Текст книги "Сны листопада (СИ)"

Автор книги: Юлия Леру

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 4

С моим будущим мужем Костей Лукьянчиковым мы встречались три года с перерывами и безобразно расстались за месяц до того, как я села в поезд до Нового Уренгоя. Он то бесил меня своим взрывным темпераментом и дичайшей ревностью, то приводил в умиление готовностью помочь с чем угодно, начиная от огорода и заканчивая ремонтом дома.

В какой-то критический момент мы разорвали все отношения, поклявшись в вечной ненависти и добавив друг друга во все возможные черные списки.

Вот только когда ты живешь в деревне, где все население – полторы тысячи человек, черные списки не помогают.

* * *

В тот вечер незадолго до моего отъезда я, как обычно, взялась готовить ужин и обнаружила, что в доме кончилась картошка. Делать нечего: пришлось, взяв ведро, спускаться в наш темный погреб самой. Папа и мама вот-вот должны были вернуться каждый со своей работы, а ужин нужно было приготовить к их приходу.

Я надеялась, что успею.

Я не включала свет на улице, и потому заметила тлеющую в темноте у двери сигарету сразу. Нахмурилась, ухватила ведро с картошкой покрепче и пошла навстречу незваному гостю, вздернув голову и мысленно готовясь к очередной битве.

«Иди к черту, Юся».

«И ты туда же проваливай».

– Лукьянчиков. – Мой голос пока звучал спокойно. – Зачем пожаловал?

Он стоял, прислонившись к косяку двери, и курил свою неизменную «спичку» что-то там Superslims, лениво выпуская дым в холодный осенний воздух. Я не видела его почти месяц, но глаза б мои на него не глядели, честно. Тощий, длинный, нескладный…

И что я в тебе нашла? Посмотреть же не на что.

– Ну, привет.

А вот бархатный лукьянчиковский тембр мог заворожить. Приезжие даже оборачивались на улице, бывало, услышав, как Костя произносит… что угодно.

– Ну, пока, – сказала я, останавливаясь у двери и задирая голову, чтобы посмотреть Косте в лицо. – Пройти дашь?

В темноте его зеленые, чуть раскосые глаза казались черными, но Костя тут же исправил положение, нажав на выключатель у двери. Яркий свет залил двор, заставив меня заморгать, а клубы дыма – обрести очертания.

– Я поговорить с тобой пришел.

– Мы с тобой очень хорошо поговорили месяц назад, – напомнила я тут же, не удержавшись. – Я все помню, Костя. Потери памяти пока не было.

– Мама твоя сказала, ты на Севера решила поехать, – все так же чуть растягивая слова и как будто не заметив укола.

– Меня есть, кому проводить. – Я пожала плечом свободной руки. – Можешь не утруждаться.

И вот тут от его мнимой расслабленности не осталось и следа. Костя отшвырнул сигарету в траву, выпрямлся и вперил в меня взгляд; глаза его сверкнули яркой зеленью.

– И кому это?

– А это, мой дорогой бывший друг, не твое кошачье дело, – отрезала я, уже не скрывая удовлетворения в голосе. – Я не интересуюсь твоими девками, а ты…

Он ухватил меня за подбородок своими длинными цепкими пальцами и задрал мою голову так резко, что перед глазами на мгновение все поплыло.

– Времени не теряла, да, Юсь? – Сквозь зубы, все крепче сжимая пальцы, и голос уже похож на рычание разозленной большой кошки, а не на мурлыканье кота. – Молодец. Умница. Быстренько нашла мне замену.

– Да и ты тоже не растерялся, Костя, разве нет? – зашипела я в ответ.

О да, о похождениях моего Лукьянчикова добрые люди меня охотно просвещали. Вот только он больше не был моим Лукьянчиковым, и на этот раз я намерена была упираться до последнего.

– Убери руку, Костя.

Как не ему.

– Куда ты собралась?

– Не твое это дело, ясно? – Я дернула головой. – Вон, подружек своих допрашивай.

– С подружками мне есть, чем заняться, кроме допросов, ты уж поверь, – отрезал он.

