Текст книги "Франики (СИ)"

Автор книги: Юлия Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

  Незадолго до того был вызван к девочке лет 9, терзаемым невиданным бесом-щекотуном, и спас ее, откопав в черных книгах, как надо обращаться к нему. Девочка оказалась сироткой, помогающей при трактире, а владели трактиром евреи из секты Франка. Оттуда Дембовский и узнал, что в недрах отвергнутого народа зреет что-то, очень близкое к признанию христианской веры, и называется эта секта «зоаристы», или «авраамиты».

  Сами они неохотно рассказывают о своих верованиях, объясняя, что их лидер, некий Лейбович по кличке Франк или Френк, свою книгу еще пишет, а как напишет, тогда и узнает мир о новой вере, равной которой еще не существовало. Архиепископ тот час же решился пригласить еретика на доверительную беседу, дабы выяснить, можно извлечь из его секты выгоду для церкви. И эта встреча состоялась очень скоро.

  ..... День был солнечный, в окно особняка били красные листья не облетевших кленов, а от золота липовой аллеи горело зеркало, висящее напротив окна и все в нем отражавшее по второму кругу. Якуба встретил сам архиепископ, по-домашнему, без церемоний. Разговор касался Талмуда и Каббалы. Давняя ненависть еретика к Талмуду оказалась истолкована Дембовским как отрицанием Ветхого Завета, а желание дать евреям новый Завет – признанием христианского Нового Завета. В конце беседы Дембовский, долго вглядывающийся в желтоватое от переизбытка желчи лицо ересиарха, вдруг вздрогнул плечом, словно отмахиваясь от неприятного воспоминания, и вскрикнул:

  – Погодите, да ведь мы уже знакомы! Помните, года два тому назад, в селенье под Старым Самбором?

  – Да-с, припоминаю, шепеляво – буркнул Франк. – Вы проезжали по дороге и остановились, заслышав вопли старосты. А я стоял, привязанный к столбу ремнем через живот, с кляпом во рту, с тщательно скрученными руками и ногами, беспомощный, за минуты до смерти... Благодарю Бога, что нашелся смелый человек, утихомирил толпу!

  Его не обрадовало, что Дембовский оказался тем самым ксендзом, видевшим его позор и оказавшим пойманному бродяге милостивое участие. Ведь его ждал терновниковый и шиповниковый огонь за то, что он – «опырь», вампир, несущий мор и голод, выматывающий из людей душу, заставляя их совершать бессмысленные поступки – например, плясать как в хорее часами на вершине холма, или бесцельно бродить по кругу, пока не упадешь замертво.

  <Опырь – вампир скорее энергетический, ему важна не столько кровь, сколько власть над сознанием, полное подчинение чужой воли. Он вселяется и диктует свою волю, что сближает поверье об опырях с еврейскими представлениями о диббуке. Диббук тоже вторгается в душу и щаслоняет прежнюю личность. Люди, умиравшие от опырей, мгновенно старились, худели, превращались в бледные тени самих себя. Опырь опасен. Он существо иное, человеческое и нечеловеческое одновременно, больше чем вампир, больше, чем оборотень, пришелец неизвестно откуда, и что на него действует – непонятно>

  Дембовский поинтересовался, зажила ли та ранка под коленкой, которую разъяренные крестьяне приняли за знак опыря, язву?

  – Тогда случайно, в лесу, поранился о бурелом и подвязал коленку обрывком носового платка, точнее, обрывком старой нижней рубашки. Когда меня раздевали, увидели капли крови и решили, будто я прячу язву. А сколько колючих ветвей для костра они натащили! Думаю, что староста остановил мою казнь вовсе не из человеколюбия – просто он боялся ответственности за самосуд, все-таки представитель власти – пытаясь сохранять веселое спокойствие, отвечал еретик, а на сердце у него прыгали жабы, и селезенка сигнализировала, что сейчас что-нибудь произойлёт. Но хорошее или дурное – этого он предвидеть не мог....

