Текст книги "Сны листопада (СИ)"

Автор книги: Юлия Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Глава 12

Мама позвонила мне как-то в пятницу в начале октября с обычным разговором о делах на материке. Дядька Максим продал машину, умер от алкоголя папин одноклассник дядя Коля Садовщиков, Костя Лукьянчиков устроился в какую-то иностранную организацию, «Шлюмбержер» или что-то в этом роде, и его отправляют на разработку нефтегазового месторождения у Карского моря. Называется «Новый Порт». Костя будет работать по вахте, месяц через месяц, улетает уже на днях.

И я даже сначала не поняла, с чего бы мама мне так подробно рассказывает о Лукьянчикове, но потом она заговорила о бабулиных пирогах, и все встало на свои места.

– Он во вторник вечером прилетает в Уренгой – контора у него там, – и от вас уже полетит на месторождение. Я там тебе кое-чего положила: огурчики, грибочков маленькую банку, бабуля пирог завернет. Адрес я ему твой дам, завезет. Позвонишь ему, договоритесь там сами про время…

– Погоди, мам, чего? – Я даже опешила, встала как вкопанная посреди дороги и едва не полетела на асфальт, когда Сашка Савушкин, шедший сзади и явно не ожидавший моего такого экстренного торможения, врезался в меня плечом. – В смысле «завезет»? Ты в своем уме вообще? Не буду я с ним договариваться, а уж тем более видеться, ты…

– Устя!.. – начала она, но я перебила:

– Ничего не передавай, и не вздумай даже просить его, ты меня поняла?

Я вспылила и довела маму до слез, но когда она положила трубку, мне перезвонил папа… и разговор с ним был совсем другой.

Они уже договорились. Бабушка обидится, а мать я и так уже ухитрилась обидеть, и ты посмотри-ка, какая она стала храбрая, в зубы не дается совсем! Мала еще так с отцом разговаривать, сказано тебе, заберешь, и чтоб перед матерью сейчас же извинилась…

«Не стану я договариваться, – скрипела я зубами, разглядывая проплывающие за окном автобуса пейзажи. – Пусть не надеется. Пусть валит на свой Новый Порт…»

Я не хотела видеть Лукьянчикова. Все прошедшее лето я пыталась убедить себя в том, что сделала все правильно. Сидя дома, в одиночестве, и глядя в сизую тьму за окном, я только утверждалась в мысли о том, что поступила, как надо.

Я уже слишком много раз давала себе и Лукьянчикову последний шанс. У нас ничего хорошего не выйдет. И думаю я о Косте именно потому, что уж такая странная по своей природе человеческая душа – помнит хорошее, забывает плохое, готова прощать и жалеть даже тех, кто не заслуживает ни прощения, ни жалости.

Ты, Юстина Борисовна, как и твоя бабуля, – та еще печальница.

Так что, открывая Косте дверь во вторник вечером, я чувствовала себя так, будто совершаю ошибку. Скрепя сердце и отступая на шаг, чтобы впустить его в дом – на свою территорию, где он, по-хорошему, не имел права находиться, – и разглядывая его лицо, резкие контуры которого нисколько не смягчала обычная легкая щетина, я чувствовала себя так, словно без боя сдаю все позиции и позволяю армии врага пробраться глубоко в мой хорошо защищенный тыл.

– Вот, – сказал Костя без приветствия, отдавая мне пакет, в котором глухо звякнули банки. Забрался во внутренний карман ветровки, протянул мне конверт. – И вот. Людмила Никитична передала тебе.

Я поставила пакет у ног и забрала у Лукьянчикова конверт, снова делая шаг назад и протягивая руку, чтобы включить в прихожей свет. Господи, надеюсь, бабуля не додумалась прислать мне деньги. Но нет, это был сложенный вдвое листочек письма, и при виде четких мелких букв к горлу у меня подкатил огромный ком.

