Текст книги "Тени и зеркала (СИ)"

Автор книги: Юлия Пушкарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Вот только не будем, ради всех богов, о моём таланте, – пожалуй, слишком резко обрубил Альен – и сразу почему-то вспомнил медальон с Дарекрой на той могиле… Ему стало совсем не по себе. Как много знает Нитлот? В чём он успел покопаться, пока сидел здесь?… Утешало лишь то, что Альен благоразумно не хранил в Домике ничего особенно подозрительного, но Нитлоту с его пронырливостью хватило бы любой ерунды… Альен вспомнил, что Нитлот всегда был силён в телепатии, и осторожно укрепил стены, окружавшие сознание. Тот никак не отреагировал – значит, пробиться пока не пытался. Что ж, уже неплохо.

– Как угодно, – сразу стушевался Нитлот и поспешил восхититься тем, как хорошо подрумянилась куропатка. Альен почувствовал, что и сам проголодался (может быть, от волнения), и уселся за стол напротив Отражения. Вся ситуация отдавала безумием, но он решил отнестись к этому философски. Фиенни всегда советовал поступать именно так.

Фиенни…

Альен медленно отложил двузубую вилку. Нитлот оторвался от еды, видимо почувствовав его взгляд.

– Что-то не так?…

– Да, – Альен помолчал, подбирая слова. Будто отвечая его настроению, где-то вдалеке заурчал гром – наверное, дождь скоро польёт как раз над сельским кладбищем… – Я хочу знать, что происходит.

– Ничего особенного, – Нитлот улыбнулся и отёр жир с подбородка. – Я всего лишь зашёл к тебе в гости.

Альен чуть не расхохотался.

– Спустя семь лет? Учитывая обстоятельства, при которых мы в последний раз виделись?… Не считай меня дураком, Нитлот. Не мог ты от самой Долины искать меня просто так.

– Я и не говорил, что пришёл просто так, – мягко, но укоризненно заметил Нитлот. – А насчёт семи лет… Ты сам порвал все старые связи. Не верю, что ты не догадывался, сколько наших пытались наладить общение с тобой – хотя бы чтобы доучить владеть Силой. А ты бросился непонятно во что, как помешанный…

– Это никого не касается, – поморщившись, перебил Альен. – Это было моё решение, и для моей жизни достаточно такого уровня Силы. К тому же он, не стану скромничать, не столь уж низок.

– «Не столь уж»… – со странной улыбкой повторил Нитлот. – А ты по-прежнему витиевато выражаешься. Нескоро выветриваются привычки лорда, верно?…

Альен хотел было съязвить, но осёкся, заглянув Нитлоту в глаза. Там, в их блёклой глубине, и лежал ответ на все его вопросы.

Ненависть.

Нитлот всегда ненавидел его – ужасно, до судорожной дрожи, непозволительно сильно для отрешённых на вид Отражений. Больше того – он жаждал смерти Альена, и с годами эта жажда только окрепла. И сейчас он все силы бросал на то, чтобы скрыть это, но заранее знал, что обречён на провал.

– Что тебе нужно, Нитлот? – медленно и отчётливо проговорил он. Становилось всё темнее, и за окном послышался шорох расходившегося дождя. – Говори прямо, хватит вилять. И ты всё ещё не объяснил, как нашёл меня. Проблема в том, что это почти невозможно.

– Это было непросто, – кивнул Нитлот, спокойно вычистив хлебом содержимое миски. – Но я не один трудился над этим. Половина лучших мастеров помогала мне, и меня выбрали послом. Не буду врать, что обрадовался этой идее, – чуть изменившимся голосом прибавил он. – Но ты знаешь Старшего – с ним бесполезно спорить.

– Что вас заставило броситься искать меня? И я жду подробностей.

Дождь приближался, и для Альена его стук по крыше и кронам стал почти оглушительным. Он встал, чтобы зажечь свечу и притворить ставни. Нитлот наблюдал за ним с пристальным прищуром.