– Тогда иди и занимайся! – Я оттолкнула его свободной рукой, и Костя отпустил меня, но когда я взялась за ручку двери и попыталась ее открыть, просто прислонился боком и не позволил. – Да дай же мне зайти в мой собственный дом!

– Мужика какого-то себе на Севере нашла, да? К нему так рвешься?

– Да какая тебе разница?

– Ты ответить можешь или нет?

О господи, как много раз это все уже было. О господи, как мне хочется поставить это ведро с картошкой Косте на ногу. Ну почему именно он, почему я не могла найти себе спокойного парня, который не превращал бы меня в фурию и не называл бы меня идиоткой через два слова на третье?

– Костя. – Я глубоко вздохнула и попробовала зайти с другой стороны. – Я тебя Христом богом прошу, давай мы уже разойдемся раз и навсегда. Мы ведь оба знаем, что будет. Сначала недели три мы не будем вылезать из постели, и все будет просто прекрасно. Потом еще столько же мы будем доводить друг друга до кипения, но все равно будем делать вид, что все хорошо и мы вообще не жалеем о том, что снова сошлись. А потом у тебя или у меня сорвет тормоз, и мы начнем бить тарелки и посылать друг друга куда подальше. Мы уже все это проходили. Ты все это знаешь лучше, чем я. И ведь я уезжаю, так что какой уже смысл…

Что-то этакое вдруг вспыхнуло в его глазах, и я прищурилась, когда меня осенило.

– Так вот оно что… Вот оно, значит, вот в чем дело. Думаешь, за оставшееся время мы не успеем надоесть друг другу и расстанемся, пока все хорошо. Захотелось просто на прощание задать жару, да? Все равно я уеду, так какая уже разница, начнем мы бить тарелки или нет?

– Ну а если так, с чего бы ты вдруг стала против? Никогда же не была, – процедил он сквозь зубы, и в глазах у меня потемнело.

Я оттолкнула его – уже обеими руками – от двери, и Костя отступил, но мне уже не нужно было, чтобы он просто ушел, я хотела высказать ему все, что скопилось у меня на языке, вылить, выплеснуть все эти горькие чувства, которые он – ненавижу его за это! – постоянно во мне пробуждал.

– Ну ты продуманный, Лукьянчиков! – Я сжала кулаки, подступая ближе. – Ну ты молодец! Поговорить он пришел, зубы мне заговаривает, про мужиков расспрашивает, видите ли. Это чтобы проверить, не занято ли место? Занято, мой дорогой, и кое-кем получше тебя!

– Да пошла ты к черту! – взорвался он.

– Пойду, да, не в первый раз, вот только сначала я вот что тебе скажу, Костя: мне ты как любовник не интересен, так что проваливай к своим подружкам и…

– Ах вот как! – Он ухватил меня за руку и притянул к себе, и я уперлась ладонями в его грудь, ненавидя сейчас его так страшно, что готова была ударить. – Значит, не интересен, да? Значит, спала со мной без всякого интереса, да, мучилась, бедненькая? Еще скажи, все три года мучилась, скажи, так?

– Да перестань ты меня хватать! – выкрикнула я ему в лицо.

Костя отшвырнул меня прочь, так, что я не удержалась на ногах и хлопнулась на пятую точку в пожухлую траву. Тут же подскочил, схватил за локоть и вздернул на ноги – в этом был весь Лукьянчиков, противоречивый и сложный, как головоломка, взрывной и одновременно какой-то до трогательного заботливый идиот, – и сердце мое, еще секунду назад ненавидящее его до одури, едва не растаяло.

Но только едва.

– Ты не ушиблась?

– Нет! – рявкнула я.

Он тут же отпустил руку.

– Ты скажешь, куда собралась?

– В Новый Уренгой.

– Одна?

– Да! А теперь проваливай!

– Идиотка чертова.

– Ненормальный!

…Я не слышала Костю почти год, и поэтому была более чем удивлена, когда он позвонил. Мы поговорили – коротко и очень осторожно, а потом еще раз, и я стала потихоньку оттаивать, и поняла вдруг, что даже скучаю по его чувству юмора и вечно чуть прищуренным зеленым глазам, а еще были эти сплетни, которые не давали мне покоя…

Разговоры с Костей помогали мне отвлечься – и не только от них. Как-то так вышло, что после того раза я и Ростислав Макаров стали часто задерживаться на работе вдвоем и иногда уезжать с работы на его машине. То метель, то гололед, а еще и живем рядом – всего квартал от его дома до моего… и хоть я уговаривала себя не переступать границы, вскоре уже просто не могла удержаться.