Я отложила письмо на край тумбочки, где на зарядке стоял радиотелефон, и посмотрела на Лукьянчикова, застегивающего куртку и уже разворачивающегося, чтобы уйти.

– Костя… погоди. – Он замер с наполовину застегнутым замком, и я тоже замерла, потому что даже сама себе не смогла бы сейчас признаться, зачем я его окликнула. – Может, зайдешь?

– Зачем? – Не глядя на меня и почти сквозь зубы, и я, как обычно, мгновенно ощетинилась:

– Да незачем, ты прав. Спасибо, что привез, и все такое, а теперь…

– А я, пожалуй, зайду.

И он захлопнул дверь и стал стягивать с себя куртку.

– Идиот, – пробормотала я себе под нос, проходя мимо Кости в кухню и щелкая кнопкой электрочайника на столе. – Ничего в тебе не меняется. Хочешь заставить тебя что-то сделать – запрети это… Ты будешь есть? У меня суп.

Пока чайник закипал, я успела расставить все из пакета в холодильнике, нарезать пирог, поставить рядом с Костей сгущенку, тарелку с кексами, джем, печенье…

– Да куда ты столько всего достаешь? А пирог буду, не убирай…

Я и глазом не успела моргнуть – Костя съел огромный кусок и взялся за второй. Я иногда удивлялась, как при таком аппетите Лукьянчиков ухитряется оставаться худым.

– Неплохо обустроилась, – сказал он, оглядываясь вокруг. – Квартиру от работы дали?

– Ага, – сказала я мирно, потому что вопрос вроде бы был задан тоже мирно. – Плачу только коммуналку.

Костя выловил из чая лимон и отложил на край блюдца, как делал всегда, а потом вдруг прищурился и посмотрел на меня с чуть заметной усмешкой на губах.

– Я тут услышал, ты Аббасову по морде засветила. Давненько надо было. – Я промолчала, хотя из уст Кости это звучало странно. Но, похоже, их былая дружба все-таки кончилась. Ванька-то тоже, мягко говоря, не церемонился. – За что это ты его?

– За дело, – сказала я хмуро, не желая вдаваться в подробности, и сменила тему. – Что там нового в деревне?

Он начал рассказывать.

На какое-то время я словно забыла о том, что нахожусь за две тысячи километров от дома, в чужом городе, где у меня так и не появилось друзей. Здесь были запах яблок от пирога и запах табака от Лукьянчикова, здесь были его рассказы о деревенских событиях, о которых мне не смогла бы рассказать мама… Но когда это время прошло, и чай был допит, и я поднялась, чтобы собрать кружки и поставить их в мойку, чувство острой тоски вдруг стало сильнее стократ.

Я вышла к порогу проводить Костю, который к концу нашего чаепития тоже стал молчалив, и просто встала напротив и глядела на него, думая о том, что вот сейчас он уйдет, а я снова буду думать и спрашивать себя…

– К чертям собачьим тебя, Юся, – сказал Костя неожиданно зло, и прежде чем я успела пошевелиться, сделал шаг вперед, обхватывая мое лицо ладонями и запрокидывая мою голову, и поцеловал меня.

Впиваясь в губы с такой силой, что я почувствовала во рту привкус крови.

Стягивая пальцами волосы на моем затылке так, что стало больно.

Сжимая мою голову так, что захрустели кости, и перед глазами поплыли темные круги.

Он словно не целовал меня, а наказывал, словно хотел, чтобы я и ему засветила, чтобы ударила его, оттолкнула и сказала, что ненавижу – снова, как говорила в шутку и всерьез так много раз.

И я готова была это сделать, честно, готова… но только в первые две секунды, а потом разум бессовестно отказал, я обхватила Костю за шею руками и ответила на этот разрушающий поцелуй не менее разрушающим. Мне было больно внутри и снаружи: его пальцы наверняка оставляли синяки, а губы мои совершенно точно уже распухали от силы, с которой он в них впивался, но сильнее всего болело мое сердце, которое снова сдалось и снова не выдержало и снова забилось, как птичка, оживая от его поцелуев.