– У тебя улучшился слух, верно?… И, возможно, обоняние. Ты не предложил погреть для меня воды, хоть я и весь в грязи.

– Правильно, потому что мылом от тебя несёт, как от прачки… Но к чему здесь это? Ты заговариваешь мне зубы.

– О нет, это прямо относится к теме… Твоя Сила возросла в разы – такой уровень почти недоступен людям, а ты кормишься трудом деревенского колдуна из глуши, и то – даже не посещая деревни. Ты всё время проводишь в одиночестве и болезненно возбуждён. Что ты сделал с собой, Альен? Чему посвятил эти годы?… И, в конце концов, какой дрянью ты себя пичкаешь?

Обескураженный таким напором и неожиданной в трусливом Нитлоте прямотой, Альен осторожно отступил в глубь избушки, к кровати, под которой – на всякий случай – давно был припрятан набор метательных ножей.

– Я не понимаю, о чём ты. Я путешествовал, занимался магией и наукой… Раз уж вы в Долине так хорошо осведомлены о моей жизни, то должны бы и это знать.

– Я вот об этом, к примеру, – Нитлот ткнул бледным пальцем в неприметную бутыль в углу; суетясь с обедом, Альен походя набросил на неё тряпку, но, как выяснилось, это не помогло. – Если это то, о чём я думаю, то я вообще не понимаю, как ты ещё ходишь и окончательно не растерял разум.

Злость Альена была сильнее смущения. Он с вызовом прошагал к бутыли, раскрыл её и выставил на стол. Нитлот брезгливо отшатнулся.

– Убери.

– Нет, почему же?… Изучи, тебе ведь интересно. Ручаюсь, что ты неверно угадал состав. И, представь себе, это ещё не самое сильное зелье. Тебя это пугает, не так ли?… Ты-то всегда был паинькой.

Ноздри Нитлота хищно раздулись, а выражение лица, затенённого полумраком, утратило остатки приветливости.

– Зато ты всегда гордился своей испорченностью – только вот никто, кроме меня, не желал замечать это… Ты хочешь знать, как мы нашли тебя. Это же очевидно – по следам, оставленным твоей магией. Отвратительным, тёмным следам. Ты посвятил себя злу, и я нисколько не сомневался, что таким станет твой выбор.

– Ох, бросим громкие фразы… Мой выбор не должен беспокоить тебя, каким бы он ни был. Я ушёл из Долины – почему нельзя было просто оставить меня в покое?…

– И ты смеешь говорить это мне? – вдруг взвился Нитлот. Теперь они стояли лицом к лицу, разделённые исцарапанным столом; их тени от свечи были огромными, точно чудовища из сказок. Альен почувствовал, как возобновилась боль в груди. – Мне, её брату?…

Ах, как же ожидаемо… Альен разочарованно покачал головой.

– Значит, Ниамор? Так и знал, что дело в ней. Ты решился наконец отомстить, Нитлот? Тогда почему я до сих пор жив, рука не поднимается?

– О, если бы ты только знал… Будь моя воля… – Нитлот стиснул занозистый край столешницы и побледнел ещё сильнее (оказалось, что это возможно). – Но я не властен над собой сейчас. Я говорю от имени всего народа Долины.

– Я не виноват в её смерти, – твёрдо сказал Альен, проигнорировав последние слова. – Я повторял это и повторю ещё столько, сколько захочешь. Я ничем не оскорблял твою сестру, не лгал ей, не сделал ей подлости. Её смерть поразила меня не меньше, чем всех вас. Неужели нельзя оставить это в прошлом?

С тяжёлым вздохом, явно сдерживая себя, Нитлот скрестил на груди худые руки и отвернулся, как если бы само присутствие Альена вызывало у него отвращение. И всё-таки его скорбь была неподдельной – Альен даже удивился, особенно учитывая то, как они с Ниамор всегда не ладили и плели друг против друга козни, о которых судачила вся Долина.