– Хватайтесь за меня, Юстина Борисовна! – по-джентльменски предлагал Ростислав, когда я спускалась с крыльца во тьму долгой северной ночи. Мои каблуки все норовили разъехаться на льду, и я цеплялась за крепкую макаровскую руку и изредка издавала испуганный писк.

– Прелести северной зимы! – возмущалась я. – Минус пятьдесят и гололед с августа по июнь!

– Да-да, – соглашался он, – южные хлипкие организмы здесь не выживают.

– Это мы еще посмотрим, кто здесь хлипкий южный организм!

Я вздернула голову, но тут же поехала, и Ростиславу пришлось меня подхватить, чтобы я не упала на колени. На несколько секунд мой нос уткнулся в воротник его теплой куртки, и кедр, сандал и что-то еще заставили мое тело полыхнуть жаркой волной.

– Ах да, и я забыл, что Юстина Борисовна у нас сделана из крепкого деревенского дуба, – сказал он, отстраняя меня и глядя мне в лицо серьезным серым взглядом. – Коня на скаку и в горящую избу с разбега… все правильно, ничего не забыл?

– Как же ты меня раздражаешь иногда своими «деревенскими» шпильками, – сказала я, оглядываясь на ярко горящие окна моего отдела: девчонки закрывали месяц и оставались допоздна, и я могла поклясться, что заметила силуэт Тамары за вертикальными полосками жалюзи. – А этой все неймется, смотри-ка.

– Как неймется, так и переймется. – неожиданно резко сказал Ростислав и потянул меня за собой, вынуждая отвернуться. – Кстати, о «раздражаешь». Какого рожна к вам сегодня снова приходил этот механик, Корецкий? Опять ты начислила ему зарплату меньше, чем мне?..

* * *

На перекрестке с улицей Геологоразведчиков была авария. Легковушка влетела в автобус, кругом стояла полиция, мигала, разгоняя сумрак, машина скорой помощи, надрывно сигналили друг другу торопящиеся объехать страшное место водители.

Я откинулась на сиденье, мирясь с неожиданной задержкой, когда зазвонил телефон. Это был Лукьянчиков, и я ответила на звонок, сказав, что уже еду. Костя знал об аварии: как раз ковырялся в Интернете, и я сказала, что вижу ее своими глазами.

– Пишут, что шесть погибших. – Он вдруг как-то резко притих. – Ты на маршрутке?

– Нет, – сказала я. – Я с коллегой.

Мне пришлось собрать всю силу воли, чтобы не покоситься в сторону Ростислава.

– А у коллеги есть имя?

– Да, – сказала я. – Я скажу тебе дома.

– Можешь не говорить, – сказал Костя и положил трубку так быстро, что последнее слово я едва услышала.

Глава 5

Ростислав Макаров воспитывал сына, Сережку, Сергея Р-р-ростиславовича, как тот отрекомендовался мне, когда однажды в метель Ростислав заехал по пути на работу за мной с ним вместе. Он иногда подвозил Сережку до школы просто так, потому что скучал и хотел побыть с сыном, порасспросить его об учебе и всяких мужских делах. Меня они ни капли не стеснялись, даже наоборот; уже скоро Сережка стал считать меня своей и вопил: «Юстина Бор-р-исовна, здр-р-расте!», когда я открывала дверь в салон.

В тот год Сережке исполнилось восемь, и он пошел во второй класс. Сережка бойко рассказывал мне о компьютерных играх, в которые играл, спрашивал, в какие играю я, делился впечатлениями о школе, рассказывал о том, что попросил у отца на день рождения новый планшет взамен старого, который «не тянет». Ростислав лишь однажды сказал ему:

– Ну, с тобой в разведку не пойти, все секреты выдашь, – когда Сережка заговорщически поведал мне, что играет в игры «18+» и мочит зомби почем зря.