Прикосновений.

Слов.

– Глупая. – Удерживая мою голову так, чтобы я не могла отвернуться, и глядя мне в глаза. – Бестолковая. Все сердце ты мне наизнанку вывернула, идиотка.

Я не хотела слушать о сердце Кости Лукьянчикова, пока выворачивалось наизнанку мое. Я ухватила его за полы ветровки и потащила за собой.

Мы срывали друг с друга одежду так яростно, словно от этого зависела моя и его жизнь. Не было никакой прелюдии и нежных слов, только война и поцелуи-выстрелы в упор, и боль ран-касаний, и мука вскриков, и осознание того, что это сражение выиграть не под силу никому из тех, кто вышел сегодня навстречу противнику с оружием в руках.

Костя захватил меня в плен, распял меня, пронзил собой в буквальном и переносном смысле, заставив забыть обо всем… Но в этой войне у меня было не меньше опыта и сил, и вскоре настал мой черед клеймить своего врага ранами-поцелуями, заставляя втягивать воздух сквозь сжатые зубы, и вести нас обоих к сокрушительному падению в долгий и болезненно-яркий экстаз.

Я встала с постели, когда почувствовала, что ноги, наконец, смогут меня удержать, и пошла в душ, не сказав Косте ни слова. Забравшись под горячую воду, я долго и тщательно смывала с себя Лукьянчикова, оттирая его руки и губы со своего тела – и не могла, никак не могла смыть. Он всегда въедался в меня сразу, эта парижская зелень, эта отрава, прожигающая меня до самых костей, и бороться с ним было бесполезно, что раньше, что сейчас.

Когда я вышла, Костя был одет и уже стоял у порога. Его глаза обежали мою закутанную в махровый халат фигуру и остановились на лице, и я уже знала, что он скажет, когда заговорит:

– Я приду завтра.

Но я уже качала головой, запахивая на груди халат и воинственно задирая подбородок:

– Нет. Ни завтра, ни когда-либо еще ты не придешь. Ничего не изменилось, Лукьянчиков, ты не понял? Это был просто секс, и я вовсе не намерена больше ни спать с тобой, ни встречаться.

– Черта с два это был просто секс. Черта с два ты отвяжешься от меня, Юся, – сказал он, шагая вперед и заставляя меня отступить и прижаться спиной к стене коридора, и на этот раз Костя не остановился, пока его лицо не оказалось в каких-то миллиметрах от моего лица. – Можешь заявлять, что ненавидишь меня, что не хочешь быть со мной, – пожалуйста, сколько угодно. Я тебе не верю.

Он ухватил меня за подбородок и поцеловал, не дав вымолвить и слова: жесткие пальцы, зубы, только напор и сила, и никакой ласки в прикосновении губ.

– Я приду завтра, и мы подадим заявление.

– Нет.

– Ты выйдешь за меня, Юся, и мне плевать, даже если придется тащить тебя в ЗАГС силой.

– Нет.

– Да.

– Лукьянчиков, я же сказала «нет», – зашипела я, потеряв терпение и пытаясь его оттолкнуть. – И хватит обращаться со мной, как со своими девками. Это им нравится, когда ты их зажимаешь в углу, мне нет! Отпусти же!

Он тут же меня отпустил, и мы снова уставились друг на друга в полутьме коридора, готовые сцепиться.

– Уходи, Костя, – сказала я, изо всех сил пытаясь успокоиться, хотя шансы на это уже очень быстро стремились к нулю. – Ко мне сейчас придут. Ты здесь не нужен.

– Кто придет? Твой Макаров, которому ты только что со мной изменила? – Он словно выплюнул фамилию Ростислава, и злая усмешка исказила его лицо. – Так, может, мне лучше и не уходить? Дождаться, познакомиться, поздравить его с парой ветвистых рогов?