Ниамор… Ещё одно слишком отчётливое воспоминание. Она до сих пор иногда являлась Альену во снах – просто стояла и молча, укоризненно смотрела в упор, красивая той же холодной красотой, высокомерная и несчастная.

– Она повесилась, Альен, – полным боли шёпотом произнёс Нитлот – так, будто кто-то из них мог об этом забыть. – Удавилась, когда ты уехал, точно какая-нибудь брошенная крестьянская девка из вашего племени… Или как ведьма, которой не удалось приворотное зелье. Ты понимаешь?… Она, Ниамор. Сразу после того, как ты поклялся не возвращаться.

– Здесь нет моей вины. Я не склонен отрицать её в чём бы то ни было, но здесь её правда нет, Нитлот. Здравый смысл должен тебе подсказать…

– Для меня нет с тех пор здравого смысла. Она любила тебя, а ты мучил её много лет… Как ты довёл её до этого безумия? Что ты сделал со всеми нами?

Какая хорошая формулировка. Почему бы не спросить взамен, что они, Отражения, делают со всеми своими учениками?…

– Она любила не меня, а собственную гордыню, – устало возразил Альен. – Ну чего ты хочешь от меня теперь – чтобы я тоже покончил с собой, терзаясь раскаянием?… Это её не вернёт. Пора прекратить жить этим.

– О, кто бы говорил, – с горечью бросил Нитлот. – Думаешь, никто из наших не понял, что ты свихнулся на смерти Фаэнто? Думаешь, никто не догадался, куда ведут все эти игры с тёмным колдовством?…

Сердце Альена пропустило удар. Несколько минут он просто стоял, слушая затихающий дождь и вдыхая запах мокрой дубовой листвы. Домик потяжелел от влажности, и так же потяжелело у Альена в голове.

– Вот мы и подошли к сути дела, я прав?… – Нитлот не ответил, и он заставил себя продолжать. – Чем бы я ни занимался, это никому не принесло вреда. Долине тут нечем интересоваться. А Фаэнто здесь в любом случае ни при чём.

– Ты делаешь ужасные вещи, Альен, – голос Нитлота упал до шёпота, а белесые брови как-то просительно поползли вверх. – Они оставляют за собой след. Ты делаешь то, что непозволительно в этом мире.

– В этом, – быстро повторил Альен. – Будто бы тебе доступны другие.

– Мне нет, – Нитлот вздохнул. – Но ты должен знать, что кое-кому доступны. Он наверняка говорил тебе… А ты расшатываешь связь между мирами. Разъедаешь тонкие материи, слишком тонкие для твоего понимания.

– Я всегда осторожен.

– Проклятье, да не в этом дело!.. – в этот момент в тишине от подутихшего дождя вдруг сверкнула молния, и они оба вздрогнули. Слишком близко к лесу, слишком опасно. Большим пальцем Альен быстро начертил на стене охранительный знак Шейиза – в случае чего он должен был уберечь от огня. – Тут уже нет разницы, осторожен ли ты, пойми наконец… Есть граница, за которой начинается «нельзя».

Альен искренне сомневался в существовании такой границы, но спорить не видел смысла. Чтобы хоть чем-то заняться, он начал убирать со стола под дробный стук снова усилившегося (вопреки всякой логике) ливня. Нитлот следил за каждым его движением, дожидаясь ответа.

– Так чего вы от меня хотите?

– Чтобы ты прекратил.

– Что именно?… Скажи уж прямо.

– Свои опыты… – он запнулся. – С чёрной магией. С миром мёртвых. С обрядами на крови, с упырями и призраками… Понятия не имею, где ты раскопал книги обо всей этой гадости, но мы не сомневаемся, что это ты. Баланс в мире нарушен, и вина на твоих плечах.

Альен выслушал его спокойно. Он чувствовал, что это не блеф: у Отражений действительно есть доказательства. Что ж, тем лучше – не придётся оправдываться. Он уже соскучился по достойным противникам.

– А что будет, если я не соглашусь остановиться?

Нитлот рассеянно скользнул взглядом по знаку Шейиза на стене, и искривлённый треугольник налился оранжевым светом.