– Юстина Бор-рисовна, да мне папка сам разрешает! – тут же оправдался он. – Я эти игры лучше него прохожу. А вы играли в последний «Фар Край»? Там такая оперативка нужна, восемь гигов, я как увидел…

– Почему ты ему разрешаешь? – спросила я, вклинившись в крошечную паузу между Сережкиными вдохами. – Там же головы отрывают и внутренностями кидаются.

Но Ростислав махнул рукой.

– Он у меня с трех лет в эти игры играет. Ничего не случится.

Я только покачала головой. Ростислав Сережку баловал так, что иногда мне казалось, он ему вообще ничего не запрещает. Мой острый на язык начальник, раздражающийся из-за лишнего слова болтовни, ни разу при мне не одернул своего сына, не прикрикнул на него, не сказал, что его бесконечные рассказы ни о чем мешают ему обсудить со мной текущие дела или просто утомляют.

– Я слова не смогла вставить, – смеялась я, когда Сережка вылетал из машины и несся к школе с гиканьем и вприпрыжку. – Жизнерадостный мальчишка.

– Жизнерадостный.

Ростислав провожал сына взглядом, и на его лице появлялась странная, даже как будто виноватая улыбка, и сердце мое отчего-то сжималось.

– Я ведь не очень хотел так рано заводить ребенка, – сказал он мне уже как-то после Нового года, когда мы проводили в декрет Владу и что-то разговорились о детях, в который раз задержавшись на работе вдвоем. – Лида старше меня на пять лет, ей было уже двадцать пять, когда мы поженились. Я ей сразу сказал, что пока не будет своей квартиры и стабильной работы, никаких детей. Но она хотела. И так обрадовалась, когда забеременела, когда рассказала мне, просто сияла… – Он помолчал, глядя куда-то вдаль. – Я сказал, что она «залетела» мне назло.

– Да ты с ума сошел, – честно сказала я, откладывая карандаш. – Я б на месте Лиды за такие слова тебя сковородкой приложила.

Ростислав невесело усмехнулся.

– Спасибо за честность, Юстина Борисовна. Другого от тебя и не ожидал. – И я еле сдержала неожиданно довольную улыбку. Впрочем, после следующих его слов она как-то сама собой пропала. – Если б на месте Лиды была ты, мы б тогда, наверное, и расстались. Ну, если бы ты не убила меня сковородкой.

– Спасибо за честность, Ростислав Евгеньевич, – сказала я, копируя его интонацию, чтобы скрыть досаду. – Другого и не ожидала.

– Когда родился Сережка, я, если честно, не сразу осознал, что вообще произошло, – сказал Ростислав немного времени спустя. – Что-то маленькое орет, есть просит, болеет, зубы лезут у него, по дому бегает, путается под ногами. Но однажды… Сережке было пять, помню, как сейчас. Мы, родители, пошли в детский сад: поздравлять девочек на восьмое марта, дарить подарки – все как положено. Лида Сережку тогда нарядила, как короля. И вот идет праздник, я смотрю, как Сережка дарит цветы и целует в щеку свою девочку, как поздравляет ее, такой взрослый и серьезный… И тут меня как будто… – он покосился на меня, – сковородкой приложили. Это мой сын. Этот ребенок в брюках и белой рубашке – личность, отдельный от меня организм, который думает свои мысли и который существует независимо от меня, и сделал его я.

Последние слова были пропитаны таким самодовольством, что я не выдержала и прыснула, и через секунду мы смеялись оба.

– О господи, – сказала я, – вы, мужчины, такие дети, когда дело касается детей.

– Лида тогда сказала так же, – сказал Ростислав все еще с улыбкой, хоть уже и не такой яркой… и только поэтому я почти не обратила внимания на легкий укол ревности при этих его словах. – Мне кажется, я балую его, потому что в некотором роде ощущаю себя виноватым. Но, может, и не поэтому.

– Так Лида не перешла на новое место? – спросила я, чуть помолчав.

Я знала, что ей предложили работу где-то на новом месторождении за полярным кругом, но Ростислав был против, потому что вахта была месяц через месяц, а это значило, видеть он ее будет полгода в году.