  – Самосуд не состоялся, – произнес Дембовский, стараясь быть поласковее, – я вижу, вы из нищеброда превратились сначала в контрабандиста, а затем в главу богатой секты. Конечно, вы не пророк, и уж тем более не Мессия, как уверяют некоторые, но, если это необходимо ради того, чтобы еврейский народ вслед за вами крестился, пожалуй, я не буду возражать. Хотя вам больше подходит звание тысменницкого антихриста...

  – Это люди меня так называют!

  – А не надо было выдумывать про себя! – наставлял его Дембовский.– Нельзя ж столько врать! То перешли пешком Карпаты за две недели, то приручили древнего ящера, то выдаете себя за племянника графа Сен-Жермена! Любопытно, а где вы родились и кто ваши родители? Только не надо про Бухарест и отца-раввина, про сефардскую фамилию, про дядю в Салониках.

  Франк взял себя в руки, и, убедившись, что Дембовскому навесить лапшу не получится, решился признаться.

  – Я ... не мог сказать правду. Да и мне говорил разное, а сейчас некого спросить – родители уже мертвы. С детства знал, что среди «шебсов» Галиции бытовало предание: новый Мессия должен родиться в Львове или где-то около, но Тысменница – это далеко, это маленький городок евреев-меховщиков и скорняков. Ничего доброго из Тысменниц, сами понимаете, быть не может. Да если подумать, не бывает в мире ничего хорошего, а люди – просто-напросто злые животные, «бэхамот», твари. <Сравните с цитатами из книги Дм. Донцова «Национализм», 1926г., где сказано – «Ніяка річ не є добра ...»

  – Что ж, я все понял, оставим. Давно такие мне не попадались, разве что пан Антоний Перуцкй, черную душу которого я спасал, в самый последний миг успев вложить ему в рот освященный хлебец и прочесть отходную – сказал Дембовский. – И ногами дрыгал, и руками, и визжал, пришлось его за одеяло гвоздями прибить к кровати. Святую воду выплевывал. Характер! И вы такой же, пан Яков, или даже хуже. Но! Вы мне нравитесь. Пока я жив, вас не посадят, однако мои связи не безграничны. Трудно закрывать глаза на все эти доносы..... Что там, почитаем? О, совращение малолетних девочек.... Разрытие еврейских могил....... Кощунства, кражи, побои.......

  – А вы не закрывайте глаза, вы порвите эти цидульки! – выпалил Франк.

  – Порванное можно склеить, но восстановить сожженное – никогда, возразил Дембовский и швырнул в камин кипу доносов. Листы скукожились, вспыхнули и обратились в пепел.

  – Цель оправдывает средства, улыбнулся Франк, – точнее, цель гораздо выше ее средств. В особо исключительных случаях, конечно.

  – Однако слишком много стало таких случаев – ехидно заметил Дембовский. – Больше, чем приводил Макиавелли. ..... Теперь понял, какое отношение ваша секта имеет к христианству – вы его вывернули и говорите всем, что придумали новое.

  – Не скрою. Но с каждым годом у нас все больше последователей – парировал Франк. – И если вы поможете нам в наших бедах, то и я помогу вам крестить цвет польского еврейства. Вы получите столько гениев, что придется открыть пару новых монашеских орденов или переправить часть неофитов в унию, к базилианам.....

  – Это весьма заманчиво. Пожалуй, я соглашусь, – улыбнулся Дембовский. -

  Но вам придется выполнять немало наших условий.

  – Ваше высокопреосвященство, я с радостью...

  Условия, разумеется, выбирать не приходилось – Франку грозило несколько судов в светских и духовных инстанциях, и все склонялись к тому, что приговор будет суров – смерть, или пожизненное. Конкордат все же лучше тюрьмы и плахи.

  – Хотите еще белого китайского чаю? С тех пор, как между Речью Посполитой и Поднебеной установились торговые связи, я не в силах отказаться от чаевничания. И вареньице какое предпочитаете – ежевичное, малиновое, или из райских яблочек?