– Ты согласишься, если сохранил хоть чуть-чуть здравого смысла.

– Нет, – усмехнулся Альен, водворяя на законное место бутыль со снадобьем. Ему нравилась эта игра – она разжигала кровь не хуже тёмных обрядов. И ничуть не хуже приглушала боль. – Не сохранил. И что же, будете охотиться за мной? Тебя прислали как убийцу, да?

– Что ты несёшь? – взвился Нитлот. – Меня прислали для переговоров с тобой, как с равным!.. Хоть я и никогда не считал людей равными нам…

– Слава богам, что ты не Старший, – вставил Альен.

– Пока не Старший… Но это к делу не относится. Альен, ты приносишь в мир зло.

– Как все живые. Мир переполнен злом. А я, по крайней мере, не грабитель и не насильник.

– Ты некромант, а это куда хуже!..

– Могли бы и поблагодарить, между прочим, – опять не выдержал Альен. Насколько он мог судить по звукам снаружи, гроза удалялась в сторону Пустоши; он широко распахнул ставни, чтобы впустить в Домик побольше свежести. Воздух здесь, по его мнению, от присутствия Нитлота стал затхлым. – Я, можно сказать, вернул к жизни древнее, забытое искусство. По-своему полезное.

– Тёмное искусство, искусство зла, – повторил Нитлот, как затверженную детскую считалку. – Оно не может быть полезным… Повсюду происходят ужасные вещи.

– Например? – заинтересовался Альен. – Не слышал ни о чём более ужасном, чем обычно.

– Ты должен знать это лучше меня, – упрекнул Нитлот. – Твой Ти'арг только что оправился от войны с Альсунгом, а тот сейчас очень силён и хочет мести. Они строят корабли и тренируют бойцов.

– Они же северяне, Нитлот… – Альен никогда не бывал в северном королевстве, но встречал уроженцев тех краёв – костоломов-наёмников, которые из всех столовых приборов пользоваться умели только ножом. – Они всегда только этим и занимались.

– Как можно быть таким легкомысленным!.. – Нитлот по-женски всплеснул руками. – Ти'аргу не устоять, если начнётся новая война. А Альсунгу есть на что претендовать – на Хаэдран, к примеру…

– Меня не интересует политика.

– И зря. Сейчас такие времена, что она интересует даже наших… Ну хоть о бунтах дорелийских крестьян ты слышал?

– Нет.

– А о болезни, что выкосила четверть степняков из Шайальдэ?

– В Волчью Пустошь очень долго добираются новости, а особенно из Шайальдэ, – напомнил Альен, сдерживая язвительность. – И мне правда жаль, звучит всё это крайне печально, но помочь я ничем не могу.

– Ты точно не понимаешь, – задумчиво протянул Нитлот, взглянув на него с каким-то новым интересом. Таким же взглядом он прошёлся по всей обстановке Домика – задержался на узкой, но удобной кровати, лохматом венике в углу, большом сундуке, крючьях, на которых висели, собирая пыль, зимние вещи Альена… Казалось, какая-то важная мысль неожиданно посетила его. – А впрочем, я и должен был ожидать… Конечно, ты не мог до конца понимать, что творишь.

– Уж не хочешь ли ты… Не хочет ли Долина сказать, что я со своей магией виноват во всех этих неурядицах? – Альен мысленно примерил на себя такую роль, и у него даже поднялось настроение: это было смешно и нелепо, как грубые шутки странствующих кезоррианских актёров. – Вот отсюда, из своего захолустья, без денег и связей?… Опомнись, Нитлот, что за детские домыслы. Какой бы ни была сейчас грызня между королевствами и внутри них, она создавалась веками – и процветает без моего участия. При дворе в Академии я не был с детства и даже на свой титул не претендую. Я простой отшельник.

– Отшельник, который стремится к недопустимому, – грустно напомнил Нитлот. – Который поднимает мёртвых с сельского кладбища.

Альен вздрогнул.