– Нет, – сказал он даже как-то резковато. – Я не разрешил. И так Сережка не видит ее целую неделю.

– Может, зря? Если зарплата хорошая, почему нет? – Я пожала плечами, надеясь, что выглядит это естественно, и снова досадуя на себя за малодушие, с которым не могла справиться. – Я знаю много семей, которые так живут, и ничего.

Ростислав немного помолчал, как-то машинально отодвинул на край стола свои папки и файлы с документами, но все-таки ответил:

– Может, ты и права, Юстин, не знаю. Но я считаю, что если постоянно проверять отношения на прочность, в один прекрасный момент они все-таки дадут трещину.

Я почти не запомнила тогда его слов.

Глава 6

«Северный» отпуск долгий – целых шестьдесят шесть дней. Я не была дома целый год и соскучилась по маме и папе просто до слез, и потому как только Горский разрешил мне отдохнуть, сразу же написала заявление и купила билет.

Ростислав попрощался со мной душевным:

– Юстин, ты только будь на связи, ладно? Доставать, обещаю, буду только в случае крайней необходимости. Хотя, если тебе там будет некогда, картошку сжать будешь, например, или горящие избы тушить, я пойму.

– Как смешно, – профворчала я, диктуя ему свой оренбургский номер.

Макарову предстояло работать с Тамарой, которую он не особенно жаловал, но выбора у него не было. Влада была в декрете, Лена и вновь принятая на мое бывшее место Наташа были слишком неопытны и боялись макаровского крутого нрава.

Мысль о том, чтобы уехать так надолго, была одновременно притягательна: увижу родителей, побуду со старенькой бабушкой, да и Лукьянчикова, который вел себя по телефону странно смирно, мне тоже хотелось увидеть, – и одновременно как-то не очень приятна.

Но дело ведь было не в том, что я оставляю здесь не только отдел, которому придется справляться без меня, но и замдиректора, наши вечерние разговоры, препирательства по поводу и без… Нет, дело было не в этом. И все же почему-то мысль о том, что Ростислав теперь знает мой номер и может мне позвонить, казалась странно успокаивающей.

…Я вышла из поезда на перрон Бузулукского вокзала и почти сразу их увидела. Чеховские толстый и тонкий: мой шарообразный пузатый папа Боря и Костя Лукьянчиков, как обычно, с сигаретой, растрепанными волосами и взглядом, который нашел меня в толпе в мгновение ока.

– Папа! – позвала я, и папа меня тоже увидел. Костя пошел мне навстречу, чтобы взять чемодан, но я пролетела мимо него и рухнула папе в объятья, неожиданно залившись слезами. – Папочка, я так соскучилась, миленький мой!

Он обнял меня, по-доброму ворча, что мне, дескать, двадцать семь, а я все плачу, когда приезжаю домой, но я видела, что он тоже растроган.

– Красавица моя домой приехала, – сказал он Косте довольно, целуя меня в лоб.

– Да какая красавица, дядь Борь, какая, блин, красавица? – зло сказал тот, подтаскивая чемодан. – Юсь, ты себя в зеркало давно видела? Одни кости остались, как щепка стала, ты там вообще ешь на своих Северах?

– Костя. – Я от избытка чувств обняла его и коротко поцеловала в по-обычному чуть колючую от щетины щеку, но тут же отстранилась, отступила, переводя взгляд с одного на другого. – Погодите. А вы почему вместе-то? Метеорит где-то упал?

Мои родители не очень жаловали Костю. Мама, вздыхая, говорила, что я и он людей смешим нашими постоянными ссорами-разлуками, и хоть папа и ворчал на нее, что, дескать, мы взрослые и разберемся сами, но за три года Костя ни разу не был приглашен в наш дом. При встрече мои родители и он обменивались разве что вежливым «здрасте». А тут вдруг они вместе приехали меня встречать, и папа будто даже смотрит на Лукьянчикова чуть менее подозрительно и как-то… выжидающе?

– Кто былое помянет – тому глаз вон, – сказал папа философски, и я отстала, но надеялась пристать к Косте чуть позже.

Я забралась на переднее сиденье Костиной «Шевроле Нива» и пристегнулась. Лукьянчиков тут же закурил, хоть и выбросил сигарету пять минут назад, когда встретил меня на перроне, и я нахмурилась.

