
Пишу, читаю ли, сижу ль в кино,
Болит во мне Сицилия, как рана,
Которой затянуться не дано.
 
 
Ознобными туманами повиты,
Сединами снегов убелены,
Руины скорбной Санта-Маргериты,
Дымясь, мои заполонили сны.
 
 
И снова пальм полузамерзших гривы
На леденящем мечутся ветру.
Оборваны последние оливы —
Что будут есть детишки поутру?..
 
 
Вот Санта-Нинфа. Под открытым небом
Здесь городок отчаянья возник.
И вдруг сюда с палатками и хлебом
Ворвался наш, советский, грузовик.
 
 
За ним – другой. Через минуту – третий.
Влетели, как архангелы, трубя.
Кричали женщины, плясали дети,
Меня за полу шубы теребя.
 
 
«Твой самолет к нам прилетел в Палермо!» —
Твердили люди, слезы не тая.
А я? Я тоже плакала, наверно…
О, Русия, о, Русия моя!
 
 
Палатки расправляли торопливо
Над лагерем упругие крыла.
Делили хлеб. И я была счастлива,
Как никогда, быть может, не была…
 

 
Что же это за наважденье:
Мало памяти фронта мне?
Терромото – землетрясенье
Вижу каждую ночь во сне!
 
 
Снова горы, тумана вата,
Визг резины да ветра свист.
За баранкою вы – сенатор,
Сын Сицилии, коммунист.
 
 
«Коммунисты – на терромото!» —
Этот лозунг гремел везде.
…Нереальное было что-то
В краткой встрече, в ночной езде.
 
 
Будто вновь, сквозь тумана вату,
По дорожке по фронтовой,
Я на «виллисе» мчусь с комбатом
К раскаленной передовой…
 

1973

«Я принесла домой с фронтов России…»

 
Я принесла домой с фронтов России
Веселое презрение к тряпью —
Как норковую шубку, я носила
Шинельку обгоревшую свою.
 
 
Пусть на локтях топорщились заплаты,
Пусть сапоги протерлись – не беда!
Такой нарядной и такой богатой
Я позже не бывала никогда…
 

1973

ИЗ ФРОНТОВОГО ДНЕВНИКА

 
Четверть роты уже скосило…
Распростертая на снегу,
Плачет девочка от бессилья,
Задыхается: «Не могу!»
 
 
Тяжеленный попался малый,
Сил тащить его больше нет…
(Санитарочке той усталой
Восемнадцать сровнялось лет.)
 
 
Отлежишься. Обдует ветром.
Станет легче дышать чуть-чуть.
Сантиметр за сантиметром
Ты продолжишь свой крестный путь.
 
 
Между жизнью и смертью грани —
До чего же хрупки они…
Так приди же, солдат, в сознанье,
На сестренку хоть раз взгляни!
 
 
Если вас не найдут снаряды,
Не добьет диверсанта нож,
Ты получишь, сестра, награду —
Человека опять спасешь.
 
 
Он вернется из лазарета,
Снова ты обманула смерть,
И одно лишь сознанье это
Всю-то жизнь тебя будет греть.
 

 
Тот осколок, ржавый и щербатый,
Мне прислала, как повестку, смерть.
Только б дотащили до санбата,
Не терять сознание, не сметь!
 
 
А с носилок свешивались косы —
Для чего их, дура, берегла!..
Вот багровый дождь ударил косо,
Подступила, затопила мгла.
 
 
Ничего. Мне только девятнадцать.
Я еще не кончила войну.
Мне еще к победе пробиваться
Сквозь снегов и марли белизну.
 

 
Дотянул, хоть его подбили,
До своих командир звена.
А пробоин не счесть на крыльях,
Да в груди у него – одна…
 
 
Эскадрилья к нему бежала
Через поле, не чуя ног.
Руки летчика от штурвала
Долго друг оторвать не мог.
 
 
И сказал комэск хрипловато,
Сняв потрепанный шлемофон:
– Вместе с нами он жил, ребята,
Прилетел умереть к нам он…
 

1973

«Были слезы в первую атаку…»

 
Были слезы в первую атаку,
После тоже плакать довелось.
А потом я разучилась плакать —
Видно, кончились запасы слез…
 
 
Так в пустынях, так в песках горючих
Не бывает ливней искони,
Потому что в раскаленных тучах
Тут же испаряются они…
 

1973

БИНТЫ

 
Глаза бойца слезами налиты,
Лежит он, напружиненный и белый.
А я должна присохшие бинты
С него сорвать одним движеньем смелым.
Одним движеньем —
Так учили нас,
Одним движеньем —
Только в этом жалость…
Но, встретившись
Со взглядом страшных глаз,
Я на движенье это не решалась,
На бинт я щедро перекись лила,
Пытаясь отмочить его без боли.
А фельдшерица становилась зла
И повторяла: «Горе мне с тобою!
Так с каждым церемониться – беда,
Да и ему лишь прибавляешь муки».
…Но раненые метили всегда
Попасть в мои медлительные руки.
 
 
Не нужно рвать приросшие бинты,
Когда их можно снять почти без боли…
Я это поняла, поймешь и ты…
Как жалко, что науке доброты
Нельзя по книжкам научиться в школе!
 

1973

«За утратою – утрата…»

 
За утратою – утрата,
Гаснут сверстники мои.
Бьют по нашему квадрату,
Хоть давно прошли бои.
 
 
Что же делать? —
Вжавшись в землю,
Тело бренное беречь?..
Нет, такого не приемлю,
Не об этом вовсе речь.
 
 
Кто осилил сорок первый,
Будет драться до конца.
Ах, обугленные нервы,
Обожженные сердца!..
 

1973

«Где торфяники зноем пышут…»

 
Где торфяники зноем пышут,
Средь чадящих слепых равнин,
Укрощают огонь мальчишки,
Посвященье идет в мужчин.
 
 
Вновь война, хоть не свищут пули,
Вновь в атаку пошла броня.
Вот, ребята, и вы взглянули,
Вы взглянули в глаза огня.
 
 
В дымной грозной неразберихе
Быть героями ваш черед.
Принял бой первогодок тихий,
Принял бой комсомольский взвод.
 
 
И опять – обожженный, в саже,
Забинтована голова —
Командир, как когда-то, скажет:
– За спиною у нас – Москва!..
 

1973

«Это правда, что лучшими годами…»

 
Это правда,
Что лучшими годами
Заплатила я дань войне.
Но долги
Мне с лихвою отданы,
Все сторицей воздалось мне.
Пролетали деньки
Не пылью —
Злыми искорками огня.
Как любила я!
Как любили,
Ненавидели как меня!
Я за счастье свое боролась,
Как дерутся за жизнь в бою…
Пусть срывался порой мой голос —
Я и плача
Всегда пою.
Это значит —
Долги мне отданы,
Все сторицей воздалось мне.
Нет, недаром
Лучшими годами
Заплатила я дань войне!
 

1974