– Даже если и так, я не вижу связи.

– Зато другие видят, Альен, – Нитлот навис над ним желтоватой тенью, испытывающе заглядывая в глаза. – В Мироздании вообще всё взаимосвязано – он разве не учил тебя?… Твоя магия расчищает дорогу Хаосу. Все нити ведут к тебе, и это не пустые слова. То, что я перечислил, – лишь самые явные и самые отдалённые последствия. Главные лежат в более тонких сферах. Если ты не остановишься, многое усугубится.

– А если мне всё равно? – с вызовом спросил Альен, глядя на оттопыренные уши Нитлота. Сейчас они его почему-то особенно раздражали; он задался вопросом, сколько драгоценного времени уже на него потратил…

И тут же понял: а ведь так оно и есть, пожалуй. Ему давно всё равно. Изнутри дохнуло холодом, точно из склепа; Нитлот отпрянул, увидев что-то особенное в глубине его зрачков.

– Его не вернуть, – прошептал он так тихо, что даже прекрасная слышимость в Домике едва поддержала его. – Фиенни не вернуть, Альен. Я знаю, как он был тебе дорог – наставник, друг… Он был лучшим из нас. Ниамор видела, чем он был для тебя, видела каждую минуту, и это усиливало её боль… Но его не вернуть. Мёртвые не возвращаются.

Этого Альен уже не мог выдержать: Нитлот хватал своими грязными пальцами самое чистое, что у него осталось, ногтями ковырял кровоточащую рану. Он отклонился и сел, избегая взгляда Отражения; стул привычно заскрипел под ним.

– Не возвращаются, – спокойно подтвердил он. – Только я всё равно верну его.

ГЛАВА IV

Альсунг. Ледяной Чертог

Король Хордаго пировал, празднуя победу, и пир складывался очень недурно, даже на придирчивый взгляд его сына Конгвара. Он видел, наверное, даже не десятки, а сотни пиров за свою жизнь, так что удивить его было трудно. Так уж положено – победа альсунгских мечей должна быть отмечена, особенно если это победа личной королевской дружины, лучших бойцов страны. И, хотя последний набег на северные островки Минши – негостеприимные куски скал в открытом море – нельзя было назвать главным достижением короля Хордаго, а казна не ломилась от золота, пир всё-таки устроили. И Конгвар знал причину: раны от унизительного поражения в последней войне с Ти'аргом до сих пор не затянулись. Пир был прекрасным средством показать простому люду и его хозяевам, что король крепко сидит на своём древнем троне, покрытом медвежьей шкурой. Иначе говоря – что всё идёт своим чередом.

У Конгвара было неважное настроение; он уже утолил голод и теперь откровенно скучал, оглядывая гостей со своего места на почётном возвышении. В зале остались одни мужчины – началась та часть празднества, куда уже не допускались даже знатные женщины. Эту часть Конгвар всегда считал самой интересной – можно было вести себя как хочется, а не подражать любезничающим южным неженкам, к тому же – не отказывать себе при желании приложиться к кубку… Но сегодня всё было что-то уж слишком чинно – возможно, потому, что король не размахивался так широко, как в старые времена (всё-таки возраст), а ограничился близким кругом. Иначе говоря, за длинным столом в виде молота расселось не больше четырёх-пяти дюжин гостей – в основном старых вояк, хотя попадались и более молодые воины. Впрочем, безусых оруженосцев или младших сыновей землевладельцев-двуров, не умеющих обращаться со сталью, не было совсем, так что Конгвар чувствовал себя почти юным. На редкость приятное ощущение – тем более испытывать его в последние годы доводилось всё реже…

Стоял, конечно, жуткий гвалт и духота, в которой привычная вонь пота смешивалась с аппетитными запахами пищи. Стол ломился от угощений, причём в самом буквальном смысле: наслаждаясь теплом и тяжестью в желудке, Конгвар явственно слышал, как то и дело поскрипывает столешница под расшитой серебром скатертью. Факелы весело чадили, добавляя копоти на стены и украшенные резьбой стропила под сводчатым потолком.