– Много куришь.

– Много, – огрызнулся он. Похоже, наш мир стремительно заканчивался. – Закрой окно, продует тебя, щепка.

– Если закрою, в дыму задохнусь.

Он вышвырнул сигарету и демонстративно закрыл свое окно. Я сделала то же самое.

Мы добрались до моего дома уже скоро: от Бузулука мою деревню отделяло всего 14 километров, так что путь был совсем короткий. Уже стемнело, но я знала родные улицы как свои пять пальцев, и с какой-то саднящей в сердце ностальгией оглядывала дома со светящимися окнами и пыталась узнать людей, мимо которых мы проезжали.

– Бабушка уже спать легла, но завтра с утра чтобы к ней, – сказал папа. – Сказала, пироги напечет, будет ждать.

– Ладно, – сказала я, с улыбкой думая о бабулиной выпечке и о том, как она будет пытаться запихнуть в меня все пироги сразу.

Мама вышла встречать меня к воротам и, улыбаясь и утирая слезы, обняла и прижала меня в груди.

– Устинья! Думала, помру уже, не увижу тебя.

– Ну мам! – Я не любила эти разговоры. – Ну что ты, в самом деле, меня не было год.

– Ох, Устенька, свои дети будут, ты поймешь, каково это, – сказала она, снова обнимая меня и целуя в голову. – Идемте. Вода уже кипит, сейчас пельмени заброшу, только вас ждала. Костя, давай-ка, не стой в воротах, идем.

Мои брови взлетели просто до небес: сначала папа, а теперь мама, да что творится? Но Лукьянчиков только хмуро покосился на маму, доставая из багажника мой чемодан, и покачал головой.

– Я поговорю с Юськой сначала, теть Лен, ладно? Мы не видались давно.

– Ну, идите тогда в огородчик, – сказала мама, имея в виду беседку, которую папа вырезал для нее в углу нашего небольшого огородика. – Но я пельмени ставлю, так что недолго, Устю надо кормить.

– Уж я за этим прослежу, – все так же хмуро сказал Костя.

Папа взял чемодан и понес его домой, и мама посеменила следом. Я проводила их взглядом, осознавая, что люблю их просто до одури и что впереди еще целых два месяца разговоров, воспоминаний, вкусной маминой стряпни, папиных ворчалок и всего того, чего мне так не хватало вдали от родных. Повернулась и пошла по дорожке к беседке. Костя – за мной, снова закуривая и не говоря ни слова.

Я, как делала это очень часто, уселась на стол, болтая ногами, и подняла голову, когда Лукьянчиков подошел ближе. Он как будто не изменился за год, что я его не видела, и все же как будто стал немножечко другим, самую чуточку мужественнее, чуть матерее. И это ему как будто даже шло.

Костя выбросил недокуренную сигарету и потянулся ко мне с явным намерением поцеловать, но я увернулась, и прикосновение губ пришлось на щеку.

Он отстранился так резко, словно его кто-то дернул.

– Ты чего?

Я отклонилась назад и посмотрела на него в темноте вечера.

– Ничего. А ты?

– Что, даже поцеловать не дашь? – вспылил Костя тут же, правда, не отступая ни на шаг. – Не бойся, я тебя насиловать здесь не собираюсь.

– Ну тогда я спокойна, – сказала я язвительно. – Так что за разговор, Костя? Я тебе ничего не обещала.

– Я вроде склерозом не страдаю, – огрызнулся он, доставая из пачки сигарету.

Я схватила его за руку, обхватила своей ладонью, ломая «спичку», хоть уже и не имела права указывать ему, что делать.

– Ты спятил столько курить? – Нет, меня было не перешибить. – Рак заработаешь.

– С чего ты вдруг озаботилась?

– С того! – Я разозлилась окончательно и попыталась спрыгнуть со стола, но Костя не пустил; уперся руками по обе стороны от меня, придвинулся ближе, снова заставляя меня отклониться и занервничать. – Лукьянчиков, да что тебе нужно?

Его глаза вдруг осветились изнутри вспышкой какой-то отчаянной решимости, граничащей с яростью, и, словно ругательство, он выплюнул одно слово:

– Ты.