  Франк выбрал ежевичное. За белым чаем и темными вареньями придумали они черное дело – согнать раввинов на диспут, поставив их в заведомо проигрышные условия, не давая оправдаться, а еще устроить массовые сожжения Талмудов. Огромные костры и страх новых погромов заставят ортодоксию сдаться.

  – У них элементарно не останется выхода – сказал Франк, разглядывая коллекцию фарфоровых статуэток. – Ой, а это что за страшная собачка?

  – Это китайский демон, – ответил Дембовский, – утаскивающий нерадивых сановников прямиком в ад.

  С ощеренной собачкой в кармане Франк командовал сожжением Талмудов душным днем 17 июня 1757 года. Еще с ночи он следил за небом: если пойдет дождь или с утра будет сыро от росы, праздник огня придется отложить. Конечно, сжигать книги удобнее всего лютой зимой – чтобы бедняки отогрелись в тепле большого костра, но Дембовский, словно предчувствуя свою скорую кончину (он умрет спустя ровно 5 месяцев, 17 ноября), торопил ересиарха. Сотни Талмудов (а это книжища многотомная и выпускалась всегда в большом формате, в тяжелых переплетах) везли на возах, запряженных волами, на городскую площадь Каменец-Подольска. У возов стояли солдаты и с криками отгоняли евреев, пытавшихся спасти хотя бы один том. Зрелище выдалось восхитительным. Книги мгновенно вспыхнули от четырех поднесенных с разных сторон факелов. Зажигали и Франк, и Дембовский, и лучшие люди городатоже приложили свою руку. Ересиарху вдруг привиделся тощий монах ордена капуцинов (он узнал его по непременному капюшону), в коричневой рясе, подпоясанной конопляным вервием. Капуцин ощерился и так посмотрел на еретика, окруженного поклонниками, что тот мигом стих и загрустил. Вернувшись после сожжения в резиденцию Дембовского, Франк почувствовал себя дурно и лег спать, но сон не шел. Из стены выскочил этот же капуцин и зло смотрел на него.

  – Ничего хорошего из этого не выйдет – сказал монах и потушил светильник.

  Спросить у архиепископа, живой это монах или призрак, гость постеснялся.

  Перепуганные евреи Каменец-Подольского начали помаленьку креститься.

  Триумф «фраников» оказался коротким. Дембовский умер неожиданно; его преемник даже разговаривать с Франком не стал. Более того, у тех доносов, что сгорели в камине, обнаружились копии – кто-то слал их по всем инстанциям, светским и церковным, не жалея чернил. Суды вновь стали требовать к себе Франка и его «фраников» – хорошо, если только для свидетельств, а если нет? Без защиты иерарха он быстро сник и умолк.

  Но еще оставались в силе их совместный планы – например, скандальный диспут. Подготовка к нему началась еще при жизни архиепископа и шла под его неусыпным контролем. После похорон Дембовского Франк уехал из Каменец-Подольского во Львов. Заботливый архиепископ успел представить его своим высоким друзьям и даже помог оформить купчую на небольшой домик, доставшийся однажды по духовному завещанию одного бездетного алхимика, некого Антония Перуцкого, или Перуччи (его предки прибыли из Венеции и застряли в Леаполе). Опасаясь мести, Франк обустроил дом к приезду семьи, нанял охрану. И он, и дети, и супруга изучали катехизис под руководством иезуита, редко покидали стены дома, жили замкнуто. Диспут и крещение готовились им словно военная операция – карты, стрелки, фишки, расчет сил....

  Примечательно, что, разболтав всем о своем вещем сне, где голос велел идти во Львов, сам Франк прибыл туда лишь спустя четыре года (!!!!) по возвращении в Польшу! Четыре года он шатался черте где, в невозможных дырах, хоть звание «почетного туриста Закарпатской области» ему присваивай, а о львином граде – забыл, что ли? Нет, не забыл. Биография Франка повторяет иногда биографическую канву его предшественника. Шабтая Цви. Зная об этом, ересиарх боялся прийти во Львов и проиграть.