Резьба вообще была повсюду – покрывала Ледяной Чертог изнутри и снаружи, как странные родимые пятна кожу. Он строился века назад как высокий терем на важном торговом пути с севера на юг – в краю вечного холода, где снег тает лишь вокруг бьющих из-под земли горячих источников, а звенящую тишину по ночам нарушают только вой ветра да шорох крыльев белой совы, вылетающей на охоту. Не так уж далеко отсюда было и до Северного моря, если скакать на восток – поэтому ближайшая бухта гордилась именем Королевской, как и с десяток рыбацких посёлков. Город же вокруг Чертога так и не вырос, и сам Чертог не оделся в камень, хотя пережил не один пожар: снова и снова его отстраивали деревянным, и дату каждой перестройки прилежно держали в памяти сказители. Многие, и король Хордаго в том числе, считали это уважением к традиции и непреложным законом, а Конгвар – просто неудобной нелепостью. Он-то всегда думал, что королю полагается жить поближе к своим людям – и, конечно, под защитой каменных стен.

В остальном же Чертог отличался скромностью – может быть, даже чересчур для королевского дома. Залы были просторными, а покои – уютными и тёплыми, но не встречались ни извилистые коридоры и переходы, ни балконы, ни колонны, ни замысловатые арки. Вместо ковров и гобеленов, давно проникших с юга и востока в замки двуров, полы покрывали лоснящиеся шкуры, а стены – позолоченные оленьи рога да застывшие в свирепости кабаньи головы. Старые, как мир, факелы в железных скобах и крепкие скамьи с успехом заменяли подсвечники и мягкие кресла; что же до картин или фонтанов, то Конгвар даже не был уверен, представляет ли себе король, зачем они нужны, как сделаны и ценятся ли дороже пары мешков соли.

Исключение в этой области составлял, пожалуй, только знаменитый сад ледяных фигур возле Чертога, благодаря которому тот и получил, собственно, своё название; это место Хордаго искренне любил. Но в глазах Конгвара это не оправдывало полнейшего равнодушия отца к красоте и удобству (несмотря на то, что сам он никогда не был приверженцем южных излишеств). В этом король, совершенно не суровый, жизнерадостный человек, доходил до крайностей – например, гнал взашей певцов и музыкантов (сказители в счёт не шли), выезжал на охоту в лютый мороз и принципиально не пользовался вилкой.

Конечно, была у всего этого и другая сторона: со всеми своими чудачествами Хордаго оставался лучшим правителем Альсунга за всю его непростую историю, и Конгвар, что бы там ни шептали по углам, был полностью в этом уверен. Будучи безбородым юнцом, едва оторвавшимся от материнской юбки, Хордаго, взойдя на трон, сумел разгрести всю грязь, оставленную в королевстве дедом Конгвара Эйриком Громкогласным (Конгвар его не знал, но старики говорили, что рёв у него был и впрямь оглушительный) и остановить кровавую смуту. Двуры тогда уж совсем разошлись – особенно низшие, то есть те, которые не заслужили права передавать землю по наследству. Заслужить его можно было лишь собственным мечом, луком или мудрым советом, и то только на одно поколение: следующему сыну приходилось заново подтверждать такое право для своего сына, и так далее. Исключался из такого порядка один король – Двур Двуров, Владыка Ледяных Земель.

Хордаго защитил древний справедливый закон, показав себя одновременно устрашающим противником на поле боя, разумным государственным мужем и человеком непогрешимой чести. С врагами он расправлялся жестоко и быстро, часто рискуя собственной коронованной головой (причём на родине – чаще, чем в походах за её пределами), но, когда надо, проявлял милосердие, а когда возможно – шёл на уступки. За свои шесть десятков зим он ни одного альсунгца не приговорил к рабству или костру, не вступал в двуличные союзы, не плёл интриг. Более того – Конгвар доподлинно знал, что Хордаго хранил верность Превгиде, матери своих детей, со дня свадьбы и до того, как несколько лет назад её душа ушла к предкам. Они, конечно, никогда не жили тихо и гладко (хотя более кроткого создания, чем матушка, Конгвар просто себе не представлял, разгневать отца могла любая мелочь), и время от времени Хордаго поднимал на свою королеву руку. Зато потом неделями бывал рассеян на советах, мрачно хмурил кустистые брови и забрасывал жену дорогими подарками. Правда, прощения никогда не просил: негоже мужчине, воину, унижаться перед женщиной, даже если он был неправ.