Я уставилась на него.

– И зачем?

Он молчал; я видела, как крепко сжаты его челюсти, и взгляд буквально буравил мое лицо, словно пытаясь проделать на нем дыру.

– Так ты скажешь…

– Тянет меня к тебе, ясно? – сказал он так, словно признавался в каком-то страшном грехе. – И ведь ни кожи, ни рожи, Юся, а будто приклеило меня к тебе, будто приворожило…

Он говорил вроде бы искренне, и еще года два назад я, может быть, и поверила бы этим кошачьим глазам и этому голосу, в котором злости было пополам с чем-то, похожим на беспомощность, но не сейчас.

Я слишком хорошо помнила, как быстро Костя оправляется от якобы сердечных ран. Я ему не верила.

– Мягко стелешь, Костя, – сказала я, глядя ему в глаза. – Но жестко спать. Свои сказочки прибереги для других…

– Замуж за меня выйдешь?

Я на две секунды опешила, а потом расхохоталась.

– Костя, да что с тобой? Ты головой о притолоку ударился, когда из бани выходил?

Но он словно не слышал.

– Я с родителями твоими говорил.

– И что сказали?

– Они не очень за, – процедил он явно недовольный, – но сказали, что ты решишь сама.

Я снова засмеялась; обидно, зло, но просто не могла удержаться.

– И ты не догадываешься, почему? Костя, да над нами вся деревня смеялась, когда мы с тобой то сходились, то расходились. Ну поженимся, ну и что? Все так же будем то ссориться, то мириться. И ты же все так же после каждой ссоры будешь бегать по девкам. – Я замотала головой. – Нет уж, Лукьянчиков. Нет уж. Мне такого счастья не надо. Спасибо, как говорится, на добром слове…

Он держался на этот раз как-то очень долго, но все же сорвался. Отступил от меня, сжал руки, сверкнул глазами в темноте.

– Ах вот как, значит. Потешаешься надо мной теперь? Смешно тебе? – Я слышала, как срывается его дыхание. – К черту! Забудь! Не умер без тебя и не умру, все, хватит!

Он развернулся и пошел прочь, на ходу снова доставая из пачки сигарету, и я понеслась к дому, влетела, споткнувшись через порог, стала стягивать с себя куртку трясущимися руками…

– А где Костя? – спросила мама, выглядывая из кухни.

– Нет его! – рявкнула я.

– Устя! На мать голос не повышай, не выросла еще! – тут же показался из спальни папа. – Мой руки – и за стол. Пельмени готовы.

Мы сели за стол. Папа достал из погреба огурчики и квашеную капусту, мама налила холодного компота из вишни, они расспрашивали меня о том, о сем, и я все рассказывала и рассказывала, но слова Лукьянчикова не давали мне покоя и все крутились и крутились у меня в голове, как шарманка.

– Мам, Костя спрашивал у вас?..

– Про тебя? – уточнил папа, вытирая полотенцем руки. Кивнул. – Спрашивал, да. На прошлой недельке что ли приходил, Лен?

– На той, – подтвердила мама, хрумкая огурчиком. – Чин чином, пришел, поговорили, спросил разрешения.

– И что вы? Решили, что мне хочется стать Лукьянчиковой?

– Устя, гонор умерь! – одернул папа. Норов мой бешеный был от него, поэтому я предпочла притихнуть. – Никто не решил. Вы – люди взрослые, разберетесь. Так ты ему отказала?

– Да, – сказала я, накладывая себе капусту. – А что, должна была согласиться? Я серьезно, мам, ты и папа одобрили бы?

Они переглянулись.

– Ну, – сказала мама, вздохнув. – Я тут тебе не советчик, конечно, но черного кобеля ж не отмоешь добела, а таких, как твой Костя, и я, и отец повидали на своем веку. – Она снова вздохнула. – Дядя Валера твой вот тоже такой был по юности. Гулял направо и налево, пока с теткой Настей встречался… Мы Настю ой как отговаривали замуж за него выходить. Как напьется…

– Костя не пьет, – вступилась я справедливости ради.