  А совпадения с историей Цви только укрепляли его предубеждение. Например, в смерти Дембовского «франики» обвинили раввина Коэна Раппопорта, однофамильца или дальнего родственника знаменитого львовского каббалиста Нехемии Коэна (Лембергера), погубившего в конце 17 века всемирные планы турецкого самозванца. Думал ли Франк мстить за свою прошлую жизнь, искренне считая себя воплощением Цви? И не был ли скандал на диспуте актом этой запоздалой мести?

  Летом 1759 года во Львове, при большом скоплении зрителей и служителей церкви, состоялся диспут между католиками и евреями. На стороне католиков и горстки примкнувших к ним еврейских сектантов под руководством Якуба Франка находился едва ли не весь город, когда как еврейской общине и раввину с двойной фамилией, сочувствовали даже не все соплеменники. Все больше евреев увлеклось идеями Франка и готовилось креститься. Это означало, что проигрыш раввинам обеспечен и надо молиться лишь о ничьей. Опасаясь гнева толпы, ересиарх явился лишь под конец диспута, доверив выступать своим последователям. Он плохо говорил по-польски и стеснялся предстать перед просвещенной аудиторией. Выступали яростно. Раввинам ничего не оставалось, кроме как обвинить секту Франка в кощунстве и попрании морали, а те в ответ бросили свой главный аргумент – «кровавый навет».

  – И эти люди, – орали еретики, – смеют говорить о морали, когда у них существует мрачная закрытая секта, пбющая кровь христианских младенцев!

  Публика ахнула. Еретики подыгрывали самым темным ее мыслям, и это могло б пройти без последствий, если бы в те годы не началась действительно эпидемия вампириства. Очагами, в селах Прикарпатья, в самих горах, на далеких хуторах, где жила одна, две, три семьи, в охотничьих сторожках, во времянках, в шалашах – происходили загадочные случаи укусов и ран. Какие-то неизвестные существа, не люди, не звери, нападали в отдаленных селах на домашнюю живность, кусали ей шею, вытягивали из ранки немного крови и безмолвно исчезали. Иногда нападали на маленьких детей, оставленных без присмотра, причиняя ужасную боль от незаживающих прокусов кожи – на шее, реже на животе. Следы и раны подвести под ритуальный характер не удалось – они наносились беспорядочно, не образуя никаких знаков, видимо, вцеплялись куда придется, ища жертву слабую, тихую. Ни запаха едкого, ни отпечатков лап, копыт, ног, ни перьев, ни меха, ни кожи.

  Подозрение сразу пало на евреев, про которых всегда что-нибудь сочиняли и считали виновными априори, потому что – евреи. Коэн Раппорот говорил много чего умного, но! Умные речи взведенную толпу бесят. Раввин выбрал неверную тактику защиты – скажут после, он начал клеймить секту, а это выглядело попытками оправдаться.

  Народ верил сектантам, им помогали, Франку, напомню, подарили особняк, к его детям иезуиты приставили своих учителей, а дети других еретиков бесплатно учились в иезуитских школах-пансионах, где им выдавали все – от штанишек и одеял до перьев и учебников. Франк намеренно уговорил прийти на диспут еврейскую бедноту, а богачам велел сидеть дома, дабы знатные польки не увидели жирные рожи «нуждающихся франкистов», которым они собирали пожертвования. Бедняки молчали. Им нечего сказать – они люди малограмотные, спорить не умеют, да стыдно выйти в народ в своем рубище, схожим с истрепанными одеждами монахов множества орденов. Сколько их! Иезуиты, бенедектинцы, капуцины, кармелиты босые и обутые, урсулинки, пиары, скараментки, павликане, францисканцы, доминиканцы..... И все готовы обнять своих новоиспеченных еврейских братьев.

  По рядам бродят продавцы ягод, паненки кушают только что собранную малину со сливками, вместо кока-колы подают модный напиток – кофе, и все ждут костра, приготовленного для раввинов. Но костра не зажгли, диспут завершился скандалом, когда Франку плюнули в лицо и обещали убить его дочь, а ересиарх плюнул в лицо и обещал сварить в котле сыновей обидчика.