В последние годы король стал сдавать – особенно после того, как кончилась провалом многолетняя возня с Ти'аргом. Конгвар видел в нём изменения, недоступные постороннему глазу и печальные: уже не так резво Хордаго запрыгивал в седло (хотя по-прежнему ухарски крякал при этом), не помнил имена всех слуг в Чертоге, медленнее ходил и делал расчёты. Его поистине бычья сила, впрочем, пока никуда не ушла, как и царственная осанка – но, глядя на него, Конгвар всё чаще с болью думал о том, что боги не дали людям бессмертия.

Будто отвечая его невесёлым мыслям, Хордаго зычно расхохотался над словами Дорвига – своего первого советника и старого друга, который сидел сейчас по левую руку от него и ехидно улыбался, растягивая морщинистые щёки. Про Дорвига говорили, что он даже в постели не снимает кольчугу и не расстаётся с огромным двуручным мечом из чернёной стали – и Конгвар совсем не удивился бы, окажись это правдой.

– Конгвар, сынок, – позвал Хордаго, хлопнув по столу широкой ладонью – так, что подпрыгнуло блюдо со свиными ножками. – Подойди-ка сюда, ты должен это услышать!..

Конгвар нехотя подвинулся на скамье, без церемоний пихнув в бок своего захмелевшего троюродного брата, который тихо клевал носом под общий шум. Почему-то он предполагал, что смешного будет немного.

– Дорвиг рассказывал мне, как наши ребята увязли на острове Кай-Седос, – объяснил Хордаго, всё ещё посмеиваясь и старательно выговаривая чужеземное слово. – Помнишь, мы тогда были чуть западнее?

Конгвар вздохнул. Ещё бы не помнить – не так уж давно это случилось, а сам он в тот день чуть не лишился руки из-за кривых мечей Минши. Правда, тогда же ему досталась добычей местная красавица-рабыня… Что и говорить, сложны пути, намеченные богами.

– Помню, конечно. В той бухте, где полно ракушек.

– Вот-вот. Я и раньше слышал, что эти твари с Кай-Седоса позвали волшебника – ты только подумай, настоящего!.. – и он пытался поджечь наши корабли. Так вот, ты ещё не знаешь, как ему не дали это сделать?

– Надо думать, убили? – осторожно поинтересовался Конгвар. Дорвиг посмотрел на него свысока и с сочувствием, точно на убогого – он его не любил, как и большинство старых соратников Хордаго. Конгвару было известно, что они, да и не только они, о нём думают. Что он недостоин своего великого отца.

Эта мысль давно срослась с Конгваром: об этом он знал так же твёрдо, как, например, о соломенном цвете собственных волос или о пристрастии к рыбалке из проруби. С самого детства, глядя на своего отца и короля, он не мог не думать об этом – и думать, впрочем, тоже не мог, потому что тогда жить становилось совсем невмоготу. Он приучил себя к роли кого-то среднего между простым дружинником и советником-двуром, который звёзд с неба не хватает, но честно выполняет свой долг и по мере сил наслаждается жизнью, нечасто задумываясь о завтрашнем дне. Он не был избранным, не был исключительным – да что там, он и наследником-то долго не был.

До того дня, как Форгвин, его старший брат и любимое сокровище Хордаго, пал в одном из боёв на границе Ти'арга.

Ну вот, ещё и Форгвин, тоскливо сказал себе Конгвар. Что же за вечер такой – одна темнота лезет в голову… Не иначе как Зельд, божок ночных кошмаров, поворожил над ним. Конгвар заставил себя вернуться к беседе.