– Не смей так о нем говорить!

Моя рука взметнулась, но Костя ее перехватил. Вторую постигла та же участь, и вот, какая-то секунда – и я оказалась прижата к стене, пока Лукьянчиков развязывал пояс моего халата, жадно и до синяков целуя мои губы и шею. И воспоминания о десятке других вот таких же вспышек, охватывавших нас после ссор, всплыли в моей голове, а вместе с ними накатило все то, что с удивительной силой и скоростью умел пробуждать во мне только Костя, и вот уже я раздевала его – снова, целовала-клеймила его – тоже снова, и, отдаваясь ему во второй раз за час и за почти полтора года коротко и рвано выдыхала единственное слово, которое пришло мне на ум:

– Ненавижу!

– Мне все равно, Юся, я тебе не верю.

– Ненавижу!..

– Уже услышал, не надо мне повторять.

На этот раз я не смогла заставить Лукьянчикова выбраться из моей постели. Если честно – через пять минут после возвращения на землю я просто вырубилась рядом с ним с застывшими на губах жестокими словами.

А утром, когда рассвет разбудил нас, я уже не смогла их сказать.

Глава 13

Костя пробыл в Уренгое до конца недели, а потом их партию все-таки отправили на Новопортовское месторождение. Заявление в ЗАГС мы подали в пятницу, за день до его отъезда, а в конце первой недели после возвращения расписались, и я официально стала Юстиной Борисовной Лукьянчиковой.

Мама, поздравляя нас, плакала. Папа был внушительно серьезен и говорил почти официально. И только моя бабуля была так солнечно рада и так ласково улыбалась с экрана ноутбука, что сердце мое рвалось на мелкие части.

– Живите мирно. Не обижайте друг друга, не воюйте, – сказала она, по-доброму глядя на нас с Костей и крестя экран сухой морщинистой рукой. – Особенно ты, Устинья. Костик-то твой ведь так тебя любит.

И меня словно ударило под дых, когда явно смутившийся Лукьянчиков притянул мою голову к своему плечу и поцеловал в макушку со словами:

– Слышала, что тебе сказали?

Весь вечер после регистрации Костя был как-то непривычно тих. Я приготовила ужин, помыла посуду, и только потом, уже выходя из кухни, чтобы позвать своего мужа пить чай с тортом, заметила, что он уже стоит у выхода и обувается.

Паника была такой сильной, что на какое-то мгновение у меня внутри все оборвалось.

– Куда это ты собрался?!

Он вздернул голову, когда мой голос почти сорвался на крик.

– За сигаретами.

– В одной футболке? – Я схватила с вешалки ветровку и почти ткнула ей ему в грудь, пытаясь скрыть разрывающее внутренности облегчение. – Здесь тебе не юга, Костя. Давай-ка, оденься.

Он странно послушно оделся, и я, злая и одновременно ощущающая себя тоже странно весь вечер сегодня, когда мы вроде как должны радоваться и отмечать наш брак, резко запахнула полы ветровки со словами:

– Подхватишь простуду в два счета, а мне потом с тобой…

Костя ухватил мои руки с такой силой и так неожиданно, что я испугалась. Сжал их в своих руках, заставив меня вскрикнуть и дернуться от боли, когда обручальное кольцо впилось в пальцы.

– Да ты чего?!

Несколько секунд он разглядывал мое лицо, искал что-то в выражении моих глаз, а потом так же неожиданно отпустил меня со словами:

– Я быстро, – и ушел, а, вернувшись, вел себя, как ни в чем не бывало.

Время до его отъезда пролетело быстро.

Я много работала – в отсутствие Ростислава часть работы лежала на мне – и приходила домой поздно, чаще всего усталая и раздраженная. Ела в полной тишине, одна – потому что Костя слишком хорошо знал, что в такие минуты мне лучше дать остыть, – но потом, приняв душ и забравшись на кровать, обнимала своего мужа и клала голову ему на плечо, и мы вместе смотрели какой-нибудь фильм или что-нибудь обсуждали, и мне было хорошо и тепло, и спокойно.