  Победа церкви и «фраников» оказалась пирровой. Несмотря на все свои старания, Франк и его антисемиты проиграли: польские евреи, испугавшись не на шутку, обратились не в Краков и не в Варшаву, а сразу в Ватикан, умоляя разобраться в этом деле беспристрастно. Римская курия пригласила экспертов – христианских гебраистов, теологов, миссионеров, кто давно и всерьез изучал еврейские традиции, хорошо знал этот народ.

  Экспертиза показала, что обвинения ложны , что Франк – фальсификатор или пользовался источниками, фальсифицированными еще в средние века.

  А кем были те вампиры? Ведь Франк, берясь за «кровавый навет», полагал, что на самом деле у этого вампирского «поветрия» имелись реальные причины, никакого отношения к евреям не имеющие.

  Конечно, многое можно списать на психоз, но разговоров о кровопийцах слишком много, чтобы пройти мимо. Предания, страшилки, байки войдут в авторскую европейскую литературу, а народные первоисточники быстро забудутся. До какого-то момента народные истории вставлялись в книги, большого противоречия между «народным» и «официальным» не существовало. Напротив, историку аристократического круга все непроверенное было гораздо интереснее. Например, польский историк Грушецкий вслед за обывателями Львова верил в подземную сеть ходов под Святоюрской горой, а во время диспута напуганные горожане опасались, как бы евреи не разбудили спящего в той пещере дракона, и уже ощущали легкое колебание почвы под ногами.

  Откуда растут крылья у ходивших тогда «готических» слухов? На диспуте еще мог всплыть один страннейший фрагмент из книги «Зогар» – о летающем верблюде, вернее, о непонятном создании, похожем на дракона, Хайо Бишат, зверо-змее, которого переводчик назвал зачем-то верблюдом. Якобы каббалисты умеют вызывать его, а это чудище весьма агрессивное (если неправильно с ним обращаться), прямо кровохлебка на крыльях и с драконьим рулевым хвостом. Может, эксперименты с халдейской магией у «фраников» плохо кончились и зверо-змей вышел из-под контроля, начав нападать на мирных поселян?!

  Более правдоподобное объяснение (хотя и оно тоже невероятно) таково. В 1947 году, вскоре после присоединения Закарпатья к СССР, новые власти решили вскрыть фамильные склепы аристократии, оправдывая это тем, будто бы в них прячутся повстанцы. Вскрытия проводились при участии спецслужб и музейных работников, официально, с актами, составленными по всем правилам. В одной из усыпальниц рода Шенброн, 18 века, обнаружен странный ящичек сандалового дерева.

  Раскрыв его, гробокопатели увидели легкие, тонкие, изящные кости, похожие на птичьи. Они принадлежали .... тропическим рукокрылым, летучим мышам больших размеров, живущим в Южной Америке, Африке, Юго-Восточной Азии и Австралии. Вспомнили, что в 18 веке знать баловалась оранжереями, где наряду с южными растениями держали экзотических птиц, реже животных, стоивших безумных денег и не всегда переносивших долгий путь. Броненосцы, тапиры, муравьеды, амазонские удавы, попугаи, колибри.....

  Одна их этих причуд до смерти переполошила крестьян, работавших у представителей богатого рода австрийской знати – Шенбронов. Они денег не жалели, строя в Закарпатье, под Свалявой, прекрасный замок о 365 окнах. И привезли для украшения тропической оранжереи ... парочку летучих мышей семейства десмондовых, из Южной Америки. Прибыли мыши в большом деревянном ящике, обитом войлоком, с множеством просверленных дырок, дорогие голодные. Ящик боялись открыть – оттуда раздавался настойчивый писк и скрежет когтей. Мыши выпорхнули и повисли на лианах вниз головами. Крылья у них огромные, темно-коричневые, тельце хилое, но окаймлено хорошим рыжеватым мехом, ушки лисьи, зубки волчьи, глазки умильные, добрые-предобрые.

  – Лапочки! – воскликнули Шенброны и велели слугам кормить мышей. Но: ни улиток, ни фруктов, ни хлеба, ни ящериц, ни кузнечиков они не ели.