– Так просыпается в нем эта гулька… – продолжила мама. – Она забеременела, он загулял. Родила – загулял. Второго родила – загулял. Всю жизнь живет вот так, мучается.

– Почему не развелась тогда, раз мучается? – проворчала я.

– Так дети же, – сказала мама с таким удивлением, словно я задала очень глупый вопрос, ответ на который был очевиден. – Сначала маленькие были, а потом… что уж разводиться, двадцать пять лет прожили… всю жизнь.

Они снова переглянулись, и я не выдержала:

– Да чего вы переглядываетесь-то, мам, пап?

– Ты ведь с ним три года встречалась, – осторожно сказала мама. Папа, явно не желая влезать в женские дела, молчал, но по лицу было видно, что мамины слова он одобряет. – Не совсем уж вы друг другу-то безразличны. Ты меня слушай, Устя, но делай сама, как сердце велит.

Сердце. Господи, какие они у меня наивные. Если что и было от меня нужно Лукьянчикову, то явно не сердце. Приклеило его, да… Только не за сердце приклеило, идиота.

– Наелась, – сказала я, поднимаясь. – Спасибо, мам, пойду гляну, что там баня. Так устала с дороги, сейчас помоюсь и спать… с ног просто валюсь.

– Поговори с Костей завтра, – кивнула мама. – Обдумай все и поговори.

– Да не буду я с ним говорить, уже все сказано, – сказала я, правда, попридержав «гонор» в присутствии папы. – Замуж я за него не собираюсь. Всю жизнь мучиться и думать, сколько маленьких Лукьянчиковых по деревне бегает? Нет уж. Встречу еще нормального…

Ростислав.

Я задохнулась, когда имя вылетело на свет из темноты, в которой скрывалось, и на пару секунд просто застыла на месте, не веря тому, что только что подумала.

Нет, Юстина, нет, даже не смей. Ты спятила совсем, с ума сошла, рехнулась? Какой Ростислав, очнись!

Я схватила куртку и вышла из дома, но почему-то ноги понесли меня не к бане, жарко дышащей в ночь ароматным дымом, а куда-то на улицу, быстро, торопливо, почти бегом, словно я могла бы так избавиться от имени, настигшего меня за 2000 километров от его обладателя.

Я проходила мимо дома Лукьянчикова, когда увидела его. Костя выгнал машину из гаража и как раз закрывал двери, и во мне вдруг с удвоенной силой вспыхнула ярость, злость, знаменитое тумановское бешенство, застилающее глаза пеленой и лишающее разума в мгновение ока.

– Так вот, значит, как!

Костя замер ко мне спиной с замком в руке, потом обернулся, и глаза его сверкнули двумя зелеными лезвиями.

– Что «как», ты что здесь за…

Но я не дала ему договорить. Свернув с дороги, я направилась к нему, распаляясь все больше, докрасна, добела, дочерна, задыхаясь от ненависти и обиды и какой-то кучи эмоций, которые я даже толком не поняла.

– Вот она – вся цена твоим словам, Костя! Вот она какая! – Он бросил замок под ноги, глядя на меня, и тоже двинулся мне навстречу, а я шла и вопила, наплевав на то, что меня слышат соседи… вообще на все. – Ради этого ты к моим родителям приходил? Ради этого в душу людям лез – чтобы через пять минут уже к девкам своим собраться и поехать?

– Да какие девки, идиотка, я за сигаретами…

– За сигаретами? Ты себя до смерти закурить решил? – Я остановилась в двух шагах от него, задрала голову, глядя в ненавистные кошачьи глаза. – Никогда тебе этого не прощу, слышишь? В жизни не прощу! Можешь что угодно говорить мне, можешь как угодно меня называть, но моим родителям мозги пудрить не смей, ты…

Он вдруг сгреб меня в охапку и, перекинув через плечо, потащил в дом, а я вырывалась и кричала так, что слышали наверняка даже у меня дома.

– Отпусти! Ненавижу тебя! Больше жизни ненавижу!

– Переживу, – крепче прижимая меня к себе.

– Ненормальный!

– Идиотка чертова, да не дергайся, уроню же.

– Костя, отпусти!

– Поздно, Юся, поздно.

Он занес меня в дом и захлопнул за нами дверь.