О Макарове не говорили. О прошлом, оставшемся там, в деревне, – тоже, и постепенно мне стало казаться, что все у нас может быть хорошо, и злилась и ненавидела я Костю в какой-то другой жизни, а ссорились мы тоже там, и больше не будем говорить друг другу страшные и злые слова никогда.

– Кажется, мне удалось тебя немного откормить, – заявил Костя как-то вечером уже перед отъездом, разглядывая меня, пока я, стоя у платяного шкафа, раздевалась для сна.

– Хочешь сказать, я стала толстая? – спросила я тут же, озабоченно вертясь перед зеркалом в попытках увидеть жировые складки.

– До этого еще далеко. – Он прислонился к дверце шкафа, сложил на груди руки и ухмыльнулся, откровенно меня разглядывая. – Хочу сказать, что мне нравится то, что я вижу.

– То есть раньше не нравилось? – подначила я.

Он опрокинул меня на постель – я взвизгнула и захохотала – и в два счета оказался сверху, шепча на ухо своим бархатным голосом, что, если приглядеться, я вообще не особо красавица, ну разве что грудь неплоха, а так…

–…Надо поскорее сделать тебе ребенка, – заявил Костя, прислонившись лбом к моему плечу, когда мы уже лежали рядом, пытаясь отдышаться. – Нарожаешь мне кучу кривозубых малышей, будешь заниматься пеленками и кашами, сидеть дома и толстеть.

Я повернулась к нему и взъерошила его волосы, стараясь скрыть неожиданно охватившее меня смущение.

– Нет, Лукьянчиков, что-то с тобой явно не то.

– С чего бы? – тут же нахмурился он.

– А с того, что от тебя я точно не ожидала услышать про кучу детей, – сказала я легко, и спустя несколько мгновений разглядывания Костя все-таки расслабился и ответил мне своим обычным:

– Ах вот как. То есть, ты думала, я женился на тебе только для секса? Нет, и для этого, конечно, тоже, – добавил он еще мгновение спустя, и я хихикнула и расплылась в улыбке, – но и дети мне тоже нужны.

Я пропустила меж пальцев его мягкие волосы, взъерошила их снова, чувствуя, что улыбка все никак не хочет сползать с лица…

– Ладно, Лукьянчиков, – сказала спустя пару мгновений очень серьезно, будто бы обдумав его слова. – Уговорил. Будет тебе один ребенок, а там мы посмотрим на твое поведение.

* * *

Я потеряла своего первого ребенка на маленьком сроке. Внематочная беременность, случается, сказала мне врач после того, как я очнулась от наркоза в палате, полной таких же, как я, гинекологичек, вычищенных, выскобленных до блеска металлическими скребками, пустых и безжизненных, как ледяной каток.

Помню белые стены и яркую лампу дневного света под потолком. Ощущение пустоты в животе – и пусть я даже не успела почувствовать, что там что-то есть, пусть я даже толком и не поняла, что беременна, но ведь что-то же было, маленькое, уже живое, а теперь безнадежно потерянное для меня, – ноющая боль внутри, холодные руки и ноги, которые я все никак не могла согреть…

– Вам стоит радоваться, что не было разрыва трубы. Не довезли бы до больницы, – сказала безразлично врач, а я лежала, тупо пялилась в потолок и думала о том, как же странно звучат ее холодные и совсем пустые слова.

Вам стоит радоваться.

Тому, что потеряли.

Тому, что умерло.

Тому, что могло бы жить, а теперь не будет.

Вам стоит радоваться.

Когда Костя, перепугавшийся до смерти из-за полуобморока, в котором я выползла утром из ванной со словами «вызови скорую», пришел навестить меня на следующий день, я не плакала.