  – Так что же вы хотите, мои голодушки? Не принести ли вам на блюдечке взбитых сливок? Или отщипнуть кусочку страсбургского пирога? А какао? Или, может, жаркое изюбря под брусничным соусом?

  Вместо ответа мыши начали ритмично размахивать кожаными крыльями, всех потянуло в сон, и, дождавшись, пока аристократы уснут, вампиры надкусили бритвами пастей кожу, высосали немного крови, зализал ранку и та вмиг зажила. Если мышки питались кровью животных, кровь Шенбронов-то вкуснее!

  Плохо только, что вампиры крылатые летать начали по селам окрестным, детишек кусать для забавы, в колодцы забиваться или в сараях висеть. Раз был случай – пошел кожемяка в сарай, проверить, как дубятся кожи, на крюках повешенные, а одна кожа цап его за палец! Разумеется, громадные кожаные птицы скоро издохли, не приспособившись к климату, но воспоминания о них будоражили народ еще долго, переходя из уст в уста и приобретая совсем уж мифические черты (евреи-оборотни, тем более талисман секты – летучая мышь). Образы эти могли отразиться не только в быличках, но и рисунках, в вышивке, в росписях (например, художники из народа, расписывая в церквях сцены ада, снимали со сводов летучих мышей и срисовывали с них чертей). Только бы найти такую вышивку, где лылык красный, лылыу черный, сцеплены коготь к когтю....

  Диспут 1759 года стал для Якуба Франка началом конца, бурный успех вскоре сменился не менее бурными неприятностями. В это время впервые на арене истории показывается его дочка, Абара-Ева, которую Франк вел за руку в Латинскую Катедру креститься. Это стало ее первое появление на публике. К малышке потянулась польская знать, что и помогло впоследствии блистать при дворе и сохранить отцовский капитал от конфискации. Н о ее детстве и воспитании, а так же о том, передалось ли дочери болезненная тяга к крови, сведений практически нет.

  13. Не все о Еве Франк.

  Ребенок, выкупленный у демонов, всю жизнь обязуется служить им.

  Неизвестны ни точное место, ни точное время появления на свет единственной дочери Якуба и Ханы Франк, Абары-Евы. Это объясняется тем, что все надежды на будущее Франк поначалу связывал с сыновьями, Рохом и Иосифом. Девочка не могла претендовать на главенство. До поры отец не уделял ей особого внимания, Абара росла с матерью, с нянькой-цыганкой и детьми друзей Франка. Поэтому ересиарх даже не удосужился выправить дочке метрическое свидетельство.

  Родилась ли малышка в бессарабском Хотине (тогда Турция) или в Закарпатье, или в Галиции, не столь важно. Обманывая чиновников, позже она назовет себя уроженкой Лемберга (так стал зваться Львов в Австро-Венгрии), и в этом есть толика правды. Она крестилась вместе с отцом в Латинской катедре, родившись заново уже не еврейкой со странным именем Абара, а полькой Эвой. Первоначально дочь была нужна Франку для помощи в его магических опытах. Если следовать экспериментам, описанным в "Мюнхенской тетради ", для общения с демонами лучше всего использовать невинных детей; желательно мальчиков, но, если под рукой окажется девочка, то и она сойдет. Особенно нужны маленькие помощники для экспериментов с волшебными зеркалами – взрослый маг не всегда способен разглядеть четкие контуры прошлого, настоящего и уж тем более будущего....

  Она считалась красивой куклой, которую приятно показать гостям.

  Но, взрослея, Абара стала проявлять интерес к философии, теологии, алхимии, масонству – что редкость для девушек ее эпохи. Испытав разочарование в способностях сыновей, Франк из тюрьмы начинает готовить дочь к роли просвещенной королевы. Сыграть ее Абара должна не на балу, а в жизни, соблазнив австрийского императора и заставив его расторгнуть старый брак, короновав ее в Вене.

  Детство Абары – дикое, беспечное, в кибитке с парусиновым навесом, с цыганками песнями, танцами и ночными шатаниями по карпатским лесам.