– Так что же с ним сделали?

– Убили, конечно, – милостиво согласился Дорвиг. – Другой вопрос – как именно. Этот щуплый выродок швырял в нас не то молнии, не то огненные стрелы, да только всё промахивался… Потом махнул рукой и вызвал из воздуха какую-то синекожую тварь – я и разобрать не успел, что это было…

– Синекожую? – повторил Конгвар, решив, что ослышался.

– Ну да, – невозмутимо подтвердил Дорвиг – у него это явно и тогда не вызвало большого изумления. – Из синего дыма и с каким-то хвостом, а на голове что-то наверчено… Да кто их разберёт, южных колдунов. В общем, один из моей сотни, Твилго – далеко пойдёт мальчишка, – (насколько знал Конгвар, «мальчишка» был на пару лет старше его самого), – метнул в неё дротом, а он прошёл сквозь, как через масло. А потом возьми да и крикни той твари – по-миншийски, уж как умеет – мол, а надо оно тебе, ради такого подлеца горбатиться, разве не видишь, что он под удар тебя ставит?…

– И тварь выслушала? – усомнился Конгвар. Хордаго закивал и, отхлебнув из кубка, перебил Дорвига – он даже раскраснелся от волнения:

– Больше того – повисела-повисела в воздухе, а потом развернулась и расплющила волшебника в лепёшку. Отвратное, должно быть, зрелище было – кишки по всему берегу… Разве не забавно? – и снова захохотал, запрокинув голову и обнажив белоснежные зубы. Конгвар через силу улыбнулся, ощутив внезапную тошноту.

– Ну… Довольно странно.

– Странно? Да это настоящее чудо, сынок! Хоть после такого эти овцы из Минши должны понять, что нет смысла противиться львам!

– Ну, львы ведь на гербе Дорелии, – сказал Конгвар, надумав впервые за пир блеснуть остроумием. – Не думаю, что…

Его прервал утробный нестройный вой с другого конца стола: там гости всегда пьянели раньше и теперь затянули песню – одну из старых, застольных. Кажется, это был кусок из «Сказания о безголовом моряке»; по крайней мере, мотив его напоминал, а слова так отчаянно перевирали и проглатывали, что Конгвар и не пытался их разобрать. История о синей твари не шла у него из головы: он никогда не слышал, чтобы создание волшебника, даже иллюзорное, обращалось по чьему-то наговору против него самого. Либо Дорвиг просто врёт, что почти невероятно, либо… Что-то в этом было странное, жутко неправильное, но Конгвар не мог уловить, что именно. Он ничего не понимал в магии.

Хордаго, чуть покачнувшись, встал со скамьи; его лицо под седой гривой стало уже совсем багровым. Отсалютовав кубком столу, он крикнул что-то жизнеутверждающее и поддержал пение… Конгвар, неизвестно чем вдруг встревоженный, тоже поднялся и тронул отца за локоть.

А в следующий миг всё нормальное в мире разрушилось: Хордаго стал заваливаться на бок, прямо на руки сына, так неожиданно, что в первую секунду тот осел. Краснота лица сделалась болезненной, переходя в синеву; пение оборвалось, и задвигались скамьи. Король попытался что-то произнести, но с губ сорвался хрип, а следом за ним – белая пена; испуганные глаза почти вылезли из орбит, и в глубине зрачков, за светло-голубой радужкой Конгвар с ужасом видел своё отражение. Окаменев, он сидел на полу, сжимая в объятиях большое содрогающееся тело и не слыша ничего, кроме глухой тишины, не испытывая ничего, кроме не завершившегося недоумения.

В какой-то момент, когда дрожь прекратилась, Конгвар поднял голову – чтобы увидеть за спинами мужчин в кольчугах прекрасную, хрупкую женщину, чьи золотые волосы стелились по горностаевому меху длинной мантии. В глазах у неё был холод – точно за стенами Ледяного Чертога.