– Юсенька, ну чего же ты молчишь, ну скажи мне что-нибудь, – упрашивал он меня, гладя по волосам, а женщины вокруг безразлично слушали его голос, думали каждый о своей потере и совсем не сочувствовали моей.

– Они сказали, что такое бывает, – уткнувшись в его плечо, говорила я так твердо, как могла. – Это ничего не значит, Костя, я могу иметь детей, я обещаю тебе, что у нас будут дети.

– Ну какая же ты идиотка, какая же ты у меня глупая, пустоголовая идиотка, – зло и одновременно по-своему, по-лукьянчиковски нежно говорил он, прижимая мою голову к своей груди и тяжело вздыхая. – И как ты у меня начальницей-то стала с такими мозгами…

После второй внематочной беременности – и все-таки случившегося разрыва трубы, от которого я чуть не умерла по пути в больницу, – Костя настоял на том, чтобы я начала принимать таблетки. О детях мы больше не говорили.

Вышедшая из декрета Влада делилась с Леной и Наташей фотографиями своего малыша, они обсуждали первые зубы и каши, а я думала о том, что никогда не подарю ребенка мужчине, который хотел бы иметь от меня детей, и мне казалось, со мной он несчастен, несчастен, несчастен…

Глава 14

В начале зимы у Горского случилась свадьба, и я и Костя пошли туда вместе. Изначально я намеревалась идти одна, но, поздравляя меня с бракосочетанием, Михаил Владимирович ясно дал понять, что мой муж тоже теперь в числе приглашенных.

– И никаких возражений, Юстина Борисовна. Семейных людей я приглашаю с семьями.

Что значило, что и Ростислав будет там с женой.

Я не хотела знакомиться с Лидой, я по понятным причинам не хотела знакомить со своим женатым начальником Костю… но выбора у меня не было. Я согласилась.

Горский женился на своей давней любовнице, красавице Маргарите, от которой уже имел сына. Я ее знала: Маргарита не раз по-свойски, как это бывает в маленьких организациях, приходила к мужу в офис, пила у меня в отделе чай. Я и сама не заметила, как взяла ее под свое крыло. Несмотря на свою поистине роковую красоту, Маргарита была очень скромная, бесхитростная, из-за чего иногда казалась глуповатой; стеснялась спросить, где на нашем этаже туалет, а нечаянно пролив кофе на скатерть, едва не расплакалась от неловкости.

– Ну что вы в самом деле-то, господи, – сказала я, как обычно, резковато, но она, к моему удивлению, не обиделась. – Нашли тоже катастрофу. Пересядьте на другой стул, сейчас я все поправлю.

Маргарита и занесла мне приглашение на свадьбу, и так она была рада и бесхитростно счастлива, что я не могла ей не улыбаться.

– Я б-буду… мы будем рады, если вы сможете п-прийти, – сказала она, и позади нее Тамара и Лена переглянулись, чуть заметными ухмылками давая друг другу понять, что заметили, как тушуется и мямлит «Маргоша». Впрочем, поймав мой взгляд, тут же уткнулись в мониторы.

– Я обязательно приду, – кивнула я, обняв Маргариту и тут же отпустив. – Спасибо.

– В-вам спасибо, – пробормотала она.

…Гостей в зале ресторана, где отмечали свадьбу, было всего человек тридцать: немногочисленные друзья, коллеги, никого на самом деле близкого, как это часто бывает у людей, слишком сильно занятых бизнесом: просто нет времени, чтобы выстраивать отношения за пределами рабочей зоны. Со стороны невесты и вовсе никого не было, кроме соседки по квартире, и Маргарита так искренне обрадовалась, увидев меня и Костю, что я была тронута.

Специально для свадьбы я купила дорогущее длинное бледно-желтое платье с короткими рукавами, и провела целых два часа в парикмахерской, пока мне укладывали волосы… Но едва переступив порог банкетного зала и увидев Ростислава Макарова с женой, почувствовала себя школьницей, напялившей мамин наряд и пришедшей на взрослую вечеринку.