  Игрушек мало: медвежонок (живой), волчонок (живой), да старая кукла-турчанка без лица. Медвежонок однажды убежал, а волчок жил.

  ..... Когда Абаре-Еве было лет шесть, она заболела дифтеритом и несколько дней висела в удушливом бреду между жизнью и смертью, терзаемая коварным Аскаротом. Этот демон насылает медленную мучительную смерть, при которой душа выходит из тела столь же тяжело, как репейник отделяется из клубка шерсти. Никто не в силах поручиться, выживет ли Абара или погибнет. Большинство детей умирали, и их души забирал к себе безжалостный Аскарот, чье тело красно и скользко, а пасть бездонна, покрыта гноящимися язвочками. Девочка лежала в жарко натопленной комнате постоялого двора, старые бревенчатые стены которого хозяин увешал яркими коврами из овечьей шерсти. На коврах бесконечно повторялся один и тот же узор – скромная фигурка, напоминающая вставшую на лапки летучую мышь со сложенными наполовину крыльями. На самом деле гуцулка выткала не мышь, а сокола, сидящего на скале, отвернувшего голову в сторону Востока, но фантазия мечущейся Абары превратили золотистую треугольную фигуру на синем фоне в страшного нетопыря. Злобного и кусачего, такого, что видела Абара на медальоне своего отца. Якуб никуда не выходил без этого медальона, называл его «мий любый лылычек», а идя мыться, неизменно прятал в ящичек и велел стеречь.

  – Уйди! – закричала она, показывая рукой на рисунок. Он крыльями хлопает и мне лицо задевает!

  Примостившись около постели, горько плакала Хана, ее мать, но она ничего не могла сделать, наблюдая, как покрываются липким потом руки и лоб дочки, падает мокрая холодная повязка, а тени от множества кривых ворованных свечей бешено прыгают по потолку.

  – Я вычитал в старых книгах – если отдать Аскароту другое дитя, то наше останется в живых!

  В этот миг дочь слабо вскрикнула и сбросила одеяло, высунув тонкие, исцарапанные терном, ноги с аномально искривленными пальцами. Левый мизинец у Абары был согнут. Аскарот уже пришел сюда, это верный признак, прошептал, бледнея от ужаса, Якуб.

  – Чего же ты медлишь? – закричала Хана, спасай ее, ты можешь!

  – За жизнь Абары я должен буду заплатить тремя другими жизнями – сказал он, помолчав. – Наша девочка останется в этом мире, если только я смогу сейчас убить троих любых детей. Тут неподалеку расположился на ночлег цыган-старьевщик, и его трое сорванцов спят под открытым небом.

  Хана вышла в другую комнату, беленую и светлую, где была огромная крестьянская печь, резной дубовый стол с лавками, взяла со стола турецкий кинжал, заткнутый в расшитые бисером ножны. Якуб подошел к ней и, осторожно выхватив кинжал из ножен, провел по лезвию кончиком языка. Оно окрасилось кровью. Он с удовольствием сглотнул ее, смакуя. Постояв минуту, услышал робкое – я тебя благословляю – и рванул прочь, не оглядываясь.

  Три цыганских мальца спали на голой земле усталыми зверьками, ничего вокруг не слыша. На шее у них висели засаленные мешочки, в которых могло оказаться что угодно – от сушеных черных ягод чертового ореха чилима, до амулета из мумифицированного гадючьего яйца. А может, какие-нибудь заговоренные травы или птичьи кости. Лица спящих освещала ущербная луна, чей огрыз напоминал испещренное оспинами лицо толстой кухарки.

  Франк закрыл глаза, и, вспомнив заклинание, машинально, не глядя, наугад воткнул кинжал прямо в сердце старшего мальчика. Тот не издал ни звука, только алая кровь полилась на выжженную солнцем траву. Среднего он заколол тоже тихо, а младший проснулся и посмотрел убийце в глаза, но его тот час же настиг удар. Никто ничего не видел. Кровь он присыпал горстками сухой земли, затем вытер кинжал о траву, потом о ствол осины, его любимого дерева, не раз горевшего от молнии, и, переждав время в ее тени, вернулся на постоялый двор.

  В сенцах, где чистоплотный владелец требовал оставлять уличную обувь и переобуваться в домашние турецкие туфли на мягкой подошве, с языками, убийца неожиданно споткнулся обо что-то шерстяное. То был ручной волчок, купленный еретиком у охотников и взращенный вместе с Абарой. В старину во многих общинах, в том числе и у евреев (задержался этот обычай лишь в Багдаде) маленьких детей защищал ручной волчонок, родившийся в один день и живший рядом с колыбелькой.

  Если волчок скреб когтями, значит, он отгонял демонов, кои всегда слетаются к беззащитным младенцам. Волочку даже давали из соски – для побратимства – немного сцеженного материнского молока, а кое-где женщины грудью выкармливали его, давая левый сосок – волчку, а правый – своему чаду. Абара тоже считалась молочной сестрой волчка, он игрался у ее колыбельки, позволял таскать себя за хвост. Время шло, волчок вырос, магическое покровительство кончилось, теперь считавший себя человеком волк таскался за семейством Якуба Франка по городам и весям. Ему уже давно предлагали продать волчка на шкуру – но Франк медлил, отговариваясь тем, что он побратим дочери, ее любимая игрушка. И вот теперь волчок валялся дохлым. Шкура его еще послужит ковриком для ног, поставленным перед кроватью в богатой опочивальне, если, конечно, к утру приедет старик чучельник, успеет содрать жесткую волчью шкуру. А нет, так сгинет и полетит в помойную яму на заднем дворе, куда сливают всякие отбросы и отходы.

  На постели лежала больная дочь. Франк положил руку ей на лоб. Лоб был теплый, уже не обжигал. Абара спала, дыша ровно и слаженно, будто никогда не болела дифтеритом и не заходилась в удушающем хрипе час назад, пытаясь урвать хоть малюсенький глоточек воздуха. Страшное позади. Абара выживет. Уже в следующее воскресенье она станцует по-турецки на ярмарке и получит главный приз – громадную корзину восточных сладостей, а толстый купец потреплет Абару по щеке и скажет – пане Якубу, вона чаривница, но наткнется на такой яростный взгляд, что едва язык не откусит.

  Счастливый отец уже показывал ей будущее в волшебном зеркале – роскошный дворец, потолок, облепленный амурами и розами, уютную, обитую малиновым бархатом, оттоманку. На ней пышно полураздетый

  мужчина овладевает красивой черноволосой женщиной, высокой, с родинками по всему телу, кусает ее пышную грудь, тянется мокрым языком к ее мраморной шее, а она брыкается ножками. Это – его дочь, любовница императора, дама полусвета.

  Согнутый мизинец нисколько не помешает ей в этих играх, даже удобно зацепиться им в сладкой судороге за край оттоманки. Да и кто разглядит эту дьявольскую метку сквозь парчовые туфельки?

  – Что ж, это тоже недурно – думает еретик, глядя на спящую дочь. – Расти, а дальше я тебя научу... Ты достойна быть королевой, а вот мне, хоть и увидел свет в бедной хате у местечка Королёвка, королем не стать....

  Чему именно научит Абару Франк, дурной отпрыск дурной эпохи? Кроме практики древних сексуальных мистерий, еще и азам гипноза, гадания на кофе, шарах, костях и арканах Таро, еще ритуальным танцам со змеями, надо ведь знать, за что хватать змею, чтобы она не цапнула. Но только не грамоте – когда Франк пытался нацарапать письмо по-польски, выходили адские каракули. Иврит ему тоже не давался, как и арамейский. В теологических спорах Франк выглядел явным профаном, но никогда не переживал из-за этого, просто шел напролом, высказывая безумные мысли, и претворял их во вполне живую идеологию «франкизма». Привык смотреть на звезды, странствовать с мешком за плечами, стучаться в избы, отламывать зубами ледяную корку с молока, грызть твердые лепешки, хлеб паломника, их пекли нарочно для милостыни и держали про запас....