Розовое платье с открытым верхом было простым, но смотрелось на Лиде, как на королеве, подчеркивая белизну кожи, темные густые волосы и точеную фигуру. Розовая рубашка Ростислава – господи, кто бы подумал, что мужчине может так идти розовое? – оттеняла его приобретенный в отпуске загар и белозубую улыбку, которой он нас одарил.

Она была такой же лишенной тепла, как в самый первый день, когда я его встретила.

– Рада знакомству, – сказала я, пожимая мягкую руку Лиды. – Красивое платье.

Обручальное кольцо вдруг так сильно сдавило, что я едва удержалась от рывка. Но сумела, и даже изобразила улыбку, когда Лида ответила на любезность приятным низким голосом, который даже я назвала бы сексуальным.

Горский дал команду рассаживаться, и больше ничего мы друг другу сказать не успели.

Наши таблички оказались на противоположной стороне зала, и я была этому рада. Ростислав вышел из отпуска две недели назад, загоревший, отдохнувший и полный энтузиазма… и все эти две недели я сама неожиданно для себя очень старательно его избегала. Не заходила, если было можно не заходить, после планерок забирала документы в канцелярии и неслась к себе, делая вид, что работы очень много и вся она срочная, приказы на согласование передавала через Лену или Наталью, не задерживалась на работе, чтобы не было повода поехать домой вместе.

Умом я понимала, что выгляжу глупо, и что в наших с Ростиславом отношениях, скорее всего, ничего мое замужество не изменит… и какая-то часть меня коварно усмехалась и спрашивала, а почему вообще это его должно волновать, а почему это так сильно волнует меня?

Я не хотела об этом думать, не сегодня точно, и то, что Костя, державшийся во время знакомства с Макаровыми дружелюбно и даже любезно, через секунду после нашего ухода всю эту любезность растерял, только поддерживало меня в моем решении.

– Тарас Долинский. – Они с Костей обменялись рукопожатием, когда я их друг другу представила. Долинский был одним из наших постоянных контрагентов, носил вандейковскую бородку и обладал уточненными манерами, что он тут же и продемонстрировал. – Если позволите, я чуть позже приглашу вашу очаровательную жену на танец.

– Если моя очаровательная жена сама этого пожелает, – сказал Костя вежливо, хотя не далее как два дня назад, увидев мою с Долинским переписку в соцсети по поводу делового ужина, устроил мне настоящий допрос.

В общем, раздражителей у моего мужа и без того было навалом.

Спустя какое-то время Маргарита встала, чтобы поцеловать новоиспеченного супруга под дружные и по-доброму ироничные крики «Горько!», и уселась обратно на стул, сияя счастливой улыбкой. Я помимо воли все-таки оглянулась на Макаровых… Лида воодушевленно хлопала молодым, улыбаясь им и всем вокруг, а Ростислав открыто и будто совсем забыв о сидящей рядом жене, смотрел прямо на меня, словно откуда-то знал, что я захочу встретиться с ним взглядом…

Я поспешила отвернуться, заметив, что на меня глядит и Костя.

Когда начались танцы, Горский пригласил Лиду, Тарас пригласил Маргариту, а я – неожиданно для себя и для своего мужа особенно – обнаружила, что танцую с Ростиславом. Молчание уже через полминуты стало невыносимым, и поэтому я собралась с духом и начала что-то лепетать о том, как здорово сегодня проходит праздник…

Он не поддержал. Мои слова одно за другим разбились о стену молчания, и только когда я сдалась и замолчала сама, Ростислав заговорил, пристально глядя на меня и, казалось, снова не думая о том, как это будет выглядеть со стороны.

– Ты, кажется, избегаешь меня в последнее время.

Я улыбнулась скользнувшей мимо нас Маргарите в паре с Тарасом и сделала вид, что провожаю их взглядом.

– Нет.

– Нет?

– Тебе показалось. – Прозвучало, кажется, убедительно. – Как Сережка?

– Сережка хорошо. – Ростислав буквально сверлил меня глазами, я чувствовала на своем лице его взгляд. – Так, значит, мне показалось?

– Да, именно так. – Я пожала плечами, разглядывая танцующих вокруг. – Все хорошо, просто много дел. Твоя жена – настоящая красавица.

Рука на моей спине напряглась.

– И что это значит?

– Это значит, что у тебя прекрасная жена. – Точка, такая жирная, что можно было пощупать пальцами. – Ничего более.

Я все-таки повернула голову и посмотрела в серые глаза, опушенные темными ресницами, и губы его сжались, когда и Ростислав наконец увидел мое лицо… В меня вдруг ударило хлесткой пощечиной осознание того, что теперь, вот именно теперь, став женой Лукьянчикова, я окончательно и бесповоротно отрезала себе путь к тому, что – вмешался внутренний голос – и так не могло случиться.

– Поздравляю тебя с замужеством, – сказал Ростислав, и эти слова вдруг прозвучали почти издевкой в моих ушах. – Надеюсь, ты счастлива.

Я не смогла ничего выдавить из себя в ответ, а он не проронил больше ни слова, а когда музыка закончилась, просто отпустил меня и направился к своему столу. Я неуверенно поплелась к своему.

Мы с Костей вернулись домой к полуночи. Я приняла душ первой и забралась в постель, сворачиваясь клубком и изо всех сил стараясь притвориться спящей, пока из ванной не вернулся мой муж.

Я услышала шаги, а потом Костя лег рядом, придвинулся ближе и запустил руку под одеяло, чтобы обнять меня и подтянуть к себе. От него, как обычно, пахло сигаретами, и неожиданно меня затошнило от этого запаха, от прикосновений, от ощущения прижимающегося к моему чужого тела…

Надеюсь, ты счастлива.

Я вывернулась из объятий и развернулась к Косте лицом, чтобы видеть его глаза.

– Костя, ты можешь сказать, почему мне изменял?

Его лицо отразило безошибочно даже в темноте распознаваемые удивление, злость, холодную решимость…

– С чего ты вдруг вспомнила? Это твой Макаров так на тебя подействовал?

– Макаров здесь ни при чем. – Но он, ясное дело, не поверил. – Ты можешь сказать или нет?

Я все смотрела в его угловатое лицо и все ждала чего-то, но Костя только сжал губы и отвернулся от меня.

– Лучше спи.

– Значит, не скажешь.

– Не скажу.

Что-то поднялось во мне удушливой и жаркой приливной волной в ответ на его слова, мои руки, лежащие у лица, сами собой сжались в кулаки, и слова сорвались с губ яростным шепотом, так хорошо различимым во тьме:

– Я спала с Макаровым.

Костя тут же развернулся ко мне, но теперь уже я отвернулась и выпрямилась твердой и безразличной ко всему доской, и сжала зубы и зажмурилась, как будто это помогло бы мне не слышать.

– Ты врешь мне, да? – Его шепот был похож на шип. – Ты бы не стала спать с женатым мужиком, ты снова врешь мне, Юся, ты, черт тебя дери, мне снова…

– Не вру. – Я тоже шипела. – Я ничего не выдумала. Все было.

– И когда? Когда я уезжал на Новый Порт, тоже было? Скажи мне!..

Костя попытался развернуть меня к себе, но слишком сильно впился пальцами в плечо, и я вскрикнула от боли. Его руки тут же разжались и отпустили меня, и некоторое время в темноте было слышно только мое тяжелое дыхание да тиканье механических часов на тумбочке у кровати.

– Спокойной ночи, Костя, – наконец сказала я очень ласково, хотя внутренности грозились разорваться на части вместе с душой. – Приятных снов.

Он ничего не ответил.